Они могут обвинить меня в кощунстве, даже если я возьмусь за строительство усыпальницы. Ведь я стар, могу умереть до окончания работ, пирамида останется недостроенной. Они нее обдумали. Минхотеп…
Совет жрецов решил судьбу учителя. Раоми вышел проводить меня, мы попрощались, и я ушел, глубоко задумавшись. Сзади послышались крики, я обернулся. Учитель лежал на камнях, убийцы склонились над ним. Я крикнул и бросился назад. Увидев меня, убийцы разбежались. Раоми был мертв, тем торчал у него между лопаток. Я рыдал, как женщина, и в конце концов упал в беспамятстве.
Я провалялся в болезни две недели. Сначала бредил, и мне виделись ожившие памятники, потрясавшие каменными руками, каменные лица с нубийскими приплюснутыми носами хохотали гулким смехом…
Богам было угодно, чтобы, едва я начал понемногу вставать с постели, ко мне явился сам верховный сановник Фалех. Меня призывал Царь царей. Зачем?
Слуги повели меня под руки, а Фалсх шел рядом и говорил:
– Раоми понес заслуженную кару, ибо перед богами равны и простой землепашец, и великий скульптор. Царь царей даст тебе новый заказ. Но ты не должен удивляться. Ты должен помнить: то, что происходит в Кемте, угодно богам…
Когда мы подошли к тронному залу, слуги отпустили меня, и мы с верховным сановником вошли вдвоем. Я поднял голову к возвышению, на котором стоял трон, и посреди зала упал на колени, ибо силы оставили меня, когда я увидел.
На троне владыки Кемта восседал, величественно подняв голову, осененную уреем нубиец Ахром.
– Раб?! – вырвалось у меня. Лица писцов вытянулись, а нубиец, отшвырнул в сторону кнут и связку прутьев – символы царской власти – бросился на меня. Схватив меня за волосы, он прохрипел:
– Ты – мой раб! Ты – мой пес! Стоит мне пожелать, и тебя раздавят!
Ахром был смешон в эту минуту гнева, потому что до сих пор фараоны вершили дела как боги – одно короткое слово, один скупой жест… Нубиец понял свою ошибку, вернулся к трону.
– Но ты не умрешь, – сказал он. – Нам нужно твое искусство. Я, Хафра, владыка Верхнего и Нижнего Кемта, сын Озириса, нареченный брат Хуфу, повелеваю тебе, Минхотеп, высечь мою статую для тронного зала с тем, чтобы эта статуя стала образцом для всех последующих скульптур, рельефов и изображений.
– Я выполню все, что ты приказал, о владыка, и да будет вечно сиять твое величие над страной Озириса, – то был шепот Фалеха, достаточно четкий, чтобы его мог услышать тот, кому он предназначался. Я понял, что спасло меня от мести нубийца: глиняная модель, которую я вылепил по приказу учителя. Сейчас, когда случай так странно вознес раба над смертными, Ахром понимал, что только искусство скульпторов, художников и писцов придаст ему то неземное совершенство, которое неспособны дать ни самые стремительные колесницы, ни несметные сокровища, ни победы над ливийцами…
Мне пришлось повторить вслед за Фалехом: «И да будет вечно…» Я был слаб, очень слаб. И предал учителя.
Только впоследствии мне стали известны кое-какие подробности возвышения Ахрома. Дворцовые тайны хранились свято, ничто не могло открыть их потомству: ни пирамиды, ни храмы. В печах сгорали папирусы, стирались в пыль таблицы, стачивались неугодные надписи на вечных камнях пирамид и склепов. Вот почему истинная причина гибели молодого Джедефре и стремительного возвышения Хафры никогда не будет раскрыта.
В детстве Джедефре воспитывался не жрецами, а неким мудрецом Шамаилом, которого покойная царица дала в наставники сыну. Шамаил внушал царевичу отвращение к золоту и войнам, любовь к искусству и поэзии. Совет жрецов обвинил мудреца в святотатстве и сослал в каменоломни Силили, где тот вскоре погиб. Джедефре отдали под надзор жрецов храма Птаха. Но наследник возненавидел своих новых наставников за убийство Шамаила, и жрецы усердно молили богов, чтобы те продлили бесценную жизнь Хуфу. Но этого было мало, и верховный жрец Хаорес подумывал о смене династии. Он мог сам стать фараоном, но тогда получил бы могучего противника в лице верховного сановника. Возникла бы смута, война – этого жрецы не хотели. Тогда они обратились к Фалеху. Поразмыслив и посовещавшись, верховный жрец и верховный сановник решили посадить на престол человека, полностью покорного их воле. Управлять Кемтом, оставаясь в тени. Вот тогда-то многоопытный Фалех и вывел в свет нубийца, заметив в Ах-роме – все же он был сыном царя – удачное сочетание властолюбия, сметливости, завистливости и покорности богам.
Ахрома-Хафру представили как нареченного брата Хуфу, который юные годы провел в жреческой школе храма Ра. Выдать нубийца за жителя Кемта нелегко, и Хафра первое время не покидал пределов дворца. Потом выход был найден: слой румян, накладная борода… Издалека нубийские черты лица владыки, оставшегося рабом, не бросались в глаза. А вблизи… Владыку видят не таким, каков он на самом деле, а таким, каким его изображают художники, скульпторы, писцы, сказители. Они должны были создать Хафру для народа Кемта. И создали. Я был среди них. Более того: я создал новый канон. Наверно, мой поступок достоин презрения, но тогда все виделось мне в ином свете, а многого я просто не понимал. Судите сами.
Помню: из тронного зала меня вывели все те же слуги, посадили в повозку и куда-то долго везли. Соображал я плохо и весь дрожал. Забылся тяжелым сном и очнулся в комнате с широким окном, затянутым тонкой бронзовой сеткой. В этой комнате я провел десять дней, не видя никого, кроме рабов, приносивших мне еду и воду. Силы вернулись ко мне, но на душе было тяжело.
Лишь на одиннадцатый день вместо раба на пороге появилась девушка с черными волосами и тонкими руками.
– Кто ты? – спросил я.
– Иддиба, рабыня дочери верховного сановника Фалеха. Госпожа хочет видеть тебя.
Мы вышли в сад. Рабыня быстро шла но запутанным тропинкам. Деревья расступились, открыв небольшой пруд с белыми кувшинками. В воздухе пропела стрела и вонзилась в ствол акации. Возле пруда появилась Юра с луком в руках.
– Испугался? – воскликнула она, довольная своей шуткой.
– Нет, госпожа. Где я, что все это значит?
– Иди за мной, Минхотеп.
В дальнем конце сада стояло невысокое строение с решетчатыми окнами. Вслед за Юрой я вступил в сводчатое помещение, пол которого был устлан мягкими циновками.
– Здесь все для тебя, Минхотеп, – сказала Юра. – Но помни: ты обещал мне скульптуру.
Я огляделся в восхищении. Какой скульптор остался бы равнодушным при виде великолепно оборудованной мастерской? Здесь были тяжелые медные пилы с резными рукоятями, сверлильные трубки, нефритовые кувалды, бронзовые стамески, полировочный песок из Магхара и драгоценные резцы с алмазами. На деревянных подпорках стояли две заготовки для парадных статуй: одна из белого мрамора, другая из редкого пятнистого мрамора «митт», который впоследствии назвали «камнем Хафры». У окна я увидел и две глиняные заготовки. Теперь я понял, чем был вызван мой вынужденный переезд в имение Фалеха. Срочность заказа фараона заставила верховного сановника создать у себя эту мастерскую. Впоследствии мне стала ясной и дальняя цель заказа Царя царей, цель, о которой в то время я не мог и догадываться.
– Эти инструменты – подарок отца, – сказала Юра, – а лучшие подмастерья помогут тебе выполнить заказ Великого Дома и… обещание, которое ты дал мне.
Я понял, что она многого не знает, и решил не открывать ей того, чему сам стал свидетелем.
– Мое сердце у твоих ног, госпожа, – сказал я.
С этого дня я начал работать над двумя статуями под неусыпным наблюдением подмастерьев Хирама и Джхути, которых с удовольствием колотил при каждом удобном случае. Работал быстро. Если одну из скульптур – фараона – надлежало выполнить, точно соблюдая все каноны, то вторую никто не мог помешать мне высечь так, как я хотел. Работая, я размышлял о том, что умею, оказывается, меньше, чем какой-нибудь раб из Вавилона. Как-то Раоми показывал мне привезенную с далекого севера вещицу: вырезанную из кости головку девушки. Лицо северной красавицы, удлиненное, с острым профилем. В то время я не смел признаться самому себе, что никогда не видел лица более прекрасного, и упорно твердил, что это работа варвара, что даже смотреть на нее – кощунство…
Когда обе статуи были почти готовы, я бросил работу. С утра до ночи бродил по саду, хотел видеть Юру и встретил ее в одном из коридоров дворца. Вероятно, я выглядел довольно странно, потому что Юра подбежала ко мне:
– Что случилось, Минхотеп?
– Я почти закончил работу. Осталось самое важное, мне хочется, госпожа, чтобы ты была со мной.
Мы вернулись в мастерскую, и, усадив Юру у окна, я приступил к работе. Подмастерья пыхтели у меня за спиной, я чувствовал на себе их подозрительные взгляды. Иддиба принесла еду, мы немного поели и продолжили работу. Юра уснула, и лишь тогда до меня дошло, что уже ночь. Я разбудил Юру, проводил ее во дворец. Вернулся и прогнал подмастерьев. Они вышли и встали у дверей: было слышно, как они переговаривались.
Я работал до утра. В окне брезжил свет зари, когда я забылся тяжелым сном, полным кошмарных сновидений.
Проснувшись, прежде всего увидел серые от ярости лица подмастерьев, а затем – Юру. Девушка смотрела на свое изваяние с испугом, сложив руки у подбородка.
– Минхотеп… Что ты сделал, Минхотеп? – тихо сказала она.
И только тогда, увидев свою работу при ярком дневном свете, я понял, что сотворил чудо. Мраморная Юра была живой. Лицо казалось грустным, углы рта были опущены, в них затаилась обида. Это лицо можно было узнать среди тысяч одноликих парадных статуй, потому что только оно жило своей, а не чужой жизнью. Да, это было чудо. И святотатство. Я надеялся найти в глазах Юры признание своей победы, но прочел в них лишь испуг.
– Ты сошел с ума, Минхотеп, – прошептала она.
Открылась дверь, и Юра исчезла.
– Господин, – мрачно сказал тощий Хирам, – мы не можем оставаться здесь.
– Убирайтесь, – приказал я.
Они вышли из мастерской на цыпочках, стараясь не касаться ни одного предмета. Отныне моя душа была предназначена Гатгару. Я знал, что обречен, но расставаться с жизнью мне не хотелось. И я понял, что должен делать. Увидел единственный способ, который мог не только спасти меня, но дать возможность создавать, я уже знал, какое это счастье – лепить людей так, как хочет душа.
Позавтракав плодами, запер дверь мастерской, взял резец и подошел к незаконченной статуе Хафры. Работал до вечера, а когда голод и усталость взяли верх, пошел во дворец в надежде найти Фалеха.
У порога мастерской я натолкнулся на Хирама. Пес, оказывается, стерег меня, как раба
– Мне нужно видеть верховного сановника, – сказал я.
Хирам быстро залопотал, и я с трудом понял из его скороговорки, что Фалех в Меннефере, а завтра Царь царей, божественный Хафра, почтит своим присутствием дворец верховного сановника.
Такая удача мне и не снилась.
– Принеси еды, – потребовал я и вернулся в мастерскую. Отдохнув, взялся за работу и завершил ее лишь поздней ночью.
Утром, выйдя в сад, я увидел, что он полон людей: воинов, сановников, жрецов. Меня окликнул жрец и призвал именем Великого Дома во дворец.
В большом зале стояло царское возвышение. Ахром-Хафра сидел на троне так непринужденно, будто на самом деле занял это место по праву рождения. Его лицо показалось мне более светлым, чем раньше. Приглядевшись, я понял, что это искусно наложенный грим. Рядом с фараоном стояли Фалех и верховный жрец. Нужно было паси, па колени, но я стоял столбом: ноги отказывались сгибаться.
Хафра усмехнулся:
– Ты, я вижу, не вполне оправился после болезни. Только этим я могу объяснить, что моя статуя еще не готова.
– Она готова, о владыка, – сказал я. – Она высечена из мрамора «митт»…
– Мы придем в мастерскую после совета, – кивнул Хафра.
Совет военачальников затянулся, и фараон со свитой появился в мастерской, когда солнце стояло у самой черты горизонта. В свите Кафры не было жрецов, и сам Царь царей выглядел рассерженным. Теперь моя жизнь зависела от случая.
Фараон подошел к своей статуе и не смог сдержать возгласа восхищении. Хлфра был высечен сидящим па тропе. Руки со сжатыми кулаками лежали на коленях. Голова, покрытая царским платком, гордо поднята кверху. Прямой нос, прижатые к голове уши и клиновидная бородка придавали лицу нубийца черты, которые делали фараона уроженцем Кемта!
Хафра бросил на меня один только взгляд, и я понял, что спасен.
– Это я, – коротко сказал Царь царей.
Что ж, это оказалось правдой. С того дня Хафра стал таким, каким был изображен. Дворцовые умельцы изготовили изумительной работы маску, о существовании которой знали очень немногие, а те, кто догадывался, не смели говорить. Все дальнейшие изображения фараона, кто бы ни делал их, были лишь точной копией моей работы. Мной действительно был создан канон. Я не думал об этом, спасая свою жизнь, но так получилось: я, скульптор Минхотеп, сотворил того Хафру, какого тридцать лет знал и любил народ Кемта…
Насмотревшись на собственное изображение, Хафра подошел к статуе Юры. Он стоял перед ней очень долго. Солнце зашло, мастерская погрузилась в полумрак. Хафра громко сказал:
– Девушка прекрасна. Кто она?
– Это скульптура моей дочери Юры, о владыка, – ответил Фалех, – но я нахожу…
– Почему я раньше не видел твоей дочери? – прервал его Хафра. – Ты не приводил ее в мой дворец?
Помолчав, он добавил:
– Мы поговорим о ней позднее, сановник.
Фалех поклонился. Фараон обратился ко мне:
– Я доволен, Минхотеп. И велю выставить свою статую в тронном зале в Меннефере. Тебе поручаю начать строить в городе мертвых усыпальницу, достойную Царя царей. В помощь я вызвал из Она строителя Ментаха.
С этими словами Хафра покинул мастерскую.
После ухода фараона я долго искал Юру в саду и во дворце. Вернулся к себе и здесь застал Иддибу.
– Где твоя госпожа? – воскликнул я.
– Госпожа, – голос Иддибы дрожал, – не сможет увидеться с тобой. Моя госпожа – невеста Великого Дома. Это решилось сейчас. Мы переезжаем в Меннефер. Госпожа велела передать тебе амулет. Просила, чтобы ты всегда носил его в память о ней.
Я увидел топкую золотую пластинку на цепочке. На одной стороне амулета было выбито имя Озириса, на другой – божество сфинкса. Изумительная древняя работа. Неожиданно мне показалось, что сфинкс улыбается странной и непонятной улыбкой. Улыбкой нубийца…
Наступил вечер, но в пещере было довольно светло, потому что взошла луна. В ее свете можно было разглядеть жалкое ложе отшельника, несколько кувшинов с водой и пищей.
Минхотеп лежал, закрыв глаза. Отшельник стоял над ним, сложив на груди короткие руки. Хатор, сидя подле Минхотепа на коленях, смачивал лоб скульптора влажной тряпочкой. Отшельник нарушил молчание:
– Учитель наш ослаб. Пусть отдохнет. Я продолжу его рассказ. – И, увидев удивленные лица юношей, добавил: – Да, я – Ментах, бывший зодчий фараона, строитель царской усыпальницы.
Хатор так и впился взглядом в хмурое скуластое лицо отшельника. Он верил каждому слову учителя и ждал продолжения.
Сетеб притаился в глубине пещеры. Он тоже слушал, но что, кроме страха, ощущал Сетеб в себе? Еще и еще раз повторял он это страшное слово «святотатство» и видел, как душа его, обливаясь кровью, попадает в лапы Амамат, обреченная на вечные муки.
А отшельник, чьи не утратившие зоркости глаза заметили эту внутреннюю борьбу, начал говорить медленно, обращаясь, казалось, не к ученикам, а к Минхотепу.
Жреческая школа в Оне – лучшая в Кемте. Я попал туда в детстве. Должен был стать жрецом. Ничего не знал о своих родителях. Мне сказали только, что они были убиты. Война! Орды нубийцев напали на Верхний Кемт. Многих убили. Многих.
Меня учили, как устроен мир. Учили десятикратности человеческого «я». Учили, что нет людей выше жрецов. Учили повиноваться только гласу богов. Не учили меня одному: искусству строителя. Должно быть, великий Тот в доброте своей сам обучил меня этому.
Мне исполнилось шестнадцать. По моим указаниям перестроили правое крыло храма Ра. Я заслужил величайшую милость наставников. Был посвящен в первую ступень жреческого сана. Стал жрецом и продолжал оставаться строителем. В девятнадцать я прошел вторую ступень посвящения. Знал нее, что может знать жрец. И кроме того, у меня был талант. Я скрывал свое презрение ко всему, чему меня учили. У меня не было друзей. Все дни я проводил и работе и молениях. Наставники не могли нарадоваться моему усердию. А между тем я был лицемером и вольнодумцем. Я не верил! Нет, не в богов, но в людей, их представлявших. Впрочем, я готов был и от богов отказаться. Боги, которые прощают зло, – какой в них толк?
Однажды меня призвал к себе верховный жрец Ханусенеб.
– Слушай, Ментах, – сказал он, – Великий Дом, прослышав о твоих талантах, повелел мне подготовить тебя к строительству царской усыпальницы.
1 2 3 4 5
Совет жрецов решил судьбу учителя. Раоми вышел проводить меня, мы попрощались, и я ушел, глубоко задумавшись. Сзади послышались крики, я обернулся. Учитель лежал на камнях, убийцы склонились над ним. Я крикнул и бросился назад. Увидев меня, убийцы разбежались. Раоми был мертв, тем торчал у него между лопаток. Я рыдал, как женщина, и в конце концов упал в беспамятстве.
Я провалялся в болезни две недели. Сначала бредил, и мне виделись ожившие памятники, потрясавшие каменными руками, каменные лица с нубийскими приплюснутыми носами хохотали гулким смехом…
Богам было угодно, чтобы, едва я начал понемногу вставать с постели, ко мне явился сам верховный сановник Фалех. Меня призывал Царь царей. Зачем?
Слуги повели меня под руки, а Фалсх шел рядом и говорил:
– Раоми понес заслуженную кару, ибо перед богами равны и простой землепашец, и великий скульптор. Царь царей даст тебе новый заказ. Но ты не должен удивляться. Ты должен помнить: то, что происходит в Кемте, угодно богам…
Когда мы подошли к тронному залу, слуги отпустили меня, и мы с верховным сановником вошли вдвоем. Я поднял голову к возвышению, на котором стоял трон, и посреди зала упал на колени, ибо силы оставили меня, когда я увидел.
На троне владыки Кемта восседал, величественно подняв голову, осененную уреем нубиец Ахром.
– Раб?! – вырвалось у меня. Лица писцов вытянулись, а нубиец, отшвырнул в сторону кнут и связку прутьев – символы царской власти – бросился на меня. Схватив меня за волосы, он прохрипел:
– Ты – мой раб! Ты – мой пес! Стоит мне пожелать, и тебя раздавят!
Ахром был смешон в эту минуту гнева, потому что до сих пор фараоны вершили дела как боги – одно короткое слово, один скупой жест… Нубиец понял свою ошибку, вернулся к трону.
– Но ты не умрешь, – сказал он. – Нам нужно твое искусство. Я, Хафра, владыка Верхнего и Нижнего Кемта, сын Озириса, нареченный брат Хуфу, повелеваю тебе, Минхотеп, высечь мою статую для тронного зала с тем, чтобы эта статуя стала образцом для всех последующих скульптур, рельефов и изображений.
– Я выполню все, что ты приказал, о владыка, и да будет вечно сиять твое величие над страной Озириса, – то был шепот Фалеха, достаточно четкий, чтобы его мог услышать тот, кому он предназначался. Я понял, что спасло меня от мести нубийца: глиняная модель, которую я вылепил по приказу учителя. Сейчас, когда случай так странно вознес раба над смертными, Ахром понимал, что только искусство скульпторов, художников и писцов придаст ему то неземное совершенство, которое неспособны дать ни самые стремительные колесницы, ни несметные сокровища, ни победы над ливийцами…
Мне пришлось повторить вслед за Фалехом: «И да будет вечно…» Я был слаб, очень слаб. И предал учителя.
Только впоследствии мне стали известны кое-какие подробности возвышения Ахрома. Дворцовые тайны хранились свято, ничто не могло открыть их потомству: ни пирамиды, ни храмы. В печах сгорали папирусы, стирались в пыль таблицы, стачивались неугодные надписи на вечных камнях пирамид и склепов. Вот почему истинная причина гибели молодого Джедефре и стремительного возвышения Хафры никогда не будет раскрыта.
В детстве Джедефре воспитывался не жрецами, а неким мудрецом Шамаилом, которого покойная царица дала в наставники сыну. Шамаил внушал царевичу отвращение к золоту и войнам, любовь к искусству и поэзии. Совет жрецов обвинил мудреца в святотатстве и сослал в каменоломни Силили, где тот вскоре погиб. Джедефре отдали под надзор жрецов храма Птаха. Но наследник возненавидел своих новых наставников за убийство Шамаила, и жрецы усердно молили богов, чтобы те продлили бесценную жизнь Хуфу. Но этого было мало, и верховный жрец Хаорес подумывал о смене династии. Он мог сам стать фараоном, но тогда получил бы могучего противника в лице верховного сановника. Возникла бы смута, война – этого жрецы не хотели. Тогда они обратились к Фалеху. Поразмыслив и посовещавшись, верховный жрец и верховный сановник решили посадить на престол человека, полностью покорного их воле. Управлять Кемтом, оставаясь в тени. Вот тогда-то многоопытный Фалех и вывел в свет нубийца, заметив в Ах-роме – все же он был сыном царя – удачное сочетание властолюбия, сметливости, завистливости и покорности богам.
Ахрома-Хафру представили как нареченного брата Хуфу, который юные годы провел в жреческой школе храма Ра. Выдать нубийца за жителя Кемта нелегко, и Хафра первое время не покидал пределов дворца. Потом выход был найден: слой румян, накладная борода… Издалека нубийские черты лица владыки, оставшегося рабом, не бросались в глаза. А вблизи… Владыку видят не таким, каков он на самом деле, а таким, каким его изображают художники, скульпторы, писцы, сказители. Они должны были создать Хафру для народа Кемта. И создали. Я был среди них. Более того: я создал новый канон. Наверно, мой поступок достоин презрения, но тогда все виделось мне в ином свете, а многого я просто не понимал. Судите сами.
Помню: из тронного зала меня вывели все те же слуги, посадили в повозку и куда-то долго везли. Соображал я плохо и весь дрожал. Забылся тяжелым сном и очнулся в комнате с широким окном, затянутым тонкой бронзовой сеткой. В этой комнате я провел десять дней, не видя никого, кроме рабов, приносивших мне еду и воду. Силы вернулись ко мне, но на душе было тяжело.
Лишь на одиннадцатый день вместо раба на пороге появилась девушка с черными волосами и тонкими руками.
– Кто ты? – спросил я.
– Иддиба, рабыня дочери верховного сановника Фалеха. Госпожа хочет видеть тебя.
Мы вышли в сад. Рабыня быстро шла но запутанным тропинкам. Деревья расступились, открыв небольшой пруд с белыми кувшинками. В воздухе пропела стрела и вонзилась в ствол акации. Возле пруда появилась Юра с луком в руках.
– Испугался? – воскликнула она, довольная своей шуткой.
– Нет, госпожа. Где я, что все это значит?
– Иди за мной, Минхотеп.
В дальнем конце сада стояло невысокое строение с решетчатыми окнами. Вслед за Юрой я вступил в сводчатое помещение, пол которого был устлан мягкими циновками.
– Здесь все для тебя, Минхотеп, – сказала Юра. – Но помни: ты обещал мне скульптуру.
Я огляделся в восхищении. Какой скульптор остался бы равнодушным при виде великолепно оборудованной мастерской? Здесь были тяжелые медные пилы с резными рукоятями, сверлильные трубки, нефритовые кувалды, бронзовые стамески, полировочный песок из Магхара и драгоценные резцы с алмазами. На деревянных подпорках стояли две заготовки для парадных статуй: одна из белого мрамора, другая из редкого пятнистого мрамора «митт», который впоследствии назвали «камнем Хафры». У окна я увидел и две глиняные заготовки. Теперь я понял, чем был вызван мой вынужденный переезд в имение Фалеха. Срочность заказа фараона заставила верховного сановника создать у себя эту мастерскую. Впоследствии мне стала ясной и дальняя цель заказа Царя царей, цель, о которой в то время я не мог и догадываться.
– Эти инструменты – подарок отца, – сказала Юра, – а лучшие подмастерья помогут тебе выполнить заказ Великого Дома и… обещание, которое ты дал мне.
Я понял, что она многого не знает, и решил не открывать ей того, чему сам стал свидетелем.
– Мое сердце у твоих ног, госпожа, – сказал я.
С этого дня я начал работать над двумя статуями под неусыпным наблюдением подмастерьев Хирама и Джхути, которых с удовольствием колотил при каждом удобном случае. Работал быстро. Если одну из скульптур – фараона – надлежало выполнить, точно соблюдая все каноны, то вторую никто не мог помешать мне высечь так, как я хотел. Работая, я размышлял о том, что умею, оказывается, меньше, чем какой-нибудь раб из Вавилона. Как-то Раоми показывал мне привезенную с далекого севера вещицу: вырезанную из кости головку девушки. Лицо северной красавицы, удлиненное, с острым профилем. В то время я не смел признаться самому себе, что никогда не видел лица более прекрасного, и упорно твердил, что это работа варвара, что даже смотреть на нее – кощунство…
Когда обе статуи были почти готовы, я бросил работу. С утра до ночи бродил по саду, хотел видеть Юру и встретил ее в одном из коридоров дворца. Вероятно, я выглядел довольно странно, потому что Юра подбежала ко мне:
– Что случилось, Минхотеп?
– Я почти закончил работу. Осталось самое важное, мне хочется, госпожа, чтобы ты была со мной.
Мы вернулись в мастерскую, и, усадив Юру у окна, я приступил к работе. Подмастерья пыхтели у меня за спиной, я чувствовал на себе их подозрительные взгляды. Иддиба принесла еду, мы немного поели и продолжили работу. Юра уснула, и лишь тогда до меня дошло, что уже ночь. Я разбудил Юру, проводил ее во дворец. Вернулся и прогнал подмастерьев. Они вышли и встали у дверей: было слышно, как они переговаривались.
Я работал до утра. В окне брезжил свет зари, когда я забылся тяжелым сном, полным кошмарных сновидений.
Проснувшись, прежде всего увидел серые от ярости лица подмастерьев, а затем – Юру. Девушка смотрела на свое изваяние с испугом, сложив руки у подбородка.
– Минхотеп… Что ты сделал, Минхотеп? – тихо сказала она.
И только тогда, увидев свою работу при ярком дневном свете, я понял, что сотворил чудо. Мраморная Юра была живой. Лицо казалось грустным, углы рта были опущены, в них затаилась обида. Это лицо можно было узнать среди тысяч одноликих парадных статуй, потому что только оно жило своей, а не чужой жизнью. Да, это было чудо. И святотатство. Я надеялся найти в глазах Юры признание своей победы, но прочел в них лишь испуг.
– Ты сошел с ума, Минхотеп, – прошептала она.
Открылась дверь, и Юра исчезла.
– Господин, – мрачно сказал тощий Хирам, – мы не можем оставаться здесь.
– Убирайтесь, – приказал я.
Они вышли из мастерской на цыпочках, стараясь не касаться ни одного предмета. Отныне моя душа была предназначена Гатгару. Я знал, что обречен, но расставаться с жизнью мне не хотелось. И я понял, что должен делать. Увидел единственный способ, который мог не только спасти меня, но дать возможность создавать, я уже знал, какое это счастье – лепить людей так, как хочет душа.
Позавтракав плодами, запер дверь мастерской, взял резец и подошел к незаконченной статуе Хафры. Работал до вечера, а когда голод и усталость взяли верх, пошел во дворец в надежде найти Фалеха.
У порога мастерской я натолкнулся на Хирама. Пес, оказывается, стерег меня, как раба
– Мне нужно видеть верховного сановника, – сказал я.
Хирам быстро залопотал, и я с трудом понял из его скороговорки, что Фалех в Меннефере, а завтра Царь царей, божественный Хафра, почтит своим присутствием дворец верховного сановника.
Такая удача мне и не снилась.
– Принеси еды, – потребовал я и вернулся в мастерскую. Отдохнув, взялся за работу и завершил ее лишь поздней ночью.
Утром, выйдя в сад, я увидел, что он полон людей: воинов, сановников, жрецов. Меня окликнул жрец и призвал именем Великого Дома во дворец.
В большом зале стояло царское возвышение. Ахром-Хафра сидел на троне так непринужденно, будто на самом деле занял это место по праву рождения. Его лицо показалось мне более светлым, чем раньше. Приглядевшись, я понял, что это искусно наложенный грим. Рядом с фараоном стояли Фалех и верховный жрец. Нужно было паси, па колени, но я стоял столбом: ноги отказывались сгибаться.
Хафра усмехнулся:
– Ты, я вижу, не вполне оправился после болезни. Только этим я могу объяснить, что моя статуя еще не готова.
– Она готова, о владыка, – сказал я. – Она высечена из мрамора «митт»…
– Мы придем в мастерскую после совета, – кивнул Хафра.
Совет военачальников затянулся, и фараон со свитой появился в мастерской, когда солнце стояло у самой черты горизонта. В свите Кафры не было жрецов, и сам Царь царей выглядел рассерженным. Теперь моя жизнь зависела от случая.
Фараон подошел к своей статуе и не смог сдержать возгласа восхищении. Хлфра был высечен сидящим па тропе. Руки со сжатыми кулаками лежали на коленях. Голова, покрытая царским платком, гордо поднята кверху. Прямой нос, прижатые к голове уши и клиновидная бородка придавали лицу нубийца черты, которые делали фараона уроженцем Кемта!
Хафра бросил на меня один только взгляд, и я понял, что спасен.
– Это я, – коротко сказал Царь царей.
Что ж, это оказалось правдой. С того дня Хафра стал таким, каким был изображен. Дворцовые умельцы изготовили изумительной работы маску, о существовании которой знали очень немногие, а те, кто догадывался, не смели говорить. Все дальнейшие изображения фараона, кто бы ни делал их, были лишь точной копией моей работы. Мной действительно был создан канон. Я не думал об этом, спасая свою жизнь, но так получилось: я, скульптор Минхотеп, сотворил того Хафру, какого тридцать лет знал и любил народ Кемта…
Насмотревшись на собственное изображение, Хафра подошел к статуе Юры. Он стоял перед ней очень долго. Солнце зашло, мастерская погрузилась в полумрак. Хафра громко сказал:
– Девушка прекрасна. Кто она?
– Это скульптура моей дочери Юры, о владыка, – ответил Фалех, – но я нахожу…
– Почему я раньше не видел твоей дочери? – прервал его Хафра. – Ты не приводил ее в мой дворец?
Помолчав, он добавил:
– Мы поговорим о ней позднее, сановник.
Фалех поклонился. Фараон обратился ко мне:
– Я доволен, Минхотеп. И велю выставить свою статую в тронном зале в Меннефере. Тебе поручаю начать строить в городе мертвых усыпальницу, достойную Царя царей. В помощь я вызвал из Она строителя Ментаха.
С этими словами Хафра покинул мастерскую.
После ухода фараона я долго искал Юру в саду и во дворце. Вернулся к себе и здесь застал Иддибу.
– Где твоя госпожа? – воскликнул я.
– Госпожа, – голос Иддибы дрожал, – не сможет увидеться с тобой. Моя госпожа – невеста Великого Дома. Это решилось сейчас. Мы переезжаем в Меннефер. Госпожа велела передать тебе амулет. Просила, чтобы ты всегда носил его в память о ней.
Я увидел топкую золотую пластинку на цепочке. На одной стороне амулета было выбито имя Озириса, на другой – божество сфинкса. Изумительная древняя работа. Неожиданно мне показалось, что сфинкс улыбается странной и непонятной улыбкой. Улыбкой нубийца…
Наступил вечер, но в пещере было довольно светло, потому что взошла луна. В ее свете можно было разглядеть жалкое ложе отшельника, несколько кувшинов с водой и пищей.
Минхотеп лежал, закрыв глаза. Отшельник стоял над ним, сложив на груди короткие руки. Хатор, сидя подле Минхотепа на коленях, смачивал лоб скульптора влажной тряпочкой. Отшельник нарушил молчание:
– Учитель наш ослаб. Пусть отдохнет. Я продолжу его рассказ. – И, увидев удивленные лица юношей, добавил: – Да, я – Ментах, бывший зодчий фараона, строитель царской усыпальницы.
Хатор так и впился взглядом в хмурое скуластое лицо отшельника. Он верил каждому слову учителя и ждал продолжения.
Сетеб притаился в глубине пещеры. Он тоже слушал, но что, кроме страха, ощущал Сетеб в себе? Еще и еще раз повторял он это страшное слово «святотатство» и видел, как душа его, обливаясь кровью, попадает в лапы Амамат, обреченная на вечные муки.
А отшельник, чьи не утратившие зоркости глаза заметили эту внутреннюю борьбу, начал говорить медленно, обращаясь, казалось, не к ученикам, а к Минхотепу.
Жреческая школа в Оне – лучшая в Кемте. Я попал туда в детстве. Должен был стать жрецом. Ничего не знал о своих родителях. Мне сказали только, что они были убиты. Война! Орды нубийцев напали на Верхний Кемт. Многих убили. Многих.
Меня учили, как устроен мир. Учили десятикратности человеческого «я». Учили, что нет людей выше жрецов. Учили повиноваться только гласу богов. Не учили меня одному: искусству строителя. Должно быть, великий Тот в доброте своей сам обучил меня этому.
Мне исполнилось шестнадцать. По моим указаниям перестроили правое крыло храма Ра. Я заслужил величайшую милость наставников. Был посвящен в первую ступень жреческого сана. Стал жрецом и продолжал оставаться строителем. В девятнадцать я прошел вторую ступень посвящения. Знал нее, что может знать жрец. И кроме того, у меня был талант. Я скрывал свое презрение ко всему, чему меня учили. У меня не было друзей. Все дни я проводил и работе и молениях. Наставники не могли нарадоваться моему усердию. А между тем я был лицемером и вольнодумцем. Я не верил! Нет, не в богов, но в людей, их представлявших. Впрочем, я готов был и от богов отказаться. Боги, которые прощают зло, – какой в них толк?
Однажды меня призвал к себе верховный жрец Ханусенеб.
– Слушай, Ментах, – сказал он, – Великий Дом, прослышав о твоих талантах, повелел мне подготовить тебя к строительству царской усыпальницы.
1 2 3 4 5