При утверждении 22 марта скорректированного экспортно-импортного плана для бюджета давно уже шедшего хозяйственного года он провел через Политбюро принципиально важное и для себя, и для судеб произведений искусства, памятников старины решение:
«Обязать ЭКОСО РСФСР по соглашению с Нарком-торгом СССР в месячный срок представить в его распоряжение антикварных изделий на сумму 5 миллионов рублей сверх контингента, установленного контрольными цифрами (3 миллиона рублей)».
То есть теперь внешторговцы решили срочно и непременно получить музейных ценностей на 8 миллионов рублей, хотя еще в ноябре минувшего года надеялись всего лишь на 3 миллиона, да и то в течение двенадцати месяцев.
Много это или мало? Попытаемся посчитать.
Весь экспорт, по прикидкам Наркомторга, должен был дать за год 746, 5 миллиона золотых рублей. Из них только на нефть приходилась седьмая часть – 104 миллиона, примерно по столько же должен был дать вывоз хлеба, леса, пушнины. Планировавшаяся же выручка за антиквариат составила бы даже в удачном случае чуть более одного процента!
Ради этого одного процента и использовал Наркомторг письмо Андреевой, «записку» Печерского, сумев облечь их в сухую, предельно жесткую по смыслу юридическую форму. Он вывел изъятия из музейных фондов из-под действенного контроля наркомпросов и тем самым стал монополистом в деле экспорта антиквариата.
Отныне судьбы музейных собраний решали не опытные профессионалы-искусствоведы, а люди весьма далекие от проблем сбережения и изучения произведений искусства. Первенствующую роль играли теперь особоуполномоченный Наркомторга и директор-распорядитель «Антиквариата» А. М. Гинзбург, уполномоченный по Ленинграду – Простак, по Москве – Н. С. Ангарский. А предрешил именно такой ход событий Я. Э. Рудзутак.
Рудзутак по должности был обязан поддержать любое предложение Наркомторга и Микояна, которые хотя бы в будущем способствовали увеличению валютных накоплений. Однако возникает целый ряд вопросов. Почему он согласился подписать постановление «О мерах к усилению…» только 23 января, а не сразу же после съезда? Почему столь решительно, активно поддержал весьма проблематичную возможность получить лишь один процент экспортного плана? И почему инициатором внесения проекта постановления стал не член правительства Микоян, и без того участвовавший в заседании, а Л. М. Хинчук?
Наконец, Рудзутак вполне мог решить проблему и единолично: его огромные властные полномочия позволяли так поступить. Ведь еще 27 января 1927 года Политбюро ликвидировало собственную Комиссию по наблюдению за экспортно-импортными операциями, действовавшую несколько лет. Возложило ее прежние полномочия на одного Рудзутака, оказав ему тем высочайшее доверие. Яну Эрнестовичу было поручено разрешать все возможные споры, а при возникновении конфликтных ситуаций между наркоматами – либо собирать специальное совещание, либо «входить за разрешением спорных вопросов» в постоянно действовавшее совещание при председателе СНК и СТО СССР.
Однако Рудзутак почему-то не воспользовался своими правами, а вынес – вместе с Хинчуком – вопрос на заседание Совнаркома. Видимо, на то у него имелись достаточно веские причины, причем не юридического или экономического характера, а, скорее, политического, даже морального. И порождены они были ситуацией, сложившейся сразу же после съезда.
Вспомним, Л. Д. Троцкого вывели из состава ЦК в октябре 1927 года, исключили из партии 14 ноября. Но даже после всего этого очень многим (и не только его сторонникам) казалось: подобная мера демонстративная, временная. Не могут же самого Троцкого вот так взять и изгнать из партии, которая обязана ему самой своей удерживаемой до сих пор властью. Просто его припугивают, дабы сделать более сдержанным, даже послушным; позднее обязательно вернут ему партбилет, а с ним и достаточно видный государственный пост – пусть несколько ниже рангом, чем был ранее, но все же ответственный, значительный.
Подогревало такое весьма распространенное представление то, что съезд принял, пусть в несколько смягченной форме, именно «левый», троцкистский план развития страны.
Надежды на возвращение к прошлому сохранялись почти месяц, вплоть до 17 января 1928 года. В этот день сотрудники ОГПУ явились к Троцкому на квартиру в доме напротив Александровского сада и объявили о высылке. Решения Политбюро для беспартийного не требовалось: ограничились предъявлением постановления коллегии ОГПУ, правда, подписанного лично главой всесильного ведомства Менжинским. Троцкому предложили немедленно собрать вещи, упаковать огромный архив, потом доставили на Казанский вокзал и посадили в поезд, отправлявшийся в Алма-Ату – далекий провинциальный городок, практически отрезанный от всего мира бескрайними казахскими степями.
Месяц выжидали и идейные противники Троцкого: не торопились торжествовать над поверженным противником, опасаясь, как бы не повернулось все вспять. Лишь после 17 января они уверились, что герой Октября, вождь Красной армии больше ни для кого не опасен.
И Рудзутак, и Хинчук никогда не были сторонниками Троцкого, никогда не голосовали за предлагавшиеся тем резолюции, вообще никогда и никак не проявляли свои политические пристрастия. Они просто служили, выполняли любое поручение партии, не вдаваясь в их идеологическую подоплеку. Не состояли Рудзутак и Хинчук в годы гражданской войны и в Красной армии, почему никогда не сталкивались с председателем Реввоенсовета как его подчиненные. Так что все последние месяцы оба чувствовали себя совершенно спокойно, ничуть не опасались обвинений в оппозиционных настроениях. И всю же Рудзутак и Хинчук решили на всякий случай подстраховаться, поспешили продемонстрировать свою полную и безусловную лояльность победителям. Правда, избрали они для этого весьма своеобразный способ: тонкий, не сразу бросавшийся в глаза.
С точки зрения экономики погоня всего за одним, да и то ненадежным, процентом прибыли от экспорта – явная бессмыслица. Зато с политической, с учетом той идеологической атмосферы, сгустившейся во второй половине января 1928 года, она вполне понятна, легко объясняется. Правительственное постановление «О мерах к усилению экспорта» отнюдь не предназначалось для резкого ускорения валютных поступлений в страну. Цель его была иной – нанести психологический удар по Троцкому, причем крайне для него болезненный, ибо бил не по нему самому, к чему он давно уже привык и сносил легко, а по его жене, Н. И. Седовой-Троцкой, добровольно последовавшей за ним в ссылку. Это был удар по главному в ее жизни делу, оказавшемуся к тому же необычайно успешным, по одному из подлинных достижений Октября, позволявшему не кривя душой говорить о преимуществах советской власти, – по отделу по делам музеев и охране памятников искусства и старины. Ведь ранее его надежно оберегал от всех потрясений прежде всего авторитет самого Троцкого.
Именно потому удар нанесли не кулуарно, незаметно – решением лично Рудзутака или постоянного совещания при Рыкове, а подчеркнуто демонстративно: постановление СНК СССР указывало всем заинтересованным, что отдел лишился былой неприкосновенности.
По той же причине с инициативой на заседании правительства выступил не нарком внешней и внутренней торговли Микоян, хотя он и присутствовал там. Слишком уж он был известен активным участием в борьбе с Троцким и его сторонниками: подобное предложение Микояна непременно было бы расценено всеми как сведение старых счетов. Зато Хинчук и Рудзутак в сложившейся ситуации выглядели как бы незаинтересованными, а потому и объективными, беспристрастными.
И все же сотрудники отдела, получив постановление Совнаркома, не пожелали смириться, попытались воспротивиться и обезопасить вверенные им сокровища культуры от алчных поползновений Внешторга. Они воспользовались тем, что присланный им документ являлся всего лишь нормативным актом, противоречившим акту законодательному – никем не отмененному декрету Совнаркома РСФСР от 19 сентября 1918 года «О запрещении вывоза и продажи за границу предметов особого художественного и исторического значения».
Правда, декрет тот не исключал полностью возможности вывоза произведений искусства, памятников старины. Но единственным условием для возможного отступления от общего правила должно было, согласно декрету, служить специальное, отдельное на каждую вещь разрешение государственных органов охраны памятников.
Подобная оговорка в момент принятия декрета была обусловлена вполне конкретными обстоятельствами. Во-первых, необходимо было предоставить возможность оптантам (то есть людям, принявшим гражданство только что возникших Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы и Польши) и беженцам вывезти на новую родину собственные картины, книги, рукописи, произведения прикладного искусства, не представляющие научного интереса, не требующиеся для пополнения музеев.
Во-вторых, оговорка в декрете объяснялась и нуждой в юридическом оформлении для провоза через границу ценностей, признанных правительством РСФСР законной собственностью другого государства и потому подлежащих передаче его полномочным представителям. Наконец, требовалось создать в будущем, по окончании гражданской войны, условия для обычных, традиционных ранее обменов дублетами, ненужными экспонатами с музеями иных стран.
Используя возникшие юридические противоречия, сотрудники отдела подготовили проект инструкции по выявлению и отбору предметов искусства и старины экспортного значения в музейных учреждениях, пойдя, казалось бы, навстречу внешторговцам. 16 февраля утвердили новый документ на коллегии Наркомпроса РСФСР и разослали по всем крупнейшим музеям страны.
Инструкция жестко оговаривала:
«Предметы искусства и старины экспортного значения выделяются из музейных собраний, за исключением основных музейных коллекций, находящиеся как в экспозиции для культурно-просветительных целей, так и в особых хранилищах как материал для научно-исследовательской работы.
Основными коллекциями являются нижеследующие коллекции музеев, соответствующие их научным и просветительным целям: а) коллекции, вошедшие в состав музеев до революции; б) предметы и коллекции, поступившие в музеи после революции путем обмена, покупки, дарения, экспедиций и раскопок, а также поступившие в силу национализации и конфискации и восполнившие в плановом порядке имевшиеся в музеях пробелы; в) предметы и коллекции, поступившие в музеи в результате изъятия церковных ценностей; г) предметы коллекции, связанные с историей данного города или местности (например, мемориальные предметы, исторические вклады и т. п.); д) предметы и отдельные собрания из основных коллекций другого музея, находящиеся временно по каким-либо основаниям на хранении в данном музее».
Иными словами, практически все становилось неприкосновенным, лишь пожелай этого музейные работники. Здесь их права с полным пренебрежением к постановлению СНК СССР оговариваются особо:
«Для руководства работой по выделению предметов искусства и старины экспортного значения в каждом музее, дворце, монастыре и музейном фонде назначается правлением или, где такового нет, заведующим – особое ответственное лицо, утвержденное уполномоченным Наркомпроса… На выделенные экспортные предметы искусства и старины составляются специальные списки в 3-х экземплярах с кратким описанием и с оценкой каждого предмета. Описи скрепляются заведующим учреждением или его заместителем, ученым секретарем и экспертами-оценщиками».
На руку музейным работникам было и другое юридическое противоречие. Ведь практически тогда же, 3 января 1928 года, Совнарком СССР утвердил новую редакцию «Свода таможенных правил». А в нем (часть V, раздел Б, статья 11) однозначно перечислялись как запрещенные к вывозу «разного рода художественные и антикварные вещи, картины, рисунки, исполненные от руки портреты, скульптуры, акварели, миниатюры, гобелены, старинные иконы, предметы церковного и домашнего обихода, вооружение, мебель, ковры, ткани и украшения, одежда, рукописи и книги, музыкальные инструменты, орудия ремесла, а также разного рода другие предметы, имеющие археологическое значение».
Разумеется, как и декрет от 19 сентября 1918 года, «Свод…» предусматривал и исключения, и случаи отступления от правил. Но опять же они допускались с особого разрешения на каждую вывозимую вещь, подписанного наркомом просвещения.
Как ни странно, но девять месяцев спустя, 28 сентября, эти положения не только не были отменены, а, наоборот, ужесточены приказом по Главному таможенному управлению – структурной части все того же Наркомата внешней и внутренней торговли.
Это говорило то ли об отсутствии должной взаимосвязи между главками ведомства, то ли о все еще не выработанной до конца политической линии. А может, просто слишком медленно проходили по инстанциям нормативные документы.
Но как бы то ни было, приказ вводил очередные ограничения на экспорт антиквариата. К числу запрещенных для вывоза он отнес «картины художников, чьи произведения систематически собираются в музеях СССР», а также полотна, «необходимые для изучения всеобщей истории искусств». Трудно усомниться, что предложения эти исходили непосредственно из Наркомпроса…
Пока же, ранней весной, внешторговцы продолжали упорно добиваться своего. Встретив первое сопротивление музейных работников, они не стали ломать копья в юридических схватках, а прибегли к самому эффективному средству – прессе – и призвали на помощь общественное мнение.
Открыл кампанию Внешторг, естественно, в своем ведомственном издании. Уже 8 марта десятый номер еженедельника «Советская торговля» поместил статью «К экспорту антикварных товаров». Ее автор, некий М. Арнольди, писал:
«Хранившиеся раньше в особняках буржуазии, усадьбах помещиков и в дворцах владетельного дворянства антикварные вещи (старинная мебель, бронза, серебро, золото, фарфор, миниатюры и т. п.) распылились по всей стране. Часть их попала в музеи, став достоянием народа, но немало их находится в руках случайных владельцев и зачастую в таких условиях и в таком применении, что постепенно приводит в негодное состояние.
Между тем уровень рыночных цен, существующих на эти товары на рынках капиталистических стран, значительно выше уровня цен на внутреннем рынке, не представляющем прежнего спроса на эти товары. Цифры вывоза этих предметов из России в 1913 г . в 56.635 руб. при сопоставлении ее с цифрой вывоза за 1926 г . в 23.131 руб. являются весьма показательными. Если принять во внимание, что цены на предметы старины в довоенное время ( 1913 г .) в России были несравненно выше современных, то станет ясно, какой огромный скачок совершился в этой области второстепенного экспорта. Если же учесть, что в 1926 г . (как, впрочем, и поныне) к делу вывоза предметов старины всерьез еще не приступлено, то надо будет признать, что возможности в развитии этой статьи второстепенного экспорта достаточно велики.
Включение антикварных товаров в орбиту второстепенного экспорта выдвигает две задачи. Первая состоит в мобилизации этих мертвых фондов внутри страны умелой организацией скупки. Вторая задача состоит в организации сбыта этих товаров на иностранных рынках».
Статья свидетельствовала со всей очевидностью, что весной 1928 года никто еще и не думал скрывать продажу за рубеж произведений искусства. Более того, не делал Внешторг тайны и из желания резко ее расширить, правда пока лишь за счет скупки личного имущества советских граждан. Но уже можно увидеть и иное: холодное чиновничье равнодушие к старине, которая воспринималась прежде всего и только как самый обычный товар, объект купли-продажи. Одна из многих статей экспорта, да к тому же и «второстепенного».
За первой статьей вскоре последовали вторая, третья, четвертая… В них указание на то, где следует искать пропадающие втуне «мертвые фонды», которые дадут стране валюту, постепенно менялось.
Так, московская «Рабочая газета» опубликовала серию статей, посвященных судьбам произведений искусства, но с точки зрения лишь внешторговцев. Первая появилась 27 марта 1928 года, под заголовком «Пропадают десятки миллионов рублей. За бесценок продаются картины, ковры, мебель и хрусталь. За границу уплывает советское золото». Спустя три дня новая статья была озаглавлена: «Дворцовое имущество в руках спекулянтов». Наконец, третий материал, в номере от 9 мая, имел название объяснительного характера – «Как разбазаривается дворцовое имущество».
Содержание всех трех статей сводилось к одному. Из-за халатности и преступного попустительства музейного отдела Наркомпроса бесценные сокровища (главным образом дворцов Ленинграда, Петергофа, Детского Села) незаконно попадают на аукционы Главнауки, а там по крайне низким, практически бросовым ценам оказываются в руках спекулянтов-перекупщиков, которые купленное вывозят за рубеж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32