На этом он предложил присутствующим задавать вопросы.
Еще до того, как он кончил говорить, по залу начал гулять смутный гул протеста. Теперь же половина присутствующих вскочила на ноги, требуя слова; каждый начал спорить с соседом; люди размахивали бумагами, привлекая к себе внимание. Отто попытался восстановить порядок, но двое членов миссии - оба руководители секций - отказались сесть. Они продолжали настаивать на том, что Отто не правильно истолковал их изыскания; да, они говорили то-то и то-то, но они не имели в виду того-то и того-то! Хотя мне меньше всего хотелось бы защищать Отто, но в данном случае было совершенно очевидно, что они нападали на него лишь за то, что он сделал выводы, на которые у них не хватило пороху. Не знаю, сколько продолжался бы этот спор, если бы доктор Стюарт вдруг не встал с места и не поднял руку, призывая к вниманию. Все сразу же замолчали как от удивления перед тем, что он попросил слова, так и из уважения к этому человеку и его репутации. Ты помнишь его, Энн, - он выступал на моей защите. Ему было почти шестьдесят два, когда он получил иммунизацию, и теперь со своими длинными седыми волосами и толстыми стеклами очков, которые он до сих пор носит, доктор Стюарт выглядит скорее как классический ученый дополсакеровской эпохи. Голос у него слабый и дребезжащий, особенно по сравнению с голосом Отто, но то, что он сказал, было понятно всем. "Джентльмены, истина заключается в том, что мы никогда не знали достаточно много об иммунитете, за исключением того, что он работает. И пока он работает, мы можем развлекать сами себя теориями, постулатами и академическими дискуссиями. И вот теперь мы столкнулись с брешью в нашей обороне, и, думаю, не мне вам напоминать, что на кон поставлено гораздо больше, чем наши теории". Он сел в абсолютной тишине.
Без сомнения, собрание следовало бы закончить на этой ноте, но Отто вскочил на ноги и объявил, что есть еще одно дело, которое необходимо уладить; мэр Санта-Терезы попросил разрешения обратиться к миссии и сейчас дожидается в холле. Нет никакой возможности отказать ему, не проявив при этом огромного неуважения и не дав понять, что дела плохи.
Мэра пригласили в танцзал, и Диас подвел его к небольшой лесенке, ведущей на эстраду. Это был очень маленький человек, едва ли пяти футов ростом, с длинными руками, огромными темными глазами и изборожденным глубокими складками лицом моряка доледниковой эпохи На нем был мятый белый костюм, белые ботинки, белая спортивная рубашка с расстегнутым воротом, правой рукой он прижимал к себе широкополую соломенную шляпу. Вид собравшихся professores, похоже, ошеломил его, и он обернулся к Диасу, ища поддержки. Диас наклонился, чтобы прошептать что-то ему на ухо; коротышка кивнул, протянул вперед обе руки, словно прося у нас извинения, и разразился страстной речью, которая длилась не менее двадцати минут без перерыва. Несколько членов миссии были весьма сведущи в испанском языке, но он говорил так быстро и с таким нелепым произношением, что едва ли кто-нибудь понял хоть слово. Я, конечно, не понял. Я видел, как Отто ерзает на своем стуле; он знал у что Стюарт возложит на него ответственность за перерыв в работе лабораторий. В конце концов мэр выдохся; прежде, чем он обрел второе дыхание, его выпроводили из зала с бесконечным пожиманием рук и ободряющими улыбками. Отто сказал ему несколько слов, которые Диас, видимо, перевел на местный диалект. Судя по всему, маленький человечек остался доволен и успел пожать еще несколько рук, прежде чем его окончательно выставили за дверь.
Когда он ушел, Диас взял слово, чтобы объяснить, в чем дело. По его словам, люди Санта-Терезы были оскорблены, поскольку миссия не выказывала достаточного уважения местным обычаям. Никто толком не знал, с чего это началось, но мэр почувствовал себя обязанным предупредить, что его народ может в будущем стать менее сговорчивым, если миссия не предпримет шагов, направленных на демонстрацию доброй воли. Требования народа были довольно незамысловаты: они хотели, чтобы тела muertos были возвращены в город для церемонии погребения. Немедленно.
Диас сказал, что в последние два года остров захватила волна "религиозного возрождения", спровоцированная новым фанатичным священником с большой земли, одним из так называемых "майянистов", которые в последнее время приобрели серьезное влияние в Мериде, столице Юкатана. Это движение расцвело на почве соединения упрощенного римского католицизма с обрывками мифологии, дошедшими от-"золотого века" Старой Империи майя; его приверженцы, по словам Диаса, проявляли сильную тенденцию к ксенофобии, причем ее объектами становились не только gringos, но и чистокровные испано-мексиканцы, как он сам, да и вообще все, не имеющие майянских корней. В последнее время эти люди создавали все больше и больше трудностей для работы Диаса, и он рекомендовал относиться к ним с крайней осторожностью. "Невозможно предугадать, что эти безумные indies смогут выкинуть, повинуясь призывам духов".
Энни, я говорил с Диасом о том собрании всего несколько часов назад, и он сказал мне, будто получил предостережение о том, что у нас могут начаться неприятности с катастрофическими последствиями, потому-то он и старался произвести на нас впечатление возможными опасностями. Не далее как сегодня вечером мы сидели перед его хижиной на берегу, ели наш ООНовский паек и распивали бутылочку текилы, которую он умудрился раздобыть. После пожара он остался единственным из нас, кто в состоянии поддерживать контакт с островитянами или хотя бы с гореткой своих вывших пациентов, сохранивших крохи благодарности. (Две его медсестры, местные девушки, обучавшиеся в Мериде, исчезли в ночь пожара, и ему так и не удалось разузнать, сами ли они сбежали или были похищены, да и живы ли они вообще.) С того места, где мы сидели на берегу, был виден пик Итца, отражавшийся в воде; Исла-Караколес изгибается к материку, словно полумесяц, между рогами которого всего четыре мили. Диас сказал мне, что священник, отец Чакуан, за несколько месяцев до нашего прибытия выстроил на склоне холма потаенную часовню; предполагалось; что она будет посвящена Богородице Утоли Моя Печали, но Диас был уверен, что священник использует ее для смешанных церемоний собственного изобретения, церемоний, которые даже сочувствующий архиепископ Меридский нашел бы слишком вызывающе "майянистскими" для маленького, сплошь украшенного лепниной собора Санта-Терезы. Судя по слухам, часовня была выстроена вблизи развалин древнего каменного святилища, первоначально посвященного Иксчелль, майянской богине плодородия. Диас сказал, что весь остров был когда-то священной территорией Иксчелль, и беременные женщины с материка пересекали опасный пролив в открытых каноэ, чтобы испросить благословения богини.
Теперь же, в свете гаснущего заката, мы могли видеть огонь, горевший у вершины холма; каждую ночь после пожара этот огонь возникал на фоне ночного неба. "Они празднуют триумф суеверий", - сказал Диас. Он выругался по-испански и запустил опустевшую бутылку в люминесцентно поблескивавшие морские воды. Я тебе не говорил, что Диас отработал на острове восемь лет и что родственник, член федерального правительства, заверил его (подобные вещи, как я понял, в Мексике гораздо легче устроить), что после окончания срока службы ему и его жене дадут Семейный Сертификат? На мальчика, представляешь?
"Это Чистилище, - горько сказал он, следя за бутылкой, прыгавшей на приливной волне. - Я приговорен к десяти годам епитимьи на этой гнилой песчаной косе для того, чтобы заслужить ребенка - наследника! - и только-только передо мной замаячил конец мучений, как появляется новый священник и начинает проповедовать против контроля за рождаемостью. Священник, заметьте себе, присягнувший на верность Конкордату. Причем он не только проповедует, но и самым активным образом поощряет людей нарушать закон. Своими собственными ушами я слышал, как он говорил пастве, что их предки хоронили женщин, умерших при родах, с почестями, которые обычно оказывались героям, павшим в битве. И эти indies внимали ему. Женщины беременели и приходили ко мне за помощью, а когда я говорил, что их младенцы будут уничтожены - что у меня нет иного выбора по условиям Конкордата, - они плевали мне в лицо и называли меня детоубийцей. И они отказывались подвергаться стерилизации и убегали на свою monte, а местная полиция утверждала, что не сумела их разыскать. И все это время священник внушает им, что я хуже царя Ирода. В конце концов я был принужден отослать жену домой, потому что я не знал, что эти люди смогут сделать, а мое начальство отказывалось принимать мои предостережения всерьез - и вот теперь она сидит в нашей квартире в Вера-Крусе со своими кошками и птичками, рыбками и черепашками и каждый день покупает что-нибудь, с чем могла бы нянчиться, и каждый день пишет мне о своих покупках и о том, сколько еще дней осталось до окончания моего срока и то того момента, как мне пожалуют Сертификат - "милостью Божией", - как она говорит". Диас закрыл глаза, словно от физической боли. "А теперь какой-то грязный maricon в Пунта-Сека вскрывает ее письма, и одному богу известно, что они ей отвечают от моего имени..."
На небе зажглись карибекие звезды. Диас слишком много выпил и через некоторое время начал нести какой-то дикий вздор о побеге. Он говорил, что у него есть хороший друг в рыбацкой деревне на другой стороне острова, и тот обязательно сумеет раздобыть нам лодку. Он утверждал, что знает воды Юкатанского пролива достаточно хорошо, чтобы добраться до необитаемого места на побережье Квинтана Роо. Я сказал ему, чтобы он забыл об этом. Несколькими часами раньше Отто получил по радио "инструкции" от временной базы ООН в Пунта-Сека с приказом каждому члену миссии оставаться на острове и выполнять свою работу - вот что конкретно там говорилось: "Каждый обязан выполнять свою работу". Между тем пролив патрулируется ООНовскими вертолетами и реактивными самолетами с приказом возвращать обратно каждого, кто попытается покинуть остров, и уничтожать каждое судно, имеющее намерение нарушить карантин. У нас нет выбора, Энни, - мы должны оставаться на острове, пока не обнаружим, что именно нарушилось в иммунной системе, и никого особенно не заботит, что случится с нами, если мы потерпим неудачу. Они там опасаются, что мы сами заразимся, принесем с собой это - чем бы оно ни было, - и в результате разразится эпидемия, которая положит конец всем эпидемиям. Я убежден, что если мы действительно потерпим неудачу, если мы не сможем вычленить проблему и найти способ ее лечения, они просто дождутся, пока вирусная пневмония заберет всех нас, а затем превратят в пар весь остров. До нас уже дошли слухи, что еще два местных заболели. Один человек из Санта-Терезы, рыбак, которого Диас залатал после взрыва гарпунной пушки, прокрался в наш лагерь прошлой ночью и рассказал Диасу, что священник запретил всем прихожанам искать медицинской помощи под страхом отлучения.
Отто абсолютно уверен, что островитяне начнут приходить к нам, когда достаточное их число заболеет, но Диас так не думает. Он говорит, что они слишком боятся священника, чтобы ослушаться его, и я в это верю. Ты не можешь представить, что за человек этот священник, Энни. Он немного выше среднего индейца на острове, с кирпично-красной кожей, бритой головой, длинным крючковатым носом и невероятно темными глазами, слегка косящими - Диас говорит, что косоглазие считалось у древних майя признаком красоты, и они вызывали его искусственно, подвешивая каучуковый шарик перед носом младенца. Сегодня будет ровно неделя, как я впервые увидел этого священника - через три дня после того, как мэр обратился к нам с просьбой вернуть muertos. Отто отшил его, разведя долгие разговоры об инкубационном периоде и необходимости последующей дезинфекции. Чего он ему не сказал, так это то, что тела уже подверглись аутопсии, а после нее уже мало что останется для похорон. Но мэр, похоже, удовлетворился объяснением, и Отто, по всей видимости, рассудил, что сможет удерживать его на расстоянии до завершения нашей работы.
Затем однажды утром у главного входа в отель появился посланец священника с сообщением о том, что отец Чакуан хочет встретиться с нашим руководителем ровно через час на меленьком деревянном мосту, соединяющем туристический анклав с остальной частью острова. Было уже около одиннадцати, и солнце изрядно припекало, поэтому Отто предложил, чтобы встреча состоялась в его собственном кабинете с кондиционером. Но посланник просто повторил первоначальное сообщение слово в олово и ждал однозначного ответа - да или нет. Вариант отказа не рассматривался - Диас уже дал понять, какое исключительное влияние этот преподобный отец оказывал на свою паству. Но Отто не понравилась идея вести переговоры со священником на территории, выбранной священником, При том, что уведомление было получено в такой спешке. Чтобы хоть немного компенсировать несправедливость, он решил привести с собой впечатляющую "официальную делегацию", на фоне которой мог действовать в качестве председателя и спикера. Меня вызвали к нему в кабинет и спросили, не соглашусь ли я выступить в роли одного из двенадцати "ассистентов на переговорах" - "молчаливых ассистентов на переговорах", добавил Отто с обескураживающей улыбкой. Думаю, у него была мысль о том, что мой рост и пшеничные волосы должны произвести на островитян впечатление. Очевидно, мизансцена с моим участием отвечала его эстетическим запросам.
За несколько минут до полудня мы собрались в вестибюле отеля - тринадцать человек, включая Диаса, - все одетые в свежую белую униформу и белые пробковые шлемы, и промаршировали вдоль дорожки, вымощенной битыми раковинами, прямо к мостику. Жара была нестерпимой; даже Диас что-то проворчал по этому поводу. Нигде не было видно никаких признаков жизни - ни птиц, ни ящериц, ни пауков, даже ни малейшего ветерка; ничего, кроме солнца, дрожавшего в мареве горячего воздуха, поднимавшегося над раскаленным белым песком и белыми раковинами. Все мы были в темных очках, кроме Отто - у него была теория, основанная на мимолетном замечании одной горничной о том, что островитяне считают темные очки признаком слабости.
Очевидно, мы пришли рано, поскольку, когда мы добрались до моста, ведущие к нему дорожки по обе стороны залива были пусты. Отто проверил часы; они показывали одну минуту двенадцатого. "Он знает, что делает, - сказал Диас, имея в виду священника. - Хочет, чтобы мы немного попотели". А мы действительно потели, стоя там на горячем солнце и с каждой минутой все более чувствуя себя идиотами в своей жесткой униформе, потемневшей на спинах. Мы пялились через заливчик на приветливую тень monte, почти достигавшую воды. На нашей стороне тени не было совсем.
Мы прождали не меньше получаса. Единственным звуком, не считая случайного скрипа ботинка, шаркнувшего по сухим ракушкам, был доносившийся из отдаленных зарослей стрекот цикад, подобный шуму гигантского компьютера, работающего над какой-то задачей, не имеющей решения. Затем с противоположного берега донеслось шуршание сухих листьев; из зарослей появилась одинокая фигура, быстро дошагала до середины моста и замерла.
Он был одет в черную рясу до пят; только тончайший ободок белого воротничка высовывался над высоким черным внешним воротником. Череп был гладко выбрит; на шее висела тонкая золотая цепочка, к которой был прикреплен непонятный предмет. Я не мог разглядеть наверное, что это было, но могу поручиться, что не распятие. Мы все двинулись к нему, и он оглянулся назад. Наконец, когда стало ясно, что священник не собирается подходить ближе, Отто сделал шаг вперед, вытянув вперед руку в качестве универсального жеста дружелюбия. Но прежде, чем он успел поставить ногу на первую деревянную планку, отец Чакуан, широко развевая рясой, сбежал с моста и подошел прямо к нашему несколько растерявшемуся предводителю. Священник проигнорировал протянутую руку, так что Отто пришлось опустить ее. Не могу описать, насколько впечатляющей была эта маленькая пантомима: было очевидно, что джунгли на противоположном берегу кишели прихожанами, и священник играл на свою аудиторию. Мне пришло в голову, что с тем, кому так легко удалось переиграть нашего доктора Отто, придется считаться.
Теперь они оба стояли в нескольких футах от меня, и я мог слышать большую часть переговоров. Священник говорил на превосходном английском с еле заметным акцентом. Я запомнил его краткую речь слово в слово: "Мы пришли, чтобы забрать наших ушедших братьев". Именно так, без преамбулы, без экивоков.
Отто улыбнулся и начал разводить перед священником те же самые турусы на колесах, которые разводил перед мэром - о возможности распространения заболевания, если тела будут выданы преждевременно;
1 2 3 4
Еще до того, как он кончил говорить, по залу начал гулять смутный гул протеста. Теперь же половина присутствующих вскочила на ноги, требуя слова; каждый начал спорить с соседом; люди размахивали бумагами, привлекая к себе внимание. Отто попытался восстановить порядок, но двое членов миссии - оба руководители секций - отказались сесть. Они продолжали настаивать на том, что Отто не правильно истолковал их изыскания; да, они говорили то-то и то-то, но они не имели в виду того-то и того-то! Хотя мне меньше всего хотелось бы защищать Отто, но в данном случае было совершенно очевидно, что они нападали на него лишь за то, что он сделал выводы, на которые у них не хватило пороху. Не знаю, сколько продолжался бы этот спор, если бы доктор Стюарт вдруг не встал с места и не поднял руку, призывая к вниманию. Все сразу же замолчали как от удивления перед тем, что он попросил слова, так и из уважения к этому человеку и его репутации. Ты помнишь его, Энн, - он выступал на моей защите. Ему было почти шестьдесят два, когда он получил иммунизацию, и теперь со своими длинными седыми волосами и толстыми стеклами очков, которые он до сих пор носит, доктор Стюарт выглядит скорее как классический ученый дополсакеровской эпохи. Голос у него слабый и дребезжащий, особенно по сравнению с голосом Отто, но то, что он сказал, было понятно всем. "Джентльмены, истина заключается в том, что мы никогда не знали достаточно много об иммунитете, за исключением того, что он работает. И пока он работает, мы можем развлекать сами себя теориями, постулатами и академическими дискуссиями. И вот теперь мы столкнулись с брешью в нашей обороне, и, думаю, не мне вам напоминать, что на кон поставлено гораздо больше, чем наши теории". Он сел в абсолютной тишине.
Без сомнения, собрание следовало бы закончить на этой ноте, но Отто вскочил на ноги и объявил, что есть еще одно дело, которое необходимо уладить; мэр Санта-Терезы попросил разрешения обратиться к миссии и сейчас дожидается в холле. Нет никакой возможности отказать ему, не проявив при этом огромного неуважения и не дав понять, что дела плохи.
Мэра пригласили в танцзал, и Диас подвел его к небольшой лесенке, ведущей на эстраду. Это был очень маленький человек, едва ли пяти футов ростом, с длинными руками, огромными темными глазами и изборожденным глубокими складками лицом моряка доледниковой эпохи На нем был мятый белый костюм, белые ботинки, белая спортивная рубашка с расстегнутым воротом, правой рукой он прижимал к себе широкополую соломенную шляпу. Вид собравшихся professores, похоже, ошеломил его, и он обернулся к Диасу, ища поддержки. Диас наклонился, чтобы прошептать что-то ему на ухо; коротышка кивнул, протянул вперед обе руки, словно прося у нас извинения, и разразился страстной речью, которая длилась не менее двадцати минут без перерыва. Несколько членов миссии были весьма сведущи в испанском языке, но он говорил так быстро и с таким нелепым произношением, что едва ли кто-нибудь понял хоть слово. Я, конечно, не понял. Я видел, как Отто ерзает на своем стуле; он знал у что Стюарт возложит на него ответственность за перерыв в работе лабораторий. В конце концов мэр выдохся; прежде, чем он обрел второе дыхание, его выпроводили из зала с бесконечным пожиманием рук и ободряющими улыбками. Отто сказал ему несколько слов, которые Диас, видимо, перевел на местный диалект. Судя по всему, маленький человечек остался доволен и успел пожать еще несколько рук, прежде чем его окончательно выставили за дверь.
Когда он ушел, Диас взял слово, чтобы объяснить, в чем дело. По его словам, люди Санта-Терезы были оскорблены, поскольку миссия не выказывала достаточного уважения местным обычаям. Никто толком не знал, с чего это началось, но мэр почувствовал себя обязанным предупредить, что его народ может в будущем стать менее сговорчивым, если миссия не предпримет шагов, направленных на демонстрацию доброй воли. Требования народа были довольно незамысловаты: они хотели, чтобы тела muertos были возвращены в город для церемонии погребения. Немедленно.
Диас сказал, что в последние два года остров захватила волна "религиозного возрождения", спровоцированная новым фанатичным священником с большой земли, одним из так называемых "майянистов", которые в последнее время приобрели серьезное влияние в Мериде, столице Юкатана. Это движение расцвело на почве соединения упрощенного римского католицизма с обрывками мифологии, дошедшими от-"золотого века" Старой Империи майя; его приверженцы, по словам Диаса, проявляли сильную тенденцию к ксенофобии, причем ее объектами становились не только gringos, но и чистокровные испано-мексиканцы, как он сам, да и вообще все, не имеющие майянских корней. В последнее время эти люди создавали все больше и больше трудностей для работы Диаса, и он рекомендовал относиться к ним с крайней осторожностью. "Невозможно предугадать, что эти безумные indies смогут выкинуть, повинуясь призывам духов".
Энни, я говорил с Диасом о том собрании всего несколько часов назад, и он сказал мне, будто получил предостережение о том, что у нас могут начаться неприятности с катастрофическими последствиями, потому-то он и старался произвести на нас впечатление возможными опасностями. Не далее как сегодня вечером мы сидели перед его хижиной на берегу, ели наш ООНовский паек и распивали бутылочку текилы, которую он умудрился раздобыть. После пожара он остался единственным из нас, кто в состоянии поддерживать контакт с островитянами или хотя бы с гореткой своих вывших пациентов, сохранивших крохи благодарности. (Две его медсестры, местные девушки, обучавшиеся в Мериде, исчезли в ночь пожара, и ему так и не удалось разузнать, сами ли они сбежали или были похищены, да и живы ли они вообще.) С того места, где мы сидели на берегу, был виден пик Итца, отражавшийся в воде; Исла-Караколес изгибается к материку, словно полумесяц, между рогами которого всего четыре мили. Диас сказал мне, что священник, отец Чакуан, за несколько месяцев до нашего прибытия выстроил на склоне холма потаенную часовню; предполагалось; что она будет посвящена Богородице Утоли Моя Печали, но Диас был уверен, что священник использует ее для смешанных церемоний собственного изобретения, церемоний, которые даже сочувствующий архиепископ Меридский нашел бы слишком вызывающе "майянистскими" для маленького, сплошь украшенного лепниной собора Санта-Терезы. Судя по слухам, часовня была выстроена вблизи развалин древнего каменного святилища, первоначально посвященного Иксчелль, майянской богине плодородия. Диас сказал, что весь остров был когда-то священной территорией Иксчелль, и беременные женщины с материка пересекали опасный пролив в открытых каноэ, чтобы испросить благословения богини.
Теперь же, в свете гаснущего заката, мы могли видеть огонь, горевший у вершины холма; каждую ночь после пожара этот огонь возникал на фоне ночного неба. "Они празднуют триумф суеверий", - сказал Диас. Он выругался по-испански и запустил опустевшую бутылку в люминесцентно поблескивавшие морские воды. Я тебе не говорил, что Диас отработал на острове восемь лет и что родственник, член федерального правительства, заверил его (подобные вещи, как я понял, в Мексике гораздо легче устроить), что после окончания срока службы ему и его жене дадут Семейный Сертификат? На мальчика, представляешь?
"Это Чистилище, - горько сказал он, следя за бутылкой, прыгавшей на приливной волне. - Я приговорен к десяти годам епитимьи на этой гнилой песчаной косе для того, чтобы заслужить ребенка - наследника! - и только-только передо мной замаячил конец мучений, как появляется новый священник и начинает проповедовать против контроля за рождаемостью. Священник, заметьте себе, присягнувший на верность Конкордату. Причем он не только проповедует, но и самым активным образом поощряет людей нарушать закон. Своими собственными ушами я слышал, как он говорил пастве, что их предки хоронили женщин, умерших при родах, с почестями, которые обычно оказывались героям, павшим в битве. И эти indies внимали ему. Женщины беременели и приходили ко мне за помощью, а когда я говорил, что их младенцы будут уничтожены - что у меня нет иного выбора по условиям Конкордата, - они плевали мне в лицо и называли меня детоубийцей. И они отказывались подвергаться стерилизации и убегали на свою monte, а местная полиция утверждала, что не сумела их разыскать. И все это время священник внушает им, что я хуже царя Ирода. В конце концов я был принужден отослать жену домой, потому что я не знал, что эти люди смогут сделать, а мое начальство отказывалось принимать мои предостережения всерьез - и вот теперь она сидит в нашей квартире в Вера-Крусе со своими кошками и птичками, рыбками и черепашками и каждый день покупает что-нибудь, с чем могла бы нянчиться, и каждый день пишет мне о своих покупках и о том, сколько еще дней осталось до окончания моего срока и то того момента, как мне пожалуют Сертификат - "милостью Божией", - как она говорит". Диас закрыл глаза, словно от физической боли. "А теперь какой-то грязный maricon в Пунта-Сека вскрывает ее письма, и одному богу известно, что они ей отвечают от моего имени..."
На небе зажглись карибекие звезды. Диас слишком много выпил и через некоторое время начал нести какой-то дикий вздор о побеге. Он говорил, что у него есть хороший друг в рыбацкой деревне на другой стороне острова, и тот обязательно сумеет раздобыть нам лодку. Он утверждал, что знает воды Юкатанского пролива достаточно хорошо, чтобы добраться до необитаемого места на побережье Квинтана Роо. Я сказал ему, чтобы он забыл об этом. Несколькими часами раньше Отто получил по радио "инструкции" от временной базы ООН в Пунта-Сека с приказом каждому члену миссии оставаться на острове и выполнять свою работу - вот что конкретно там говорилось: "Каждый обязан выполнять свою работу". Между тем пролив патрулируется ООНовскими вертолетами и реактивными самолетами с приказом возвращать обратно каждого, кто попытается покинуть остров, и уничтожать каждое судно, имеющее намерение нарушить карантин. У нас нет выбора, Энни, - мы должны оставаться на острове, пока не обнаружим, что именно нарушилось в иммунной системе, и никого особенно не заботит, что случится с нами, если мы потерпим неудачу. Они там опасаются, что мы сами заразимся, принесем с собой это - чем бы оно ни было, - и в результате разразится эпидемия, которая положит конец всем эпидемиям. Я убежден, что если мы действительно потерпим неудачу, если мы не сможем вычленить проблему и найти способ ее лечения, они просто дождутся, пока вирусная пневмония заберет всех нас, а затем превратят в пар весь остров. До нас уже дошли слухи, что еще два местных заболели. Один человек из Санта-Терезы, рыбак, которого Диас залатал после взрыва гарпунной пушки, прокрался в наш лагерь прошлой ночью и рассказал Диасу, что священник запретил всем прихожанам искать медицинской помощи под страхом отлучения.
Отто абсолютно уверен, что островитяне начнут приходить к нам, когда достаточное их число заболеет, но Диас так не думает. Он говорит, что они слишком боятся священника, чтобы ослушаться его, и я в это верю. Ты не можешь представить, что за человек этот священник, Энни. Он немного выше среднего индейца на острове, с кирпично-красной кожей, бритой головой, длинным крючковатым носом и невероятно темными глазами, слегка косящими - Диас говорит, что косоглазие считалось у древних майя признаком красоты, и они вызывали его искусственно, подвешивая каучуковый шарик перед носом младенца. Сегодня будет ровно неделя, как я впервые увидел этого священника - через три дня после того, как мэр обратился к нам с просьбой вернуть muertos. Отто отшил его, разведя долгие разговоры об инкубационном периоде и необходимости последующей дезинфекции. Чего он ему не сказал, так это то, что тела уже подверглись аутопсии, а после нее уже мало что останется для похорон. Но мэр, похоже, удовлетворился объяснением, и Отто, по всей видимости, рассудил, что сможет удерживать его на расстоянии до завершения нашей работы.
Затем однажды утром у главного входа в отель появился посланец священника с сообщением о том, что отец Чакуан хочет встретиться с нашим руководителем ровно через час на меленьком деревянном мосту, соединяющем туристический анклав с остальной частью острова. Было уже около одиннадцати, и солнце изрядно припекало, поэтому Отто предложил, чтобы встреча состоялась в его собственном кабинете с кондиционером. Но посланник просто повторил первоначальное сообщение слово в олово и ждал однозначного ответа - да или нет. Вариант отказа не рассматривался - Диас уже дал понять, какое исключительное влияние этот преподобный отец оказывал на свою паству. Но Отто не понравилась идея вести переговоры со священником на территории, выбранной священником, При том, что уведомление было получено в такой спешке. Чтобы хоть немного компенсировать несправедливость, он решил привести с собой впечатляющую "официальную делегацию", на фоне которой мог действовать в качестве председателя и спикера. Меня вызвали к нему в кабинет и спросили, не соглашусь ли я выступить в роли одного из двенадцати "ассистентов на переговорах" - "молчаливых ассистентов на переговорах", добавил Отто с обескураживающей улыбкой. Думаю, у него была мысль о том, что мой рост и пшеничные волосы должны произвести на островитян впечатление. Очевидно, мизансцена с моим участием отвечала его эстетическим запросам.
За несколько минут до полудня мы собрались в вестибюле отеля - тринадцать человек, включая Диаса, - все одетые в свежую белую униформу и белые пробковые шлемы, и промаршировали вдоль дорожки, вымощенной битыми раковинами, прямо к мостику. Жара была нестерпимой; даже Диас что-то проворчал по этому поводу. Нигде не было видно никаких признаков жизни - ни птиц, ни ящериц, ни пауков, даже ни малейшего ветерка; ничего, кроме солнца, дрожавшего в мареве горячего воздуха, поднимавшегося над раскаленным белым песком и белыми раковинами. Все мы были в темных очках, кроме Отто - у него была теория, основанная на мимолетном замечании одной горничной о том, что островитяне считают темные очки признаком слабости.
Очевидно, мы пришли рано, поскольку, когда мы добрались до моста, ведущие к нему дорожки по обе стороны залива были пусты. Отто проверил часы; они показывали одну минуту двенадцатого. "Он знает, что делает, - сказал Диас, имея в виду священника. - Хочет, чтобы мы немного попотели". А мы действительно потели, стоя там на горячем солнце и с каждой минутой все более чувствуя себя идиотами в своей жесткой униформе, потемневшей на спинах. Мы пялились через заливчик на приветливую тень monte, почти достигавшую воды. На нашей стороне тени не было совсем.
Мы прождали не меньше получаса. Единственным звуком, не считая случайного скрипа ботинка, шаркнувшего по сухим ракушкам, был доносившийся из отдаленных зарослей стрекот цикад, подобный шуму гигантского компьютера, работающего над какой-то задачей, не имеющей решения. Затем с противоположного берега донеслось шуршание сухих листьев; из зарослей появилась одинокая фигура, быстро дошагала до середины моста и замерла.
Он был одет в черную рясу до пят; только тончайший ободок белого воротничка высовывался над высоким черным внешним воротником. Череп был гладко выбрит; на шее висела тонкая золотая цепочка, к которой был прикреплен непонятный предмет. Я не мог разглядеть наверное, что это было, но могу поручиться, что не распятие. Мы все двинулись к нему, и он оглянулся назад. Наконец, когда стало ясно, что священник не собирается подходить ближе, Отто сделал шаг вперед, вытянув вперед руку в качестве универсального жеста дружелюбия. Но прежде, чем он успел поставить ногу на первую деревянную планку, отец Чакуан, широко развевая рясой, сбежал с моста и подошел прямо к нашему несколько растерявшемуся предводителю. Священник проигнорировал протянутую руку, так что Отто пришлось опустить ее. Не могу описать, насколько впечатляющей была эта маленькая пантомима: было очевидно, что джунгли на противоположном берегу кишели прихожанами, и священник играл на свою аудиторию. Мне пришло в голову, что с тем, кому так легко удалось переиграть нашего доктора Отто, придется считаться.
Теперь они оба стояли в нескольких футах от меня, и я мог слышать большую часть переговоров. Священник говорил на превосходном английском с еле заметным акцентом. Я запомнил его краткую речь слово в слово: "Мы пришли, чтобы забрать наших ушедших братьев". Именно так, без преамбулы, без экивоков.
Отто улыбнулся и начал разводить перед священником те же самые турусы на колесах, которые разводил перед мэром - о возможности распространения заболевания, если тела будут выданы преждевременно;
1 2 3 4