Сейчас она организационно оформилась, вооружена современным оружием, ее командный состав имеет боевой опыт. Эта армия научилась грамотно воевать против кадровых соединений интервентов. Офицеры и генералы республиканской армии умело и со знанием дела управляют войсками.
В Доме партии Листера не было. Он уехал в штаб 5-го корпуса. Когда я добрался туда, он разговаривал с комиссаром Карлосом. Увидев меня, Листер грустно улыбнулся:
– Ну что, Павлито, скоро едешь на Родину? Только что разговаривал с Малино, он сказал, что ты должен покинуть нас и выехать в Москву. Просили, уговаривали, чтобы оставили тебя, но он не согласился. Ну что ж, расставаться так расставаться. Обязательно попрощайся с офицерами, с которыми ты плечом к плечу сражался на испанской земле.
Переночевав в Мадриде, мы с Листером приехали в дивизию. Здесь я встретил многих офицеров, с которыми вместе воевал в ноябре 1936 года на окраине Мадрида, участвовал в Теруэльской и Харамской операциях, шел против экспедиционного итальянского корпуса в Гвадалахарской битве и против войск мятежников мадридского корпуса в Брунетской операции. Среди веселых, улыбающихся лиц я не мог разыскать многих знакомых. Их могилы остались на полях боев. Не видел я среди офицеров двух командиров бригад, с которыми пришлось ночевать в одном блиндаже, есть из одного котелка. Не было среди нас Пандо, Лукача, Миши…
Тяжело прощаться с однополчанами.
Вот они стоят, молодые, возмужалые, серьезные.
Ничто так не сплачивает людей, какой бы национальности они ни были, как трудные боевые походы. Здесь они познают друг друга, проявляют свой характер, волю.
Попрощавшись с офицерами, мы снова остались вдвоем с Листером. Энрике долго стоял молча у окна, потом стремительно повернулся.
– Поедем на охоту. Проведем утреннюю и вечернюю зорьки на реке.
Время свободное у меня было, и через два часа мы уже сидели на живописном берегу Тахо.
После тяжелых, кровопролитных боев, после развалин, руин, пепла было необычно сидеть среди тишины полей, слушать убаюкивающий перекат волн. Лес был свежим и зеленым. Сено, сложенное в копны, казалось, скошено лишь утром.
На вечерней зорьке из камыша выплыл небольшой утиный выводок. Хлопунцы выстроились в шеренгу, время от времени стучат по воде неокрепшими крыльями.
Мы бродили по берегу до темноты. Потом вернулись к машинам. Наши шоферы расставили палатку, приготовили ужин. Добыча наша невелика: на четверых охотников два селезня, три бекаса и один чирок. Поужинав, решили лечь спать. Ведь через несколько часов начинался утиный лет. Все прилегли, а мне не спалось. Хотелось говорить, петь. Мне казалось, что я хожу по берегам Москвы-реки в Серебряном бору. Так и проходил всю ночь, всю утреннюю зорьку. Вернулся часам к восьми к палатке, встретил меня озабоченный Листер.
– Где ты пропадал?
– Гулял.
– А охота? Ты даже ружье забыл с собой взять.
– Не обижайся, Энрике, но мне жалко было нарушать тишину.
– Ну, ладно, – кивнул Листер.-Давай ловить рыбу.
– В реке?
– Нет, здесь неподалеку есть небольшое озерцо.
Лесное озерцо пряталось в плотных стенах камыша. Закатав до колен брюки, Листер взял в руки припасенную косу. Минут за пятнадцать он выкосил довольно широкую пролысину возле берега. Мы с капитаном Триго взялись за бредень, а ему предложили отдохнуть. Листер запротестовал:
– Хитрецы. Я скосил, а они рыбку таскать будут. Нет уж, дудки, подождите меня.
Немного передохнув, Энрике взялся за бредень. Улов оказался богатым, и уха вышла на славу. До сумерек просидели у костра, а вечером вернулись в Мадрид.
На следующее утро все было готово к отъезду. До поезда оставалось несколько часов. Горячее испанское солнце нещадно палило землю, его жгучие лучи проникали повсюду. Они раскаленными иглами пронизывали кроны деревьев, потоками врывались в окна, двери, казалось, проникали даже через крыши и стены домов. Ни один листок не шевелился в безмолвном знойном мареве, и, смирившись, видимо, со своей судьбой, природа безропотно жарилась на солнце. Стены домов отражали столько света, что было больно глазам, и я подумал, что даже слепые и те, наверное, видят их яркие очертания.
Я сидел в гостинице. Через несколько часов надо было идти на вокзал. Грустно было прощаться с друзьями, с Испанией, ставшей для меня родной и близкой, где провоевал почти год бок о бок с испанскими товарищами против фашистов.
На карниз окна сел голубь. Бедняга хотел пить. Я принялся искать какую-нибудь посудинку, чтобы напоить птицу, но, ничего не отыскав, просто плеснул воды на подоконник. Голубь жадными глотками начал пить, пританцовывая и поглядывая в мою сторону.
«Как мало нужно птице, – мелькнуло в голове. – А сколько надо человеку? Сколько труда, сил, крови, жизней надо отдать людям, чтобы человечество было счастливым, чтобы не было войн, разлучающих нас с Родиной, друзьями, женами. Ведь Мате Залка так любил свою семью, людей, Отчизну, так хотел счастья, а его убили. Да разве один только Залка сложил свою голову? Многие, очень многие не вернутся на Родину».
Последние часы в Испании.
Перед отъездом еще раз зашел к Листеру, Пока сидел у него, в комнату вбежал высокий паренек в военной форме. Черный как цыган, с ослепительной улыбкой и веселыми глазами. Всматриваясь в черты его лица, я заметил что-то знакомое, ранее виденное, но где? Парня я никогда не встречал, это я знал точно. Но у кого-то уже были такие же глаза, улыбка-Паренек едва успел закрыть за собой дверь, как сразу бросился в объятия Листера. Они долго обнимались, хлопали друг друга по спинам, пожимали друг другу руки, и со стороны казалось, что встретились отец с сыном. Но у Листера не было детей.
– Павлито, – сияющее лицо Листера обернулось в мою сторону. – Это сын нашей Пасионарии, – кивнул Листер на пришельца, – капрал Рубен Руис Ибаррури.
Так вот почему этот юноша показался мне знакомым! Он был очень похож на свою мать. Мы крепко пожали друг другу руки. Веселый и общительный, он без умолку говорил. Его юношеский задор захватил и меня и Листера. Хотелось так же смеяться, так же размахивать руками и так же убежденно рассказывать, как это делал Рубен.
Ординарец принес вино, бутерброды, лимонад, апельсины, и Листер пригласил нас выпить по рюмке. За мой отъезд, как он выразился, и за нашу встречу.
Я сказал Рубену, что восхищен его боевыми делами: в семнадцать лет быть капралом и иметь богатый опыт борьбы и командования – не каждому дается. Он смутился только на минуту и с той же непринужденностью, которая проскальзывала в любом его действии, ответил:
– Вы сказали о моей молодости. Очевидно, вы считаете, что мне еще рано воевать? Как мог я не быть среди бойцов за свободу? Моя кровь, моя жизнь принадлежат моему народу, моей Испании.
Его голос дрожал, лицо стало строгим и суровым.
В наступившей тишине раздался спокойный голос Листера:
– Не удивляйся, Павлито, уже в тринадцать лет, когда Рубен с матерью приехал в Мадрид, он продавал подпольную партийную газету на улицах города и в рабочих кварталах, обманывая полицию, охотившуюся за газетой.
Он мельком взглянул на Рубена.
– С детских лет, – продолжал Листер, – он участвовал в демонстрациях. Вместе со старшими товарищами на могиле рабочих, павших от рук полиции, он клялся мстить душителям свободы. И вот ты видишь перед собой сержанта Ибаррури, сознательного борца за республику.
Он снова взглянул на Рубена.
– Выше голову, мой мальчик! – и хлопнул его по плечу. – Не стесняйся, старина. Побольше бы таких орлов, лак ты, как наш Павлито, и коричневая чума задохнется в бессильной злобе. Вы знаете, ребята, что делает скорпион, когда чувствует опасность? Он убивает себя своим же ядом. Так будет и с коричневой чумой, если все народы и их правительства встанут на ее пути. Но для этого нужны хорошие, боевые парни, много таких парней, как вы, друзья.
Он на минуту замолк и подошел к моему стулу.
– Вот почему, Павлито, мне искренне жаль расставаться с тобой, – в его словах была теплота и грусть, которые до глубины души тронули меня. – За несколько месяцев, что ты был у нас, мы здорово полюбили русских, камарада…
– Как? – удивился Рубен. – Вы уезжаете?… В такое время… – Его сердитый взгляд останавливался то на мне, то на Листере. – Да ведь это…
– Нет, это не то, о чем ты подумал, мой мальчик, – перебил его Листер. – Это приказ командования.
– Приказ… – медленно произнес Рубен. – Простите, Павлито! – Ваш Суворов, – Рубен тронул меня за руку, – правильно сказал: «Не научившись повиноваться – не научишься повелевать». Это я запомнил еще с того времени, когда был у вас, в Союзе. На всю жизнь!… Я вам желаю всего хорошего.
– Благодарю вас.
Листер и Рубен провожали меня до вестибюля.
– Вам надо учиться, Рубен, – сказал я ему на прощанье, – обязательно учиться. Получив военные знания, вы станете сильнее во сто крат. – Мы крепко пожали друг Другу руки. – Надеюсь встретить вас прославленным командиром, Рубен.
Здесь мне придется забежать вперед на несколько лет, чтобы рассказать о других встречах с Рубеном.
В 1940 году по долгу службы мне пришлось побывать в училище имени Верховного Совета РСФСР, которое я окончил в 1932 году. Захожу в Комнату славы. На стенде первых выпускников училища увидел себя. Мы были сфотографированы в 1930 году вместе с командиром и начальником училища на фоне кремлевской стены. Потом зашел в один из классов, где курсанты изучали станковый пулемет «максим».
Я слушал ответы курсантов. Мне и самому не терпелось подключиться к занятиям: хотелось взять в руки пулемет, который долгое время был для меня верным другом в Испании. На столе лежал разобранный замок пулемета. И тут я не выдержал. Собрал его, спустил курок.
– А кто может собрать «максим» с закрытыми глазами? – спросил я курсантов.
Наступила тишина. Чувствовалось, что ребята растерялись. Возможно, их смущало наше присутствие. Никому не хотелось ударить лицом в грязь.
– Кто же? – повторил вопрос преподаватель.
– Разрешите мне.
Из-за самого дальнего стола поднялся и замер по стойке «смирно» высокий стройный курсант. Взоры устремились на смельчака. Смуглый и черноволосый, он пристально смотрел на меня.
– Рубен?
Я не верил своим глазам. Курсант сделал чуть заметное движение в мою сторону.
– Рубен, – закричал я и, не обращая внимания на недоуменные взоры окружающих, бросился к нему.
Мы обнялись. Нас обступили курсанты.
Это была наша вторая встреча.
Поистине земля тесна. Оба мы были удивлены и в то же время обрадованы неожиданной встречей. Вспомнили оборону Мадрида, Гвадалахару. Я поинтересовался, как он попал в училище.
– Это длинная история, товарищ Павлито, – задумчиво улыбнулся Рубен.
Его взгляд был устремлен вдаль, туда, где лежала истоптанная фашистскими сапогами земля его предков, земля, на которой сейчас наводили «новый порядок» кровавые инквизиторы XX века.
Нелегко было на сердце у юноши, когда под натиском вооруженных до зубов интервентов он покидал истекавшую кровью испанскую землю. Перейдя границу Франции, Рубен был интернирован и попал в один из концентрационных лагерей. Много бедствий и лишений перенес он, пока ему удалось совершить побег и пробраться в Советский Союз, который стал для него второй родиной.
Еще мальчиком, в 1935 году, когда полиция бросила Долорес Ибаррури в тюрьму и дети оставались одни, Рубен с сестрой Амаей и другими испанскими детьми приехал в нашу страну. Веселый и общительный, Рубен быстро сроднился с новыми для него людьми. Особенно много друзей у него появилось среди рабочих Московского автозавода, куда он поступил учеником.
Дух товарищества, взаимопомощи, любви к своей профессии, тяга к знаниям, царившая в цехах завода, – все нашло отклик в душе Рубена. Он во всем старается быть похожим на новых своих товарищей – творцов и строителей счастливого будущего. Он много читает, участвует в общественной жизни.
Фашистский мятеж прервал учебу и работу Рубена. Скрывая свое имя и возраст, он возвратился в Испанию и вступил в ряды республиканской армии. Командование направило его рядовым в горную роту. Отважного воина, Рубена Руиса Ибаррури за мужество, находчивость и умение, проявленные в боях с мятежниками, производят в капралы, а затем в сержанты – чин по тому времени большой. Три года войны – и вот Ибаррури снова здесь, в Советском Союзе. Все это я узнал позднее, а пока мы стоим рядом в классе училища ВЦИКа.
– Какую специальность избрал?
– Пулеметчик! – гордо прозвучал его ответ.
– Молодец!
Конечно, я тогда не думал, что в скором времени нам с Рубеном придется вести еще более жестокую и тяжелую борьбу с фашизмом.
И вот наступил грозный 1941 год…
Опьяненный успехом на Западе, враг рвется к Москве, Ленинграду, Киеву. На фронт ушли многие мои друзья. Ушел и Рубен Руис Ибаррури.
В начале июля в Белоруссии, вблизи города Борисова, на реке Березине, где Наполеон закончил свой бесславный поход на Россию, лейтенанту Рубену Руису Ибаррури с небольшой группой храбрецов поручили прикрывать вынужденный отход подразделений полка.
Томительные минуты ожидания. Гитлеровцы прекратили огонь, они рассчитывали на легкий успех. Молчали и пулеметчики прикрытия.
Но вот из-за поворота дороги, скрытого пригорком, показались вражеские бронированные машины.
То, что Рубену случалось прежде слышать о танковых атаках от опытных, бывалых офицеров, не было похоже на этот бой. Взгорок танки перемахнули быстро, прошли на большой скорости поле. Заградительный огонь артиллерии не нанес им вреда. Но когда две машины неожиданно напоролись на мины, движение всей группы приостановилось. Командир танковой группы явно хитрил, и неспроста он маневрировал у нашего переднего края. Он старался прикрыть свою пехоту, которая бежала за машинами, но и броня ненадежно прикрывала солдат, и они понимали – промедление смерти подобно. Так оно и случилось. Замешкались, и еще две машины подбиты бронебойщиками роты.
В траншее дважды раздавался победный крик, кто-то замысловато и весело ругался, кто-то громко смеялся.
В первом расчете был убит пулеметчик, и Рубену пришлось его заменить. Новенький «максим» работал послушно и четко. И когда у подбитого танка, в сотне метров от выступа траншеи, засуетилась группа вражеских солдат, Рубен накрыл их длинной очередью и впервые услышал в этом бою солдатскую похвалу. Но он понимал, что кульминация боя впереди. Танковую атаку на «пятачке» у моста немцы готовили открыто и довольно тщательно, мало маскируясь, то подтягивая пехоту, то перестраивая боевой порядок машин. Бой предстоял показательный, спланированный по минутам. За ним следили генералы, прилетевшие на специальном самолете из ставки Гитлера. Полсотни танков и два батальона мотопехоты, прикрываемые бомбардировочной авиацией и артиллерией, должны были завершить операцию за час. Офицеры и унтер-офицеры, командиры машин перед боем получили новенькие хронометры. Трудно понять, что это было: тонко продуманный психологический ход или действие от избытка самоуверенности.
Хронометры отсчитывали время, как и положено. Однако в этой громоздкой, задымленной машине отказала одна деталь – люди. Стрелка бежала по кругу, обгоняя график, а пехота и танки стояли.
Рубен четко представлял себе эту атаку. Накануне разведчики принесли новенькие хронометры, найденные у танкистов, подбитые машины которых остались на нейтральной полосе. Теперь хронометры лежали перед Рубеном на разломанном ящике из-под галет рядом с телефоном, но отсчитывали другое время, его время.
Рубен ждал атаки, как схватки с тайфуном. На деле все оказалось проще. События развивались так быстро, что он не уловил переломного момента в ходе боя, а немцы почему-то стали отходить. Сначала растерялась пехота противника: отрезанные огнем пулеметов от машин солдаты пытались залечь, окопаться, отыскать укрытия. Склон берега был гол и накатан: ни выемки, ни кустика, ни бугорка. Солнце уже поднялось над фермами моста, и отлогий склон, покрытый выцветшей, порыжелой травой, был ярко освещен. А станковые пулеметы, установленные в траншее, работали безотказно.
На выручку отходящей пехоте немцы просили самолеты.
На западе, над синеватой каймой леса появилась растерзанная туча. Она росла внизу водянисто-серая, а вверху почти черная. Перекаты грома, казалось, возникали в ней. Но туча была далеко, а гром все накатывался и тяжелел, встряхивая и уплотняя воздух, а потом над землей, в пасмурном небе разошлись какие-то стрелы и хлынул гремучий сухой поток…
Такого количества самолетов, одновременно поднятых в небо, Рубен не видел никогда. Они шли огромным клином, острием нацеленным на мост, неуловимо прикрепленные друг к другу. Незримые опоры едва удерживали эту тяжесть, и солнце сверкало на их плоскостях.
Взрывная волна ударила наискось по траншее, схлестнулась с другой, встречной, закружилась лохматым смерчем и минуту, а может быть больше, Рубен не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
В Доме партии Листера не было. Он уехал в штаб 5-го корпуса. Когда я добрался туда, он разговаривал с комиссаром Карлосом. Увидев меня, Листер грустно улыбнулся:
– Ну что, Павлито, скоро едешь на Родину? Только что разговаривал с Малино, он сказал, что ты должен покинуть нас и выехать в Москву. Просили, уговаривали, чтобы оставили тебя, но он не согласился. Ну что ж, расставаться так расставаться. Обязательно попрощайся с офицерами, с которыми ты плечом к плечу сражался на испанской земле.
Переночевав в Мадриде, мы с Листером приехали в дивизию. Здесь я встретил многих офицеров, с которыми вместе воевал в ноябре 1936 года на окраине Мадрида, участвовал в Теруэльской и Харамской операциях, шел против экспедиционного итальянского корпуса в Гвадалахарской битве и против войск мятежников мадридского корпуса в Брунетской операции. Среди веселых, улыбающихся лиц я не мог разыскать многих знакомых. Их могилы остались на полях боев. Не видел я среди офицеров двух командиров бригад, с которыми пришлось ночевать в одном блиндаже, есть из одного котелка. Не было среди нас Пандо, Лукача, Миши…
Тяжело прощаться с однополчанами.
Вот они стоят, молодые, возмужалые, серьезные.
Ничто так не сплачивает людей, какой бы национальности они ни были, как трудные боевые походы. Здесь они познают друг друга, проявляют свой характер, волю.
Попрощавшись с офицерами, мы снова остались вдвоем с Листером. Энрике долго стоял молча у окна, потом стремительно повернулся.
– Поедем на охоту. Проведем утреннюю и вечернюю зорьки на реке.
Время свободное у меня было, и через два часа мы уже сидели на живописном берегу Тахо.
После тяжелых, кровопролитных боев, после развалин, руин, пепла было необычно сидеть среди тишины полей, слушать убаюкивающий перекат волн. Лес был свежим и зеленым. Сено, сложенное в копны, казалось, скошено лишь утром.
На вечерней зорьке из камыша выплыл небольшой утиный выводок. Хлопунцы выстроились в шеренгу, время от времени стучат по воде неокрепшими крыльями.
Мы бродили по берегу до темноты. Потом вернулись к машинам. Наши шоферы расставили палатку, приготовили ужин. Добыча наша невелика: на четверых охотников два селезня, три бекаса и один чирок. Поужинав, решили лечь спать. Ведь через несколько часов начинался утиный лет. Все прилегли, а мне не спалось. Хотелось говорить, петь. Мне казалось, что я хожу по берегам Москвы-реки в Серебряном бору. Так и проходил всю ночь, всю утреннюю зорьку. Вернулся часам к восьми к палатке, встретил меня озабоченный Листер.
– Где ты пропадал?
– Гулял.
– А охота? Ты даже ружье забыл с собой взять.
– Не обижайся, Энрике, но мне жалко было нарушать тишину.
– Ну, ладно, – кивнул Листер.-Давай ловить рыбу.
– В реке?
– Нет, здесь неподалеку есть небольшое озерцо.
Лесное озерцо пряталось в плотных стенах камыша. Закатав до колен брюки, Листер взял в руки припасенную косу. Минут за пятнадцать он выкосил довольно широкую пролысину возле берега. Мы с капитаном Триго взялись за бредень, а ему предложили отдохнуть. Листер запротестовал:
– Хитрецы. Я скосил, а они рыбку таскать будут. Нет уж, дудки, подождите меня.
Немного передохнув, Энрике взялся за бредень. Улов оказался богатым, и уха вышла на славу. До сумерек просидели у костра, а вечером вернулись в Мадрид.
На следующее утро все было готово к отъезду. До поезда оставалось несколько часов. Горячее испанское солнце нещадно палило землю, его жгучие лучи проникали повсюду. Они раскаленными иглами пронизывали кроны деревьев, потоками врывались в окна, двери, казалось, проникали даже через крыши и стены домов. Ни один листок не шевелился в безмолвном знойном мареве, и, смирившись, видимо, со своей судьбой, природа безропотно жарилась на солнце. Стены домов отражали столько света, что было больно глазам, и я подумал, что даже слепые и те, наверное, видят их яркие очертания.
Я сидел в гостинице. Через несколько часов надо было идти на вокзал. Грустно было прощаться с друзьями, с Испанией, ставшей для меня родной и близкой, где провоевал почти год бок о бок с испанскими товарищами против фашистов.
На карниз окна сел голубь. Бедняга хотел пить. Я принялся искать какую-нибудь посудинку, чтобы напоить птицу, но, ничего не отыскав, просто плеснул воды на подоконник. Голубь жадными глотками начал пить, пританцовывая и поглядывая в мою сторону.
«Как мало нужно птице, – мелькнуло в голове. – А сколько надо человеку? Сколько труда, сил, крови, жизней надо отдать людям, чтобы человечество было счастливым, чтобы не было войн, разлучающих нас с Родиной, друзьями, женами. Ведь Мате Залка так любил свою семью, людей, Отчизну, так хотел счастья, а его убили. Да разве один только Залка сложил свою голову? Многие, очень многие не вернутся на Родину».
Последние часы в Испании.
Перед отъездом еще раз зашел к Листеру, Пока сидел у него, в комнату вбежал высокий паренек в военной форме. Черный как цыган, с ослепительной улыбкой и веселыми глазами. Всматриваясь в черты его лица, я заметил что-то знакомое, ранее виденное, но где? Парня я никогда не встречал, это я знал точно. Но у кого-то уже были такие же глаза, улыбка-Паренек едва успел закрыть за собой дверь, как сразу бросился в объятия Листера. Они долго обнимались, хлопали друг друга по спинам, пожимали друг другу руки, и со стороны казалось, что встретились отец с сыном. Но у Листера не было детей.
– Павлито, – сияющее лицо Листера обернулось в мою сторону. – Это сын нашей Пасионарии, – кивнул Листер на пришельца, – капрал Рубен Руис Ибаррури.
Так вот почему этот юноша показался мне знакомым! Он был очень похож на свою мать. Мы крепко пожали друг другу руки. Веселый и общительный, он без умолку говорил. Его юношеский задор захватил и меня и Листера. Хотелось так же смеяться, так же размахивать руками и так же убежденно рассказывать, как это делал Рубен.
Ординарец принес вино, бутерброды, лимонад, апельсины, и Листер пригласил нас выпить по рюмке. За мой отъезд, как он выразился, и за нашу встречу.
Я сказал Рубену, что восхищен его боевыми делами: в семнадцать лет быть капралом и иметь богатый опыт борьбы и командования – не каждому дается. Он смутился только на минуту и с той же непринужденностью, которая проскальзывала в любом его действии, ответил:
– Вы сказали о моей молодости. Очевидно, вы считаете, что мне еще рано воевать? Как мог я не быть среди бойцов за свободу? Моя кровь, моя жизнь принадлежат моему народу, моей Испании.
Его голос дрожал, лицо стало строгим и суровым.
В наступившей тишине раздался спокойный голос Листера:
– Не удивляйся, Павлито, уже в тринадцать лет, когда Рубен с матерью приехал в Мадрид, он продавал подпольную партийную газету на улицах города и в рабочих кварталах, обманывая полицию, охотившуюся за газетой.
Он мельком взглянул на Рубена.
– С детских лет, – продолжал Листер, – он участвовал в демонстрациях. Вместе со старшими товарищами на могиле рабочих, павших от рук полиции, он клялся мстить душителям свободы. И вот ты видишь перед собой сержанта Ибаррури, сознательного борца за республику.
Он снова взглянул на Рубена.
– Выше голову, мой мальчик! – и хлопнул его по плечу. – Не стесняйся, старина. Побольше бы таких орлов, лак ты, как наш Павлито, и коричневая чума задохнется в бессильной злобе. Вы знаете, ребята, что делает скорпион, когда чувствует опасность? Он убивает себя своим же ядом. Так будет и с коричневой чумой, если все народы и их правительства встанут на ее пути. Но для этого нужны хорошие, боевые парни, много таких парней, как вы, друзья.
Он на минуту замолк и подошел к моему стулу.
– Вот почему, Павлито, мне искренне жаль расставаться с тобой, – в его словах была теплота и грусть, которые до глубины души тронули меня. – За несколько месяцев, что ты был у нас, мы здорово полюбили русских, камарада…
– Как? – удивился Рубен. – Вы уезжаете?… В такое время… – Его сердитый взгляд останавливался то на мне, то на Листере. – Да ведь это…
– Нет, это не то, о чем ты подумал, мой мальчик, – перебил его Листер. – Это приказ командования.
– Приказ… – медленно произнес Рубен. – Простите, Павлито! – Ваш Суворов, – Рубен тронул меня за руку, – правильно сказал: «Не научившись повиноваться – не научишься повелевать». Это я запомнил еще с того времени, когда был у вас, в Союзе. На всю жизнь!… Я вам желаю всего хорошего.
– Благодарю вас.
Листер и Рубен провожали меня до вестибюля.
– Вам надо учиться, Рубен, – сказал я ему на прощанье, – обязательно учиться. Получив военные знания, вы станете сильнее во сто крат. – Мы крепко пожали друг Другу руки. – Надеюсь встретить вас прославленным командиром, Рубен.
Здесь мне придется забежать вперед на несколько лет, чтобы рассказать о других встречах с Рубеном.
В 1940 году по долгу службы мне пришлось побывать в училище имени Верховного Совета РСФСР, которое я окончил в 1932 году. Захожу в Комнату славы. На стенде первых выпускников училища увидел себя. Мы были сфотографированы в 1930 году вместе с командиром и начальником училища на фоне кремлевской стены. Потом зашел в один из классов, где курсанты изучали станковый пулемет «максим».
Я слушал ответы курсантов. Мне и самому не терпелось подключиться к занятиям: хотелось взять в руки пулемет, который долгое время был для меня верным другом в Испании. На столе лежал разобранный замок пулемета. И тут я не выдержал. Собрал его, спустил курок.
– А кто может собрать «максим» с закрытыми глазами? – спросил я курсантов.
Наступила тишина. Чувствовалось, что ребята растерялись. Возможно, их смущало наше присутствие. Никому не хотелось ударить лицом в грязь.
– Кто же? – повторил вопрос преподаватель.
– Разрешите мне.
Из-за самого дальнего стола поднялся и замер по стойке «смирно» высокий стройный курсант. Взоры устремились на смельчака. Смуглый и черноволосый, он пристально смотрел на меня.
– Рубен?
Я не верил своим глазам. Курсант сделал чуть заметное движение в мою сторону.
– Рубен, – закричал я и, не обращая внимания на недоуменные взоры окружающих, бросился к нему.
Мы обнялись. Нас обступили курсанты.
Это была наша вторая встреча.
Поистине земля тесна. Оба мы были удивлены и в то же время обрадованы неожиданной встречей. Вспомнили оборону Мадрида, Гвадалахару. Я поинтересовался, как он попал в училище.
– Это длинная история, товарищ Павлито, – задумчиво улыбнулся Рубен.
Его взгляд был устремлен вдаль, туда, где лежала истоптанная фашистскими сапогами земля его предков, земля, на которой сейчас наводили «новый порядок» кровавые инквизиторы XX века.
Нелегко было на сердце у юноши, когда под натиском вооруженных до зубов интервентов он покидал истекавшую кровью испанскую землю. Перейдя границу Франции, Рубен был интернирован и попал в один из концентрационных лагерей. Много бедствий и лишений перенес он, пока ему удалось совершить побег и пробраться в Советский Союз, который стал для него второй родиной.
Еще мальчиком, в 1935 году, когда полиция бросила Долорес Ибаррури в тюрьму и дети оставались одни, Рубен с сестрой Амаей и другими испанскими детьми приехал в нашу страну. Веселый и общительный, Рубен быстро сроднился с новыми для него людьми. Особенно много друзей у него появилось среди рабочих Московского автозавода, куда он поступил учеником.
Дух товарищества, взаимопомощи, любви к своей профессии, тяга к знаниям, царившая в цехах завода, – все нашло отклик в душе Рубена. Он во всем старается быть похожим на новых своих товарищей – творцов и строителей счастливого будущего. Он много читает, участвует в общественной жизни.
Фашистский мятеж прервал учебу и работу Рубена. Скрывая свое имя и возраст, он возвратился в Испанию и вступил в ряды республиканской армии. Командование направило его рядовым в горную роту. Отважного воина, Рубена Руиса Ибаррури за мужество, находчивость и умение, проявленные в боях с мятежниками, производят в капралы, а затем в сержанты – чин по тому времени большой. Три года войны – и вот Ибаррури снова здесь, в Советском Союзе. Все это я узнал позднее, а пока мы стоим рядом в классе училища ВЦИКа.
– Какую специальность избрал?
– Пулеметчик! – гордо прозвучал его ответ.
– Молодец!
Конечно, я тогда не думал, что в скором времени нам с Рубеном придется вести еще более жестокую и тяжелую борьбу с фашизмом.
И вот наступил грозный 1941 год…
Опьяненный успехом на Западе, враг рвется к Москве, Ленинграду, Киеву. На фронт ушли многие мои друзья. Ушел и Рубен Руис Ибаррури.
В начале июля в Белоруссии, вблизи города Борисова, на реке Березине, где Наполеон закончил свой бесславный поход на Россию, лейтенанту Рубену Руису Ибаррури с небольшой группой храбрецов поручили прикрывать вынужденный отход подразделений полка.
Томительные минуты ожидания. Гитлеровцы прекратили огонь, они рассчитывали на легкий успех. Молчали и пулеметчики прикрытия.
Но вот из-за поворота дороги, скрытого пригорком, показались вражеские бронированные машины.
То, что Рубену случалось прежде слышать о танковых атаках от опытных, бывалых офицеров, не было похоже на этот бой. Взгорок танки перемахнули быстро, прошли на большой скорости поле. Заградительный огонь артиллерии не нанес им вреда. Но когда две машины неожиданно напоролись на мины, движение всей группы приостановилось. Командир танковой группы явно хитрил, и неспроста он маневрировал у нашего переднего края. Он старался прикрыть свою пехоту, которая бежала за машинами, но и броня ненадежно прикрывала солдат, и они понимали – промедление смерти подобно. Так оно и случилось. Замешкались, и еще две машины подбиты бронебойщиками роты.
В траншее дважды раздавался победный крик, кто-то замысловато и весело ругался, кто-то громко смеялся.
В первом расчете был убит пулеметчик, и Рубену пришлось его заменить. Новенький «максим» работал послушно и четко. И когда у подбитого танка, в сотне метров от выступа траншеи, засуетилась группа вражеских солдат, Рубен накрыл их длинной очередью и впервые услышал в этом бою солдатскую похвалу. Но он понимал, что кульминация боя впереди. Танковую атаку на «пятачке» у моста немцы готовили открыто и довольно тщательно, мало маскируясь, то подтягивая пехоту, то перестраивая боевой порядок машин. Бой предстоял показательный, спланированный по минутам. За ним следили генералы, прилетевшие на специальном самолете из ставки Гитлера. Полсотни танков и два батальона мотопехоты, прикрываемые бомбардировочной авиацией и артиллерией, должны были завершить операцию за час. Офицеры и унтер-офицеры, командиры машин перед боем получили новенькие хронометры. Трудно понять, что это было: тонко продуманный психологический ход или действие от избытка самоуверенности.
Хронометры отсчитывали время, как и положено. Однако в этой громоздкой, задымленной машине отказала одна деталь – люди. Стрелка бежала по кругу, обгоняя график, а пехота и танки стояли.
Рубен четко представлял себе эту атаку. Накануне разведчики принесли новенькие хронометры, найденные у танкистов, подбитые машины которых остались на нейтральной полосе. Теперь хронометры лежали перед Рубеном на разломанном ящике из-под галет рядом с телефоном, но отсчитывали другое время, его время.
Рубен ждал атаки, как схватки с тайфуном. На деле все оказалось проще. События развивались так быстро, что он не уловил переломного момента в ходе боя, а немцы почему-то стали отходить. Сначала растерялась пехота противника: отрезанные огнем пулеметов от машин солдаты пытались залечь, окопаться, отыскать укрытия. Склон берега был гол и накатан: ни выемки, ни кустика, ни бугорка. Солнце уже поднялось над фермами моста, и отлогий склон, покрытый выцветшей, порыжелой травой, был ярко освещен. А станковые пулеметы, установленные в траншее, работали безотказно.
На выручку отходящей пехоте немцы просили самолеты.
На западе, над синеватой каймой леса появилась растерзанная туча. Она росла внизу водянисто-серая, а вверху почти черная. Перекаты грома, казалось, возникали в ней. Но туча была далеко, а гром все накатывался и тяжелел, встряхивая и уплотняя воздух, а потом над землей, в пасмурном небе разошлись какие-то стрелы и хлынул гремучий сухой поток…
Такого количества самолетов, одновременно поднятых в небо, Рубен не видел никогда. Они шли огромным клином, острием нацеленным на мост, неуловимо прикрепленные друг к другу. Незримые опоры едва удерживали эту тяжесть, и солнце сверкало на их плоскостях.
Взрывная волна ударила наискось по траншее, схлестнулась с другой, встречной, закружилась лохматым смерчем и минуту, а может быть больше, Рубен не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36