Они могли бы пытать тебя неделями, но ты все равно бы молчала. Ты самый честный, самый преданный, самый благородный человек на свете. Такого друга нет ни у кого на земле.
Лизетта пожала плечами. Как всегда, когда не хотела показывать, что чувствует на самом деле.
– Да так, ерунда.
– Нет, – продолжала настаивать Мэйсон. – Это не ерунда.
Не в силах сдержать переполнявших ее чувств, она привлекла Лизетту к себе и крепко-крепко обняла. Когда она ее отпустила, глаза Лизетты тоже были влажными.
Лизетта с досадой смахнула со щек слезы.
– Не заставляй меня плакать. Мне надо держать фасон. Нельзя позволять мужчинам думать, что я сделана из ахов и охов.
Мэйсон засмеялась и тоже утерла слезы.
– Ну вот, вижу, ты помирилась с Джуно.
– Я решила его простить. – Лизетта хотела, чтобы это прозвучало с беспечной небрежностью, но Мэйсон было не так легко провести. – Если уж он рисковал ради меня, надо уметь прощать.
Лизетта бросила томный взгляд в сторону Джуно. Мэйсон смотрела на нее и думала, что никогда еще не видела свою подругу такой счастливой.
– Ну а теперь, когда все позади, ты можешь сказать мне, что он натворил? За что ты не могла его простить?
Лизетта бросила взгляд в сторону Даргело, словно сомневалась, стоит ли открывать про него ужасную правду.
– Ну ладно тебе, Лизетта. Ты же знаешь, я ни одной живой душе не расскажу, – улыбнулась подруге Мэйсон.
После недолгого колебания Лизетта, приложив палец к губам, наклонилась к ее уху и прошептала:
– За то, что он чавкает! – Лизетта выпрямилась, положила руки на колени и добавила. – Ну вот. Я сказала.
Мэйсон открыла рот от удивления.
– Чавкает?
Лизетту передернуло:
– Это так отвратительно, что я даже не могу об этом думать.
– Поэтому ты ему все время отказывала? Не потому, что он самый знаменитый бандит в Париже? Но потому, что он чавкает?
Лизетта смотрела на Мэйсон так, словно видела перед собой полоумную:
– Послушай, как бы тебе понравилось сидеть за одним столом с мужчиной до конца дней и слушать этот ужасный звук? Чав-чав-чав. Придется мне в уши ватные шарики вставлять!
Мэйсон с недоумением посмотрела на Лизетту, потом откинула голову и захохотала. Она так хохотала, что у нее заболели бока и слезы полились по лицу. Наконец, отдышавшись, она сказала:
– Просто попроси его так больше не делать! Лизетта посмотрела на нее с озадаченным видом и сказала:
– Но мужчинам не нравится, когда женщины ими командуют. – Она оглянулась на Даргело. Ричард уже поговорил с ним и возвращался в локомотив. Лизетта повернулась к Мэйсон и подмигнула. Затем она пожала Мэйсон руку, встала и пошла к Даргело.
Мэйсон видела, как они сидели, склонив головы друг к другу. Она вдруг почувствовала зависть к этим двум любящим друг друга людям. Они-то были вместе, а вот она и Ричард…
Выдержит ли она тот удар, что сама же и подготовила? «Надеюсь, я поступаю правильно!»
Через полчаса Мэйсон выглянула в окно и увидела дорожный знак, До города Верней оставалось пять километров. Час настал.
Мэйсон направилась к Ричарду. Поезд медленно въезжал на крутой холм, пыхтя и отдуваясь, и Ричард помогал кочегару. Как только поезд достиг вершины холма, Мэйсон подошла к Ричарду и встала рядом.
– Теперь уже недолго осталось, – сказал он, опустив лопату.
– Да, недолго.
Когда поезд начал спускаться с холма, Ричард выглянул из окна и увидел нечто такое, чего никак не ожидал. Прямо под ними, на рельсах, пересекавших путь, по которому шел поезд, стоял паровоз с пятью вагонами.
Ричард выругался:
– Должно быть, Дюваль успел выслать телеграмму и нас уже ждут.
– И что нам делать? – спросила Мэйсон.
– А что нам еще остается? Набрать как можно больше скорости и протаранить их. Если повезет, можем и не сойти с рельсов.
Мэйсон протянула руку к висящему на гвозде биноклю.
– Может, тебе лучше посмотреть внимательнее?
Ричард взял из ее рук бинокль и поднес к глазам. На площадке того, другого, локомотива стоял и точно так же смотрел на них в бинокль Хэнк, а рядом с ним – его партнер, Дмитрий Орлов.
– Посмотри на вагоны, – сказала Мэйсон.
Ричард пробежал глазами весь поезд. Каждый из вагонов был промаркирован угрожающим черепом с костями, и большие красные буквы предупреждали: «ВНИМАНИЕ! ВЗРЫВООПАСНО!»
– Похоже, ты влип. Тебе так не кажется? – спросила Мэйсон.
Ричард обернулся и, прищурившись, посмотрел ей в глаза.
– Позади Дюваль, впереди Хэнк со всей своей командой. Каков наш выбор? Мы можем спрыгнуть, и поезд пустой пойдет дальше, но тогда погибнет Хэнк и картины. Ты можешь остановить поезд, но тогда Хэнк убьет меня, но зато он и картины останутся живы. Картины он, конечно, заберет, но, по крайней мере, они не погибнут. Так как, Ричард? Решай, времени у нас в обрез.
Ричард сжал зубы так, что под скулами заходили желваки. Он взглянул на Хэнка, на неподвижный поезд, к которому они быстро приближались, затем снова на Мэйсон.
– Это твоя работа?
– Да, я отправила Хэнку телеграмму и навела его на эту мысль.
– Значит, мне придется делать выбор между тобой и картинами?
Мэйсон кивнула. Губы у нее подрагивали.
В какой-то момент она решила, что Ричард сейчас ее ударит. Она помнила, что Ричард так и не смог простить Эмму за то, что та уничтожила Пуссена. Но эти картины – ее, Мэйсон, картины, были для него дороже любого Пуссена. Сможет ли он пойти на это? Сможет ли Ричард, в конце концов, расстаться с ними?
Он смотрел на нее со злобой, руки его сжались в кулаки. Секунды тикали. Поезд шел на сближение.
Затем медленно, очень медленно выражение лица Ричарда стало меняться. Злоба уступила место восхищению. Ричард улыбался мальчишеской, озорной улыбкой.
Обернувшись к двум «апачам», он сказал:
– Всем прыгать. Вернитесь в вагон и передайте мой приказ: прыгать не раздумывая! Времени нет.
– Прыгать? – разом воскликнули «апачи».
Ричард повернул голову к Мэйсон и широко улыбнулся:
– Точно, ребята. Мы покидаем корабль.
«Апачи» бросились в вагон, громко выкрикивая команду Ричарда. Пассажиры, увидев, что за препятствие стоит у них на пути, немедленно повиновались.
Какой-то момент Ричард, не шевелясь, смотрел на Мэйсон и улыбался, затем, выдавив акселератор до предела, чмокнул ее в щеку, схватил за руку, и оба они спрыгнули с убиравшего скорость поезда.
В сотне футах от них Хэнк, продолжавший смотреть в бинокль, не мог поверить собственным глазам. Поезд набирал скорость, и пассажиры прыгали с него, словно кузнечики с раскаленной решетки.
– Я знаю своего мальчика! – презрительно протянул Орлов.
И то были его последние слова. Еще через миг поезд протаранил вагон со взрывчаткой, после чего последовала целая серия взрывов. Вагоны взлетали на воздух по цепочке – один за другим.
Поднявшись с земли, Мэйсон и Ричард взялись за руки. Они наблюдали за взрывами, и оба думали об одном и том же: небо точь-в-точь как поле тюльпанов Моне.
Эпилог
14 июля 1889 года День взятия Бастилии
– Правда, впечатляет? – восхищенно сказала Мэйсон.
Они с Ричардом стояли на мосту Альма, любуясь Эйфелевой башней и ночным небом над ней, расцвеченным салютом. Отовсюду несся колокольный звон – во всех парижских церквях колокола звонили, не переставая. Это был ключевой момент величайшего празднования за всю историю Франции. В дань уважения победоносному прошлому страны, борьбе ее народа за свободу, равенство, братство и за возрождение Франции, возвращение ей роли маяка, указывающего другим народам путь в будущее.
У Ричарда и Мэйсон был еще один повод для праздника, личный повод. Сегодня они отмечали счастливое освобождение от всего того, что началось на этом самом мосту полгода назад. Когда толпа вокруг запела «Марсельезу», Ричард и Мэйсон, захваченные общим патриотическим порывом, подхватили ее. Песню пели и на другой стороне Сены, на Марсовом поле. То был мощный хор, приумножавший гордость и надежду, звучащую в каждом голосе. Мэйсон пела с большим чувством, думая о том, что это песня и о ней тоже. Она приехала в эту страну как изгнанница, как беженка, и страна приняла ее, одарила ее всем тем, чего ей, Мэйсон, так недоставало на родине.
Со слезами на глазах она сказала Ричарду:
– Я так люблю эту страну.
Прошло более трех недель с тех пор, как возле городка Верней, среди полей Нормандии, столкнулись два поезда. Ричард и Мэйсон стояли и смотрели, как взмывают в небо искры, как горят вагоны, когда прибыл Дюваль и взял их под стражу.
– Попал впросак, старина? – сказал ему тогда Ричард.
– Ты еще пожалеешь о том, что родился на свет, – злобно прошипел Дюваль.
– Наши дела не слишком хороши, согласен, – ответил Ричард, – но твои и того хуже. Верно?
– Что вы хотите этим сказать? – подозрительно прищурился Дюваль.
– Сами подумайте. Вы допустили, чтобы убийца сбежала. Вы допустили, чтобы у вас под самым носом умыкнули бесценную коллекцию картин. И из-за вашей небрежности эта коллекция оказалась уничтожена. Не думаю, что вам будет приятно прочесть о себе такое в прессе.
– Не видать вам ордена Почетного легиона, – вставила Мэйсон.
Дюваль болезненно поморщился.
– Ну что же, лучшим утешением мне будет тот факт, что вы оба остатки дней проведете в тюрьме.
– А как вы проведете остатки дней? – не унимался Ричард.
Мэйсон ответила за Дюваля, у которого вся кровь от лица отхлынула при ее словах.
– В бесчестье. В забвении. В одиночестве. Вечным позором Службы безопасности и бельмом в глазу Франции. Я уже не говорю о том, что будет с бедной мадам Дюваль с ее слабым здоровьем.
– А не пришлось бы вам больше по вкусу прослыть героем? – предложил Ричард.
– Героем? – Дюваль от неожиданности замигал.
– Я думаю, что история в моем изложении выглядит довольно привлекательно. Вот послушайте. Американский мошенник Хэнк Томпсон и его русский сподручный украли картины, чтобы контрабандой вывезти их из Франции. И сестра художницы, и я пытались их остановить. Нам удалось это сделать, но, к несчастью, произошло крушение поездов и картины погибли.
Дюваль пристально смотрел на Ричарда.
– И где во всей этой истории я?
– Вас при этом не было, так как в это время вы вследствие весьма продуманной сыскной операции обнаружили, что смерть Мэйсон Колдуэлл не была все же насильственной, что те самые Хэнк Томпсон и Дмитрий Орлов пытались оболгать храбрую и невиновную Лизетту Ладо, подкинув следствию ложные улики. Вы не смогли поспеть вовремя и спасти картины лишь потому, что сделали все, чтобы успеть спасти от гильотины бедную оболганную Лизетту Ладо, столь любимую многими парижанами. И вы, человек высоких нравственных принципов, когда пришлось выбирать между спасением картин и спасением жизни юной цветущей женщины, выбрали человеческую жизнь. То был трудный выбор, и для того, чтобы его сделать, нужен настоящий мужской характер. Скажите, разве не станут парижане аплодировать вашему мужеству и вашему благородству? Лично у меня самого слезы наворачиваются на глаза. Позвольте мне пожать вашу руку.
Взгляд у Дюваля на некоторое время стал отсутствующим, словно он мысленно прокручивал в голове эту новую версию. Наконец он сказал:
– Да, то был героический выбор, не правда ли?
– По возвращении в Париж нас, вне сомнения, встретят толпы репортеров. Сестра покойной художницы и я лично – мы оба будем петь вам такие дифирамбы, что вы затмите славой самого Карла Великого, Святого Людовика и Шерлока Холмса заодно.
Как раз в этот момент к ним подбежал помощник Дюваля Даниэль с наручниками наготове.
– Я подумал, что они вам понадобятся, инспектор, – задыхаясь, сказал помощник, протягивая Дювалю металлические браслеты.
– Наручники? – вскричал Дюваль. – Идиот! Принеси моим друзьям чего-нибудь выпить. Вскоре им встречаться с прессой, и они должны подкрепиться.
– Но, инспектор…
– Ваша некомпетентность не перестает меня удивлять. Неужели вам никогда не приходило в голову, что эти двое «подозреваемых» на самом деле уже давно работают на меня под прикрытием и все для того, чтобы разоблачить грязные махинации американского негодяя и его русского подручного? Послушайте, Даниэль, если вы хотите когда-нибудь стать сыщиком, вы должны научиться быть более проницательным.
Вернувшись в Париж, после почти часового восхваления заслуг Дюваля во время пресс-конференции, устроенной прямо на вокзале Монпарнас, Ричард и Мэйсон, наконец, оказались в номере Ричарда в «Лё-Гранд-Отеле». Теперь, когда все осталось позади, Мэйсон могла с облегчением вздохнуть. Но, странное дело, помимо вполне понятного радостного возбуждения, она испытывала и некоторые опасения. Ричард однозначно выбрал ее, но, когда осядет пыль, не пожалеет ли он о сделанном решении? Действительно ли тот лист, с которого им предстоит начать жизнь, чист, или на нем остались следы сомнений, следы раскаяния?
Для них обоих это был момент истины.
Они стояли и смотрели друг на друга. Глядя Ричарду прямо в глаза и обмирая от страха, Мэйсон спросила:
– У нас все в порядке?
Он не ответил. Он просто в два шага преодолел разделявшее их расстояние и привлек ее к себе. Мэйсон чувствовала, как бьется в груди его сердце, сильные руки Ричарда согревали ее. Он держал ее так, словно она была самым дорогим в его жизни, и тогда на глаза ее навернулись слезы радости.
Но времени на слезы не было. Ричард чуть-чуть отстранился, ровно настолько, чтобы наклонить голову и поцеловать ее. Он целовал ее так, как никогда не целовал раньше: нежно, бережно. Не отрывая губ от ее губ, он поднял ее и понес через гостиную в спальню. Он осторожно уложил ее на кровать, затем поцеловал и стал раздевать медленно, неторопливо, словно пробуя на вкус каждый миг этого действа.
– У меня такое странное чувство, что я это делаю впервые, – сказал он, с улыбкой глядя ей в глаза.
Он разделся сам и лег рядом с Мэйсон на кровать. Он снова ее поцеловал долгим глубоким поцелуем, зажав лицо в ладонях. Затем он стал покрывать страстными поцелуями ее подбородок, ее шею, ключицы, грудь. Он целовал ее всю, и руки его заряжали ее страстью, которую они оба ощущали с новой остротой и глубиной.
– Ты дрожишь, – заметил Ричард.
– Я немного боюсь.
– И я тоже. Совсем чуть-чуть.
Он опустил ладонь ей на грудь и стал играть с соском, катая его между пальцами. Затем он опустил голову и лизнул сосок. По телу Мэйсон прокатилась дрожь. Она поняла, что до этого самого момента в минуты близости между ними все равно существовал некий барьер, преграда из секретов, сомнений, вопросов, на которые не были даны ответы. Но в нормандском поле эти барьеры взлетели на воздух вместе с вагонами и картинами. Мэйсон чувствовала, как энергия Ричарда перетекает в нее, льется свободно и щедро, как никогда раньше. Такой мощный, такой неудержимый поток… И этот поток подхватил ее, приподнял и наполнил собой.
Когда Ричард вошел в нее, Мэйсон показалось, что никогда еще он не был так тверд, так силен, так уверен в себе. Он держал ее в объятиях, входил в нее глубокими и сильными толчками, сливался с ней, отдавал ей всего себя с почтением и преданностью, словно совершал приношение божеству. Мэйсон чувствовала, что возрождается в его руках, поднимается из пепла той, кем была раньше, в первозданной чистоте и первозданной целостности. Впервые она чувствовала, что живет.
Следующие две недели прошли для них как медовый месяц. Они часами занимались любовью. Ричарду все было мало. Он просил Мэйсон подушиться теми духами, что были на ней в тот вечер в опере. Он даже признал, что они удивительно сильно влияют на его потенцию.
Днем они рука об руку бродили по берегу Сены. Устраивали пикники возле пруда в чудесном парке Монсо. Катались на лошадях в Булонском лесу. Там же Ричард показал Мэйсон несколько конно-акробатических трюков, которым научился еще на Диком Западе. Мэйсон хохотала как девчонка.
С Джуно и Лизеттой они ходили на выставку, бродили среди экспонатов, поднимались на башню… Потом, когда они сидели по-турецки на полу в марокканском кафе, Ричард сделал Джуно весьма необычное предложение.
– Джуно, ты лучший партнер, с каким мне выпала честь работать. На следующий год Пинкертон собирается открыть бюро в Париже. Как ты смотришь на то, чтобы его возглавить?
Даргело чуть не поперхнулся:
– Я?
– Столько денег, сколько ты можешь заработать сейчас, ты не заработаешь. Но приключений будет не меньше, и жить, скорее всего, ты будешь дольше.
– Не говоря уже о том, что ты станешь уважаемым гражданином, – добавила Мэйсон.
Даргело посмотрел на Лизетту, которая восторженно захлопала в ладоши.
– Так, – пробормотал он. – Джуно Даргело – агент Пинкертона. Интересный получится поворот. Могу представить себе физиономию Дюваля, когда я протяну ему свою визитку! Мы с ним на равных будем восстанавливать справедливость и творить правосудие во Франции! Вот так смех!
И в благодарность за оказанную помощь они пригласили Эмму и ее мужа на скачки по Лоншану, но у Эммы была идея получше:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Лизетта пожала плечами. Как всегда, когда не хотела показывать, что чувствует на самом деле.
– Да так, ерунда.
– Нет, – продолжала настаивать Мэйсон. – Это не ерунда.
Не в силах сдержать переполнявших ее чувств, она привлекла Лизетту к себе и крепко-крепко обняла. Когда она ее отпустила, глаза Лизетты тоже были влажными.
Лизетта с досадой смахнула со щек слезы.
– Не заставляй меня плакать. Мне надо держать фасон. Нельзя позволять мужчинам думать, что я сделана из ахов и охов.
Мэйсон засмеялась и тоже утерла слезы.
– Ну вот, вижу, ты помирилась с Джуно.
– Я решила его простить. – Лизетта хотела, чтобы это прозвучало с беспечной небрежностью, но Мэйсон было не так легко провести. – Если уж он рисковал ради меня, надо уметь прощать.
Лизетта бросила томный взгляд в сторону Джуно. Мэйсон смотрела на нее и думала, что никогда еще не видела свою подругу такой счастливой.
– Ну а теперь, когда все позади, ты можешь сказать мне, что он натворил? За что ты не могла его простить?
Лизетта бросила взгляд в сторону Даргело, словно сомневалась, стоит ли открывать про него ужасную правду.
– Ну ладно тебе, Лизетта. Ты же знаешь, я ни одной живой душе не расскажу, – улыбнулась подруге Мэйсон.
После недолгого колебания Лизетта, приложив палец к губам, наклонилась к ее уху и прошептала:
– За то, что он чавкает! – Лизетта выпрямилась, положила руки на колени и добавила. – Ну вот. Я сказала.
Мэйсон открыла рот от удивления.
– Чавкает?
Лизетту передернуло:
– Это так отвратительно, что я даже не могу об этом думать.
– Поэтому ты ему все время отказывала? Не потому, что он самый знаменитый бандит в Париже? Но потому, что он чавкает?
Лизетта смотрела на Мэйсон так, словно видела перед собой полоумную:
– Послушай, как бы тебе понравилось сидеть за одним столом с мужчиной до конца дней и слушать этот ужасный звук? Чав-чав-чав. Придется мне в уши ватные шарики вставлять!
Мэйсон с недоумением посмотрела на Лизетту, потом откинула голову и захохотала. Она так хохотала, что у нее заболели бока и слезы полились по лицу. Наконец, отдышавшись, она сказала:
– Просто попроси его так больше не делать! Лизетта посмотрела на нее с озадаченным видом и сказала:
– Но мужчинам не нравится, когда женщины ими командуют. – Она оглянулась на Даргело. Ричард уже поговорил с ним и возвращался в локомотив. Лизетта повернулась к Мэйсон и подмигнула. Затем она пожала Мэйсон руку, встала и пошла к Даргело.
Мэйсон видела, как они сидели, склонив головы друг к другу. Она вдруг почувствовала зависть к этим двум любящим друг друга людям. Они-то были вместе, а вот она и Ричард…
Выдержит ли она тот удар, что сама же и подготовила? «Надеюсь, я поступаю правильно!»
Через полчаса Мэйсон выглянула в окно и увидела дорожный знак, До города Верней оставалось пять километров. Час настал.
Мэйсон направилась к Ричарду. Поезд медленно въезжал на крутой холм, пыхтя и отдуваясь, и Ричард помогал кочегару. Как только поезд достиг вершины холма, Мэйсон подошла к Ричарду и встала рядом.
– Теперь уже недолго осталось, – сказал он, опустив лопату.
– Да, недолго.
Когда поезд начал спускаться с холма, Ричард выглянул из окна и увидел нечто такое, чего никак не ожидал. Прямо под ними, на рельсах, пересекавших путь, по которому шел поезд, стоял паровоз с пятью вагонами.
Ричард выругался:
– Должно быть, Дюваль успел выслать телеграмму и нас уже ждут.
– И что нам делать? – спросила Мэйсон.
– А что нам еще остается? Набрать как можно больше скорости и протаранить их. Если повезет, можем и не сойти с рельсов.
Мэйсон протянула руку к висящему на гвозде биноклю.
– Может, тебе лучше посмотреть внимательнее?
Ричард взял из ее рук бинокль и поднес к глазам. На площадке того, другого, локомотива стоял и точно так же смотрел на них в бинокль Хэнк, а рядом с ним – его партнер, Дмитрий Орлов.
– Посмотри на вагоны, – сказала Мэйсон.
Ричард пробежал глазами весь поезд. Каждый из вагонов был промаркирован угрожающим черепом с костями, и большие красные буквы предупреждали: «ВНИМАНИЕ! ВЗРЫВООПАСНО!»
– Похоже, ты влип. Тебе так не кажется? – спросила Мэйсон.
Ричард обернулся и, прищурившись, посмотрел ей в глаза.
– Позади Дюваль, впереди Хэнк со всей своей командой. Каков наш выбор? Мы можем спрыгнуть, и поезд пустой пойдет дальше, но тогда погибнет Хэнк и картины. Ты можешь остановить поезд, но тогда Хэнк убьет меня, но зато он и картины останутся живы. Картины он, конечно, заберет, но, по крайней мере, они не погибнут. Так как, Ричард? Решай, времени у нас в обрез.
Ричард сжал зубы так, что под скулами заходили желваки. Он взглянул на Хэнка, на неподвижный поезд, к которому они быстро приближались, затем снова на Мэйсон.
– Это твоя работа?
– Да, я отправила Хэнку телеграмму и навела его на эту мысль.
– Значит, мне придется делать выбор между тобой и картинами?
Мэйсон кивнула. Губы у нее подрагивали.
В какой-то момент она решила, что Ричард сейчас ее ударит. Она помнила, что Ричард так и не смог простить Эмму за то, что та уничтожила Пуссена. Но эти картины – ее, Мэйсон, картины, были для него дороже любого Пуссена. Сможет ли он пойти на это? Сможет ли Ричард, в конце концов, расстаться с ними?
Он смотрел на нее со злобой, руки его сжались в кулаки. Секунды тикали. Поезд шел на сближение.
Затем медленно, очень медленно выражение лица Ричарда стало меняться. Злоба уступила место восхищению. Ричард улыбался мальчишеской, озорной улыбкой.
Обернувшись к двум «апачам», он сказал:
– Всем прыгать. Вернитесь в вагон и передайте мой приказ: прыгать не раздумывая! Времени нет.
– Прыгать? – разом воскликнули «апачи».
Ричард повернул голову к Мэйсон и широко улыбнулся:
– Точно, ребята. Мы покидаем корабль.
«Апачи» бросились в вагон, громко выкрикивая команду Ричарда. Пассажиры, увидев, что за препятствие стоит у них на пути, немедленно повиновались.
Какой-то момент Ричард, не шевелясь, смотрел на Мэйсон и улыбался, затем, выдавив акселератор до предела, чмокнул ее в щеку, схватил за руку, и оба они спрыгнули с убиравшего скорость поезда.
В сотне футах от них Хэнк, продолжавший смотреть в бинокль, не мог поверить собственным глазам. Поезд набирал скорость, и пассажиры прыгали с него, словно кузнечики с раскаленной решетки.
– Я знаю своего мальчика! – презрительно протянул Орлов.
И то были его последние слова. Еще через миг поезд протаранил вагон со взрывчаткой, после чего последовала целая серия взрывов. Вагоны взлетали на воздух по цепочке – один за другим.
Поднявшись с земли, Мэйсон и Ричард взялись за руки. Они наблюдали за взрывами, и оба думали об одном и том же: небо точь-в-точь как поле тюльпанов Моне.
Эпилог
14 июля 1889 года День взятия Бастилии
– Правда, впечатляет? – восхищенно сказала Мэйсон.
Они с Ричардом стояли на мосту Альма, любуясь Эйфелевой башней и ночным небом над ней, расцвеченным салютом. Отовсюду несся колокольный звон – во всех парижских церквях колокола звонили, не переставая. Это был ключевой момент величайшего празднования за всю историю Франции. В дань уважения победоносному прошлому страны, борьбе ее народа за свободу, равенство, братство и за возрождение Франции, возвращение ей роли маяка, указывающего другим народам путь в будущее.
У Ричарда и Мэйсон был еще один повод для праздника, личный повод. Сегодня они отмечали счастливое освобождение от всего того, что началось на этом самом мосту полгода назад. Когда толпа вокруг запела «Марсельезу», Ричард и Мэйсон, захваченные общим патриотическим порывом, подхватили ее. Песню пели и на другой стороне Сены, на Марсовом поле. То был мощный хор, приумножавший гордость и надежду, звучащую в каждом голосе. Мэйсон пела с большим чувством, думая о том, что это песня и о ней тоже. Она приехала в эту страну как изгнанница, как беженка, и страна приняла ее, одарила ее всем тем, чего ей, Мэйсон, так недоставало на родине.
Со слезами на глазах она сказала Ричарду:
– Я так люблю эту страну.
Прошло более трех недель с тех пор, как возле городка Верней, среди полей Нормандии, столкнулись два поезда. Ричард и Мэйсон стояли и смотрели, как взмывают в небо искры, как горят вагоны, когда прибыл Дюваль и взял их под стражу.
– Попал впросак, старина? – сказал ему тогда Ричард.
– Ты еще пожалеешь о том, что родился на свет, – злобно прошипел Дюваль.
– Наши дела не слишком хороши, согласен, – ответил Ричард, – но твои и того хуже. Верно?
– Что вы хотите этим сказать? – подозрительно прищурился Дюваль.
– Сами подумайте. Вы допустили, чтобы убийца сбежала. Вы допустили, чтобы у вас под самым носом умыкнули бесценную коллекцию картин. И из-за вашей небрежности эта коллекция оказалась уничтожена. Не думаю, что вам будет приятно прочесть о себе такое в прессе.
– Не видать вам ордена Почетного легиона, – вставила Мэйсон.
Дюваль болезненно поморщился.
– Ну что же, лучшим утешением мне будет тот факт, что вы оба остатки дней проведете в тюрьме.
– А как вы проведете остатки дней? – не унимался Ричард.
Мэйсон ответила за Дюваля, у которого вся кровь от лица отхлынула при ее словах.
– В бесчестье. В забвении. В одиночестве. Вечным позором Службы безопасности и бельмом в глазу Франции. Я уже не говорю о том, что будет с бедной мадам Дюваль с ее слабым здоровьем.
– А не пришлось бы вам больше по вкусу прослыть героем? – предложил Ричард.
– Героем? – Дюваль от неожиданности замигал.
– Я думаю, что история в моем изложении выглядит довольно привлекательно. Вот послушайте. Американский мошенник Хэнк Томпсон и его русский сподручный украли картины, чтобы контрабандой вывезти их из Франции. И сестра художницы, и я пытались их остановить. Нам удалось это сделать, но, к несчастью, произошло крушение поездов и картины погибли.
Дюваль пристально смотрел на Ричарда.
– И где во всей этой истории я?
– Вас при этом не было, так как в это время вы вследствие весьма продуманной сыскной операции обнаружили, что смерть Мэйсон Колдуэлл не была все же насильственной, что те самые Хэнк Томпсон и Дмитрий Орлов пытались оболгать храбрую и невиновную Лизетту Ладо, подкинув следствию ложные улики. Вы не смогли поспеть вовремя и спасти картины лишь потому, что сделали все, чтобы успеть спасти от гильотины бедную оболганную Лизетту Ладо, столь любимую многими парижанами. И вы, человек высоких нравственных принципов, когда пришлось выбирать между спасением картин и спасением жизни юной цветущей женщины, выбрали человеческую жизнь. То был трудный выбор, и для того, чтобы его сделать, нужен настоящий мужской характер. Скажите, разве не станут парижане аплодировать вашему мужеству и вашему благородству? Лично у меня самого слезы наворачиваются на глаза. Позвольте мне пожать вашу руку.
Взгляд у Дюваля на некоторое время стал отсутствующим, словно он мысленно прокручивал в голове эту новую версию. Наконец он сказал:
– Да, то был героический выбор, не правда ли?
– По возвращении в Париж нас, вне сомнения, встретят толпы репортеров. Сестра покойной художницы и я лично – мы оба будем петь вам такие дифирамбы, что вы затмите славой самого Карла Великого, Святого Людовика и Шерлока Холмса заодно.
Как раз в этот момент к ним подбежал помощник Дюваля Даниэль с наручниками наготове.
– Я подумал, что они вам понадобятся, инспектор, – задыхаясь, сказал помощник, протягивая Дювалю металлические браслеты.
– Наручники? – вскричал Дюваль. – Идиот! Принеси моим друзьям чего-нибудь выпить. Вскоре им встречаться с прессой, и они должны подкрепиться.
– Но, инспектор…
– Ваша некомпетентность не перестает меня удивлять. Неужели вам никогда не приходило в голову, что эти двое «подозреваемых» на самом деле уже давно работают на меня под прикрытием и все для того, чтобы разоблачить грязные махинации американского негодяя и его русского подручного? Послушайте, Даниэль, если вы хотите когда-нибудь стать сыщиком, вы должны научиться быть более проницательным.
Вернувшись в Париж, после почти часового восхваления заслуг Дюваля во время пресс-конференции, устроенной прямо на вокзале Монпарнас, Ричард и Мэйсон, наконец, оказались в номере Ричарда в «Лё-Гранд-Отеле». Теперь, когда все осталось позади, Мэйсон могла с облегчением вздохнуть. Но, странное дело, помимо вполне понятного радостного возбуждения, она испытывала и некоторые опасения. Ричард однозначно выбрал ее, но, когда осядет пыль, не пожалеет ли он о сделанном решении? Действительно ли тот лист, с которого им предстоит начать жизнь, чист, или на нем остались следы сомнений, следы раскаяния?
Для них обоих это был момент истины.
Они стояли и смотрели друг на друга. Глядя Ричарду прямо в глаза и обмирая от страха, Мэйсон спросила:
– У нас все в порядке?
Он не ответил. Он просто в два шага преодолел разделявшее их расстояние и привлек ее к себе. Мэйсон чувствовала, как бьется в груди его сердце, сильные руки Ричарда согревали ее. Он держал ее так, словно она была самым дорогим в его жизни, и тогда на глаза ее навернулись слезы радости.
Но времени на слезы не было. Ричард чуть-чуть отстранился, ровно настолько, чтобы наклонить голову и поцеловать ее. Он целовал ее так, как никогда не целовал раньше: нежно, бережно. Не отрывая губ от ее губ, он поднял ее и понес через гостиную в спальню. Он осторожно уложил ее на кровать, затем поцеловал и стал раздевать медленно, неторопливо, словно пробуя на вкус каждый миг этого действа.
– У меня такое странное чувство, что я это делаю впервые, – сказал он, с улыбкой глядя ей в глаза.
Он разделся сам и лег рядом с Мэйсон на кровать. Он снова ее поцеловал долгим глубоким поцелуем, зажав лицо в ладонях. Затем он стал покрывать страстными поцелуями ее подбородок, ее шею, ключицы, грудь. Он целовал ее всю, и руки его заряжали ее страстью, которую они оба ощущали с новой остротой и глубиной.
– Ты дрожишь, – заметил Ричард.
– Я немного боюсь.
– И я тоже. Совсем чуть-чуть.
Он опустил ладонь ей на грудь и стал играть с соском, катая его между пальцами. Затем он опустил голову и лизнул сосок. По телу Мэйсон прокатилась дрожь. Она поняла, что до этого самого момента в минуты близости между ними все равно существовал некий барьер, преграда из секретов, сомнений, вопросов, на которые не были даны ответы. Но в нормандском поле эти барьеры взлетели на воздух вместе с вагонами и картинами. Мэйсон чувствовала, как энергия Ричарда перетекает в нее, льется свободно и щедро, как никогда раньше. Такой мощный, такой неудержимый поток… И этот поток подхватил ее, приподнял и наполнил собой.
Когда Ричард вошел в нее, Мэйсон показалось, что никогда еще он не был так тверд, так силен, так уверен в себе. Он держал ее в объятиях, входил в нее глубокими и сильными толчками, сливался с ней, отдавал ей всего себя с почтением и преданностью, словно совершал приношение божеству. Мэйсон чувствовала, что возрождается в его руках, поднимается из пепла той, кем была раньше, в первозданной чистоте и первозданной целостности. Впервые она чувствовала, что живет.
Следующие две недели прошли для них как медовый месяц. Они часами занимались любовью. Ричарду все было мало. Он просил Мэйсон подушиться теми духами, что были на ней в тот вечер в опере. Он даже признал, что они удивительно сильно влияют на его потенцию.
Днем они рука об руку бродили по берегу Сены. Устраивали пикники возле пруда в чудесном парке Монсо. Катались на лошадях в Булонском лесу. Там же Ричард показал Мэйсон несколько конно-акробатических трюков, которым научился еще на Диком Западе. Мэйсон хохотала как девчонка.
С Джуно и Лизеттой они ходили на выставку, бродили среди экспонатов, поднимались на башню… Потом, когда они сидели по-турецки на полу в марокканском кафе, Ричард сделал Джуно весьма необычное предложение.
– Джуно, ты лучший партнер, с каким мне выпала честь работать. На следующий год Пинкертон собирается открыть бюро в Париже. Как ты смотришь на то, чтобы его возглавить?
Даргело чуть не поперхнулся:
– Я?
– Столько денег, сколько ты можешь заработать сейчас, ты не заработаешь. Но приключений будет не меньше, и жить, скорее всего, ты будешь дольше.
– Не говоря уже о том, что ты станешь уважаемым гражданином, – добавила Мэйсон.
Даргело посмотрел на Лизетту, которая восторженно захлопала в ладоши.
– Так, – пробормотал он. – Джуно Даргело – агент Пинкертона. Интересный получится поворот. Могу представить себе физиономию Дюваля, когда я протяну ему свою визитку! Мы с ним на равных будем восстанавливать справедливость и творить правосудие во Франции! Вот так смех!
И в благодарность за оказанную помощь они пригласили Эмму и ее мужа на скачки по Лоншану, но у Эммы была идея получше:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34