Лорд Берхарт и Роберт тут же откланялись.
– Иди в постель, Розамунда! – приказал Эрик, когда дверь за мужчинами закрылась.
Похлопав Блэка на прощание, Розамунда неохотно направилась к постели.
Эрик, довольный тем, что она послушалась его, снял пояс и меч и уже начал снимать тунику, но замер, когда Розамунда подошла к кровати и стала раздеваться. Взяв платье за подол, она медленно подняла его. Глаза Эрика буквально упивались каждым дюймом обнажившейся кожи, изящными щиколотками, бедрами… Но тут его взгляд наткнулся на преграду – нижнюю рубашку. Глаза скользнули по тонкой ткани, облегавшей изгиб ее бедер, талию, грудь.
Он затаил дыхание, когда она подняла платье над головой и при этом ее грудь приподнялась и прижалась к почти прозрачной материи. Потом он спохватился, потряс головой и стал снимать тунику, пока Розамунда аккуратно складывала платье. Бросив рубашку на пол, он нахмурился и посмотрел на Розамунду, уже собравшуюся ложиться.
– Твоя рубашка.
– А что с ней, милорд? – Она усиленно натягивала на себя покрывало, но Эрик точно заметил, что она нервничает, и насторожился, зная, что это не сулит ничего хорошего.
– Ты не собираешься ее снимать?
– Ну… я… – Оставив в покое покрывало, Розамунда печально вздохнула и посмотрела на него. – Епископ Шрусбери сказал, что грешно спать – и не только! – без одежды, милорд.
– Ах, он сказал так, да? – медленно переспросил Эрик, чувствуя, как закипает в нем гнев из-за вмешательства старика.
– Да, – горестно кивнула она.
Эрик молчал, раздумывая, как лучше решить эту неожиданно возникшую проблему. Он знал позицию церкви в этом вопросе. Нагота считалась грехом. Даже купаться предписывалось в одежде, чтобы никто ненароком не увидел обнаженного тела. Но ему нравилась нагота жены. Ему нравилось смотреть на нее, касаться ее обнаженного тела, прижимать его к своему обнаженному телу и…
Чувствуя, как ожила его плоть от этих возбуждающих мыслей, Эрик заставил себя вернуться именно к тому вопросу, который возник так неожиданно, – как заставить жену снять рубашку? Он был не настолько глуп, чтобы считать, что это будет легко. Ведь ее воспитывали в аббатстве, и мнение церкви на этот счет для нее много значило.
Вздохнув, он снял штаны, оставив их на полу, лег рядом с Розамундой и посмотрел на нее. Она лежала на спине с закрытыми глазами, надеясь, несомненно, что он решит, будто она спит, и оставит ее в покое.
Но он не мог оставить ее в покое, не собирался делать этого.
Слегка улыбнувшись, он засунул руку под покрывало и накрыл мягкое полушарие ее груди поверх рубашки. Она напряглась, дыхание ее внезапно участилось, когда он слегка провел большим пальцем по уже набухшему соску.
Розамунда на мгновение крепко зажмурила глаза, борясь с наслаждением, охватившим ее при одном его легком прикосновении, и открыла рот, чтобы повторить мужу слова епископа Шрусбери о том, что ласка тоже грех. Но едва она открыла рот, как муж приник губами к ее губам, а его язык воспользовался возможностью и проник в ее рот.
О, это неправильно, в панике подумала она. И похотливые поцелуи тоже грех, наверняка епископ счел бы такой поцелуй именно похотливым. И хуже всего то, с ужасом поняла Розамунда, что она наслаждается им, а епископ утверждал, что и это грех. О Господи, ей непременно гореть в аду, если она не остановит его.
Розамунда судорожно уперлась руками в его плечи, пытаясь оттолкнуть, но с его мощным телосложением Эрик даже не заметил этого, а его язык творил с ней такие вещи, которые обещали и наслаждение, и место в аду.
Розамунда застонала – не то от бессилия, не то от восторга, – когда его руки заскользили по ее телу. Она изо всех сил сопротивлялась наслаждению, даже когда ей хотелось еще крепче обнять мужа и выгнуться навстречу его рукам. Когда он прижал руку к средоточию ее женственности, она умоляюще застонала, мысленно моля Господа спасти ее от ее собственного похотливого желания. Но Господу, вероятно, сейчас было не до нее, и ее мольба осталась без ответа. Эрик же, казалось, не замечал ее попыток плотнее сжать ноги и не дать ему прикоснуться к ней.
Когда Эрик оторвался от ее губ, она вдохнула побольше воздуха и открыла рот, чтобы предупредить его об опасности, угрожавшей его душе. Но вместо этого она ахнула – его пальцы проникли в нее, коснувшись самого сокровенного и чувствительного места. Розамунда тут же прикусила губу, пытаясь бороться с нахлынувшими ощущениями. А когда его губы внезапно обхватили ее напрягшийся сосок, она до крови закусила губу. Его зубы, играющие с чувствительным бутоном через влажную ткань рубашки, доставляли такое мучительное наслаждение, что она тяжело задышала.
И только когда он убрал руку, чтобы снять с нее рубашку, она смогла заговорить.
– Милорд, – выдохнула она, – епископ Шрусбери…
Оторвавшись от ее груди, Эрик накрыл ее рот рукой и покачал головой:
– Тише.
– Но…
– Нет, я не стану больше слушать ту ерунду, что говорил Шрусбери.
– Но…
– Нет, – твердо повторил он. – Я знаю мнение церкви о наготе. И я также знаю ее мнение о брачном ложе. Мне не нужны поучения ни от тебя, ни от Шрусбери.
Розамунда смотрела на него во все глаза, не находя никаких доводов. В этом не было смысла; ведь он только что признал, что знает мнение церкви. И бесполезно было повторять ему это. И что же теперь делать? Епископ ясно сказал, что наслаждение в постели опасно для ее души, однако же отец велел подчиняться упрямцу, которому, похоже, нет дела ни до ее души, ни до своей собственной.
Мысли Розамунды разбрелись, а Эрик вдруг взял ее за руку и потянул, вынуждая сесть. Затем он велел ей встать на колени, она подчинилась без разговоров, но все же накрыла его руки своими, пытаясь остановить, когда он стал поднимать рубашку. Она ничего не сказала, только смотрела на него полным мольбы взглядом.
Эрик, заметив выражение ее глаз, почувствовал, что терпению его приходит конец, но решительно взял себя в руки.
– Розамунда, ты помнишь свои клятвы во время венчания?
Она удивленно заморгала и тоже несколько успокоилась.
– Да, конечно.
– Конечно. – Эрик неторопливо кивнул. – А разве среди них не было клятвы повиноваться мужу?
На ее лице вновь появилось выражение настороженности. И хотя ей явно не хотелось признавать этого, она кивнула:
– Да.
– А если бы я приказал тебе позволить мне снять с тебя рубашку, чтобы выполнить твою клятву перед Богом и людьми повиноваться мне, тогда ты позволила бы мне, да?
Она нахмурилась, немного подумала и кивнула:
– Да, милорд. Поскольку я поклялась перед Богом и людьми повиноваться вам, то позволила бы.
– Ну тогда я приказываю разрешить мне сделать это.
Розамунда колебалась всего одно мгновение, а потом убрала руки. Она была молчалива и неподвижна, пока он поднимал рубашку, обнажая бедра, потом талию. Когда он задержался у ее груди, она подняла руки, чтобы он мог снять рубашку через голову, но он вдруг словно передумал. Вместо этого он наклонился и припал губами к тому же соску, который ласкал через ткань. Рубашка внезапно упала, накрыв его с головой, когда он обхватил Розамунду за талию и стал целовать одну грудь, свободной рукой зажав другую.
– О Боже! – Розамунда словно молилась. Пальцы ее сжались, и ногти впились в ладони. Она пыталась бороться с внезапно нахлынувшими чувствами. Но тут Эрик пошевелился, раздвинул коленом ее ноги, и Розамунда решила, что уже можно не волноваться о том, что она попадет в ад. Что может быть хуже боязни испытать дарованное тебе наслаждение? Зажмурив глаза, она снова стала молиться, когда губы Эрика прикоснулись к другой груди, а рука проникла между ног. Ее глаза широко открылись, когда он нашел чувственный бутон. Она еще глубже вонзила ногти в ладони и стала кусать губы, чтобы не податься навстречу его руке, но уже ничего не могла поделать с жаркой влагой, вызванной его ласками.
Эрик присел на корточки, и его лицо оказалось на уровне ее груди.
Розамунда снова закусила нижнюю губу, произнося про себя Иисусову молитву. Это была отчаянная борьба со сладостной пыткой, которой он подвергал ее. Своими жаркими ласками он разбудил в ней огонь, грозивший спалить.
Когда она уже решила, что больше не вынесет, он, запутавшись пальцами в ее волосах, запрокинул ее голову и жадно припал к губам. Розамунда была податлива в его руках, не сопротивляясь, но и не помогая ему, лишь временами ахая от удивления. Тихий возглас потонул в его поцелуе, когда он положил ее на постель и одним плавным движением овладел ею.
Оторвавшись от ее губ, Эрик замер, вглядываясь в ее лицо, искаженное страстью, и заметив искусанную губу.
Слегка нахмурившись, он выскользнул из нее, потом опять медленно вонзился, отметив то, как она снова закусила губу, а ее взгляд был устремлен куда-то за его плечо. Когда он повторил движение, она осталась неподвижной, хотя зубы еще сильнее впились в губу. Ее прежние вздохи, стоны и страсть исчезли. Сейчас в его объятиях была совершенно другая женщина, и он не понимал причину. И ему это чертовски не нравилось.
– Что ты делаешь?
Розамунда моментально взглянула на него.
– Милорд? – растерянно спросила она.
– Ты искусала губы, и тебя как будто здесь нет. В чем дело?
Розамунда горестно вздохнула, отвела глаза и лишь тихо сказала:
– Вы приказали мне не говорить об этом.
– Шрусбери, – догадался Эрик и увидел подтверждение в ее виноватом взгляде. – Что еще он сказал тебе?
– Он сказал, что грешно наслаждаться этим, – тихо призналась она, и Эрик почувствовал, что немного успокаивается. По крайней мере теперь были понятны ее молчание и безучастность. А то он уже начал опасаться…
– Что еще? – поинтересовался он, решив выяснить все до конца.
Розамунда отвела взгляд, вздохнула и начала перечислять все, что поведал ей священник.
– Нельзя заниматься этим в нечистое время для женщины, когда она носит ребенка или кормит, никогда во время Великого поста, на Страстной неделе. Нельзя в постные дни, по воскресеньям, средам, пятницам или суб…
– Хватит! – взревел Эрик и прижался лицом к ее шее, потом глубоко вздохнул и поднял голову. – Послушай меня внимательно, – велел он. – Я приказываю тебе забыть все это и наслаждаться моими прикосновениями. Ты поняла?
– Да, милорд, – сказала она с таким облегчением, что Эрик невольно улыбнулся. – И моими поцелуями ты тоже должна наслаждаться.
– Как пожелаете, милорд.
– И всем, чем бы мы ни занималась вместе. Понятно?
– О да, милорд.
Розамунда улыбнулась, но глаза ее наполнились слезами, и Эрик нахмурился:
– Что такое?
Она помолчала, борясь с чувствами, переполнявшими ее. Он разрешал ей наслаждаться той радостью, которую дарил, и брал на свои плечи тяжесть ее вины. Он мог бы и дальше предоставить ей одной мучиться страхом, что она грешница. Или просто наслаждаться и не думать о ней. А вместо этого он нашел способ сделать так, чтобы они оба наслаждались их близостью – и ей не пришлось взваливать на себя бремя вины, о которой твердит церковь.
– Жена? – растерянно пробормотал Эрик, ласково погладив ее по щеке.
Дрожащая улыбка тронула губы Розамунды, и она прикоснулась к его лицу.
– Я так рада, что мой отец выбрал вас мне в мужья. Вы действительно замечательный человек. Такой умный, милый и… – Ее слова иссякли, когда он накрыл губами ее губы, но чувства в ее душе не утихли, и Розамунда поняла, что в скором времени ей все равно придется задуматься о них. Она очень боялась, что влюбляется в этого ворчливого, упрямого, ревнивого, замечательного и милого человека. Ока не ожидала, что это случится, и ей очень не хотелось, чтобы это чувство было безответным.
Глава 13
– И как?
Эрик вытер капли пота со лба и, повернувшись, взгля-нул на отца, который пришел посмотреть, как продвигается работа по постройке конюшни. И очень вовремя, потому что Эрик как раз в этот момент закончил навешивать двери с помощью Шамбли. Осталось лишь убрать строительный мусор, и конюшня будет готова. Наконец-то.
Он мысленно улыбнулся. Строительство можно было бы закончить и раньше, если бы он торопил людей, как собирался поначалу. Но помешал дождь, а произошедшая три дня назад попытка покушения на Розамунду убедила его не очень торопиться, по крайней мере до тех пор, пока он не найдет замену Блэку для охраны их спальни. И Эрик нашел такую замену утром.
Теперь он с удвоенной энергией принялся за строительство, не жалея людей. Этой ночью Блэк будет отдыхать в новой конюшне, и не потому, что Эрик имел что-то против коня – он любил этого жеребца, как любой мужчина любит своих лошадей, но рана Блэка уже зажила. Розамунда все еще кормила его мягкой пищей. Она утверждала, что такая пища отбирает меньше сил и ускоряет выздоровление. К сожалению, хотя из Блэка и получился хороший сторож, трудно было сказать, была ли это целиком его заслуга или же жуткий запах вокруг сыграл свою роль.
Он отправит Блэка на конюшню, а рядом с Розамундой будет собака, которую он купил. И собака может везде ходить за ней днем, а Блэк этого не мог. Его оставляли в замке у камина, пока она работала на конюшне.
Когда Розамунда отказалась от того, чтобы ее охранял рыцарь, Эрик пытался убедить ее брать с собой коня. Но она посмотрела на него так, словно он лишился рассудка, а потом просто ушла. И чтобы больше не настаивать, Эрик в первый день после нападения сам ходил за ней по пятам. Но это закончилось для него не лучшим образом.
На Розамунде было серо-голубое платье, подчеркивавшее яркость глаз и светлые волосы. Однако оно явно было старое, возможно, подарок отца, когда тот временами навещал Розамунду. Платье было дорогое, но все же тесновато Розамунде, причем везде. Грудь была туго обтянута лифом и слишком приподнята, отчего казалась полнее. И хотя в талии платье было довольно свободно, оно подчеркивало изгибы фигуры, особенно когда Розамунда шла, покачивая бедрами.
Вспомнив, что король велел купить ей новые платья, Эрик рассердился на свою забывчивость. Он должен был позаботиться об этом в первую очередь! Ему следовало приобрести для Розамунды по меньшей мере дюжину платьев, и все большие и свободные, чтобы материя не грозила затрещать по швам каждый раз, когда она двигалась или тянулась к чему-то. И приглушенные, скромные тона вроде коричневого или черного подошли бы лучше всего, решил он, глядя, как она порхает в своем старом платье. Она казалась яркой птичкой во дворе, в конюшне, в замке – повсюду, где он видел ее.
И чем дольше тянулся день, тем мрачнее становился Эрик, наблюдая за ней. Ему казалось, что просто немыслимое число мужчин приходило к ней с больными животными, гораздо больше, чем женщин. Неужели у них нет другой работы? Они должны были послать вместо себя жен или дочерей, возмущенно думал он, окидывая сердитым взглядом любого, кто посмел улыбнуться Розамунде или выразить взглядом свое восхищение. И не важно, что это была скорее благодарность за ее помощь и способности. Нет, Эрик был уверен, что каждый взгляд был похотливым, и с каждым часом становился все более раздражительным.
Розамунда терпела его поведение молча, но он знал, что оба они испытали облегчение, когда настало время ужина и они вернулись в замок. По крайней мере до того момента, пока с ней не заговорил лорд Спенсер.
– Ах, миледи, – ласково сказал слепой старик. – Меня не перестает поражать, что, проработав целый день в жутком запахе конюшни, вы тем не менее умудряетесь в конце дня просто благоухать.
Эрик, не дав себе времени даже задуматься, рявкнул:
– Не суйте свой нос куда не надо!
Едва слова прозвучали, Эрик тут же пожалел, что не прикусил себе язык. Боже милостивый, только что он был невероятно груб со старым слепым человеком! И все из-за ревности, понял он с растерянностью и сожалением. Но прежде чем он успел извиниться и загладить свою вину, Розамунда ударила кружкой по столу и яростно набросилась на него;
– Ну, это уже сверх меры, милорд! С меня довольно вашей глупости на сегодня. Вам следует немедленно извиниться! Что касается меня, я не смогу есть в такой неприветливой компании. Я отправляюсь спать. Одна!
Вскочив, она бросилась наверх, оставив Эрика терзаться угрызениями совести во внезапно наступившей тишине. Остальные смотрели на него в молчаливом осуждении.
Он принес искренние извинения старику, но это не оправдало его в глазах окружающих, и Эрик понимал, что они правы. В последние дни он бывал груб и несдержан почти со всеми; с каждым воином, который посмел улыбнуться Розамунде и пожелать ей хорошего дня; с каждым фермером, который с улыбкой благодарил ее за помощь своему животному; даже с некоторыми слугами, которые застенчиво улыбались, когда она благодарила их за мелкую услугу.
Эрик тоскливо просидел весь ужин, выпив больше, чем съел, и гадал, насколько рассердилась жена. Он узнал это, когда отправился спать. Она молча лежала в постели и, как только он приблизился, тут же отвернулась, явно демонстрируя ему свое недовольство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
– Иди в постель, Розамунда! – приказал Эрик, когда дверь за мужчинами закрылась.
Похлопав Блэка на прощание, Розамунда неохотно направилась к постели.
Эрик, довольный тем, что она послушалась его, снял пояс и меч и уже начал снимать тунику, но замер, когда Розамунда подошла к кровати и стала раздеваться. Взяв платье за подол, она медленно подняла его. Глаза Эрика буквально упивались каждым дюймом обнажившейся кожи, изящными щиколотками, бедрами… Но тут его взгляд наткнулся на преграду – нижнюю рубашку. Глаза скользнули по тонкой ткани, облегавшей изгиб ее бедер, талию, грудь.
Он затаил дыхание, когда она подняла платье над головой и при этом ее грудь приподнялась и прижалась к почти прозрачной материи. Потом он спохватился, потряс головой и стал снимать тунику, пока Розамунда аккуратно складывала платье. Бросив рубашку на пол, он нахмурился и посмотрел на Розамунду, уже собравшуюся ложиться.
– Твоя рубашка.
– А что с ней, милорд? – Она усиленно натягивала на себя покрывало, но Эрик точно заметил, что она нервничает, и насторожился, зная, что это не сулит ничего хорошего.
– Ты не собираешься ее снимать?
– Ну… я… – Оставив в покое покрывало, Розамунда печально вздохнула и посмотрела на него. – Епископ Шрусбери сказал, что грешно спать – и не только! – без одежды, милорд.
– Ах, он сказал так, да? – медленно переспросил Эрик, чувствуя, как закипает в нем гнев из-за вмешательства старика.
– Да, – горестно кивнула она.
Эрик молчал, раздумывая, как лучше решить эту неожиданно возникшую проблему. Он знал позицию церкви в этом вопросе. Нагота считалась грехом. Даже купаться предписывалось в одежде, чтобы никто ненароком не увидел обнаженного тела. Но ему нравилась нагота жены. Ему нравилось смотреть на нее, касаться ее обнаженного тела, прижимать его к своему обнаженному телу и…
Чувствуя, как ожила его плоть от этих возбуждающих мыслей, Эрик заставил себя вернуться именно к тому вопросу, который возник так неожиданно, – как заставить жену снять рубашку? Он был не настолько глуп, чтобы считать, что это будет легко. Ведь ее воспитывали в аббатстве, и мнение церкви на этот счет для нее много значило.
Вздохнув, он снял штаны, оставив их на полу, лег рядом с Розамундой и посмотрел на нее. Она лежала на спине с закрытыми глазами, надеясь, несомненно, что он решит, будто она спит, и оставит ее в покое.
Но он не мог оставить ее в покое, не собирался делать этого.
Слегка улыбнувшись, он засунул руку под покрывало и накрыл мягкое полушарие ее груди поверх рубашки. Она напряглась, дыхание ее внезапно участилось, когда он слегка провел большим пальцем по уже набухшему соску.
Розамунда на мгновение крепко зажмурила глаза, борясь с наслаждением, охватившим ее при одном его легком прикосновении, и открыла рот, чтобы повторить мужу слова епископа Шрусбери о том, что ласка тоже грех. Но едва она открыла рот, как муж приник губами к ее губам, а его язык воспользовался возможностью и проник в ее рот.
О, это неправильно, в панике подумала она. И похотливые поцелуи тоже грех, наверняка епископ счел бы такой поцелуй именно похотливым. И хуже всего то, с ужасом поняла Розамунда, что она наслаждается им, а епископ утверждал, что и это грех. О Господи, ей непременно гореть в аду, если она не остановит его.
Розамунда судорожно уперлась руками в его плечи, пытаясь оттолкнуть, но с его мощным телосложением Эрик даже не заметил этого, а его язык творил с ней такие вещи, которые обещали и наслаждение, и место в аду.
Розамунда застонала – не то от бессилия, не то от восторга, – когда его руки заскользили по ее телу. Она изо всех сил сопротивлялась наслаждению, даже когда ей хотелось еще крепче обнять мужа и выгнуться навстречу его рукам. Когда он прижал руку к средоточию ее женственности, она умоляюще застонала, мысленно моля Господа спасти ее от ее собственного похотливого желания. Но Господу, вероятно, сейчас было не до нее, и ее мольба осталась без ответа. Эрик же, казалось, не замечал ее попыток плотнее сжать ноги и не дать ему прикоснуться к ней.
Когда Эрик оторвался от ее губ, она вдохнула побольше воздуха и открыла рот, чтобы предупредить его об опасности, угрожавшей его душе. Но вместо этого она ахнула – его пальцы проникли в нее, коснувшись самого сокровенного и чувствительного места. Розамунда тут же прикусила губу, пытаясь бороться с нахлынувшими ощущениями. А когда его губы внезапно обхватили ее напрягшийся сосок, она до крови закусила губу. Его зубы, играющие с чувствительным бутоном через влажную ткань рубашки, доставляли такое мучительное наслаждение, что она тяжело задышала.
И только когда он убрал руку, чтобы снять с нее рубашку, она смогла заговорить.
– Милорд, – выдохнула она, – епископ Шрусбери…
Оторвавшись от ее груди, Эрик накрыл ее рот рукой и покачал головой:
– Тише.
– Но…
– Нет, я не стану больше слушать ту ерунду, что говорил Шрусбери.
– Но…
– Нет, – твердо повторил он. – Я знаю мнение церкви о наготе. И я также знаю ее мнение о брачном ложе. Мне не нужны поучения ни от тебя, ни от Шрусбери.
Розамунда смотрела на него во все глаза, не находя никаких доводов. В этом не было смысла; ведь он только что признал, что знает мнение церкви. И бесполезно было повторять ему это. И что же теперь делать? Епископ ясно сказал, что наслаждение в постели опасно для ее души, однако же отец велел подчиняться упрямцу, которому, похоже, нет дела ни до ее души, ни до своей собственной.
Мысли Розамунды разбрелись, а Эрик вдруг взял ее за руку и потянул, вынуждая сесть. Затем он велел ей встать на колени, она подчинилась без разговоров, но все же накрыла его руки своими, пытаясь остановить, когда он стал поднимать рубашку. Она ничего не сказала, только смотрела на него полным мольбы взглядом.
Эрик, заметив выражение ее глаз, почувствовал, что терпению его приходит конец, но решительно взял себя в руки.
– Розамунда, ты помнишь свои клятвы во время венчания?
Она удивленно заморгала и тоже несколько успокоилась.
– Да, конечно.
– Конечно. – Эрик неторопливо кивнул. – А разве среди них не было клятвы повиноваться мужу?
На ее лице вновь появилось выражение настороженности. И хотя ей явно не хотелось признавать этого, она кивнула:
– Да.
– А если бы я приказал тебе позволить мне снять с тебя рубашку, чтобы выполнить твою клятву перед Богом и людьми повиноваться мне, тогда ты позволила бы мне, да?
Она нахмурилась, немного подумала и кивнула:
– Да, милорд. Поскольку я поклялась перед Богом и людьми повиноваться вам, то позволила бы.
– Ну тогда я приказываю разрешить мне сделать это.
Розамунда колебалась всего одно мгновение, а потом убрала руки. Она была молчалива и неподвижна, пока он поднимал рубашку, обнажая бедра, потом талию. Когда он задержался у ее груди, она подняла руки, чтобы он мог снять рубашку через голову, но он вдруг словно передумал. Вместо этого он наклонился и припал губами к тому же соску, который ласкал через ткань. Рубашка внезапно упала, накрыв его с головой, когда он обхватил Розамунду за талию и стал целовать одну грудь, свободной рукой зажав другую.
– О Боже! – Розамунда словно молилась. Пальцы ее сжались, и ногти впились в ладони. Она пыталась бороться с внезапно нахлынувшими чувствами. Но тут Эрик пошевелился, раздвинул коленом ее ноги, и Розамунда решила, что уже можно не волноваться о том, что она попадет в ад. Что может быть хуже боязни испытать дарованное тебе наслаждение? Зажмурив глаза, она снова стала молиться, когда губы Эрика прикоснулись к другой груди, а рука проникла между ног. Ее глаза широко открылись, когда он нашел чувственный бутон. Она еще глубже вонзила ногти в ладони и стала кусать губы, чтобы не податься навстречу его руке, но уже ничего не могла поделать с жаркой влагой, вызванной его ласками.
Эрик присел на корточки, и его лицо оказалось на уровне ее груди.
Розамунда снова закусила нижнюю губу, произнося про себя Иисусову молитву. Это была отчаянная борьба со сладостной пыткой, которой он подвергал ее. Своими жаркими ласками он разбудил в ней огонь, грозивший спалить.
Когда она уже решила, что больше не вынесет, он, запутавшись пальцами в ее волосах, запрокинул ее голову и жадно припал к губам. Розамунда была податлива в его руках, не сопротивляясь, но и не помогая ему, лишь временами ахая от удивления. Тихий возглас потонул в его поцелуе, когда он положил ее на постель и одним плавным движением овладел ею.
Оторвавшись от ее губ, Эрик замер, вглядываясь в ее лицо, искаженное страстью, и заметив искусанную губу.
Слегка нахмурившись, он выскользнул из нее, потом опять медленно вонзился, отметив то, как она снова закусила губу, а ее взгляд был устремлен куда-то за его плечо. Когда он повторил движение, она осталась неподвижной, хотя зубы еще сильнее впились в губу. Ее прежние вздохи, стоны и страсть исчезли. Сейчас в его объятиях была совершенно другая женщина, и он не понимал причину. И ему это чертовски не нравилось.
– Что ты делаешь?
Розамунда моментально взглянула на него.
– Милорд? – растерянно спросила она.
– Ты искусала губы, и тебя как будто здесь нет. В чем дело?
Розамунда горестно вздохнула, отвела глаза и лишь тихо сказала:
– Вы приказали мне не говорить об этом.
– Шрусбери, – догадался Эрик и увидел подтверждение в ее виноватом взгляде. – Что еще он сказал тебе?
– Он сказал, что грешно наслаждаться этим, – тихо призналась она, и Эрик почувствовал, что немного успокаивается. По крайней мере теперь были понятны ее молчание и безучастность. А то он уже начал опасаться…
– Что еще? – поинтересовался он, решив выяснить все до конца.
Розамунда отвела взгляд, вздохнула и начала перечислять все, что поведал ей священник.
– Нельзя заниматься этим в нечистое время для женщины, когда она носит ребенка или кормит, никогда во время Великого поста, на Страстной неделе. Нельзя в постные дни, по воскресеньям, средам, пятницам или суб…
– Хватит! – взревел Эрик и прижался лицом к ее шее, потом глубоко вздохнул и поднял голову. – Послушай меня внимательно, – велел он. – Я приказываю тебе забыть все это и наслаждаться моими прикосновениями. Ты поняла?
– Да, милорд, – сказала она с таким облегчением, что Эрик невольно улыбнулся. – И моими поцелуями ты тоже должна наслаждаться.
– Как пожелаете, милорд.
– И всем, чем бы мы ни занималась вместе. Понятно?
– О да, милорд.
Розамунда улыбнулась, но глаза ее наполнились слезами, и Эрик нахмурился:
– Что такое?
Она помолчала, борясь с чувствами, переполнявшими ее. Он разрешал ей наслаждаться той радостью, которую дарил, и брал на свои плечи тяжесть ее вины. Он мог бы и дальше предоставить ей одной мучиться страхом, что она грешница. Или просто наслаждаться и не думать о ней. А вместо этого он нашел способ сделать так, чтобы они оба наслаждались их близостью – и ей не пришлось взваливать на себя бремя вины, о которой твердит церковь.
– Жена? – растерянно пробормотал Эрик, ласково погладив ее по щеке.
Дрожащая улыбка тронула губы Розамунды, и она прикоснулась к его лицу.
– Я так рада, что мой отец выбрал вас мне в мужья. Вы действительно замечательный человек. Такой умный, милый и… – Ее слова иссякли, когда он накрыл губами ее губы, но чувства в ее душе не утихли, и Розамунда поняла, что в скором времени ей все равно придется задуматься о них. Она очень боялась, что влюбляется в этого ворчливого, упрямого, ревнивого, замечательного и милого человека. Ока не ожидала, что это случится, и ей очень не хотелось, чтобы это чувство было безответным.
Глава 13
– И как?
Эрик вытер капли пота со лба и, повернувшись, взгля-нул на отца, который пришел посмотреть, как продвигается работа по постройке конюшни. И очень вовремя, потому что Эрик как раз в этот момент закончил навешивать двери с помощью Шамбли. Осталось лишь убрать строительный мусор, и конюшня будет готова. Наконец-то.
Он мысленно улыбнулся. Строительство можно было бы закончить и раньше, если бы он торопил людей, как собирался поначалу. Но помешал дождь, а произошедшая три дня назад попытка покушения на Розамунду убедила его не очень торопиться, по крайней мере до тех пор, пока он не найдет замену Блэку для охраны их спальни. И Эрик нашел такую замену утром.
Теперь он с удвоенной энергией принялся за строительство, не жалея людей. Этой ночью Блэк будет отдыхать в новой конюшне, и не потому, что Эрик имел что-то против коня – он любил этого жеребца, как любой мужчина любит своих лошадей, но рана Блэка уже зажила. Розамунда все еще кормила его мягкой пищей. Она утверждала, что такая пища отбирает меньше сил и ускоряет выздоровление. К сожалению, хотя из Блэка и получился хороший сторож, трудно было сказать, была ли это целиком его заслуга или же жуткий запах вокруг сыграл свою роль.
Он отправит Блэка на конюшню, а рядом с Розамундой будет собака, которую он купил. И собака может везде ходить за ней днем, а Блэк этого не мог. Его оставляли в замке у камина, пока она работала на конюшне.
Когда Розамунда отказалась от того, чтобы ее охранял рыцарь, Эрик пытался убедить ее брать с собой коня. Но она посмотрела на него так, словно он лишился рассудка, а потом просто ушла. И чтобы больше не настаивать, Эрик в первый день после нападения сам ходил за ней по пятам. Но это закончилось для него не лучшим образом.
На Розамунде было серо-голубое платье, подчеркивавшее яркость глаз и светлые волосы. Однако оно явно было старое, возможно, подарок отца, когда тот временами навещал Розамунду. Платье было дорогое, но все же тесновато Розамунде, причем везде. Грудь была туго обтянута лифом и слишком приподнята, отчего казалась полнее. И хотя в талии платье было довольно свободно, оно подчеркивало изгибы фигуры, особенно когда Розамунда шла, покачивая бедрами.
Вспомнив, что король велел купить ей новые платья, Эрик рассердился на свою забывчивость. Он должен был позаботиться об этом в первую очередь! Ему следовало приобрести для Розамунды по меньшей мере дюжину платьев, и все большие и свободные, чтобы материя не грозила затрещать по швам каждый раз, когда она двигалась или тянулась к чему-то. И приглушенные, скромные тона вроде коричневого или черного подошли бы лучше всего, решил он, глядя, как она порхает в своем старом платье. Она казалась яркой птичкой во дворе, в конюшне, в замке – повсюду, где он видел ее.
И чем дольше тянулся день, тем мрачнее становился Эрик, наблюдая за ней. Ему казалось, что просто немыслимое число мужчин приходило к ней с больными животными, гораздо больше, чем женщин. Неужели у них нет другой работы? Они должны были послать вместо себя жен или дочерей, возмущенно думал он, окидывая сердитым взглядом любого, кто посмел улыбнуться Розамунде или выразить взглядом свое восхищение. И не важно, что это была скорее благодарность за ее помощь и способности. Нет, Эрик был уверен, что каждый взгляд был похотливым, и с каждым часом становился все более раздражительным.
Розамунда терпела его поведение молча, но он знал, что оба они испытали облегчение, когда настало время ужина и они вернулись в замок. По крайней мере до того момента, пока с ней не заговорил лорд Спенсер.
– Ах, миледи, – ласково сказал слепой старик. – Меня не перестает поражать, что, проработав целый день в жутком запахе конюшни, вы тем не менее умудряетесь в конце дня просто благоухать.
Эрик, не дав себе времени даже задуматься, рявкнул:
– Не суйте свой нос куда не надо!
Едва слова прозвучали, Эрик тут же пожалел, что не прикусил себе язык. Боже милостивый, только что он был невероятно груб со старым слепым человеком! И все из-за ревности, понял он с растерянностью и сожалением. Но прежде чем он успел извиниться и загладить свою вину, Розамунда ударила кружкой по столу и яростно набросилась на него;
– Ну, это уже сверх меры, милорд! С меня довольно вашей глупости на сегодня. Вам следует немедленно извиниться! Что касается меня, я не смогу есть в такой неприветливой компании. Я отправляюсь спать. Одна!
Вскочив, она бросилась наверх, оставив Эрика терзаться угрызениями совести во внезапно наступившей тишине. Остальные смотрели на него в молчаливом осуждении.
Он принес искренние извинения старику, но это не оправдало его в глазах окружающих, и Эрик понимал, что они правы. В последние дни он бывал груб и несдержан почти со всеми; с каждым воином, который посмел улыбнуться Розамунде и пожелать ей хорошего дня; с каждым фермером, который с улыбкой благодарил ее за помощь своему животному; даже с некоторыми слугами, которые застенчиво улыбались, когда она благодарила их за мелкую услугу.
Эрик тоскливо просидел весь ужин, выпив больше, чем съел, и гадал, насколько рассердилась жена. Он узнал это, когда отправился спать. Она молча лежала в постели и, как только он приблизился, тут же отвернулась, явно демонстрируя ему свое недовольство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31