– Придется выставить мощи на площади, если все такие негодяи полезут к Богу со своими несчастиями.
В толпе интересовались именем любовника, но никто не мог назвать Дромунда, так как никогда Ирина не подражала тем бесстыдницам, которые афишируют свою любовь, прибавляя к греху еще и скандальную славу.
Приближающаяся с одной из улиц группа лиц вызвала всеобщее молчание. К месту, занятому монахами, медленно продвигались мужчины и женщины, печальный вид которых напоминал похоронную процессию.
На пути вся группа приостанавливалась, как бы давая собраться с силами одному из идущих в ее среде. В толпе пронесся шепот:
– Никифор идет впереди…
– А кто же эти молодые люди?
– Это Троил и Агафий.
– Братья Ирины?
– А за ними кто?
– Это сама Ирина.
– Кто же это ее поддерживает?
– Евдокия.
– Подруга Хорины!
– Тише, вот они подходят!
– Господи, как она бледна!
– Боже, как она прекрасна!
За руку со своим другом, Ирина, шатаясь, медленно продвигалась. Черное покрывало, которое Полиевкт приказал ей надеть, на половину прикрывало страшно бледное ее лицо. Она как бы уже уходила от взоров окружающих людей, с опущенными веками и с готовым вырваться из ее груди последним вздохом, который освободил бы ее душу.
Евдокия смотрела на толпу с гордым, вызывающим видом, готовая отразить оскорбления…
Но на лицах окружающих она увидала лишь выражение участия.
Женщины плакали, как над покойником, очарованные нежной красотой Ирины, досадовали на ревнивца, который разбил жизнь такого чудного создания.
Троил и Агафий с удовольствием прислушивались к выражениям такого сочувствия толпы. И когда процессия достигла священного места, они приступили к банкиру с угрожающими жестами.
– Ну, – сказал Троил, – вот достигли мы, наконец, вершины нашей Голгофы! Твоя жена обесчещена твоим несправедливым обвинением!
– Трепещи, – воскликнул Агафий, – чтоб тебя не отдали на растерзание этой толпы! Не Ирину тут судят, а тебя, Никифор!..
Никогда Никифор не рассчитывал на расположение толпы и хорошо знал, какую ненависть питали к нему братья Ирины; поэтому он разместил по площади своих должников, которые в случае опасности, могущей угрожать ему, были бы готовы его защитить. Чувствуя, таким образом, некоторую безопасность, он иронично отвечал братьям.
Между тем Ирина боялась упасть от сильной слабости, раньше чем вынесут на паперть мощи. Она шептала:
– Евдокия, поддержи меня, идущую на казнь… Рука ее, обхватившая шею подруги, бессильно упала.
Евдокия опять положила эту руку на свое плечо и нежно сказала Ирине:
– Будь тверда! Подними глаза свои! Посмотри, эта толпа презирает и ненавидит только одного Никифора!
Едва переводя дыхание, Ирина промолвила:
– Мне нет дела ни до Никифора, ни до всего этого народа! Я думаю только о Боге, который читает в моей душе и перед которым я готова произнести клятву!
Евдокия так же легкомысленно относилась к добродетели, как и ко всему другому. Чтобы быть около Ирины, она даже не обратила внимания на гнев Хорины.
Без всякого страха она готовилась встретить негодование толпы, но не могла допустить, чтобы Ирина отказалась принести ложную клятву. Она стала убеждать ее в неизбежности такого греха, в необходимости его для соблюдения приличий и даже то усилие, какое приходится делать для этого христианской душе, возводила в искупление и заслугу. Ведь не могла же Ирина предать Дромунда злословию врагов.
– Думай, – нашептывала Евдокия в ухо Ирине, – думай о своем возлюбленном.
Глубокий вздох вырвался из груди Ирины и она молвила:
– О, для него я подвергаю себя вечному проклятию. Он, как дитя любит все блестящее; ему нужны драгоценности, лошади, колесницы. Игра его опьяняет… Золото возбуждает его… А я за его радость плачу погибелью своей души!…

Глава 33
Клятва
По принятому обычаю, во все время очистительной присяги колокола должны были звонить как по покойнику.
Много раз прежде, когда Ирине, занятой своими скромными, домашними работами, приходилось услыхать этот однообразный звон, сердце ее сжималось от тоски и жалости. Теперь же первый удар колокола, как громом, поразил ее. Ей показалось, что произошло землетрясение и что портик церкви колеблется. Глаза Ирины закрылись; она не различала уже больше ни гула толпы, ни разговора своих братьев, продолжавших упрекать Никифора, ни нашептывания Евдокии. Ее унесла эта волна звуков, и когда за закрытыми еще дверями собора раздалось пение хора, она не могла различить, были ли это голоса певчих, звучавшие под сводами, или сама душа ее рыдала, переполненная страданиями.
Пение хора между тем продолжалось, сопровождаемое редкими ударами колокола.
Казалось, что не под сводами собора звучали эти невидимые голоса, а неслись с выси небесной; точно как будто сами святые и ангелы, знавшие тайну смерти и справедливость Судьи, просили за жертву, переносившую тяжелое бремя. Даже слова псалма легко можно было расслышать.
О Господь Милосердный] О Христос, простивший разбойника на кресте, поддержавший Магдалину в ее отчаянии, Ты даешь нам всем надежду на спасение!
Когда открылись церковные двери, то вся толпа народа опустилась на колени. Голос патриарха, поддерживаемый пением хора, произносил слова псалма:
– Ты еси Бог милосердный и человеколюбивый!
Ирина старалась почерпнуть надежду на прощение в этих словах, звучавших для нее таким утешением. Но ряд священников, стоявших на паперти, напомнили ей неумолимую действительность.
Милосердие, которое славил патриарх, было обещаемо только раскаявшимся душам, отрешившимся от греха и добровольно умершим для всех земных радостей, чтоб возвратить потерянный ими рай.
Никогда Ирина не могла смотреть без страха патриарха, даже и тогда, когда совесть ее была чиста как кристалл, но в эту минуту, когда предстал он перед нею, среди раздававшегося пения и ударов колокола, в митре, с посохом в руке, она онемела от ужаса, остановившего все ее мысли.
Патриарх благословил народ, который, кланяясь своему любимому пастырю, кричал:
– Многие лета преосвященному владыке, благочестивому, достойному святых апостолов! Да прославится православный патриарх! Да укрепит он веру среди христиан! Да поможет ему Христос!
Склонив свою почтенную голову патриарх отвечал:
– Любезные христиане, собравшиеся перед святою церковью, изгоните из сердец ваших праздное любопытство. Молитесь вместе с вашим пастырем Богу. Взывайте в общем крике к Его вечному милосердию.
Патриарх стоял во входе часовни. Величественным жестом приказал он открыть ее двери.
Они открылись, и четыре дьякона торжественно вынесли раку со святыми мощами, приподнявшими ее над головами.
Рака, в виде тех гробниц, в которых у церкви Всех Святых покоились останки базилевсов, была сделана из прозрачного хрусталя, а потому через узор украшений из золота и каменьев ясно было видно лежавшее в ней нетленное тело святой базилиссы.
Как только дьяконы опустили рядом с патриархом свою священную ношу, в народе поднялась страшная давка. Женщины протягивали своих детей, безногие калеки едва протискивались на своих костылях, увечные потрясали своими обезображенными членами, – все хотели избавиться от страданий близостью к чудотворным мощам.
Монах-препозит отстранил толпу и, очистив дорогу, коснулся белым жезлом до плеча Ирины, приглашая ее подойти.
Ирина не противилась. Сделав два шага вперед, она упала на колени. Рака ослепляла ее своими блестящими украшениями. Патриарх подавлял своим величием.
Он громко провозгласил:
– Вот женщина, которую муж обвиняет в измене. Помолись, – обратился от к Ирине, – так как ты принесешь сейчас присягу, которая решит твою участь. Если ты безупречна, то Бог докажет твою невинность. Если же ты преступна, то Он ниспошлет тебе прощение за искреннее признание. Но если ты солжешь перед глазами всего народа, Он низвергнет тебя в огонь вечный!
Ирина, казалось, ничего не понимала. Потом патриарх твердым голосом сказал:
– Подойди.
И в ту минуту, как обвиняемая поднялась на ноги, хор священников запел.
В их голосах и лицах не было больше милосердия. Они призывали торжество правды. Их грозное пение могло вырвать душу из недр греха и в страхе и ужасе повергнуть перед судом Божьим.
Ирина не понимала смысла гимна, так же, как утопающий не слышит грохота волн, стараясь справиться с их свирепостью. Она не спускала глаз с Полиевкта, и его взгляд прожигал ее, как жертву вечного огня.
Возложив руку на святые мощи, патриарх сказал:
– В этой раке из чистого кристалла, до которой касается твоя голова, покоятся мощи святой Ирины. С высоты небесной она незримо присутствует при испытании. Положи руку свою на ее святые мощи и повторяй за мной клятву!
Кристалл раки, к которому прислонялась Ирина, освежал ее горячую голову, как свежая роса. Ей хотелось забыться, заснуть вечным сном, пока ее губы не произнесли проклятой ложной клятвы.
Молчание Ирины приводило патриарха в нетерпение. Он повторил:
– Ну, повторяй же! Устами, которые приносят свидетельство… Голос Ирины был так слаб, что народ его не слышал вовсе. Голоса из толпы кричали:
– Смотрите, она колеблется!
– Повтори! – приказал Полиевкт.
Она, заикаясь, начала:
– Устами, которые принесут свидет… Силы ее оставили.
Народ заволновался:
– Она боится! Она дрожит!
Но голос патриарха заглушил эти замечания. Он продолжал:
– Этим сердцем, в котором горит Божественная любовь, я клянусь…
Ирина не пробовала даже повторить всю молитву. Она едва шептала:
– Я…
В глазах у нее потемнело, язык онемел; и она не слыхала даже торжествующего возгласа Никифора, обращенного к народу:
– Она призналась!
Как будто тяжесть вуали была ей не под силу, Ирина склонилась на мраморные плиты.

Глава 34
Признание
Страшный шум поднялся на площади. Клиенты Никифора воспользовались этой неожиданностью, чтобы выразить свое негодование. Они стали кричать:
– Изменница!
– В монастырь ее!
– Побить каменьями!
– Втоптать ее в грязь!
Эти крики заставили некоторых подумать, что тут скрываются еще и следы государственного преступления, почему шум еще больше усилился.
Другие же, добрые люди, выражали сострадание. Это были бедные, которым Ирина прежде помогала, женщины, которых ужасала строгость наказания за проступок, так легко совершаемого из-за любви, мужчины, растроганные нежной красотой Ирины, падшие девушки, рыночные торговцы, побывавшие в когтях Никифора и жестоко пострадавшие. Их негодование усиливалось еще от грубого торжества Никифора при виде бесчестия своего дома, и только присутствие святой раки удерживало их от расправы с ним.
Уверенный в своей безопасности, Никифор торжествовал над женой. Он разговаривал с духовенством, сопровождая свои слова жестами менялы, доказывающего фальшивость документа. Наконец, визгливым голосом он вскричал:
– Развод! Владыко! Развод!
– Ты имеешь на это право, – отвечал Полиевкт, делая торжественный жест разъединения той самой рукой, которая некогда соединяла супругов.
Это послужило сигналом, которого как будто только и ждала толпа, всегда готовая к буйству. Языческая жажда крови пересилила в ней христианское милосердие. Некоторые уже поднимали с земли камни, забыв и благодеяния Ирины, и ее красоту, и долговременную безупречную жизнь. Толпа образовала круг, готовый поглотить свою жертву.
Полиевкт остановил ее грозным взглядом:
– Прочь каменья! Вероотступники, язычники! Недостойные христиане, думающие заменить своей местью Божественное правосудие! Удалитесь, пока преступление этой грешницы не привело вас самих к преступлению. Бейте этими каменьями себя в грудь, за жестокосердие, с которым судите слабость ближнего.
По обычаю требовалось, чтобы виновную после признания отпевали так же, как покойника при погребении. А потом родные и даже муж, которого она оскорбила, должны были подойти к виновной и веткой вербы, намоченной в святой воде, окропить ее. Это служило как бы знаком прощения и доказательством того, что на раскаявшуюся уже нисходит милосердие Божие.
Патриарх медлил с этой церемонией, пока народ под портиками разойдется.
Дьяконы молча отнесли в часовню святые мощи. Наконец около распростертой у ног Полиевкта Ирины остались только братья, Никифор и Евдокия. Принесли в урне святую воду. Полиевкт первый омочил в ней ветку и, делая ею крестное знамение, окропил лежащую у его ног страдалицу.
– Братья мои, сестра, – начал он, пронизывая своим взглядом сердца близнецов, Евдокии и Никифора. – Братья! Бог требует, чтобы вы с милосердием и прощением отошли от той, которая обесчестила родных и близких своих. Простите же ее от всего сердца, чтобы самим стать достойными милосердия на страшном суде Господнем!
Муж Ирины, привыкший к лицемерию, подготовился к этой трогательной минуте, но все же не смог скрыть торжествующей радости под маской смирения.
На лице его появилось выражение, с каким, обыкновенно, рисуется на святых иконах Иуда предатель.
Ирина больше не чувствовала отвращения, только сердце ее сжалось от тоски, когда Полиевкт подозвал ее братьев.
Не ожидая признания, они теперь негодовали на Ирину. Они забыли ее прежнюю к ним любовь, ее страдания из-за них, ее заботы; они сознавали только, что теперешняя ее слабость многого их лишала. Поэтому сделанное ими веткой, омоченной в святую воду, крестное знамение скорее походило на удары бичем, чем на символ прощения.
Евдокия подошла последней. На ее вечно смеющемся лице было теперь новое выражение, представляющее собою смесь презрения, досады и почти дикой жестокости.
В падении Ирины, а главным образом в ее признании Евдокия видела только собственные неприятности – скандал, упреки Хорины и убытки, какие это приключение влекло за собою. Слишком вспыльчивая Евдокия не хотела подчиниться требованию патриарха и, оттолкнув ветвь, предлагаемую ей прислужником, она приблизилась к Ирине и гневно крикнула ей в лицо:
– Идиотка!

Глава 35
Божие – Богу
Теперь, когда любовная связь разбилась перед страхом ложной клятвы, Ирина опять стала для Полиевкта достойной христианского милосердия. Он забыл в ней ту грешницу, которая упорствовала в своем грехе, а видел теперь только душу, готовую, как бабочка, оставить свой тесный кокон. Желая помочь ей в этой метаморфозе, он обратился к Ирине со словами одобрения и утешения:
– Дочь моя, раскаяние низвергло тебя на эти мраморные плиты, – сказал он, – но вспомни, что Господь простил падшую женщину за одни только слезы раскаяния, которыми она оросила Его ноги. Как и она, ты можешь вымолить Его прощение.
После всего происшедшего Ирине показалось, что все ее горе было только дурным сном.
Никогда не была она женой Никифора; никогда не испытала к нему физического отвращения; не была обманута ветреной дружбой; никогда злой демон не соблазнял ее гордиться страданиями своей души, и никогда она не знала того, которому сейчас изменила. Ей казалось, будто вся ее жизнь прошла в тиши монастыря, да и теперь не мрамор форума заставлял болеть ее колени, а пол монашеской кельи. А этот священник, находящийся около, – ее духовник, который повелительным жестом указывал ей на небо.
Она прошептала:
– Отец, подними меня, сложи мои руки, так как силы оставили меня. Мое сердце слышало слова твои, и я вполне отдаюсь твоей воле.
Она упала на руки патриарха, склонив свою бедную голову на панагию, висевшую у него на груди.
– Осанна! – вырвавшееся из уст владыки пронеслось по паперти церкви, было радостно подхвачено дьяконами и всем клиром, а звуки органа, раздавшиеся изнутри базилики, казались голосом самого Бога.
Они разливались как волны, восхваляя силу Божью, возбуждая милосердие, унося печали, как порыв урагана уносит легкую соломинку; они зажигали в сердцах надежду и утешение.
Припав бледным лицом к груди Полиевкта, Ирина чувствовала, как это чудное пение утишало боль ее сердца. Она жила теперь без сожаления, без воспоминаний, как бы избранница, проникнутая словами Божиими. Райские мелодии раздавались в ее ушах, звуки арф, пение ангелов, победные трубы архангелов доносились сначала издалека, а потом все ближе и ближе. Все ближе и ближе слышались ритмические шаги небесного воинства…
Вот оно уже тут, близко, на форуме, на котором раздается топот лошадей, бряцание оружия и резкие звуки медных фанфар…
Ирина содрогнулась.
Она подняла голову, зрачки ее расширились, из уст вырвался крик любви, взволновавшей ее грудь; закинув руки за голову, как бы от невыносимой муки, она в неудержимом порыве, голосом, покрывавшим шум на форуме, торжественное пение на паперти в церкви, воскликнула:
– Дромунд!

Глава 36
Дромунд
Да, это был он! В блестящем шлеме, в наброшенном, как в день торжества, сверх серебряной кольчуги, золотом хитоне, расшитом гроздями винограда и листьями папортника, с мечом в руке, ловко сидя верхом на кровном сирийском жеребце, подъезжал с торжественно неподвижным лицом Дромунд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13