Здесь выложена электронная книга Московская сага - 1. Поколение зимы автора по имени Аксенов Василий Павлович. На этой вкладке сайта web-lit.net вы можете скачать бесплатно или прочитать онлайн электронную книгу Аксенов Василий Павлович - Московская сага - 1. Поколение зимы.
Размер архива с книгой Московская сага - 1. Поколение зимы равняется 206.47 KB
Московская сага - 01
Vadim
Аннотация
"Поколение зимы", "Война и тюрьма", "Тюрьма и мир" – эти три романа составляют трилогию Василия Аксенова "Московская сага". Их действие охватывает едва ли не самые страшные в нашей истории годы: с начала двадцатых до начала пятидесятых – борьба с троцкизмом, коллективизация, лагеря, война с фашизмом, послевоенные репрессии.
Вместе со страной семья Градовых, три поколения российских интеллигентов, проходит все круги этого ада сталинской эпохи.
ВАСИЛИЙ АКСЕНОВ
МОСКОВСКАЯ САГА.
ПОКОЛЕНИЕ ЗИМЫ
(Книга первая)
Лели-лили – снег черемух,
Заслоняющих винтовку.
Чичечача шашки блеск,
Биээнзайм – аль знамен,
Зиээгзой – почерк клятвы,
Бобо -биба – аль околыша,
Мириопи – блеск очей серых войск.
Чучу биза – блеск божбы.
Мивеаа – небеса.
Мириопи – блеск очей,
Вээава – зелень толп!
Мтмомая – синь гусаров,
Зизо зея – почерк солнц,
Солнцеоких шашек рожь.
Лели-лили – снег черемух,
Сосесао – зданий горы...
Владимир Хлебников
Глава 1
Скифские шлемы.
Ну, подумать только – транспортная пробка в Москве на восьмом году революции! Вся Никольская улица, что течет от лубянки до Красной площади через сердце Китай-города, запружена трамваями, повозками и автомобилями. Возле "Славянского базара" с ломовых подвод разгружают садки с живой рыбой. Под аркой Третьяковского проезда ржание лошадей, гудки грузовиков, извозчичий матюкальник. Милиция поспешает со своими пока еще наивными трелями, как бы еще не вполне уверенная в реальности своей сугубо городской, не политической, то есть как бы вполне нормальной, роли. Все вокруг вообще носит характер некоторого любительского спектакля. Злость и та наигранна. Но самое главное в том, что все играют охотно. Закупорка Никольской – на самом деле явление радостное, вроде как стакан горячего молока после сыпного озноба: жизнь возвращается, грезится процветание.
– Подумать только, еще четыре года назад здесь были глад и мор, блуждали кое-где лишь калики перехожие, да безнадежные очереди стояли за выдачей проросшего картофеля, а по Никольской только чекистские "маруси" проезжали, – говорит профессор Устрялов. – Вот вам, мистер Рестон, теория "Смены вех" в практическом осуществлении.
Два господина примерно одного возраста (35-40 лет) сидят рядом на заднем сидении застрявшего на Никольской "паккарда". Оба они одеты по-европейски, в добротную комплектную одежду из хороших магазинов, но по каким-то незначительным, хотя вполне уловимым приметам в одном из них не трудно определить русского, а в другом настоящего иностранца, более того, американца.
Парижский корреспондент чикагской "Трибюн" Тоунсед Рестон в течение всего своего первого путешествия в Красную Россию боролся с приступами раздражения. Собственно говоря, это нельзя было даже назвать приступами: раздражение не оставляло его здесь ни на минуту, просто временно оно было сродни ноющему зубу, в другие же моменты напоминало симптомы пищевого отравления.
Может быть, как раз с пищи все и началось, когда в день приезда советские, так сказать, коллеги – этот невыносимый Кольцов, этот ерничающий Бухарин – потчевали его своими деликатесами. Эта икра... даром что и в Париже сейчас безумствуют с икрой, нашли в ней, видите ли, какой-то могущественный "афродизиак"... но ведь это же ни что иное, как рыбьи яйца, медам и месье! Доисторическая рыба, покрытая хрящевидными роготками... а главное все-таки – это ощущение какой-то постоянной театральности, слегка тошнотворной приподнятости, бахвальства... и вместе с этим неуверенность, заглядыванье в глаза, невысказанный вопрос. Европу они, похоже, уже раскроили на будущее, но Америка сбивает их с толку. Рестона здесь тоже что-то сбивает с толку. Прежде он полагал, что знает пружины революции. Его репортажи из Мексики в свое время считались высшим классом журналистики. Он интервьюировал членов революционных хунт во многих странах Латинской Америки. Черт побери, теперь он видит, что "гориллы" по сравнению с этими "вершителями истории" были ему ближе, как и яблочный пирог по сравнению с проклятыми "рыбьими яйцами". Неужели большевики всерьез думают, что ворочают мирами? Все было бы проще, если бы речь шла просто о захвате и утверждении власти, о смене правящей элиты, однако...
Готовясь к поездке, Рестон читал переводы речей и статей советских вождей. В конце августа РКП(б) была потрясена трагической историей, связанной с Америкой. Катаясь на лодке по какому-то озеру в штате Мэн, утонули два видных большевика, председатель "Амторга" Исай Хургин и Эфраим Склянский, ближайший помощник Троцкого в течении всех лет гражданской войны. На похоронах в Москве всесильный "вождь мирового пролетариата" выдавливал из себя слова какого-то странного, едва ли не метафизического недоумения: "... наш товарищ Эфраим Маркович Склянский... пройдя через великие бури Октябрьской революции... погиб в каком-то ничтожном озере..."
Этакое презрение к озеру, недоумение перед "внеисторической" смертью; нет, они и в самом деле ощущают себя чем-то сродни богам Волгаллы или по крайней мере титанами из мифологии. Черт возьми, мало кто в Америке поймет, что они одержимы своей "классовой борьбой" больше, чем аурой власти. Революция, похоже ни что иное, как пик декаданса...
Увешанный черным пальто и солдатскими шинелями трамвай тронулся и проехал на десяток ярдов вперед. Шофер наркоминдельского "паккарда", кряхтя, выворачивал руль, чтобы пристроиться в хвост общественному транспорту. Рестон, посасывая погасшую трубку, смотрел по сторонам. В мешковатой толпе иной раз мелькали чрезвычайно красивые женщины почти парижского вида. У входа в импозантное здание аптеки стояли два молодых красных офицера. Стройные и румяные, перетянутые ремнями, они разговаривали друг с другом, не обращая ни на кого внимания. Их форма отличалась той же декадентской дикостью, что и вся эта революция, вся эта власть: престраннейшие шапки с острыми шишаками и нашитой на лбу красной звездой, длиннейшие шинели с красными полосами-бранденбурами поперек груди, отсутствие погон, но присутствие каких-то загадочных геометрических фигур на рукавах и воротнике – армия хаоса, Гог и Магог...
– Простите, профессор, позвольте задать вам один, как мы в Америке говорим, провокативный вопрос. После восьми лет этой власти, что вы считаете главным достижением революции?
Чтобы подтвердить серьезность вопроса, Рестон извлек свой "монблан" и приготовился записывать ответ на полях своего "бедекера". Профессор Устрялов весьма сангвиннически рассмеялся. Он-то как раз души не чаял во всех этих "икорочках" и "стерлядочках".
– Милый Рестон, не подумайте, что я над вами смеюсь, но главным достижением революции является то, что Цека стал старше на восемь лет.
По правде сказать, даже этот его сегодняшний спутник с его спотыкающимся английским в сочетании с самоуверенными переливами голоса (откуда у русских взялась эта манера априорного превосходства перед западниками?) раздражал Тоунсенда Рестона. Фигура более чем двусмысленная. Бывший министр в сибирском правительстве белых, эмигрант, осевший в Харбине, лидер движения "Смена вех", он нередкий гость в Красной Москве. Последняя его книга "Под знаком революции" вызвала разговоры в Европе, а уж здесь-то ни одна политическая статья не обходится без упоминания его имени.
Зиновьев называет Устрялова классовым врагом, тем более опасным, что он на словах приемлет Ленина, говорит о благодетельной "трансформации центра", о "спуске на тормозах", о "нормализации" большевистской власти, о надежде на нэповскую буржуазию и на "крепкого мужика"...
Зиновьев иронизирует над Устряловым в типично большевистской манере – "курице просо снится", "как ушей своих не увидите кулакизации, господин Устрялов"... Бухарин называет его "поклонником цезаризма". Любопытно, на что и на кого делается намек в последнем случае?
Рестон в разговоре с Устряловым старался играть дурачка, поверхностного американского газетчика.
– Все возвращается на круги своя, – продолжал Устрялов, – ангел революции тихо отлетает от страны...
Рестон понимал, что он цитирует собственную книгу.
– Революционный жар уже позади... Победит не марксизм, а электротехника... Посмотрите вокруг, сэр, на эти разительные перемены. Еще вчера они требовали немедленного коммунизма, а сейчас расцветает частная собственность. Вчера требовали мировой революции, а сегодня только и ищут концессионных договоров с западной буржуазией. Вчера был воинствующий атеизм, сегодня "компромисс с церковью", вчера необузданный интернационализм, сегодня – "учет патриотических настроений"; вчера прокламировался беспрекословный антимилитаризм и антиимпериализм, давалась вольная всем народам России, сегодня – "Красная Армия, гордость революции", а по сути дела собиратель земель российских. Страна обретает свою исконную историческую миссию "Евразии"...
По мере разгрузки подвод у "Славянского базара" движение по Никольской хоть и черепашьим ходом, но восстанавливалось. Проплывали мимо живые сцены и впрямь довольно оптимистичной толпы. Октябрьский легкий морозец бодрил уличных торговцев.
Торговка пирогами и кулебяками розовощекостью смахивала на кустодиевскую купчиху. Веселый инвалид на деревянной ноге растягивал меха гармошки. Рядом торговали какими-то чертиками в стеклянных банках. Проезжающему американцу было невдомек, что диковинка называлась "Американский подводный житель".
– Ба, открылась Сытинская книжная лавка! – воскликнул Устрялов, обращаясь к американцу по-русски и как бы к своему, но потом, сообразив, что тому ничего не говорит это название, с улыбкой прикоснулся к твидовому колену. – В области литературы и искусства здесь сейчас полный расцвет, сэр. Открыты кооперативные и частные издательства. Даже газеты, хоть и все остались в руках большевиков, гораздо меньше пользуются трескучей пропагандой и больше дают прямой информации. Словом, болезнь позади! Россия стремительно выздоравливает!
С торцовой стены дома, что здесь, как и в Германии, именуется брандмауэром, смотрела афиша кинофильма – некто в цилиндре, смахивающий на Дугласа Фербенкса, завитая блондинка, которая вполне могла оказаться Мэри Пикфорд. Там же какие-то жалкие рисунки в кубическом стиле, большие буквы кириллицы. Если бы Рестон мог читать по-русски, он бы понял, что рядом с афишей голливудского боевика наклеен призыв Санпросвета "Вошь и социализм несовместимы!".
– Ну, что же люди партии, армии, тайной полиции? – спросил он Устрялова (он произносил "Юстрелоу"). – Вам кажется, что они проходят такую же трансформацию?
С подвижностью, свойственной мягким славянским чертам, лицо профессора переменило выражение экзальтации на серьезную, даже отчасти тяжеловатую задумчивость.
– Вы затронули самую важную тему, Рестон. Видите ли, еще вчера я называл большевиков "железными чудовищами с чугунными сердцами, машинными душами"... Хм, эта металлургия не так уж неуместна, если вспомнить некоторые партийные клички – Молотов, Сталин...
– Сталин, кажется, один из... – перебил журналист.
– Генеральный секретарь Политбюро, – пояснил Устрялов. – Основные вожди, кажется, не очень-то ему доверяют, но этот грузи, похоже, предстявляет крепнущие умеренные силы. – Он продолжал: – Только такие чудовища с их страшными рефлекторами конденсированных энергий могли сокрушить российскую твердыню, в которой скопилось перед революцией столько порока. Однако сейчас... Видите ли, тут вступает в силу эрос власти, который у этих людей очень сильно развит. Машинные теории вытесняются человеческой плотью.
– Интересно, – пробормотал Рестон, непрерывно строча "монбланом" на полях "бедекера". Устрялов усмехнулся – еще бы, мол, не интересно.
– Мне кажется, этот процесс происходит во всех сферах, как в партии, так и особенно в армии. Вы вроде обратили внимание на двух молодых командиров возле аптеки. Какая выправка, какая стать! Это уже не расхристанные чапаевцы, настоящие профессиональные военные, офицеры, хоть и в странной, на западный взгляд, форме. Кстати, о форме. Принято считать, что она чуть ли не самим Буденным придумана, а она, между прочим, была заготовлена еще в шестнадцатом году по макетам художника Васнецова Виктора Михайловича, так что здесь мы как бы видим прямую передачу традиций... Скифские мотивы, батенька мой, память о пращурах!
Устрялов вдруг прервался на восклицательном знаке и посмотрел на американца с неожиданным удивлением. Что он там пишет, как будто понимает все, что я ему говорю? Кто из них вообще может это постичь, невнятицу срединной земли, перемешанного за пятнадцать веков народа? Всякий раз приходится обрывать себя на экзальтированной ноте. Сколько раз твердил себе – держись британских правил. Он кашлянул:
– Что касается ОГПУ, или, как вы ее называете, тайной полиции... Как вы думаете, еще четыре года назад смог бы эмигрантский историк разъезжать по Москве с иностранным журналистом в машине Наркоминдела?
– Значит, вы не боитесь? – спросил Рестон с прямотой квотербека, посылающего мяч через пол поля в зону противника.
Машина уже тем временем проехала Всю Никольскую и остановилась там, где ее, очевидно, просили остановить заранее, возле вычурного фасада Верхних торговых рядов. Здесь профессор Устрялов и американец Тоунсенд Рестон, представляющий влиятельную газету "Чикаго Трибюн", покинули экипаж и далее проследовали пешком по направлению к Красной Площади. Напрягая слух, шофер еще некоторое время мог слышать высокий голос "сменовеховца": "... Разумеется, я понимаю, что мое положение до крайности двусмысленное, – в кругах эмиграции многие считают меня едва ли не чекистом, а в Москве вот Бухарин на днях объявил..."
Дальнейшее было покрыто гулом хлопотливой столицы.
Едва лишь две фигуры в английском пальто скрылись из виду, к "паккарду" подошел некто в мерлушковой шапке, субъект с усиками из той породы, что до революции назывались "гороховыми" и не изменились с той поры ни на йоту.
– Ну что, механик, о чем буржуи договаривались? – обратился он к шоферу.
Шофер устало потер ладонью глаза и только после этого посмотрел на обратившегося, да так посмотрел, что шпик сразу же осел, тут же сообразив, что перед ним не шофер вовсе.
– Уж не думаете ли вы, любезнейший, что я ВАМ буду переводить с английского?
Вдруг над Верхними торговыми рядами и над запруженными улицами Китай-города полетели "белые мухи", первый, пока еще легкий и бодрящий, снегопад осени 1925 года.
Между тем молодые командиры, чья внешность навела двух джентльменов из пролога, которые больше, очевидно, и не появятся в пространстве романа, на столь серьезные размышления, все еще продолжали беседовать у подъезда аптеки Феррейна.
Комбриг Никита Градов и комполка Вадим Вуйнович были ровесниками и к моменту начала повествования достигли двадцати пяти лет, имея за плечами несметное число диких побоищ гражданской войны, то есть они были по тогдашним меркам вполне зрелыми мужчинами.
Градов служил в штабе командующего Западным военным округом командарма Тухачевского, Вуйнович занимал должность " состоящего для особо важных поручений при Реввоенсовете", то есть был одним из главных адъютантов наркомвоенмора Фрунзе. Друзья не виделись несколько месяцев. Градов, коренной москвич, по долгу службы обитал в Минске, тогда как уралец Вуйнович после назначения в Реввоенсовет заделался настоящим столичным жителем. Эта превратность судьбы немало его забавляла и давала повод посмеяться над Никитой. Прогуливаясь с другом по Москве, он подмечал театральные афиши и как бы мимоходом заводил разговор о премьерах, а потом как бы спохватывался: "Ах да, у вас в Минске об этом еще не слышали, эх, провинция..." – и далее в том же духе, словом, вполне добродушный и даже любовный эпатаж.
Впрочем, о театрах эти молодые люди в буденовках говорили мало: разговор их то и дело уходил к более серьезным темам; это были серьезные молодые люди в чинах, каких в старой армии нельзя было достичь, не преодолев сороколетнего рубежа.
Никита прибыл в Москву вместе со своим главкомом для участия в совещании по проведению военной реформы. Совещание предполагалось в Кремле, в обстановке секретности, ибо в нем должен был принять участие чуть ли не полный состав Политбюро РКП(б). Секретностью уже тогда все они были одержимы. "Партия по привычке продолжает работать в подполье", – повторяли в Москве шутку главного большевитского остряка Карла Радека. Дело несколько осложнялось тем, что шеф комполка Вуйновича, председатель Революционного военного совета, народный комиссар по военным и морским делам Михаил Васильевич Фрунзе вот уже более двух недель находился в больнице с обострением язвы двенадцатиперстной кишки.
Было бы хорошо, чтобы книга Московская сага - 1. Поколение зимы автора Аксенов Василий Павлович дала бы вам то, что вы хотите!
Отзывы и коментарии к книге Московская сага - 1. Поколение зимы у нас на сайте не предусмотрены. Если так и окажется, тогда вы можете порекомендовать эту книгу Московская сага - 1. Поколение зимы своим друзьям, проставив гиперссылку на данную страницу с книгой: Аксенов Василий Павлович - Московская сага - 1. Поколение зимы.
Если после завершения чтения книги Московская сага - 1. Поколение зимы вы захотите почитать и другие книги Аксенов Василий Павлович, тогда зайдите на страницу писателя Аксенов Василий Павлович - возможно там есть книги, которые вас заинтересуют. Если вы хотите узнать больше о книге Московская сага - 1. Поколение зимы, то воспользуйтесь поисковой системой или же зайдите в Википедию.
Биографии автора Аксенов Василий Павлович, написавшего книгу Московская сага - 1. Поколение зимы, к сожалению, на данном сайте нет. Ключевые слова страницы: Московская сага - 1. Поколение зимы; Аксенов Василий Павлович, скачать, бесплатно, читать, книга, электронная, онлайн