Ракета
заваливалась на сторону.
-- Ай,-- закричал лейтенант как-то по-детски -- обиженно и с
досадой, но тут же себя осадил, и его бессильное "Ай" превратилось в
громкое командное "Эй!".
-- Эй, там, на борту! Спите вы, что ли? Ракета падает! Ногу давай,
ногу!
Наверху, видно, не поняли, потому что из люка вместо опоры
показалась обутая в бахилу нога.
-- Да не ногу, а ногу! Не ту ногу, дурак! Кто там на двигателе?
Цедриков, твою так? Табань вторым боковым. Ракета заваливается. И
ногу, дополнительную опору по четвертому сектору.
Из борта полезла нога. Это была гладкая полированная
телескопическая конструкция с ребристой платформой вместо стопы.
Одновременно затянул свою волчью песню боковой двигатель, и струя
газа, выбивая из почвы пыль, сдобрила воздух поляны новыми ароматами.
Ракета перестала заваливаться и скоро пошла обратно.
-- Не спят, черти. Работают,-- похвалил лейтенант. Потом повторил
громче, чтобы услышали на борту: -- Работают, черти. Тянут.
Он хотел похвалить еще, но, видно, и того, что сказал, хватило --
перехвалил. Двигатель продолжал реветь, а ракета, быстренько миновав
вертикаль, уже заваливалась на другую сторону.
Как ни орал Давыденко, как ни размахивал кулаками, как ни крутил
палец у набухшего от крика виска -- все зря. Двигатель заглушал слова.
Будто огромный бидон, полный звонких и хрупких стекляшек, ракета
упала на кустарник и низкие деревца, росшие по краю поляны. Тень ее,
верный слуга, бросилась к ракете на помощь, но сдержать удар не
смогла, слишком была тонка, чтобы уберечь тяжелое тело.
У лейтенанта словно язык отсох. Словно она на него упала.
Что-то ткнулось в лейтенантские ноги. Он посмотрел, что. Это был
рупор -- сильно помятый, битый, но живой и вполне годный к
употреблению. Вот только генеральский голос остался высоко на орбите.
Но и помятый, и лежащий поверженным на этой чужой земле, рупор,
казалось, хранил отзвук генеральского слова, и лейтенант бережно, как
ребенка, поднял его к себе на руки.
Понурая, стояла команда за спиной своего командира. Лишь
экскаватор послушно кряхтел на поле, как будто ничего не случилось,
как будто не он, а дядя, довел дело до беды.
Первым пришел в себя лейтенант. Ему по званию полагалось прийти в
себя первым. Вот он и пришел.
-- Не унывай, хлопцы,-- сказал Давыденко бодро,-- где наша не
пропадала. За мной.
Лейтенант впереди, за ним остальные двинулись к поверженному
кораблю.
На зеленом ложе, в тени высоких деревьев, так похожих на земные
березы, только листья квадратные и петельки вместо кудрей, он лежал
успокоенный, словно спал,-- будить не хотелось.
Давыденко с командой и провинившийся экскаватор (про Пахаря как-то
забыли) вплотную приблизились к кораблю.
Командир, когда подошли, к уху приставил рупор, а его неровный от
вмятин край наложил на борт -- чтобы выяснить по внутренним звукам,
все ли живы-здоровы.
Так он ходил вдоль борта, прикладывая рупор то там, то сям в
надежде услышать хоть легкое внутри шебуршание.
Корабль молчал. Мертвая телескопическая нога, как вражеское копье,
торчала из его большого бездыханного тела.
Тогда Давыденко стал осторожно выстукивать рупором сигналы
тюремной азбуки. Стучать громко, тем более помогать стуку голосом, он
не хотел. А вдруг, кроме мертвых, в корабле имеются и контуженные, и
поднятый стук растревожит их больные барабанные перепонки.
Видно, постукивание и похаживание лейтенанта все-таки повлияли на
здоровье оставшегося на корабле экипажа.
Там внутри что-то охнуло, или кто-то. Потом они услышали скрежет и
поняли, что изнутри открывают люк.
Из отверстия показалось круглое лицо Цедрикова, оператора.
-- Ну, что? -- спросил оператор.
-- Что -- что? -- не понял сначала Давыденко.
-- Делать будем что? Связи с флагманом нет. Связисту Бражнину
отшибло слух. Начисто. А без связиста аппарат -- что электроутюг без
тока.
-- Утюг,-- согласился Давыденко.
-- Мое дело маленькое,-- продолжал оператор,-- ответственным за
операцию начальство назначило тебя, вот ты и думай, как нам отсюда
выбираться.
-- Утюг... без тока.-- Давыденко все никак не мог переварить
образ, нарисованный оператором.
-- Вот именно.-- Цедриков от досады стукнул кулаком по обшивке.
-- Знаю! -- Лейтенанта внезапно осенило.-- Знаю, как передать на
орбиту сообщение. Черт с ним, с утюгом. Рябый, когда здесь темнеет?
-- Через четыре часа по земному времени, товарищ старший
лейтенант.
-- Отлично. Будем жечь лес.
-- Как? -- это сказал оператор.
-- Будем выжигать лес в виде сигнала SOS, чтобы увидали с орбиты.
-- Лес? SOS?
-- SOS. Слушай мою команду. Рябый, Сенюшкин, Ибрагимов. Ты,
Цедриков, и давай сюда Бражнина. Это ничего, что оглох. Не ушами будем
работать. Все на прорубку просек. Лопаты отставить, всем взять топоры.
И быстренько, пока не стемнело.

Когда утром следующего дня аварийный подъемник поднимал их всех на
орбиту -- невыспавшихся, перемазанных сажей и пеплом, из-за нехватки
места перемешанных не по рангам в одну плотную кучу -- кто-то,
кажется, бортинженер, вспомнил про непойманного аборигена.
Повздыхали в темноте кабины, оператор Цедриков, тот послал деда
подальше, но один голос заметил:
-- С этими геоморфами вообще трудно. Сейчас они люди, а через час
-- земля, глина или песок. И, главное, в таком состоянии они будут
жить лет сто, если не двести. Ты уже помер, а он встанет себе -- и
дальше пахать.
Лейтенант от этих слов чуть об потолок не ударился. Хорошо,
уберегла теснота кабины, а так бы наверняка подскочил.
-- Что ж... что ж...-- Он запнулся, не зная, что говорить дальше.
От злости и от досады на этого чертого умника, который
разглагольствовал в темноте.
-- Что ж ты...-- Он не видел, кто, но догадывался.-- Зоотехник,
что же ты раньше молчал?
Давыденко вдохнул и выдохнул.
-- Планета геоморфов. Надо же! А с виду такой приличный старик. С
бородой. И вел себя мирно.
Лейтенант представил широкий генеральский лампас, в который скоро
упрется его виноватый взгляд, и сказал тихо и уже безо всякой злости:
-- Утюг. Без тока. Эх ты, зоотехник.

1 2