Люди из встречного каравана одобрительно покивали и сказали, что сами только что продали трех русских и получили за них хорошую цену.
Когда до столицы осталось всего тридцать миль, Муравьев отправил вперед двух человек. Одного — к хану, чтобы известить о своем прибытии, а второго — с аналогичным известием к ближайшему военачальнику. Капитан опасался, что его могут опередить самые дикие слухи, вплоть до предположения, что он идет в авангарде военного отряда, направленного, чтобы отомстить за предательскую резню 1717 года. Когда они выбрались из пустыни и достигли окружавших столицу оазисов, Муравьев отметил, насколько процветающими выглядят здешние кишлаки. «Поля, покрытые богатыми посевами, — писал он, — выглядят совершенно иначе, нежели пустыня, по которой мы двигались вчера». Даже в Европе, добавляет он, ему не приходилось видеть столь тщательно ухоженных земель. «Наш путь пролегал по низинам, заросшим плодовыми деревьями, в ветвях которых весело щебетали птицы». Все это он незаметно записывал в дневник.
Муравьев собирался въехать в Хиву на следующее утро, но, едва проехав несколько миль, был остановлен запыхавшимся всадником, приказавшим от имени хана не двигаться дальше, а остановиться и ждать скорого прибытия двух высших дворцовых чиновников. Вскоре те показались вдали, сопровождаемые вооруженной охраной. У старшего, как заметил Муравьев, было «лицо обезьяны и он тараторил со страшной скоростью, выдавая при каждом слове свой подлый характер». Он был известен как Атт Шапар, что означало «лошадь, скачущая галопом» — так как его официальной функцией было путешествовать по стране и распространять приказы хана. Его спутник, высокий, благородного вида мужчина с короткой бородкой, был старшим офицером хивинских вооруженных сил. Шапар пообещал Муравьеву, что хан примет его на следующее утро, но объяснил, что до того времени нужно подождать в небольшой крепости, расположенной в нескольких милях отсюда.
Стены крепости высотой 20 и длиной 150 футов были сложены из обмазанных глиной камней. Само укрепление имело форму квадрата со сторожевыми башнями на каждом углу. «Там был только один вход, — отмечает Муравьев, — и его закрывали большие ворота, запертые на висячий замок». Предоставленная ему комната оказалась темной и грязной, хотя и давала столь желанное укрытие от палящего зноя. Ему принесли еду и чай и позволили гулять по крепости, но все время за ним неотступно следовал стражник.
Капитану не понадобилось слишком много времени, чтобы понять, что он стал узником. Он не знал, что кто-то заметил, как он исподтишка делал записи, и известие об этом быстро достигло ушей хана. Прибытие русского посланца вызывало беспокойство уже само по себе, а тем более когда стало ясно, что Муравьев — шпион. Если предоставить ему свободу передвижения, в следующий раз он явится с целой армией. Его появление вызвало растерянность во дворце, среди советников хана возникли разногласия по поводу того, что с ним делать.
Хан проклинал его туркменских спутников за то, что те не убили и не ограбили капитана далеко в пустыне, тем самым избавив его от любого участия в этом деле и возможного осуждения. Его духовный наставник кази предлагал вывезти русского в пустыню и закопать там живьем, но хан заметил, что русские про это все равно узнают, и тогда не замедлит последовать наказание в виде карательной экспедиции. В конце концов все согласились, что Муравьев уже слишком много знает и от него надо как-нибудь избавиться. Но как? Будь какой-то способ сделать это так, чтобы русские никогда не обнаружили виновных в его гибели, хан бы ни секунды не колебался. Обычно весьма искусные в таких делах хивинцы сейчас были поставлены в тупик.
После семи недель нервотрепки, когда Муравьев томился в крепости, наконец решили, что хану нужно увидеться с русским и попытаться выяснить, в чем состоит его игра. Муравьев уже отчаялся выбраться отсюда живым и строил сложные планы побега через пустыню верхом в сторону персидской границы. И тут ему сообщили, что хан примет его во дворце. Назавтра в сопровождении вооруженной охраны его доставили в Хиву. «Город представлял изумительное зрелище, — рассказывал он потом. — Снаружи вдоль стен размещались дворцы и тщательно ухоженные сады богатых горожан. Впереди на некотором расстоянии над городскими стенами высотою в сорок футов высилась огромная мечеть, ее выложенный голубыми изразцами купол венчал сверкавший на солнце массивный золотой шар».
Появление чужестранца вызвало сенсацию среди горожан, которые сбежались со всех сторон, чтобы взглянуть на странную фигуру в русской офицерской форме. Огромная толпа сопровождала капитана по узким улицам до предоставленных ему элегантно обставленных апартаментов, некоторые даже пытались вслед за ним войти внутрь, но были безжалостно отогнаны его хивинской охраной. Тогда впервые Муравьев заметил, что среди недоверчиво разглядывавшей его толпы были и русские — несчастные жертвы работорговцев. Позднее он писал: «Они почтительно снимали перед мною шапки и шепотом умоляли попытаться что-то сделать для их освобождения». Воспоминание об этих потерянных душах терзало Муравьева до конца его дней, но помочь им он никак не мог, его собственное положение было шатким. И он сам вскоре мог оказаться в их числе. Даже теперь, хотя его положение несколько поправилось, с него не спускали глаз, и шпионы постоянно подслушивали под дверью.
Передав во дворец письмо Ермолова и подарки, Муравьев два дня спустя получил известие о том, что вечером должен явиться к хану. Нарядившись по всей форме (его предупредили, что появление со шпагой будет расценено как нарушение этикета), он отправился во дворец. Вооруженные дубинками охранники шагали впереди, безжалостно прокладывая путь в толпе. Даже крыши были усыпаны зрителями, и снова среди множества прочих выкриков Муравьев разобрал «умоляющие голоса» своих соотечественников. Миновав огромные хивинские мечети, отделанные изразцами, медресе, крытые базары и бани, он добрался наконец до главных ворот дворца. Пройдя через них, он миновал три внутренних двора, в первом из которых около шестидесяти посланников из близлежащих регионов ждали случая выразить хану свое почтение. Затем он спустился на несколько ступеней и оказался в четвертом дворике. В его центре несколько нелепо высилась ханская юрта — круглый центральноазиатский шатер. У входа на прекрасном персидском ковре сидел, скрестив ноги, сам хан.
Пока Муравьев размышлял, каким образом к нему должно приблизиться, его неожиданно схватил сзади человек в грязной одежде из овечьих шкур. На какую-то долю секунды капитан испугался, что его обманули. «У меня в голове мелькнула мысль, что меня предали, — писал он, — и что привели сюда безоружным не для переговоров, а для того, чтобы казнить». Он резко высвободился и приготовился бороться за свою жизнь. Но ему поспешно объяснили, что таков древний хивинский обычай и что все послы к хану простираются перед ним в знак своей добровольной покорности. Тогда Муравьев пересек двор, подошел к юрте, остановился у входа и приветствовал хана на местный манер. Потом он остался стоять, ожидая, когда с ним заговорят. «Хан, — писал он позднее, — имел весьма удивительный вид. Это был человек шести футов ростом, с короткой рыжей бородой, приятным голосом, говорил он быстро, отчетливо и с достоинством». Одет был хан в красный халат и тюрбан. Халат, как с удовольствием отметил Муравьев, был явно только что сшит из ткани, находившейся среди преподнесенных им хану даров.
Несколько минут погладив бороду и внимательно изучив русского, хан наконец заговорил.
— Ну, посланец, — требовательно спросил он, — откуда ты прибыл и чего хочешь от меня?
Наступил тот самый момент, которого Муравьев дожидался с тех пор, как покинул Тифлис. Он ответил:
— Губернатор русских владений, лежащих между Черным и Каспийским морями, под управлением которого находятся Тифлис, Ганджа, Грузия, Карабах, Шуша, Наха, Шекин, Ширван, Баку, Кубин, Дагестан, Астрахань, Ленкорань, Салджан и все крепости и провинции, отвоеванные нами у персов, поручил мне выразить его глубокое к вам уважение и передать письмо».
Хан: — Я внимательно прочитал его письмо.
Муравьев: — Мне также приказано кое-что передать на словах, и я только жду приказа сделать это сейчас или в любое другое удобное хану время.
Хан: — Говори сейчас.
Муравьев объяснил, что российский государь желал бы развития взаимовыгодной торговли между обеими странами, что послужило бы их процветанию и благоденствию. В настоящее время торговли почти нет, потому что всем караванам приходится целый месяц скитаться по кишащей бандитами безводной пустыне. Но существует более короткая дорога, которую вполне можно использовать. Она лежит между Хивой и новой гаванью, которую русские планируют построить на восточном побережье Каспийского моря в районе Красноводска. Там, заверил хана Муравьев, его купцов всегда будут поджидать суда, груженные предметами роскоши и любыми товарами, каких только пожелают хан и его подданные. Более того, путь от Хивы до Красноводска займет всего семнадцать дней, чуть больше половины нынешнего. Но хан покачал головой. Хотя и верно, что этот путь значительно короче, но живущие там туркменские племена — подданные персидского шаха. «Мои караваны там будут подвергаться слишком большому риску», — добавил он, таким образом исключая этот вариант.
На такой поворот разговора и надеялся русский.
— Государь, — заявил он, — если вы решите стать нашим союзником, то ваши враги станут нашими врагами. Почему бы высоким официальным лицам Хивы не посетить Тифлис в качестве гостей царя и не обсудить представляющие взаимный интерес важные вопросы с самим Ермоловым, который ищет дружбы с ханом?
Стало ясно, что такое предложение вполне соответствовало собственным размышлениям хана, так как тот сказал, что пошлет доверенных послов вместе с Муравьевым, когда тот отправится в обратный путь. При этом хан добавил:
— Я бы сам хотел, чтобы между нашими странами возникла крепкая и искренняя дружба.
Сказав это, хан сделал знак, что аудиенция окончена. Муравьев, довольный, что все прошло хорошо и его жизни больше ничто не угрожает, с поклоном удалился.
Теперь его беспокоила мысль о том, что нужно покинуть Хиву до наступления зимы: существовала опасность, что корабль, которому было приказано дожидаться его возвращения, может до весны остаться в плену льдов. Пока делегация хана готовилась к путешествию в Тифлис, русские рабы сумели тайно передать Муравьеву короткое, но душераздирающее письмо о своем положении. В спрятанном в дуле ружья, которое он отдавал в починку, письме говорилось: «Мы хотели бы известить Ваше превосходительство, что здесь находится около 3000 русских рабов, которые испытывают неслыханные страдания от голода, холода и тяжелой работы, а также от всяческих оскорблений. Сжальтесь над нашей судьбой и передайте это письмо Его Величеству Императору. В знак признательности мы, несчастные пленники, будем молить Господа о Вашем благоденствии».
Муравьев, который сам предпринимал осторожные шаги по выяснению положения русских рабов, был очень тронут письмом. «Оно заставило меня понять, как я обязан Провидению, которое уберегло меня от опасности», — писал он впоследствии. Но он мало что мог сделать для своих соотечественников, разве что выяснить о них все, что удастся, чтобы позднее передать сообщение в Санкт-Петербург. «Я решил, что как только вернусь обратно, сделаю все возможное для их освобождения», — добавил он.
Один пожилой русский, с которым ему удалось переговорить, рассказал, что он тут в рабстве уже тридцать лет. Через неделю после свадьбы его схватили киргизы и продали хивинским работорговцам. Долгие годы он целыми днями работал в ужасных условиях, пытаясь собрать денег для выкупа. Но хозяин обманом выманил у него все сбережения, а потом продал его другому. «Мы видим в вас нашего спасителя, — сказал он Муравьеву, — и молим за вас Господа. Дожидаясь вашего возвращения, мы готовы терпеть еще год-другой. Если вы не вернетесь, многие из нас попытаются бежать через киргизскую степь. Если Господь уготовал нам смерть, пусть так и будет. Но живыми мы нашим мучителям не дадимся». Как узнал Муравьев, молодые русские мужчины шли на хивинском работорговом рынке по самой высокой цене. Мужчин-персов ценили гораздо ниже, а курды вообще ничего не стоили. «С другой стороны, — сообщал он, — персидские женщины ценились значительно дороже русских». Рабов, пойманных при попытке к бегству, прибивали гвоздями за уши к дверям, они были слишком ценными, чтобы их казнить.
Наконец люди хана были готовы к отъезду, и более чем через два месяца после своего прибытия Муравьев опять отправился в пустыню. Среди огромной толпы, собравшейся поглазеть на его отъезд, он заметил махавшую ему вслед кучку русских с печальными лицами. Один мужчина, очевидно, благородного происхождения, какое-то время бежал у его стремени и умолял не забывать «нас, несчастных». Вдоволь намерзшись в пустыне, 13 декабря 1819 года они наконец достигли Каспия. Муравьев с огромным облегчением увидел, что доставивший его русский корвет все еще стоит на якоре неподалеку от берега. Чтобы привлечь внимание, он водрузил на шест свою шляпу, и за ним тут же была отправлена шлюпка. Его благополучное возвращение вызвало огромную радость, но он узнал, что за пять месяцев, прошедших с момента их выхода из Баку, команде довелось перенести неимоверные страдания. Из ста двадцати человек только двадцать были в состоянии нести службу. Пятеро умерли, тридцать болели цингой, остальные были так истощены, что с трудом могли передвигаться по палубе.
В Баку они вернулись перед Рождеством. Там Муравьев узнал, что генерал Ермолов находится в Дербенте, дальше по побережью, и немедленно направил командующему рапорт о своем благополучном возвращении. Генерал отдал приказ переправить хивинских послов в Тифлис, где намеревался их принять. Муравьев тем временем засел за составление полного отчета о своей миссии, включив в него свои рекомендации на тот счет, что следует предпринять, чтобы освободить подданных царя из рабства. В отчете содержалось все, начиная от оценки возможностей ханской армии, слабости его оборонительных сооружений, размеров его арсеналов и лучших подходов для наступающей армии до экономики, системы управления, преступности, системы наказаний, пыток и способов казни (из которых самым предпочтительным было сажание на кол). Еще Муравьев описал «ужасную жестокость» хана и его склонность к придумыванию новых способов пыток и истязаний. Тем, кого ловили за выпивкой или курением, которые запретили после того, как от них отказался сам хан, разрезали рты до ушей. Возникавшая от этого постоянная жуткая гримаса должна была служить мрачным предупреждением для других.
Муравьев страстно призывал к скорейшему завоеванию Хивы. Это не только освободит русских из рабства, но и положит конец тирании, в условиях которой вынуждено жить подавляющее большинство ханских подданных. Более того, обладание Хивой позволит России сломать британскую монополию на бесценную торговлю с Индией. Когда Хива окажется в руках русских, «всю торговлю Азии, включая и индийскую», можно перенаправить через Каспий и дальше по Волге в Россию, а потом на европейские рынки. Такой путь представлялся куда короче и дешевле, нежели вокруг мыса Доброй Надежды. Это серьезно подорвет, а может быть, даже и разрушит британское правление в Индии и одновременно обеспечит крайне необходимые для русских товаров рынки как там, так и в Центральной Азии.
Более того, Муравьев утверждал, что завоевание Хивы не станет ни трудным, ни дорогостоящим предприятием. Он полагал, что оно может быть совершено «решительным командиром, стоящим во главе всего трех тысяч храбрых солдат». Армия вторжения очень быстро встретит поджидающих ее ценных союзников. Для начала ими стали бы воинственные туркменские племена, кочующие в пустыне, которую предстояло пересечь, чтобы достичь Хивы. Исходя из собственного опыта, Муравьев ручался, что они также смертельно боятся хана, как и его собственные подданные, и охотно присоединятся к любому, кто вознамерится его свергнуть. В самой столице захватчик сможет воспользоваться яростной поддержкой многочисленной пятой колонны. Кроме 3000 русских рабов, многие из которых прежде были солдатами, там живут у хивинцев в рабстве 30 000 персов и курдов. В основном это мужчины, которым нечего терять.
Несмотря на все опасности, с которыми столкнулся Муравьев, собирая разведывательную информацию для своих начальников, его грандиозный план захвата Хивы и освобождения русских и других рабов не привлек внимания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69