— Замолчи, мошенник! — приказал он ему. — Король жив и, тысяча чертей, только потому, что мы вовремя помешали его убить. Давай, Мистуфлэ, попробуем привести его в чувство. Хорошо, если, придя в себя, он увидит нас коленопреклоненными перед его ложем и покорными его воле.
Оба они встали на колени перед распростертым юношей. Фариболь осторожно расстегнул ему камзол, а Мистуфлэ смочил ему губы содержимым принесенной бутылки. Вскоре монсеньор Людовик пришел в себя, приподнялся на локте и посмотрел по сторонам.
— Где я? — спросил он.
— Сир, — почтительно ответил Фариболь, — вы у ваших верных подданных, готовых защищать вас до последнего вздоха.
Юноша встал и произнес:
— Да, да! Теперь я вас узнаю. Вы те два бандита, виновные в похищении мадемуазель де Бреванн и в несчастье, постигшем оруженосца графа.
— Сир, — пробормотал Мистуфлэ, дрожа всем телом, — у вашего величества превосходная память…
— Да, не жалуюсь, а потому помню и то, что обязан вам жизнью. Я готов простить ваши преступления, если вы поклянетесь исправить причиненное вами зло и впредь верно служить мне.
— Клянемся! — хором ответили два приятеля. -И если ваше величество…
— Но почему вы именуете меня этим титулом?
— Сир, — ответил Фариболь, — прежде чем злосчастная судьба превратила нас в… бродяг, мы оба служили в королевских войсках, и ваш августейший облик навсегда запечатлелся в нашей памяти и наших сердцах. Но если ваше величество предпочитает хранить инкогнито, мы, конечно же…
— Помилуйте, вы действительно принимаете меня за Людовика XIV, короля Франции?
— Ваша милость, я слишком часто видел его лицо и фигуру, слышал его голос, чтобы сейчас ошибиться. Обычное сходство не могло бы ввести меня в заблуждение, Да оно и не бывает столь разительным между двумя человеческими существами, если только они не братья…
— Братья! — побледнев, воскликнул юноша.
Затем, задумчивый и мрачный, он долго мерил шагами залу, но в конце концов остановился перед своими нечаянными спасителями и сказал:
— Честью клянусь, что вы ошибаетесь. Я всего лишь ничем не знаменитый дворянин, тайна рождения которого сокрыта для него самого… Это загадка… Я — загадка! Но если окажется правдой то, что я подозреваю… что ж, тогда я смогу определенно сказать вам: я не только не король Франции, но и имею все основания быть ему врагом!
Его слушатели невольно вздрогнули от этих слов, а хозяин гостиницы, внезапно догадавшись, воскликнул:
— Это монсеньор Людовик! Боже, помилуй нас!
— Чем вызван ваш испуг? — спросил у него юноша.
— Мы погибли, монсеньор! — еле выговорил несчастный. — По приказу графа де Бреванна всякий, увидевший вас или заговоривший с вами, карается смертью.
— Ах так! — воскликнул юноша с ноткой торжества. — Это лишь доказывает, что я не ошибался! Значит, я…
Но ему не удалось закончить фразу: дверь распахнулась от сильного удара, и в залу ворвался граф де Бреванн в сопровождении вооруженных мушкетами слуг. Граф был без шляпы, его одежда была в беспорядке. Он быстро прошел в середину залы и, указывая на Фариболя, Мистуфлэ и хозяина гостиницы, приказал:
— Стреляйте в этих людей!
Однако, прежде чем люди графа успели навести свои мушкеты, оба авантюриста бросились вперед, схватили графа за руки и закрылись им, словно живым щитом.
Слуги в растерянности опустили оружие. Граф же, не изменившись в лице, громко повторил:
— Исполняйте приказание! Стреляйте, и ничего не бойтесь! Огонь! Огонь, вам говорят!!
Видя, что импровизированные солдаты уже готовятся исполнить столь энергичный приказ, Мистуфлэ обнажил шпагу, но монсеньор Людовик схватил его за запястье:
— Спрячь шпагу.
Затем он спокойно встал между слугами и графом и сказал:
— Возможно, месье графу угодно, чтобы его слуги заодно прикончили и меня?
— Монсеньор! Монсеньор! Не рискуйте так! — взмолился граф. — Отойдите, прошу вас!
— Тогда прикажите своим людям удалиться, — ответил Людовик и с гневом добавил: — Или вы желаете, чтобы я сказал им, кто я такой?
Графа словно ударили:
— Как? — воскликнул он. — Вы знаете?
— Да, знаю, несмотря на все ваши старания скрыть это от всех, в том числе и от меня самого… Так что отныне и впредь позвольте мне пользоваться правами, исконно мне принадлежащими.
Граф склонил голову в знак согласия, а монсеньор Людовик, повернувшись к слугам, сказал:
— От имени графа де Бреванна приказываю вам забрать тело шевалье де ла Бара и вернуться в замок! Вы же, — продолжал он, обращаясь к хозяину постоялого двора и его жене, — запритесь в своей комнате и до утра не покидайте ее.
Слуги поспешили исполнить приказ. Когда они удалились, юноша подошел к почти сломленному происшедшим графу, без сил сидящему на стуле, и сказал:
— Господин граф, до сегодняшнего дня я подчинялся вашей воле с поистине сыновней почтительностью, но настало время, когда я должен вернуть свои законные права и занять подобающее мне место среди людей… Этой же ночью я отправляюсь в Париж, в Лувр, к королю!
— Несчастный! — с отчаянием в голосе воскликнул граф. — Вы идете на верную смерть!
— Пусть! — ответил юноша. — Зато народ Франции узнает, что им правит недостойный король, желавший смерти собственного брата.
— Гром и молния! — тихо проговорил потрясенный Фариболь. — Брат короля!
— Да, я брат короля Франции! — ответил монсеньор Людовик, по-прежнему обращаясь к графу. — Но мне необходимо веское, неопровержимое доказательство этого, и оно у вас есть. Дайте мне его, господин граф! Я готов получить его любой ценой, но прошу вас, будьте благоразумны и отдайте добровольно!
— Никогда! — вскричал граф. — Повторяю вам -никогда! Отдать вам просимое означает для меня нарушить слово дворянина!
— Послушайте, граф. Несколько часов назад с королевской почтой вы получили некое письмо, важность которого легко угадывалась по вашему лицу, когда вы его читали. Отдайте мне это письмо, граф, ведь я предупредил, что все равно получу его.
— Нет! — воскликнул граф, инстинктивно кладя руку на карман камзола.
— Ей-богу! — быстро сообразил Фариболь. — Кажется, оно у негр с собой.
— Обыщите его! — приказал монсеньор Людовик.
Пока Мистуфлэ держал сопротивляющегося графа, Фариболь со знанием дела обшаривал камзол последнего.
— Монсеньор! — взмолился граф. — Подобное бесчестье хуже смерти!
— Нашел! — вдруг крикнул Фариболь и в доказательство своих слов помахал письмом в воздухе.
Дрожащими от волнения руками юноша взял письмо, развернул его и прочел. В глазах его блеснули слезы и срывающимся голосом он спросил:
— Ужели, граф, вы столь жестокосердны, что могли скрыть от меня столь важное и печальное известие?
— Я действовал согласно своей совести, чести и данной клятве, — гордо ответил граф.
— Тем не менее вы не могли не прислушаться к горячей мольбе, изложенной в этом письме.
Сказав это, юноша вновь прочел письмо, на этот раз вслух:
«Граф!
Прошу Вас без промедления явиться ко мне. Вскоре мне суждено предстать перед Тем, кто равно судит и простых смертных и сильных мира сего по делам их. Мне страшно. Я желаю увидеться с сыном своим, от коего отреклась когда-то, а теперь буду молить его о прощении. Приезжайте, приезжайте оба! Я умираю!
Анна Австрийская».
— Королева-мать! — снимая шляпы, воскликнули Фариболь и Мистуфлэ.
Воспользовавшись возникшим замешательством, граф одним прыжком оказался рядом с Людовиком, вырвал из рук юноши письмо и бросил его в камин. Оно мгновенно превратилось в пепел.
— Что вы наделали, несчастный? — вскричал монсеньор Людовик.
— Я исполнил свой долг, — спокойно ответил граф. — Я поклялся его величеству королю Людовику XIII никогда не разглашать эту тайну, поскольку она затрагивает интересы безопасности государства. Ради нее я пожертвовал своей свободой, посвятил ей всю жизнь… И я не признаю за Анной Австрийской права освободить меня от данной клятвы, а следовательно, и вы навсегда останетесь для всех «монсеньором Людовиком».
— Вы заблуждаетесь! — запальчиво воскликнул юноша и, повернувшись к Фариболю и Мистуфлэ, спросил: — А вы что скажете?
— Сударь, мы присягнули вам на верность, полагая, что присягаем нашему монарху. Сейчас же, зная, что вы не более чем его бесправный брат… мы готовы служить вам до последней капли крови. Ты со мной согласен, Мистуфлэ?
— Совершенно! Клянусь!
— Тогда свяжите графа и вставьте ему кляп, — распорядился монсеньор Людовик.
Несмотря на отчаянное сопротивление, минуту спустя граф уже лежал на столе с кляпом во рту, надежно связанный по рукам и ногам.
Прежде чем уйти, юноша приблизился к нему и сказал:
— В память о том сочувствии к заботе, с которыми вы относились ко мне все это время, граф, я прощаю ваши заблуждения и дарю вам жизнь. Как бы ни сложилась моя дальнейшая судьба, я всегда буду помнить вас и… мадемуазель де Бреванн… Прощайте, граф! Да хранит вас Бог!
Глава III
ИСПОВЕДЬ АННЫ АВСТРИЙСКОЙ
Часы истории показывали первые дни 1666 года.
В кардинальском дворце, в скудно обставленной, еле освещаемой светом угасающего пламени камина комнате с высоким потолком, в постели под огромным балдахином всеми забытая и предоставленная страшной боли, разрывавшей ей внутренности, медленно умирала королева-мать, Анна Австрийская.
Близилась ночь. Королева была одна. Слуги оставили ее, а дети, столь нежно любимые ею, о ней не вспоминали. Ценой неимоверных усилий она приподнялась на ложе и, дотянувшись до колокольчика, несколько раз позвонила. Но никто не явился. Это, казалось, лишило королеву последних сил, и она вновь откинулась на кровати.
Внезапно кто-то негромко окликнул ее. Она открыла глаза и увидела рядом со своим ложем старую женщину, чью спину искривил груз прожитых лет. Это была мадам Гамелэн, неслышно вошедшая в комнату умирающей. Мадам Гамелэн слыла женщиной бесхитростной и чрезвычайно благочестивой, а кроме того, будучи кормилицей короля Людовика XIV, занимала не последнее место при его дворе. Со страдальческой улыбкой королева приветствовала ее:
— Здравствуй, моя добрая кормилица, спасибо, что явилась на мой зов.
— Я бы с радостью проводила все время рядом с вами, госпожа, но король, мой дорогой сир, почти весь день не отпускает меня от себя.
— Я посылала твоего сына с письмом в тот замок, что в окрестностях Дижона… Скажи мне, он вернулся?
— Еще вчера.
— Он принес ответ? — спросила королева с нетерпением в голосе.
— Нет, госпожа.
— Боже милостивый! — вздохнула умирающая. — Неужели и граф де Бреванн не сжалится надо мной?
Воцарилось недолгое молчание, затем, нервно схватив руки старушки, королева сказала:
— Кормилица, перед смертью я должна исполнить свой священный долг. Этой же ночью мне необходимо увидеть священника, но не моего придворного исповедника, а любого другого из какой-нибудь церкви неподалеку. Пожалуйста, кормилица, приведи мне его!
— Но, госпожа… — пробормотала старушка.
— Молю тебя, не теряй времени. Надави на планку рядом с этой панелью… Вот здесь, у края…
Несмотря на смущение, добрая старушка исполнила просьбу и с изумлением увидела, как панель скользнула в сторону, открывая проход в стене.
— Там потайная лестница! — сказала королева. — Быстрее спускайся по ней, внизу ты найдешь дверь. Вот, возьми от нее ключ… Но ради Бога, не мешкай! Помни, что в твоих руках мой покой!
Без дальнейших возражений мадам Гамелэн исчезла в проходе и вскоре к полной для себя неожиданности очутилась на улице, не зная, куда именно идти. Тут она заметила мужчину, которого по шпорам на ботфортах и шпаге приняла за дворянина. Приблизившись, старушка боязливо спросила:
— Сударь, прошу извинить меня за беспокойство, но не укажете ли вы мне дорогу к ближайшей церкви?
— Церкви? Гром и молния! Боюсь, что здешние церкви мне незнакомы. Вот если бы мы были в Марселе!..
— Боже мой! — воскликнула старушка. — Что же мне делать?
— Вы, как я вижу, торопитесь… Вне всякого сомнения, вы ищете священника для какого-нибудь больного. Верно?
— Да, сударь, — ответила несчастная, чувствуя, что слезы вот-вот брызнут у нее из глаз. — Боже, королева умирает…
— Что? Королева? — воскликнул незнакомец, подаваясь вперед.
— Да, сударь. Королева-мать при смерти. Поймите же всю серьезность моего поручения и помогите мне!
— Воистину, добрая женщина, само небо послало вам меня, не будь я Фариболь! — ответил наш старый знакомый, поскольку это был он. — Я отведу вас в дом одного моего друга, а уж он подберет Анне Австрийской такого исповедника, о каком она и мечтать не смела! Пойдемте же, сударыня, это совсем рядом!
За ночь до описанной нами встречи, монсеньор Людовик, уступив настоятельным просьбам своих преданных слуг, остановился в гостинице «Золотой лев», в двух шагах от кардинальского дворца. Он собирался незамедлительно явиться во дворец, что, конечно же, привело бы к неминуемому аресту, а значит — к тюрьме. По счастью, благоразумному Мистуфлэ и храброму Фариболю удалось отговорить его от подобного безумства. Фариболь же со свойственной ему уверенностью пообещал монсеньору Людовику, что не пройдет и суток, как он изыщет совершенно безопасный способ попасть в спальню королевы-матери.
Юноша пообещал набраться терпения до наступления следующей ночи, однако нервное напряжение не оставляло его, и он не мог оторвать взгляда от окон кардинальского дворца. Вдруг раздался стук в дверь его комнаты, и на пороге с сияющим от радости лицом появился Фариболь.
— Не угодно ли монсеньору, — сказал он, снимая шляпу, — принять кормилицу его величества короля Людовика XIV?
— Кормилицу моего?..
— Да, монсеньор, — поспешно перебил его Фариболь, пропуская вперед мадам Гамелэн.
— О, монсеньор! — воскликнула старушка, входя в комнату. — Этот добрый человек обещал мне…
Но, внезапно оборвав свою речь, она с возгласом изумления сделал шаг назад. Дело в том, что в этот самый момент Фариболь зажег свечу, и ее свет озарил лицо юноши.
— Боже мой! — воскликнула мадам Гамелэн. — Вы… здесь, мой дорогой сир? Возможно ли это?
— Что ж… я… — сбивчиво заговорил юноша.
Но тут у кормилицы короля зародилось некое подозрение, она пристально посмотрела на монсеньора Людовика, как бы ища в его лице одной ей ведомые отличия от королевского облика. Затем, воздев руки к небесам, она в ужасе вскричала:
— Нет! Как я могла ошибиться!.. Вы не король! Все ясно, меня заманили в ловушку!.. И, обернувшись к двери, она закричала изо всех сил: — На помощь! На помощь!
Фариболь бросился к ней и зажал ей рот рукой. Он был готов задушить ее, но в этом не было необходимости, поскольку бедная старушка от испуга потеряла сознание. Фариболь уложил ее на кровать, ослабив шнур корсажа. Монсеньор Людовик, молча наблюдавший за происходящим, положил руку ему на плечо и спросил:
— Что все это значит?
Фариболь в двух словах объяснил юноше происшедшее и добавил:
— Кроме того, я послал Мистуфлэ раздобыть подходящую одежду….
— А вот и она! — завершил фразу Мистуфлэ, входя в комнату. В руках он держал сутану и шляпу священника.
— Мистуфлэ предстоит сыграть роль исповедника, — пояснил Фариболь. — Я же переоденусь в платье этой старушки и…
— Но к чему весь задуманный тобой маскарад? — спросил монсеньор Людовик.
— Чтобы проникнуть во дворец. Всем, кто попытается остановить нас, я стану отвечать, что я — мадам Гамелэн, сопровождаю исповедника, которого ее величество королева Анна Австрийская призвала к своему ложу. Это если нам не удастся подняться по потайной лестнице, ведущей прямо в спальню королевы-матери.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что у тебя есть ключ?
— Он в кармане юбки этой старушенции.
— Что ж, поступим, как ты предлагаешь, Фариболь. Хотя это поистине ужасно — переодеваться, подобно вору, чтобы увидеть собственную мать!
Минуту спустя они, как тени, прокрались к потайной двери, Фариболь наощупь отпер ее и тут за закрыл, как только они оказались внутри. Но затем он внезапно остановился, хлопнул себя по лбу и воскликнул:
— Тысяча чертей! Я забыл связать кормилицу и даже не запер ее! Теперь уже поздно, но не следует забывать, что она может сыграть с нами злую шутку.
Взволнованный монсеньор Людовик достиг наконец комнаты своей матери и уже слышал ее тяжелое, близкое к агонии дыхание. Она также услышала его шаги и слабым голосом спросила:
— Это ты, кормилица?
— Нет, мадам, — негромком ответил монсеньор Людовик.
В почти полной темноте, царившей в комнате, больной все же удалось разглядеть силуэт священника; она с облегчением вздохнула и сказала:
— Пожалуйста, подойдите ближе!
Медленно, с опущенной головой и скрещенными на груди руками юноша приблизился и встал на колени у ложа.
— Святой отец, — начала королева, тронутая его почтительностью, — я уже исповедывалась в грехах и уповая лишь на бесконечное милосердие Господа нашего… Так что я жду от вас не столько отпущения, сколько помощи.
1 2 3 4