Тогда мы все обернулись и посмотрели на Евдощука. Евдощук, небрежно глядя на луну и как бы томясь, расстегивал свой тулуп. Кичекьян даже заулыбался, увидев апельсин. Евдощук бросил апельсин Айрапету, и тот поймал его одной рукой.
– Марокканский, – сказал он, хлопнув по апельсину рукавицей, и бросил его Евдощуку, а тот метнул обратно. Такая у них произошла перепасовочка.
– Это вам, – сказал Евдощук, – как южному человеку.
Кичекьян поднял апельсин вверх и воскликнул:
– Да будет этот роскошный плод знамением того, что мы сегодня откроем нефть! Езжайте, ребята. Может быть, и мы туда на радостях заявимся.
Мы ничего ему на это не сказали и побежали вниз. Внизу Чудаков уже разогревал мотор.
Когда едешь от нашего лагеря до Фосфатогорска и видишь сопки, сопки без конца и края, и снег, и небо, и луну, и больше ничего не видишь, невольно думаешь: куда это ты попал, Витек, думал ли ты, гадал ли в детстве, что попадешь в такие края? Сколько я уже плутаю по Дальнему Востоку, а все не могу привыкнуть к пустоте, к огромным пустым пространствам. Я люблю набитые ребятами кузова машин, бараки и палатки, хоть там топор можно повесить. Потому что когда один храпит, а другой кушает мясную тушенку, а третий рассказывает про какую-нибудь там деревню на Тамбовщине, про яблоки и пироги, а четвертый пишет письмо какой-нибудь невесте, а приемник трещит и мигает индикатором, – кажется, что вот он здесь, весь мир, и никакие нам беды не страшны, разные там атомные ужасы и стронций-90.
Чудаков гнал машину на хорошей скорости, встряхивая нас на славу. Мы стукались друг о друга и думали об апельсинах. В своей жизни я ел апельсины не один раз. В последний раз это было в Москве года три назад, в отпуске. Ничего, прилично я тогда навитаминился.
Наконец мы проехали Кривой Камень, и открылся лежащий внизу Фосфатогорск – крупнопанельные дома, веревочки уличных фонарей, узкоколейка. В центре города, голубой от лунного света, блестел каток.
Скатились мы, значит, в этот «крупный промышленный и культурный центр», в котором жителей как-никак пять тысяч человек, и Чудаков на полной скорости начал крутить по совершенно одинаковым улицам среди совершенно одинаковых четырехэтажных домов. Может, и мне придется жить в одном из этих домов, если товарищ Кравченко найдет время оторваться от своей общественной деятельности и ответить на мои серьезные намерения. Не знаю уж, как я свой дом отыщу, если малость выпью с получки. Придется мету какую-нибудь ставить: «Жилплощадь занята. Глава семьи – Виктор Колтыга».
Вырвались мы на шоссе и катим по нему. Здесь гладко: грейдеры поработали. Юра мечтает:
– Разрежу его, посыплю песком и съем…
– Чудак, – говорит Базаревич, – посыпать апельсины сахаром – это дурной тон.
– Точно, – говорю, – в каждом апельсине по три киловатта.
– Вить, так я на тебя надеюсь, – говорит Юра.
– Кончай, – говорю, – свою тягомотину. Надеешься, так и молчи.
В это время нагоняет нас самосвал «Язик», а в нем вместо грунта или там щебенки полным-полно ребят. Веселые, смеются. Самосвал идет наравне с нами, на обгон норовит.
– Эй! – кричим. – Куда, ребята, катаетесь?
– В Талый, за апельсинами!
Мы заколотили по крыше кабины: обидно было, что нас обогнал дряхлый «Язик».
– Чудаков! – кричим. – Покажи класс!
Чудаков сообразил, в чем дело, и стал быстро показывать, но самосвал в это время вильнул, и мы увидели грейдер, весь облепленный ребятами в черных городских пальто. Через секунду и мы стали обходить грейдер, но Чудаков сбросил скорость. Ребята на грейдере сидят, как галки, синие носы трут.
– Куда, – спрашиваем, – торопитесь?
– В Талый, – говорят, – за апельсинами.
Ну, взяли мы этих парней к себе в кузов, а то ведь на своем грейдере поспеют в Талый к одним только разговорам, к трепотне о том, кто больше съел. Да и ребята к тому же были знакомые, из авторемонтных мастерских.
Тогда Чудаков стал показывать класс. Мы скорчились на дне кузова и только слушали, как гудит, ревет воздух вокруг нашей машины. Смотрим, самосвал уже сзади нас. Ребята там встали, стучат по кабине.
– Приветик! – кричим мы им.
– Эй! – кричат они. – Нам-то оставьте малость!
– Все сожрем! – кричим мы.
Дорога начала уходить в гору, потом пошла по склону сопки, и мы увидели внизу, в густой синеве распадка, длинную вереницу красных огоньков, стоп-сигналов машин, идущих впереди нас на Талый.
– Похоже на то, что в Талом сегодня будет целый фестиваль, – сказал Леня Базаревич.
На развилке главного шоссе и дороги, ведущей в зверосовхоз, мы увидели плотную группу людей. Они стояли под фонарем и «голосовали». Видно было, что это моряки. Чудаков притормозил, и моряки попрыгали к нам в кузов. Теперь наша машина была набита битком.
– Куда, – спрашиваем, – путь держите, моряки?
– В Талый, – говорят, – за апельсинами.
Они, оказывается, мчались из Петровского порта на попутных. Это был экипаж сейнера «Зюйд» в полном составе, за исключением вахтенного. Смотрю, а среди них сидит тот самый парнишка, который на танцах ухаживал за Люсей. Сидит, мичманку на уши надвинул, воротник поднял, печальный такой паренек.
– О, – говорю, – Гера! Привет!
– А, – говорит, – здорово, Витя!
– Ну, как, – спрашиваю, – рыбка ловится?
– В порядке, – отвечает.
Так, значит, перекинулись, как будто мы с ним на «вась-вась», не то что дружки, а так.
Едем мы, мчимся, Чудаков класс показывает, обгоняем разную самодвижущуюся технику: машины, бортовые и «ГАЗ-69», тракторы с прицепами, грейдеры, бульдозеры, мотоциклы. Черт, видно, вся техника в радиусе ста километров поставлена на ноги! Господи ты боже, смотрим – собачья упряжка шпарит по обочине! Одна, другая… Нанайцы, значит, тоже решили повитаминиться.
Сидим мы, покуриваем. Я ребятам рассказываю все, что знаю, про цитрусовые культуры и иногда на Геру посматриваю. И он тоже на меня нет-нет да взглянет.
Тут я увидел, что нас нагоняет мотоцикл с коляской, а за рулем Сергей Орлов, весь в коже, и в очках, и в мотоциклетном шлеме. Сидит прямо, руки в крагах расставил, как какой-нибудь гвардейский эскорт. Сзади, вижу, сидит бородатый парень – ага, Николай Калчанов. А в коляске у них девушка, тоже в мотоциклетных очках. Это парни из Фосфатогорска, интеллектуалы, а вот девчонка чтото незнакомая.
Взяли они на обгон, идут с нами вровень.
– Привет, Сережа! – крикнул я им. – Ник, здорово!
– А, Витя, – сказали они, – ты тоже за марокканской картошкой спешишь?
– Точно, – говорю. – Угадали.
– Закурить есть? – спрашивает Калчанов.
Я бросил ему пачку, а он сразу сунул ее девчонке в коляску. Смотрю, девчонка спрятала голову за щиток и закуривает. Тут я ее узнал – это была Катя, жена нашего Айрапета Кичекьяна, учительница из Фосфатки.
Катя закурила, помахала мне рукавицей и улыбнулась, показала все-таки звои зубки. Когда они с мужем приехали к нам с материка, самого Айрапета никто не замечал – так была красива его жена. Такая блондинка, прямо из польского журнала «Экран». Тоже паника у нас началась, вроде как сейчас с апельсинами. Все норовили съездить в Фосфатогорск посмотреть на нее. Ну, потом привыкли.
Зверь, а не машина у Орлова! Он легко обогнал нас и стал уходить. Чудаков пытался его достать, но дудки. Мы их догнали на семьдесят третьем километре, они вытаскивали свою машину из кювета. Коля Калчанов хромал, а Катя, смеясь, рассказывала, как она вылетела из коляски, пролетела в воздухе метров десять – нет, двадцать, ну, не двадцать, а пятнадцать, в общем, метров пять она летела, ну, ладно, пять – и зарылась головой в снег. Орлов в своем шлеме и по пояс в снегу выглядел прямо молодцом. Мы помогли им вытащить машину, и они поехали теперь уже потише, держась за нами.
В общем, дорога была веселая, все шоссе грохотало десятками двигателей, а перед самыми Шлакоблоками мы встретили рейсовый автобус Талый – Фосфатогорск, из которого какой-то типчик бросил нам в кузов горсть оранжевой апельсиновой кожи.
На большой скорости мы ворвались в Шлакоблоки, домики замелькали в глазах, я растерялся и даже не мог определить, в какой стороне Люсин барак, и понял, что через несколько секунд он уже остался сзади, этот поселочек, моя столица, как вдруг Чудаков затормозил. Я увидел Люсин барак, чуть ли не по крышу спрятанный в снег, и белый дым из трубы. Чудаков вылез из кабины и спросил меня:
– Зайдешь?
Я посмотрел на Геру. Он смотрел на меня. Я выпрыгнул из машины и зашагал к бараку.
– Только по-быстрому, – крикнул мне вслед Чудаков.
Я услышал за спиной, как ребята попрыгали из машины. Вовремя, значит, произошла остановка.
Небрежно, как бы мимоходом, я зашел в комнату и увидел, что она пуста. Все десять коек были аккуратно застелены, как это бывает у девчат, а в углу на веревке сушилась разная там голубая и розовая мелочишка, которую я предпочел не разглядывать. Вот записки на столе я просмотрел.
«Шура, мы уехали в Талый. Роза», – прочел я.
«Игорь, мы уехали за апельсинами. Нина», – прочел я.
«Слава, продай билеты и приезжай в Талый. И.Р.», – прочел я.
«Эдик, я уехала в Талый за апельсинами. Извини. Люся», – прочел я.
«Какой же это Эдик? – подумал я. – Уж не Танака ли? Тогда мне кранты».
Да, попробуй потягаться с таким орлом, как Эдуард Танака, чемпион Дальневосточной зоны по лыжному двоеборью – трамплин и равнина.
Я вынул свое письмо, положил его на стол и вышел. В дверях столкнулся с Герой.
– Ну, как там девчата? – промямлил он.
– Уехали в Талый, – сказал я. – Небось уже рубают апельсинчики.
Мы вместе пошли к машине.
– Ты, случаем, не знаком с Танакой? – спросил я.
– Это чемпион, что ли?
– Ага.
– Нет, не знаком. Видел только, как он прыгает. В кино.
– Он и не в кино здорово прыгает.
– Ага, хорошо прыгает.
Снег возле машины был весь разукрашен желтыми затейливыми узорами. Мы влезли в кузов и поехали дальше.

Глава II
НИКОЛАЙ КАЛЧАНОВ

На комсомольском собрании мне предложили сбрить бороду. Собрание было людное, несмотря на то, что сегодня в тресте выдавали зарплату. Все знали, что речь будет идти о моей бороде, и каждый хотел принять участие в обсуждении этой жгучей проблемы или хотя бы посмеяться.
Для порядка поговорили сначала о культурно-массовой и спортивной работе, а потом перешли к кардинальному вопросу повестки дня, который значился в протоколе под рубрикой «О внешнем виде комсомольца».
Ерофейцев сделал сообщение. Он говорил, что большинство комсомольцев в свободное от работы время имеют чистый, опрятный и подтянутый вид, однако (но… наряду с этим… к сожалению, следует заметить…) имеются еще комсомольцы, пренебрегающие… и к ним следует отнести молодого специалиста инженера Калчанова.
– Я понимаю, – сказал Ерофейцев, – если бы Коля – ты меня, Коля, прости (я покивал), – если бы он был геологом и зарос, так сказать, естественным порядком (смех), но ты, Коля, прости, ты даже не художник какойнибудь, и, извини, это пижонство, а у нас здесь не Москва и не Ленинград.
В зале раздался шум. Ребята с моего участка кричали, что борода – это личное дело мастера и уж не будет ли Ерофейцев контролировать, кто как разными личными делами занимается, что это, дескать, зажим и все такое. Другие кричали другое. Особенно старались девушки из Шлакоблоков. Одна из них была определенно недурна. Она заявила, что внешний облик человека свидетельствует какникак о его внутреннем мире. Такая, грубо говоря, смугляночка, какой-то итальянский тип. Я подмигнул ей, и она встала и добавила мысль о том, что дурные примеры заразительны.
Проголосовали. Большинство было против бороды.
– Хорошо, сбрею, – сказал я.
– Может, хочешь что-нибудь сказать, Коля? – спросил Ерофейцев.
– Да нет уж, чего уж, – сказал я. – Решено, – значит, так. Чего уж там…
Такую я произнес речь. Публика была разочарована.
– Мы ведь тебя не принуждаем, – сказал Ерофейцев. – Мы не приказываем, тут некоторые неправильно поняли, не осмыслили. Мы тебя знаем, ты хороший специалист и в быту, в общем, устойчив. Мы тебе ведь просто рекомендуем…
Он разговаривал со мной, как с больным.
Я встал и сказал:
– Да ладно уж, чего там. Сказано – сделано. Сбрею. Считайте, что ее уже нет. Была и сплыла.
На том и закончилось собрание.
В коридоре я заметил Сергея. Он шел с рулоном чертежей под мышкой. Я прислонился к стене и смотрел, как он идет, высокий, чуть-чуть отяжелевший за эти три года после института, элегантный, как столичный деловой человек.
– Ну что, барбудос, плохи твои дела? – спросил он.
Вот это в нем сохранилось – дружеское, но немного снисходительное отношение старшекурсника к салаге.
Я подтянулся.
– Не то чтобы так, начальник. – Не то чтобы очень.
– Это тебе не кафе «Аэлита», – тепло усмехнулся он.
– Точно, начальник. Верно подмеченно.
– А жалко? Сознайся, – подмигнул он и дернул меня за бородку.
– Да нет уж, чего уж, – засмущался я. – Ладно уж, чего там…
– Хватит-хватит, – засмеялся он. – Завелся. Вечером придешь?
– Очень даже охотно, – сказал я, – с нашим удовольствием.
– У нас сейчас совещание, – он показал глазами на чертежи, – говорильня минут на сорок – на час.
– Понятно, начальник, мы это дело понимаем, со всем уважением…
Он улыбнулся, хлопнул меня чертежами по голове и пошел дальше.
– Спроси его насчет цемента, мастер, сказал мне мой тезка Коля Марков, бригадир.
– Сережка! – крикнул я. – А как там насчет цемента?
Он обернулся уже в дверях директорского кабинета.
– А что с цементом? – невинно спросил он.
– Без ножа режете, гады! – крикнул я с маленькой ноткой истерии.
За спиной Сергея мелькнуло испуганное лицо директорской секретарши.
– Завтра подбросим, – сказал Сергей и открыл дверь.
Я вышел из треста и посмотрел на огромные сопки, нависшие над нашим городком. Из-за одной сопки выглядывал краешек луны, и редкие деревья на вершине были отчетливо видны, каждое деревце в отдельности. Я зашел за угол здания, где не было никого, и стал смотреть, как луна поднимается над сопкой и как на сопки и на распадки ложатся резкие темно-синие тени и серебристоголубые полосы света, и как получается Рокуэлл Кент. Я подумал о том, на сколько сотен километров к северу идет этот потрясающий рельеф и как там мало людей, да и зверей не много, и как на какой-нибудь метеостанции сидят двое и топят печь, два человека, которые никогда не надоедают друг другу.
За углом здания слышен был топот и шум. Кто-то сговаривался насчет «выпить-закусить», кто-то заводил мотоцикл, смеялись девушки.
Из-за угла вышла группа девиц, казавшихся неуклюжими и бесформенными в тулупах и валенках, и направилась к автобусной остановке. Это были девицы из Шлакоблоков. Они прошли мимо, стрекоча, как стая птиц, но одна обернулась, заметила меня. Она вздрогнула и остановилась. Представляю, как я выглядел на фоне белой освещенной луной стены.
Она подошла и остановилась в нескольких шагах от меня. Эта была та самая итальяночка. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.
– Ну, чего это вы так стоите? – дрогнувшим голосом спросила она.
– Значит, из Шлакоблоков? – спросил я не двигаясь.
– Переживаете, да? – уже другим тоном, насмешливо спросила она.
– А звать-то как? – спросил я.
– Ну, Люся, – сказала она, – но ведь критика была по существу.
– Законно, – сказал я. – Пошли в кино?
Она облегченно засмеялась.
– Сначала побрейтесь, а потом приглашайте. Ой, автобус!
И побежала прочь, неуклюже переваливаясь в своих больших валенках. Даже нельзя было представить, глядя на нее в этот момент, что у нее фигура Дианы. Высунулась еще раз из-за киоска и посмотрела на Николая Калчанова, от которого на стену падала огромная и уродливая тень.
Я вышел из-за угла и пошел в сторону фосфатогорского Бродвея, где светились четыре наших знаменитых неоновых вывески – «Гастроном», «Кино», «Ресторан», «Книги» – предметы нашей всеобщей гордости. Городишко у нас был гонористый, из кожи вон лезет, чтобы все было как у больших. Даже есть такси – семь машин.
Я прошел мимо кино. Шла картина «Мать Иоанна от ангелов», которую я уже смотрел два раза, позавчера и вчера. Прошел мимо ресторана, в котором было битком. Из-за шторы виднелась картина Айвазовского «Девятый вал» в богатой раме, а под ней голова барабанщика, сахалинского корейца Пак Дон Хи. Я остановился посмотреть на него. Он сиял. Я понял, что оркестр играет что-то громкое. Когда они играют что-нибудь громкое и быстрое, например, «Вишневый сад», Пак сияет, а когда что-нибудь тихое, вроде «Степь да степь кругом», он сникает – не любит он играть тихое. В этот раз Пак сиял как луна. Я понял, что ему дали соло и он сейчас руками и ногами выколачивает свой чудовищный брек, а ребята из нашего треста смотрят на него, раскрыв рты, толкают друг друга локтями и показывают большие пальцы. Нельзя сказать, что джаз в нашем ресторане старомодный, как нельзя сказать, что он модерн, как нельзя подвести его ни под какую классификацию.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Апельсины из Марокко'


1 2 3