А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

..
В воздухе, казалось, витал призрак войны, но Роман был полон оптимизма.
– Военные действия могут закончиться уже весной. Как только это случится, я захочу, чтобы ты сыграла для меня. Может, встретимся в Палестине?
Она усмехнулась. У нее слегка кружилась голова, потому что Элизабет чувствовала: сейчас Роман попросит ее сесть за инструмент. Впрочем, у нее уже зудели пальцы – так ей хотелось для него сыграть.
– Ну, что ты исполнишь? – поинтересовался Роман, подходя к роялю. Его высокая, крупная фигура заполонила, казалось, всю комнату. Роман задумчиво взял несколько аккордов.
– Может, ты для меня сыграешь? – вдруг спросила она, не ощущая – как это было в Перте – между ними никакой профессиональной пропасти. Она чувствовала себя исключительно легко и свободно в его присутствии, будто они знакомы уже много лет.
– Прощальное выступление перед грядущими испытаниями? – уточнил он, и его глаза слегка подернулись дымкой грусти, несмотря на то что Роман пытался придать своим словам беззаботный оттенок. – Сыграю, почему бы нет. Ничто мне не доставит сейчас большего удовольствия.
Он уселся за инструмент, поправил табурет и поднял над клавиатурой большие, сильные, очень красивые руки. Элизабет стояла рядом в напряженном ожидании; она сразу же забыла о войне, которая охватила пол-Европы, забыла даже о своем недавнем разочаровании, что с ними нет Рифа. Роман был дирижером, а не пианистом, и поэтому она понятия не имела, хорошо ли он владеет инструментом и чего следует ожидать от его исполнения. Он чуть тронул клавиши, и звуки «Аппассионаты» Бетховена наполнили собой комнату.
Очень скоро, оценив его технику, Элизабет поняла, что при желании Роман стал бы выдающимся пианистом, не выбери он дирижерский пульт для проявления своей музыкальной одаренности.
Музыка бурлила, вздымалась, захлестывала Элизабет. Она прикрыла глаза, ее охватило чувство единения с Романом: казалось, их объединяла одна страсть, сродни сексуальной. Вслед за мощным allegro последовало относительно спокойное andante, целиком захватившее Элизабет. Это было похоже на трудное горное восхождение. Не выдержав, она открыла глаза, сама удивляясь своей способности вынести демоническую прелесть музыки. Ли Пи когда-то говорил ей, что финальные аккорды «Аппассионаты» сродни опасному восхождению на вершину, когда sforzandi бьют подобно громовым раскатам и в конце концов рушится мироздание. Люцифер, некогда несший людям свет, низвергается в ад с небесной выси, и наступает кромешная тьма. Ли Пи ничуть не преувеличивал, говоря о музыке Бетховена в таких выражениях. После того как прозвучал финальный аккорд, ни Элизабет, ни Роман несколько минут не могли произнести ни слова. Наконец Роман сказал:
– Мне однажды удалось сыграть Бетховена на старом, 1803 года выпуска, «Бродвудс». Совершенно исключительное ощущение, когда играешь на том самом инструменте, для которого, собственно, и была написана «Аппассионата». Мне тогда казалось, что от ужасного напряжения рояль в любую секунду может развалиться на куски. И это чувство опасности было частью общего восторга, который я тогда испытал.
Приятный холодок пробежал по спине у Элизабет.
– Я очень хорошо понимаю, что ты имеешь в виду, – ответила она, ощущая, что ее мысли и чувства созвучны настроению Романа настолько, что ей даже сделалось трудно дышать. – Кажется, что сам Бетховен во плоти стоит перед тобой и кулаком грозит небесам.
Роман согласно кивнул. Его взгляд не отрывался от лица Элизабет. Между ней и Романом вдруг проскочила какая-то искра.
– Бетховен считал, что это его лучшая соната, – сказал Роман, взволнованный возникшей между ними близостью и стараясь делать вид, что ничего не произошло. – Я с ним полностью согласен. А как насчет другой музыки? Не хочешь ли чего-нибудь лирического, веселенького? Вот, например, соната, которую он сочинил сразу после «Аппассионаты». Номер 24 фа-диез мажор, опус 78.
Ее вдруг охватила странная дрожь.
– Ее дьявольски трудно исполнять, – сказала Элизабет, когда Роман вышел из-за рояля и жестом пригласил ее на свое место.
– Вовсе нет, – мягко сказал он, и улыбка чуть тронула уголки его губ. – Ты справишься, я уверен.
Явно волнуясь, она села за рояль. Казалось, все ее нервы напряглись, все чувства до предела обострились. Никогда прежде Элизабет не испытывала такого полного единения с человеком, страсть которого к музыке была столь же всеобъемлющей, как и ее собственная. Это чувство опьяняло и кружило голову.
Мей Лин вошла в комнату, чтобы спросить, не принести ли прохладительных напитков для Элизабет и гостя. И хотя она несколько раз произнесла «Прошу прощения», ни хозяйка, ни крупный золотоволосый человек даже не заметили ее присутствия и не повернули голову в ее сторону.
День плавно перешел в вечер, воздух сгустился за окном. Рахманинов следовал за Бетховеном, Григ – за Рахманиновым, за Григом звучал Моцарт.
Окна были распахнуты, и аромат цветов свободно проникал в комнату. Вместе с ним залетал и мягкий бриз с залива. Две чайки на бреющем полете проскользили над водой, их темные силуэты можно было различить лишь по голосам: птицы издавали протяжные, заунывные звуки. Наконец стемнело настолько, что без света ничего нельзя было увидеть. Элизабет выпрямилась на табурете и извиняющимся тоном сказала:
– Я устала, Роман. Который час?
– Как раз пора перекусить, – ответил он, закрывая крышку рояля. – В Гонконге есть какие-нибудь польские рестораны?
Она размяла уставшие пальцы.
– Если и есть, мне они никогда не попадались на глаза. А может, поужинаем здесь? Мей Лин превосходно готовит.
– Ничуть не сомневаюсь, – сказал Роман. – Но лучше поехать куда-нибудь в город. Я остановился в «Пенинсуле», там можно хорошо поужинать. Кажется, Риф тоже любит бывать там?
Элизабет улыбнулась.
– Все англичане на острове любят там бывать. Но если уж мы пойдем в ресторан, мне придется переодеться. В этой одежде я все утро проторчала в саду, вся юбка в пятнах от азалий и травы.
– Что ж, я буду ждать на террасе, – сказал он. – Хочу посмотреть, как выглядит при луне здешнее море. Неудивительно, что вам с Рифом так нравится этот дом. Вид отсюда фантастический. Тут у вас свой собственный театр.
– Тогда я скажу, чтобы Мей Лин принесла тебе чего-нибудь выпить, – сказала Элизабет, подумав о том, кого из знакомых они встретят сегодня в «Пенинсуле» и что те могут подумать, какие поползут слухи.
Сбросив хлопчатобумажное платье, она быстро надела бледно-лиловое муслиновое, у которого широкая юбка мягко ласкала ноги. Риф наверняка захотел бы, чтобы она не ударила в грязь лицом, выбравшись с Романом на люди. Элизабет надела к платью чулки цвета слоновой кости и туфли в тон, зачесала волосы высоко вверх, на шею надела нитку крупного жемчуга. Казалось, словно она собирается на свидание. Внезапно она уселась на край постели, и ее охватила паника. Что с ней происходит? Она ведь любит Рифа. Любит всей душой, всем сердцем. Немыслимо, чтобы при этом она могла испытывать волнение и даже желание рядом с другим мужчиной. Но именно это и происходило: она была взволнована, и она испытывала желание.
Та душевная близость, что возникла меж нею и Романом, когда они попеременно исполняли музыку Бетховена, Моцарта и Грига, была вовсе не дружеской, что подчас возникает у людей, наделенных сходными талантами. Нет, испытанное ею чувство было гораздо глубже. Оно было таким сильным, что Элизабет с откровенной прямотой вынуждена была признаться себе в том, что, если бы не верность Рифу, не та глубокая любовь, которую она к нему испытывала, душевное родство с Романом неминуемо переросло бы в физическую близость.
Пораженная сделанным открытием, Элизабет сошла вниз, где ее ждал Роман. Он обернулся на звук ее шагов; его густые непослушные волосы отливали золотом. В уголках глаз Романа собрались морщинки, губы чуть дрогнули в улыбке. Ее паника несколько улеглась. Какой бы слабой ни была она, Роман исключительно волевой человек – ему можно было абсолютно доверять. Уж он-то ничего себе не позволит. Он друг Рифа, он и ее друг, а дружбу Роман никогда не предаст.
Они отправились в Викторию на его джипе. Ночной воздух был теплым и пахучим. Рано высыпавшие на небосклон звезды ярко светились, бледная луна заливала все вокруг холодным светом. Они ехали по Ванчай-роуд. Слева, огромный и грозный, в темноте вздымался величественный пик Поттинджера.
В районе Ванчая пульсировала неоновая реклама, волны музыки вылетали из дверей многочисленных ночных клубов и баров.
– Изумительное местечко, чтобы спокойно отдохнуть вечером, – с усмешкой заметил Роман.
Она рассмеялась. Почему-то рядом с Романом у Элизабет всегда было легко на душе.
– По здешним понятиям все еще только начинается. Лишь после полуночи тут люди расходятся как следует.
Зал «Пенинсулы», как всегда, был битком набит, но, оказалось, Роман заранее заказал столик на троих. Прибор, уготованный Рифу, официант убрал. В этот момент Элизабет почувствовала укол сожаления.
– Мне кажется, кто-то пытается сейчас привлечь твое внимание, – сказал Роман, когда официант поставил перед каждым из них джин с тоником. – Рыжеволосая дама, во-он там, слева...
Элизабет посмотрела в указанном направлении и увидела Жюльенну: выражение ее лица говорило о крайнем изумлении, брови были высоко подняты. Ронни, сидевший рядом с ней, и вовсе недоумевал при виде Элизабет и незнакомого мужчины. Жюльенну разбирало любопытство.
– Кто это? – одними губами обозначила Жюльенна свой немой вопрос, после чего неудержимо засмеялась.
Элизабет в ответ пожала плечами, как бы давая понять, что ей и самой было бы интересно это выяснить.
Когда Элизабет и Роман выпили по второму бокалу, официант принес им меню. Любопытство Жюльенны перелилось через край. Сказав Ронни, что отлучится всего на несколько минут, она поднялась из-за столика и, соблазнительно покачивая бедрами, пошла туда, где сидели Элизабет и Роман.
Элизабет была немало удивлена, когда, представляя Роману Жюльенну, прочитала в глазах подруги откровенное одобрение.
– Очень приятно, – сказала Жюльенна, и ее фиалковые глаза сверкнули. Она уселась на стул, который должен был занимать Риф. – А скажите, Роман, вы надолго в Гонконг?
Первое «Р» его имени она произнесла на французский манер, и в ответ Роман улыбнулся еще шире.
– Увы, совсем ненадолго, – ответил он. – Мой корабль отплывает завтра утром.
Элизабет была уверена, что ей вовсе не мерещится неподдельное сожаление в его голосе. Впрочем, нечто подобное прозвучало и в голосе Жюльенны, когда она, улыбнувшись (отчего на щеках образовались привлекательные ямочки), сказала:
– О, очень жаль, не так ли? Было бы приятно познакомиться с вами поближе.
Элизабет с трудом сдержала готовый вырваться смешок. Она превосходно понимала, о каком именно знакомстве мечтала Жюльенна. В который уже раз она подумала: и откуда у ее подруги столько энергии?..
Когда подошел официант, Жюльенна без особого желания встала. Если Роман Раковский собирается через полсуток отбыть из Гонконга, продолжать разговор не имело смысла. Ничего толкового все равно не получится. Но как бы там ни было, она втайне позавидовала Элизабет, и, когда взгляды подруг встретились, эта зависть явно сквозила в глазах Жюльенны.
– Au revoir, – сказала она учтиво поднявшемуся следом за ней Роману. Затем, весело взглянув на Элизабет, произнесла: – Будь умницей, cherie.
Роман, который так же, как и Элизабет, почувствовал вдруг возникшую между ними близость во время музицирования, отлично понимал ее причину. Поэтому за весь вечер, пока они ужинали, он намеренно не проронил о музыке ни слова. Вместо этого говорил о войне в Европе, о своих надеждах попасть в британскую авиацию.
– Впервые я сел за штурвал самолета в Америке. Риф обычно разряжался, играя в поло, а мне до чертиков нравилось летать. Это у меня, должно быть, еще с детства, когда дядя впервые посадил меня на карусель. Если бы не моя любовь к музыке, я бы сделался профессиональным пилотом, ничем другим не занимался бы. Ну а раз война, я решил попытать счастья.
Элизабет молчала. В предыдущих войнах обычно делали главную ставку на флот и моряков. Теперь же Британия надеется на таких, как Роман. На тех, кто готов летать на «харрикейнах» и «спитфайерах», кто готов противостоять германским Люфтваффе.
После ужина, отведав любимый Элизабет китайский ликер «Мей Куэй», пахнущий лепестками роз, они покинули ресторан. Элизабет предложила, чтобы Роман нашел ей такси, а сам отправился спать, ведь наутро ему предстояло рано вставать.
– Глупости! – сказал Роман таким непреклонным голосом, что все споры оказались излишними. – Мне очень нравится сидеть за рулем. Тут такие чудесные виды, особенно при луне.
На обратном пути вдоль восточного побережья они почти не разговаривали. Ночной воздух посветлел, и Роман набросил свой пиджак на плечи Элизабет, не обращая внимания на ее протесты.
– Я тертый калач и не замерзну, – сказал он, и в полутьме кабины сверкнула его белозубая улыбка.
Грубый твид мужского пиджака неприятно колол ей шею и щеки, но Элизабет с удовольствием запахнулась в него. Да, Роману и нужно быть, как он сказал, тертым калачом, чтобы вынести все ожидавшие его тяготы войны. Внезапно ее душу охватил страх за его судьбу. Она невольно представила, как его горящий самолет врезается в воды Ла-Манша.
– Что случилось? – спросил он, взглянув на Элизабет. – Холодно?
– Нет, – солгала она, всем сердцем желая, чтобы с ними был сейчас Риф. Будь он рядом, то сумел бы почувствовать ее настроение и успокоить ее.
Белые стены дома серебрились в лунном свете. По мере приближения к нему все сильнее пахло гибискусом и азалиями.
Когда джип остановился, Роман обошел машину и помог Элизабет выйти.
– Я не зайду, – мягко произнес Роман, не дожидаясь, когда она его пригласит. – Передай мой привет Рифу. И, ради Бога, будьте осторожны. Как только закончится война, мы обязательно встретимся.
Он не прикоснулся к ней, не поцеловал на прощание, даже не обнял слегка, как сделал перед расставанием в Перте. И за это она была ему благодарна.
– До свидания, Роман, – сказала Элизабет, и ее голос слегка дрогнул. Она вполне отчетливо почувствовала, что тот огонь и близость, что возникли между ними, вновь ожили.
– Do widzienia, – сказал он, и его голос тоже сделался подозрительно хриплым. – До свидания, Элизабет. Храни тебя Господь...
Она поспешно повернулась и пошла в дом, не оборачиваясь. Закрыв за собой дверь, она услышала звук отъезжающего джипа.
На следующее утро, еще не успев одеться, она услышала настойчивые телефонные звонки и сразу догадалась, кто именно может звонить. Она подошла к телефону, заранее зная, что это Жюльенна.
– Я боялась тебя не застать, – шаловливым тоном сказала та. – Думала, вдруг ты решишь проводить Романа до причала.
– Нет, – сухо сказала Элизабет, отказываясь принимать предложенный тон разговора. – Ну а теперь, когда ты выяснила, что я, как и положено, в собственном доме, других тем для разговора у тебя наверняка нет?
Ничуть не обескураженная, Жюльенна призналась, что это так.
– Ты никогда не говорила мне, как чертовски красив Роман Раковский, – попеняла она Элизабет. – Я раньше думала, что все музыканты и дирижеры худенькие, стройные и женоподобные. А он настоящий богатырь.
Элизабет невольно рассмеялась, немного удивившись тому, как превратно Жюльенна представляла себе музыкантов.
– Но что меня больше всего потрясло, – продолжала Жюльенна, – так это насколько Роман похож на Рифа. Роман блондин, а Риф темноволосый, но оба высокие, широкоплечие, хотя и разного телосложения. Роман похож на медведя, а Риф более стройный и спортивный. Но, несмотря на различия, у них есть что-то общее. – Жюльенна засмеялась. – Оба непосредственны и простодушны. Рифу совершенно наплевать на условности, и я подозреваю, что в этом отношении Роман с ним солидарен. И именно это делает их неотразимыми.
Она вздохнула, но Элизабет не поняла, к кому относится этот вздох сожаления – к Рифу или же к Роману.
– Ты не хотела бы сегодня поиграть в теннис? – поинтересовалась Жюльенна, переменив тему разговора, к которому – Элизабет не сомневалась – она непременно вернется. – Элен сказала, что к обеду появится в клубе; думаю, что подойдет и Алистер.
– Не знаю, не уверена, – сказала Элизабет. – Там видно будет.
Она распрощалась и повесила трубку, заранее зная, что ей меньше всего хочется слушать сплетни в клубе. Она ждала возвращения Рифа и к этому моменту хотела быть дома.
Когда Риф наконец после обеда вернулся, она выбежала из дома навстречу и упала в его объятия.
– Дорогой, я думала, ты никогда не вернешься! Кажется, не видела тебя целую вечность!
Он крепко обнимал и целовал ее, она сжимала его в объятиях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66