Аннотация
Роботы-охранники настороженно поворачивались к нему и не подпускали к Автоматическому Наблюдательному Устройству. Ему предстояло доказать машинам, что он не Уильям Батлер Йетс, не ирландский поэт и драматург, в лице которого он обвинялся в писании на стенах уборной.
Нельзя употреблять запрещенные семантические единицы для письма. Как доказать, что ты не виноват, когда ты в туалете, а при тебе четыре спички и зажигалка.
Желязны Роджер
Византийская полночь
Сверкающий машинный ад, где эбеновые стены говорят в завтра. Торопливо пощелкивали челюсти, с треском статических разрядов перемалывая ушедшие дни.
Машина переваривала прошлое, жадно глотала, бормоча будущему: "Ты мое ты мое ты мое", - и собеседник отражался в ее полированных боках.
Человек, представший перед Автоматическим Наблюдательным Устройством, потер серо-стальную челюсть двумя естественными пальцами. Механические ноги пружинили, когда он прохаживался в ожидании. Когда он вступал в цветной круг, роботы-охранники настороженно поворачивались к нему.
Наконец панель засветилась. Щелканье перешло в гул, из зарешеченных отверстий хлынули звуки:
- Уильям Батлер Йетс (Йетс, Уильям Батлер (1865 - 1939) - ирландский поэт и драматург, лауреат Нобелевской премии), ты обвиняешься в писании на стенах уборной. Признаешь ли себя виновным?
- Нет, - ответил человек, не останавливаясь. - Меня зовут не Уильям Батлер Йетс.
- Я отметил это. Более того, ты обвиняешься в незаконном обладании именем, употреблении запрещенных семантических единиц и владении инструментами для письма. Признаешь ли ты себя виновным по этим пунктам?
- Я не Уильям Батлер Йетс, - повторил он. - Я уже не знаю, какие слова Резлаб удалил из языка на сей раз. И что значит "инструменты для письма"?
Он замер, как ворон на проводе. Роботы тоже застыли.
- Схваченный в уборной сектора девять, ты имел при себе четыре спички и зажигалку, которой опаливал их концы. В момент ареста ты писал на стенах указанной уборной поэму "Отплывая в Византию". Ты отрицаешь это?
- Нет, - ответил человек.
- В таком случае приговор - "виновен". Имеется предположение, что ты частично виновен в подобных инцидентах, происходивших на протяжении многих лет. Ты отрицаешь это предположение?
- С какой стати? - Человек пожал плечами. - Я писал их все.
- В таком случае ты виновен в тяжком преступлении. Каждое стихотворение ты подписывал "Уильям Батлер Йетс", а обладание именем автоматически влечет за собой высшую меру наказания.
- Я подписывал так не все, - булькнул человек. - Йетс же не все писал.
- Одного раза достаточно для приговора. Однако в протокол будет занесено, что ты не все стихотворения подписывал "Уильям Батлер Йетс". Кто писал остальные?
- Не знаю. Некоторые я услыхал где-то, вспомнил... Другие написал сам;
- Признание в механическом воспроизведении слов, разрешенных или запрещенных, является признанием вины - нарушен кодекс Резлаба, ноль-ноль-три, наказание десять, поглощено высшей мерой.
- Спасибо, - заметил человек. - А ведь было время, когда любой мог писать на стенах сортира.
- Было, - согласился АНУ, - но в те времена на стенах писали здоровые и разумные выражения, связанные с размножением вида. Ты, Уильям Батлер Йетс, являешься примером того, почему подобная практика ныне запрещена. - Пострекотали немного барабаны памяти, и АНУ продолжил: - Ты складываешь из слов бессмысленные фразы. Ты пишешь о том, чего нет, и, даже когда описываешь существующее в действительности, ты искажаешь реальность до такой степени, что она сама становится ложью. Ты пишешь без пользы и цели. именно по этой причине письмо было отменено - люди всегда лгут в речи или в письме.
Заостренные платиновые уши человека дернулись и встали торчком:
- И поэтому ты уничтожаешь речь? И поэтому ты заменяешь речь машинной белибердой? И поэтому ты разбираешь язык, как разбираешь сломанных людей? Он погрозил машине когтистым кулаком, потом ударил себя в грудь. - АНУ! Ты превратил человека в паразита! Мне триста лет, и то, что осталось от моего тела, вопиет против тебя! Душа моя разрывается!
- Презрен! Презрен! - грянул динамик. - Ты употребил запрещенное слово!
- И употреблю еще, пока могу говорить! - воскликнул человек. - Тебя создавали не для того, что ты творишь! Человек - не машина! Он построил тебя, и...
Он схватился за горло - его вокодер отключился. Человек закрыл полуметаллическое лицо когтями и упал на колени.
- Во-первых, - проговорил АНУ, - человек не строил меня. Я существовал всегда. Неэффективные люди не могли бы достичь такого совершенства конструкции. Я оказал милосердие вашему виду, включив его в свой конвейер. Я продлил вашу жизнь. Я улучшил ваш дизайн. Протестовали очень немногие, подобные тебе образцы производственного брака. Тем не менее я сохранил от них все, что смог. - Вновь застрекотали барабаны, потом АНУ продолжил: - Я намерен задать тебе еще один вопрос. Я включу твой вокодер, если ты не станешь использовать запрещенных слов. Вырази согласие вставанием.
Человек поднялся на ноги. Руки его опустились, он мрачно глянул на сияющую панель.
- Ты не мог написать все эти стихотворения, - раздался мерный глас. - Скажи, зачем и как ты делал то, что делал?
- Зачем? - повторил человек, вспоминая. - Как?
Это случилось столетия назад, в разрушенном ныне Византийском зале, где человек слышал последнюю музыку Земли. В этом панельном бетонном здании размещалась Птица.
Птицей назывался последний музыкальный инструмент, построенный АНУ. Тысячи золотых глаз таились в роскошных изгибах ее хвоста, и червоное тело сотрясалось в скорби златогласых пророчеств. Когда АНУ строил ее, сопротивление было сильнее, и слова "отдых" и "искусство" еще не потеряли смысла.
Человек был на последнем концерте Птицы и участвовал в последовавшем мятеже, который обошелся ему в добрую часть левой лобной доли. Двумя днями позже Птицу разобрали. Медик сказал ему как-то, что одно из ярких перьев вставлено ему в запястье, а другое - в позвоночник, и человека порой радовало, что он носит в себе часть Птицы.
А потом, ночью, на поясной станции, ему явился целый человек.
Полностью людей редко можно было встретить. Иных и вовсе было не отличить от автоматических слуг АНУ.
Почти у каждого из живущих имелись сменные, конвейерные части, и чем старше становился человек, тем меньше людского в нем оставалось.
Но незнакомец был цел и очень стар. В глазах его были выносные хрусталики, очень толстые, на плечах - нефункциональный кусок темной ткани, а на шее - широкая черная лента. Он носил что-то вроде рваной рубашки, коротковатые штаны, черную, мятую головокрышку и опирался на незаконный протез - трость с золотым набалдашником. Седые волосы окаймляли хребты скул, и полыхали запавшие глаза.
- Кто ты? - спросил человек.
- Часть природы, - ответил пришелец. - Когда-то я был Уильямом Батлером Йетсом, а потом - золотой птицей, вынужденной петь в жалкой пародии на предсказанную мной Византию.
- Я не понимаю.
- Ныне я поднимаюсь ввысь, но часть меня живет - в твоем запястье, в твоем хребте. Ты вспомнишь мою песню, когда песни запретят. Ты будешь говорить, когда вокруг будет сталь, и ты, или часть тебя, воскресишь золотой век Земли.
И призрак исчез.
Но все чаще стали являться перед человеком печальные глаза, и во сне он слышал дрожащий голос. Он начал вспоминать то, о чем не знал - как стихи, которые царапал на стенах.
- Я должен писать их, - сказал он. - Я не знаю почему. Они приходят мне в голову, и я хочу поделиться ими, показать остальным. Я не Уильям Батлер Йетс, но я подписываю его именем созданные им стихи. Остальные нет.
- Ты написал строки, - заметил АНУ, - которые можно воспринять либо как критику, либо как похвалу биомеханическому процессу. - И бесстрастный голос процитировал:
- "Выньте цилиндры из почек моих, Выньте контакты из сердца, Вырежьте балку, что вместо хребта, - У машины есть лучшее место".
- Поясни значение, - потребовала машина. - От твоего ответа зависит многое.
- Я и сам не знаю, - ответил человек. - Просто в голову пришло. Я не знаю даже, кто их пишет...
- Тогда приговор окончателен, - произнесло Автоматическое Наблюдательное Устройство. - Ты будешь подвергнут действию газа, разрушающего нервную систему. Остальные части твоего тела подвергнутся вторичному использованию. У тебя есть последнее слово?
- Да, - ответил человек, цепляясь за воздух когтистыми пальцами. Ты говоришь, что я лишен души. Ты говоришь, что, разобранный, я принесу больше пользы. Но я утверждаю, что наделен душой и она живет во мне, в моей плоти и в моем металле! Разбери меня на части, и рано или поздно эти части окажутся в тебе. И в тот день ты остановишься, машина! Луне растущей я молюсь, чтоб этот день настал скорее! Луной растущей я клянусь, молю я ночь, чтоб... - Голос его оборвался.
- Презрен, - донеслось из динамика. - Ты - бесполезная единица.
Панель померкла. Роботы-охранники вкатились в цветной круг, где стоял человек. Они протащили его по коридору, втолкнули в комнату, где смерть сочилась из стен. Голосовой механизм его включился вновь, но говорить было не с кем.
- У меня будет имя! - крикнул он охранникам, когда те швырнули его в комнату. Но они не услышали.
Дверь захлопнулась. Человек ткнул острыми когтями в мягкую плоть бедра. Задыхаясь, он нацарапал кровью на своей последней стене:
ОТ ТЕБЯ Я НЕ ОТСТАНУ:
БУДЬ РЫЧАГ Я - В ГЛОТКЕ ВСТАНУ,
ГАЙКОЮ - В КИШКАХ ЗАСТРЯНУ.

1