Не столичный, да. Провинциальный. Но там…
Сашка запнулась. Мама смотрела на нее, как мог бы смотреть муравей на охваченный пламенем муравейник.
– Саша, скажи, что ты пошутила.
Сашка вытащила из кармана рыжеватую бумажку, напечатанную типографским способом, когда-то покоробившуюся от дождей и слез, но тщательно проглаженную утюгом. Мама пробежала ее глазами. Посмотрела опять на Сашку.
– Послушай, тут дата – июнь… Откуда она у тебя?
– Получила по почте.
– Когда?
Сашка задержала дыхание. Врать маме вот так в лицо – нелегкий труд, без привычки не дается.
– Пару дней назад.
– Саша, ты врешь.
– Мама, это настоящий документ! Я поступила! В институт! И я буду там учиться! – у Сашки дрожал голос. – Так надо, понимаешь?
– Понимаю, – мама оперлась о край стола. – Я понимаю. Ты ревнуешь. Ты – взрослая девушка – ведешь себя, как… как избалованный, скверный ребенок. С тех пор как… Не можешь мне простить, да? Не можешь простить, и устраиваешь демонстрации?
– Нет! – Сашка захлебнулась. – Он тут ни при чем! Это просто… Ну… так получилось, что я поступила. Я поеду в Торпу, и…
– Никуда ты не поедешь, – в голосе мамы был февральский лед. – Ты будешь учиться в нормальных условиях, в нормальном ВУЗе. Мне очень жаль, что я воспитала эгоистку, но больше никакого экстрима я не допущу. Спасибо за приятный разговор.
И она снова отвернулась к зеркалу.
* * *
Спустя два дня холодных, скованных отношений мама пришла домой непривычно веселая, с розовыми «яблочками» на щеках. Оказалось, в университете открыт добор на вечернее отделение, и Сашку с ее баллами, может быть, примут.
– А работать будешь у нас на фирме, – говорила мама, споро расставляя тарелки, раскладывая жаркое. – Я договорилась. Днем работать, вечером пары. Потом можно будет перевестись на дневное. Наверняка можно. На втором курсе или на третьем…
Сашка молчала.
– Завтра с утра надо будет подойти на кафедру. Комната тридцать два. Ты слышишь?
– Я поеду в Торпу, – проговорила Сашка еле слышно. Над столом повисла мертвая тишина.
– Саша, – укоризненно сказал Валентин. – Ну зачем ты так?
Спасаясь, Сашка поднялась из-за стола. Оставив нетронутой свою порцию, ушла в комнату, залезла под одеяло и притворилось, что спит. Мама и Валентин говорили громко, сквозь стены и одеяла до Сашки доносились обрывки фраз.
– Успокойся, – говорил Валентин. – Да успокойся ты! Самостоятельность…
– Она несовершеннолетняя!
– Они взрослеют… им хочется… в конце концов, это же не край земли…
Голоса становились все тише – накал страстей спадал. Сашка закрыла глаза. Все складывается как нельзя лучше: маме и Валентину удобно будет остаться в квартире вдвоем. Сейчас они поговорят-поговорят, да и отпустят Сашку в неизвестную Торпу, где ее невесть что ждет…
Ее раздирало пополам. Если мама согласится легко – Сашка оскорбится навеки. Если мама встанет насмерть… а так оно, похоже, и случится…
Нет, не случится. Вот уже смеются на кухне. Договорились. Пьют чай. Решили: у девочки своя судьба, она самостоятельная, пусть отправляется хоть черту в зубы! Довольны. Вот мы какие прогрессивные. А что? Множество школьников вот так уезжают из дому через лето после выпуска. Навстречу взрослой жизни… В общагу…
Сашка стянула с лица одеяло. За окном, за плотно задвинутыми шторами, все еще было светло. Восемь часов. Полдевятого. Август. До начала занятий осталось три недели.
В дверь Сашкиной комнаты негромко стукнули.
– Это я, – сказал Валентин. – Давай поговорим?
* * *
Они нашли город Торпу в атласе автомобильных дорог. Прозрачный кружок на карте, как раз в том месте, где листок слегка потерся на сгибе.
– Город, – хмыкнул Валентин. – Скорее, поселок городского типа. Ну и что там может быть за институт?
Сашка предъявила ему рыжую бумажку. Он долго разглядывал ее, вертел в руках, хмурился.
– Ты что, подавала туда документы?
– Нет… То есть да.
– Но ведь твои документы лежали в университете!
– Туда можно копии… И потом, в универ же меня все равно не взяли.
– Институт Специальных Технологий, – снова прочитал Валентин. – Что это за технологии? Специальность твоя будущая как называется?
– Специальный технолог, – сказала Сашка.
Валентин нахмурился:
– Ты что, издеваешься?
– Нет, – Сашке было очень неловко. – Специальность там выбирают на третьем курсе. Или на четвертом. Я толком не знаю.
– Не знаешь, а готова ехать?
– Если мне не понравится, я вернусь, – сказала Сашка совсем тихо. – Честное слово. Если окажется, что это плохой институт – я приеду обратно. Только скажите маме, пусть она не волнуется. Мне надо туда поехать. Очень надо. Дело не в том, что… совсем не в этом. Мне просто надо.
Она повторяла одно и то же на разные лады, а Валентин сидел перед ней, встревоженный, непривычно растерянный, и впервые в жизни Сашке вдруг показалось, что он ей не чужой.
* * *
– Вставайте, девушка. Торпа через полчаса.
– А? – Сашка подскочила и стукнулась головой о багажную полку.
Вся ночь прошла в полудремоте, ей удалось заснуть совсем недавно. Вагон был старый, сильно потряхивало, где-то на столе звенела ложка в пустом стакане. Проплывали тени и огни, пронизывали насквозь плацкартное пространство, где истекали потом разгоряченные полуголые тела. Свисали с полок углы простыней. Кто-то храпел, кто-то возился с полиэтиленовым кульком, а Сашка лежала на спине, на верхней полке, и уговаривала себя: через неделю вернусь. Условие – быть к началу занятий. О том, чтобы дожить в этой Торпе до выпуска, разговора не было.
Валентин хотел ехать с ней. Настаивал. Сам купил два билета в железнодорожной кассе, себе и Сашке. Он собирался проверить аккредитацию ВУЗа, условия в общежитии, словом, узнать и разведать все, и Сашка в глубине души была ему благодарна. К тому же, темный человек, назвавшийся Фаритом Коженниковым, не требовал, чтобы Сашка заявилась в Торпу в одиночестве.
Накануне отъезда Валентину позвонили из Москвы – его сын от первого брака попал под машину, и, хоть легко отделался, присутствие Валентина с его знакомствами в мире медицины было необходимо. Валентин, позабыв о Сашкиных проблемах, метнулся в Москву. Сашке пришлось сдавать его билет перед отходом поезда, да еще убеждать маму, что она и так справится.
Мама провожала ее. Долго стояла у вагона, смотрела сквозь стекло, махала рукой, давала советы. Сашка мечтала, чтобы поезд поскорее тронулся. Но когда тепловоз в первый раз дернул – у нее душа провалилась в пятки, она готова была выпрыгнуть в окно, к маме в объятия.
Она в первый раз ехала в поезде одна. То и дело смотрела на багажную полку, где лежал ее чемодан. Нащупывала мешочек с монетами на дне сумки. Проверяла документы во внутреннем кармане – паспорт, аттестат, медицинская справка, справка о зачислении и еще какие-то бумаги, все это в плотном полиэтиленовом пакете. Ей было невыносимо одиноко, все время вспоминалось, как в таком же вагоне они ехали с мамой на море, за окном цвели маки, и было хорошо, спокойно, уютно…
Она плакала, скрывая слезы от попутчиков. И страшно укоряла себя за то, что тогда, в курортном поселке, поддалась на уговоры человека в черных очках. Один, самый первый раз, поддалась. Пусть был бы вечный кошмар, пусть она просыпалась бы и просыпалась на раскладушке в съемной квартирке, но была бы рядом мама. И море. Если жизнь человека состоит из половины летнего дня двадцать четвертого июля – это все равно хорошая жизнь. Во всяком случае, в ней нет ни золотых монет, ни Валентина, ни долгой дороги в Торпу.
Село за окнами солнце. Попутчики ужинали, похрустывая малосольными огурцами, обгладывая куриные ножки, очищая от скорлупы матово-белые вареные яйца. Сашка вытащила бутерброды, приготовленные мамой, и снова чуть не разревелась – в полиэтиленовом кульке был запрятан кусочек дома. Так ничего и не съев, спрятала ужин. Выпила стакан чая. И забралась на верхнюю полку…
– Девушка! Вы проснулись? Торпа, говорю!
– Да… Я сейчас.
Была граница между ночью и утром. Часа четыре, может, полпятого. За многие месяцы Сашка привыкла вставать в такую рань и знала: утро приносит облегчение. Сейчас, собираясь, шнуруя ботинки, стаскивая с полки чемодан (потихоньку, чтобы не разбудить спящих попутчиков и все равно задевая чьи-то свисающие руки), она почти забыла о вчерашней тоске. Ветер дальних странствий, неожиданные открытия – этого ведь тоже у путешествия не отнимешь; она взрослый, самостоятельный человек, путешествующий без провожатых. Посмотрим, что за Торпа.
Она вытащила чемодан в тамбур. Проводница дремала на укрытой одеялом полке.
– Сколько стоим? – спросила Сашка.
– В Торпе? Минуту. У тебя много вещей?
Поезд пошел медленнее. Лязгнули вагоны. В темноте августовского утра Сашка ничего не видела – только проплыл в небе синеватый фонарь.
Поезд дернулся, лязгнул и остановился. Проводница, зевая, принялась ковырять ключом в скважине.
– Я не успеваю! – сказала Сашка в ужасе. – Пожалуйста, скорее!
Проводница вполголоса выругалась.
Поезд снова дернулся. Проводница наконец открыла дверь. Поезд медленно двинулся; забросив за спину сумку, волоча за собой чемодан, Сашка ссыпалась по железным ступенькам, приземлилась на низкий перрон и успела увидеть, как проводница, конвульсивно позевывая, закрывает дверь вагона.
Все.
Поезд набирал скорость. Сашка оттащила чемодан подальше от края платформы. Прогремел последний вагон, две огонька на его торце стали стремительно удаляться и быстро растаяли в темноте.
Зеленый огонь семафора сменился красным. Сашка стояла одна на пустой платформе…
Нет, не одна. Из полутьмы выбрела щуплая тень с большим чемоданом. Остановилась рядом.
Парень. Сашкин ровесник. Бледный, сонный, растрепанный.
– Привет, – сказал он, помолчав минуту. – Это Торпа?
– Привет, – сказала Сашка. – Говорят, что да.
– Я здесь в первый раз, – сказал парень.
– Я тоже.
Парень помолчал. Потом спросил неуверенно:
– В институт?
Сашка, в глубине души очень надеявшаяся на этот вопрос, энергично закивала головой:
– Ага. И ты тоже? Специальных технологий?
Парень улыбнулся с явным облегчением:
– А что, здесь разве есть другой?
– Не знаю, – призналась Сашка. – Ты вообще здесь видишь какой-то город?
Парень огляделся, приставив руки к глазам – «биноклем»:
– Офигительно огромный мегаполис. Вокзалище… А там, смотри, какой-то перспективный сарайчик!
Сашка рассмеялась.
Ситуация перевернулась моментально. Волоча за собой чемоданы и изощряясь в остроумии, новоиспеченные студенты прошли к «перспективному сарайчику» – он и оказался зданием вокзала. Сашка в порыве вдохновения назвала его «курятником после евроремонта». Ее новый знакомый оценил шутку заливистым хохотом.
На вокзале не было ни одного человека. Кассы заперты. Продолговатые мерцающие лампы освещали пустую буфетную стойку, деревянные кресла с кое-где выцарапанными непристойностями, автоматическую камеру хранения на шесть ячеек (все дверцы открыты). Пол, довольно чистый, был мощен черно-белой плиткой.
– Как после атомной войны, – сказала Сашка, оглядываясь.
Августовские мухи тучей снялись с плафона и наполнили маленький зал оптимистичным гудением.
– Эй! – крикнул парень. – Есть тут кто?
Жужжание мух было ему ответом.
– Мне здесь не нравится, – сказала Сашка.
Они снова вышли на платформу. Понемногу светало. Под единственным на перроне фонарем висела размытая дождями табличка: расписание автобусов «Вокзал-центр». Если расписание не врало, первый автобус должен был отправиться в неведомый «Центр» через час.
– Погуляем, – решительно сказал парень. – А повезет, так частника словим. У меня деньги есть.
Его звали Костя. То ли в присутствии Сашки он остро чувствовал себя мужчиной, то ли характер у него был особенно энергичный, но он постоянно пытался «рулить». Сашка не сопротивлялась: Костина деятельность (и даже самодеятельность) создавала у нее иллюзию защищенности.
Они засунули чемоданы в камеру хранения (ячейки работали без жетонов, на одном только коде). Нашли удобную скамейку на перроне и развернули запасы провизии. Сашкины бутерброды, так огорчившие ее вечером, сейчас улетели в одно мгновение: она поделилась с Костей, тот поделился с ней, нашлась бутылка минеральной воды, Костя открыл литровый термос, почти наполовину полный кофе. У Сашки задрожали ноздри; завтрак окончательно привел ее в хорошее расположение духа. Мимо станции прокатился товарняк, грохот улегся вдали. Установилась тишина, нарушаемая только голосами птиц.
– Через полчаса придет автобус, – уверенно сказал Костя. – Адрес этой конторы – улица Сакко и Ванцетти, двенадцать.
– Ты не знаешь, кто такие Сакко и Ванцетти?
Костя пожал плечами:
– Итальянцы, наверное…
Мимо станции, уже в другую сторону, прокатился еще один товарняк.
– Скажи, пожалуйста, – осторожно начала Сашка. – А с чего это тебе пришло в голову поступать на эти… специальные технологии? Кто тебе подал такую… идею?
Костя помрачнел. Покосился на нее с подозрением. Сложил в кулек смятые салфетки и промасленную бумагу, уронил в пустую железную урну рядом со скамейкой.
– Да я просто спрашиваю, – быстро добавила Сашка. – Если не хочешь отвечать – то извини…
– Меня заставили, – неохотно признался Костя.
– Тебя тоже?!
Минуту они смотрели друг на друга. Каждый ждал, что первым заговорит другой.
– Странно, – сказал наконец Костя. – Ты ведь девчонка. Тебе от армии косить не надо.
– При чем здесь армия?
– При том, – жестко сказал Костя. – Как по-твоему, мужчина должен служить в армии?
– Не знаю, – сказала Сашка. – Наверное, должен… – И тут же добавила на всякий случай: – А не хочет, так и не должен.
Костя вздохнул. Помотал головой.
– Мне родной отец такой ультиматум выставил… Я ведь на юрфак пролетел, как фанера над Парижем. Второй раз уже. Меня этой осенью должны были призвать. Так отец… – Костя замолчал. Покосился на Сашку, будто удивляясь, с чего это ему вздумалось посвящать попутчицу, с которой и часа не знаком, в такие интимные подробности.
– Значит, ты не хотел в этот институт?
Костя пожал плечами:
– Хотел, не хотел… Какая уже разница?
Они замолчали. На перроне по-прежнему было пустынно, не появлялся ни обходчик, ни уборщик, вообще никто. Из-за кустов поднималось красное августовское солнце. Пели птицы. На высоких травах, росших вдоль полотна, выпала роса, и каждая капля переливалась цветными огнями.
– А тебе ведь в армию не надо, – задумчиво сказал Костя.
Сашка промолчала. Ей очень не хотелось рассказывать историю своего знакомства с Фаритом Коженниковым. Она надеялась, что и у Кости случилось что-то в этом роде, а оказалось, все просто: провал экзаменов, осенний призыв на носу, суровый отец…
– Нам не пора? – спросила она немного нервно.
Костя посмотрел на часы:
– Ну, пошли… Там на остановке автобуса тоже скамейка есть…
Вопреки Сашкиным опасениям, железные дверцы ячеек открылись легко. Костя сгрузил на пол оба чемодана. Ко дну Сашкиного приклеился скомканный бумажный листок.
– Мусор какой-то, – пробормотал Костя и двумя пальцами отклеил бумажку.
Это была записка – крупные карандашные буквы можно было прочитать даже теперь, когда листок изрядно пожелтел и замызгался:
«Уезжай сейчас».
Подписи не было.
* * *
Через полчаса они сидели в маленьком автобусе, который Костя назвал «похоронным». Проклятая бумажка испортила обоим настроение, хотя каждый старался продемонстрировать другому полное к ней равнодушие.
Сашка знала, что не сможет уехать. Первое сентября – завтра, она должна быть на месте. Требование Фарита Коженникова она выполнит, а там – как придется.
Костя молчал. От его инициативности не осталось и следа. Автобус подъехал без пяти минут семь, за рулем был обыкновенный крепкий дядечка-водитель в поношенной джинсовой куртке поверх черной футболки. Сашка и Костя купили билеты и уселись на заднем сиденье. Водитель завел мотор, тут же, откуда ни возьмись, появилась старушка с корзиной, женщина с лопатой, завернутой в мешковину, и два молодых парня безо всякого багажа. Сашке показалось, что парни приметили их с Костей. Она снова почувствовала себя одинокой и беззащитной.
Сначала катили среди полей, где здесь и там виднелись человеческие фигурки. Потом въехали в Торпу. Это не был поселок, каким он представлялся Сашке: кирпичные пятиэтажки вперемешку с «частным сектором».
1 2 3 4 5 6 7 8
Сашка запнулась. Мама смотрела на нее, как мог бы смотреть муравей на охваченный пламенем муравейник.
– Саша, скажи, что ты пошутила.
Сашка вытащила из кармана рыжеватую бумажку, напечатанную типографским способом, когда-то покоробившуюся от дождей и слез, но тщательно проглаженную утюгом. Мама пробежала ее глазами. Посмотрела опять на Сашку.
– Послушай, тут дата – июнь… Откуда она у тебя?
– Получила по почте.
– Когда?
Сашка задержала дыхание. Врать маме вот так в лицо – нелегкий труд, без привычки не дается.
– Пару дней назад.
– Саша, ты врешь.
– Мама, это настоящий документ! Я поступила! В институт! И я буду там учиться! – у Сашки дрожал голос. – Так надо, понимаешь?
– Понимаю, – мама оперлась о край стола. – Я понимаю. Ты ревнуешь. Ты – взрослая девушка – ведешь себя, как… как избалованный, скверный ребенок. С тех пор как… Не можешь мне простить, да? Не можешь простить, и устраиваешь демонстрации?
– Нет! – Сашка захлебнулась. – Он тут ни при чем! Это просто… Ну… так получилось, что я поступила. Я поеду в Торпу, и…
– Никуда ты не поедешь, – в голосе мамы был февральский лед. – Ты будешь учиться в нормальных условиях, в нормальном ВУЗе. Мне очень жаль, что я воспитала эгоистку, но больше никакого экстрима я не допущу. Спасибо за приятный разговор.
И она снова отвернулась к зеркалу.
* * *
Спустя два дня холодных, скованных отношений мама пришла домой непривычно веселая, с розовыми «яблочками» на щеках. Оказалось, в университете открыт добор на вечернее отделение, и Сашку с ее баллами, может быть, примут.
– А работать будешь у нас на фирме, – говорила мама, споро расставляя тарелки, раскладывая жаркое. – Я договорилась. Днем работать, вечером пары. Потом можно будет перевестись на дневное. Наверняка можно. На втором курсе или на третьем…
Сашка молчала.
– Завтра с утра надо будет подойти на кафедру. Комната тридцать два. Ты слышишь?
– Я поеду в Торпу, – проговорила Сашка еле слышно. Над столом повисла мертвая тишина.
– Саша, – укоризненно сказал Валентин. – Ну зачем ты так?
Спасаясь, Сашка поднялась из-за стола. Оставив нетронутой свою порцию, ушла в комнату, залезла под одеяло и притворилось, что спит. Мама и Валентин говорили громко, сквозь стены и одеяла до Сашки доносились обрывки фраз.
– Успокойся, – говорил Валентин. – Да успокойся ты! Самостоятельность…
– Она несовершеннолетняя!
– Они взрослеют… им хочется… в конце концов, это же не край земли…
Голоса становились все тише – накал страстей спадал. Сашка закрыла глаза. Все складывается как нельзя лучше: маме и Валентину удобно будет остаться в квартире вдвоем. Сейчас они поговорят-поговорят, да и отпустят Сашку в неизвестную Торпу, где ее невесть что ждет…
Ее раздирало пополам. Если мама согласится легко – Сашка оскорбится навеки. Если мама встанет насмерть… а так оно, похоже, и случится…
Нет, не случится. Вот уже смеются на кухне. Договорились. Пьют чай. Решили: у девочки своя судьба, она самостоятельная, пусть отправляется хоть черту в зубы! Довольны. Вот мы какие прогрессивные. А что? Множество школьников вот так уезжают из дому через лето после выпуска. Навстречу взрослой жизни… В общагу…
Сашка стянула с лица одеяло. За окном, за плотно задвинутыми шторами, все еще было светло. Восемь часов. Полдевятого. Август. До начала занятий осталось три недели.
В дверь Сашкиной комнаты негромко стукнули.
– Это я, – сказал Валентин. – Давай поговорим?
* * *
Они нашли город Торпу в атласе автомобильных дорог. Прозрачный кружок на карте, как раз в том месте, где листок слегка потерся на сгибе.
– Город, – хмыкнул Валентин. – Скорее, поселок городского типа. Ну и что там может быть за институт?
Сашка предъявила ему рыжую бумажку. Он долго разглядывал ее, вертел в руках, хмурился.
– Ты что, подавала туда документы?
– Нет… То есть да.
– Но ведь твои документы лежали в университете!
– Туда можно копии… И потом, в универ же меня все равно не взяли.
– Институт Специальных Технологий, – снова прочитал Валентин. – Что это за технологии? Специальность твоя будущая как называется?
– Специальный технолог, – сказала Сашка.
Валентин нахмурился:
– Ты что, издеваешься?
– Нет, – Сашке было очень неловко. – Специальность там выбирают на третьем курсе. Или на четвертом. Я толком не знаю.
– Не знаешь, а готова ехать?
– Если мне не понравится, я вернусь, – сказала Сашка совсем тихо. – Честное слово. Если окажется, что это плохой институт – я приеду обратно. Только скажите маме, пусть она не волнуется. Мне надо туда поехать. Очень надо. Дело не в том, что… совсем не в этом. Мне просто надо.
Она повторяла одно и то же на разные лады, а Валентин сидел перед ней, встревоженный, непривычно растерянный, и впервые в жизни Сашке вдруг показалось, что он ей не чужой.
* * *
– Вставайте, девушка. Торпа через полчаса.
– А? – Сашка подскочила и стукнулась головой о багажную полку.
Вся ночь прошла в полудремоте, ей удалось заснуть совсем недавно. Вагон был старый, сильно потряхивало, где-то на столе звенела ложка в пустом стакане. Проплывали тени и огни, пронизывали насквозь плацкартное пространство, где истекали потом разгоряченные полуголые тела. Свисали с полок углы простыней. Кто-то храпел, кто-то возился с полиэтиленовым кульком, а Сашка лежала на спине, на верхней полке, и уговаривала себя: через неделю вернусь. Условие – быть к началу занятий. О том, чтобы дожить в этой Торпе до выпуска, разговора не было.
Валентин хотел ехать с ней. Настаивал. Сам купил два билета в железнодорожной кассе, себе и Сашке. Он собирался проверить аккредитацию ВУЗа, условия в общежитии, словом, узнать и разведать все, и Сашка в глубине души была ему благодарна. К тому же, темный человек, назвавшийся Фаритом Коженниковым, не требовал, чтобы Сашка заявилась в Торпу в одиночестве.
Накануне отъезда Валентину позвонили из Москвы – его сын от первого брака попал под машину, и, хоть легко отделался, присутствие Валентина с его знакомствами в мире медицины было необходимо. Валентин, позабыв о Сашкиных проблемах, метнулся в Москву. Сашке пришлось сдавать его билет перед отходом поезда, да еще убеждать маму, что она и так справится.
Мама провожала ее. Долго стояла у вагона, смотрела сквозь стекло, махала рукой, давала советы. Сашка мечтала, чтобы поезд поскорее тронулся. Но когда тепловоз в первый раз дернул – у нее душа провалилась в пятки, она готова была выпрыгнуть в окно, к маме в объятия.
Она в первый раз ехала в поезде одна. То и дело смотрела на багажную полку, где лежал ее чемодан. Нащупывала мешочек с монетами на дне сумки. Проверяла документы во внутреннем кармане – паспорт, аттестат, медицинская справка, справка о зачислении и еще какие-то бумаги, все это в плотном полиэтиленовом пакете. Ей было невыносимо одиноко, все время вспоминалось, как в таком же вагоне они ехали с мамой на море, за окном цвели маки, и было хорошо, спокойно, уютно…
Она плакала, скрывая слезы от попутчиков. И страшно укоряла себя за то, что тогда, в курортном поселке, поддалась на уговоры человека в черных очках. Один, самый первый раз, поддалась. Пусть был бы вечный кошмар, пусть она просыпалась бы и просыпалась на раскладушке в съемной квартирке, но была бы рядом мама. И море. Если жизнь человека состоит из половины летнего дня двадцать четвертого июля – это все равно хорошая жизнь. Во всяком случае, в ней нет ни золотых монет, ни Валентина, ни долгой дороги в Торпу.
Село за окнами солнце. Попутчики ужинали, похрустывая малосольными огурцами, обгладывая куриные ножки, очищая от скорлупы матово-белые вареные яйца. Сашка вытащила бутерброды, приготовленные мамой, и снова чуть не разревелась – в полиэтиленовом кульке был запрятан кусочек дома. Так ничего и не съев, спрятала ужин. Выпила стакан чая. И забралась на верхнюю полку…
– Девушка! Вы проснулись? Торпа, говорю!
– Да… Я сейчас.
Была граница между ночью и утром. Часа четыре, может, полпятого. За многие месяцы Сашка привыкла вставать в такую рань и знала: утро приносит облегчение. Сейчас, собираясь, шнуруя ботинки, стаскивая с полки чемодан (потихоньку, чтобы не разбудить спящих попутчиков и все равно задевая чьи-то свисающие руки), она почти забыла о вчерашней тоске. Ветер дальних странствий, неожиданные открытия – этого ведь тоже у путешествия не отнимешь; она взрослый, самостоятельный человек, путешествующий без провожатых. Посмотрим, что за Торпа.
Она вытащила чемодан в тамбур. Проводница дремала на укрытой одеялом полке.
– Сколько стоим? – спросила Сашка.
– В Торпе? Минуту. У тебя много вещей?
Поезд пошел медленнее. Лязгнули вагоны. В темноте августовского утра Сашка ничего не видела – только проплыл в небе синеватый фонарь.
Поезд дернулся, лязгнул и остановился. Проводница, зевая, принялась ковырять ключом в скважине.
– Я не успеваю! – сказала Сашка в ужасе. – Пожалуйста, скорее!
Проводница вполголоса выругалась.
Поезд снова дернулся. Проводница наконец открыла дверь. Поезд медленно двинулся; забросив за спину сумку, волоча за собой чемодан, Сашка ссыпалась по железным ступенькам, приземлилась на низкий перрон и успела увидеть, как проводница, конвульсивно позевывая, закрывает дверь вагона.
Все.
Поезд набирал скорость. Сашка оттащила чемодан подальше от края платформы. Прогремел последний вагон, две огонька на его торце стали стремительно удаляться и быстро растаяли в темноте.
Зеленый огонь семафора сменился красным. Сашка стояла одна на пустой платформе…
Нет, не одна. Из полутьмы выбрела щуплая тень с большим чемоданом. Остановилась рядом.
Парень. Сашкин ровесник. Бледный, сонный, растрепанный.
– Привет, – сказал он, помолчав минуту. – Это Торпа?
– Привет, – сказала Сашка. – Говорят, что да.
– Я здесь в первый раз, – сказал парень.
– Я тоже.
Парень помолчал. Потом спросил неуверенно:
– В институт?
Сашка, в глубине души очень надеявшаяся на этот вопрос, энергично закивала головой:
– Ага. И ты тоже? Специальных технологий?
Парень улыбнулся с явным облегчением:
– А что, здесь разве есть другой?
– Не знаю, – призналась Сашка. – Ты вообще здесь видишь какой-то город?
Парень огляделся, приставив руки к глазам – «биноклем»:
– Офигительно огромный мегаполис. Вокзалище… А там, смотри, какой-то перспективный сарайчик!
Сашка рассмеялась.
Ситуация перевернулась моментально. Волоча за собой чемоданы и изощряясь в остроумии, новоиспеченные студенты прошли к «перспективному сарайчику» – он и оказался зданием вокзала. Сашка в порыве вдохновения назвала его «курятником после евроремонта». Ее новый знакомый оценил шутку заливистым хохотом.
На вокзале не было ни одного человека. Кассы заперты. Продолговатые мерцающие лампы освещали пустую буфетную стойку, деревянные кресла с кое-где выцарапанными непристойностями, автоматическую камеру хранения на шесть ячеек (все дверцы открыты). Пол, довольно чистый, был мощен черно-белой плиткой.
– Как после атомной войны, – сказала Сашка, оглядываясь.
Августовские мухи тучей снялись с плафона и наполнили маленький зал оптимистичным гудением.
– Эй! – крикнул парень. – Есть тут кто?
Жужжание мух было ему ответом.
– Мне здесь не нравится, – сказала Сашка.
Они снова вышли на платформу. Понемногу светало. Под единственным на перроне фонарем висела размытая дождями табличка: расписание автобусов «Вокзал-центр». Если расписание не врало, первый автобус должен был отправиться в неведомый «Центр» через час.
– Погуляем, – решительно сказал парень. – А повезет, так частника словим. У меня деньги есть.
Его звали Костя. То ли в присутствии Сашки он остро чувствовал себя мужчиной, то ли характер у него был особенно энергичный, но он постоянно пытался «рулить». Сашка не сопротивлялась: Костина деятельность (и даже самодеятельность) создавала у нее иллюзию защищенности.
Они засунули чемоданы в камеру хранения (ячейки работали без жетонов, на одном только коде). Нашли удобную скамейку на перроне и развернули запасы провизии. Сашкины бутерброды, так огорчившие ее вечером, сейчас улетели в одно мгновение: она поделилась с Костей, тот поделился с ней, нашлась бутылка минеральной воды, Костя открыл литровый термос, почти наполовину полный кофе. У Сашки задрожали ноздри; завтрак окончательно привел ее в хорошее расположение духа. Мимо станции прокатился товарняк, грохот улегся вдали. Установилась тишина, нарушаемая только голосами птиц.
– Через полчаса придет автобус, – уверенно сказал Костя. – Адрес этой конторы – улица Сакко и Ванцетти, двенадцать.
– Ты не знаешь, кто такие Сакко и Ванцетти?
Костя пожал плечами:
– Итальянцы, наверное…
Мимо станции, уже в другую сторону, прокатился еще один товарняк.
– Скажи, пожалуйста, – осторожно начала Сашка. – А с чего это тебе пришло в голову поступать на эти… специальные технологии? Кто тебе подал такую… идею?
Костя помрачнел. Покосился на нее с подозрением. Сложил в кулек смятые салфетки и промасленную бумагу, уронил в пустую железную урну рядом со скамейкой.
– Да я просто спрашиваю, – быстро добавила Сашка. – Если не хочешь отвечать – то извини…
– Меня заставили, – неохотно признался Костя.
– Тебя тоже?!
Минуту они смотрели друг на друга. Каждый ждал, что первым заговорит другой.
– Странно, – сказал наконец Костя. – Ты ведь девчонка. Тебе от армии косить не надо.
– При чем здесь армия?
– При том, – жестко сказал Костя. – Как по-твоему, мужчина должен служить в армии?
– Не знаю, – сказала Сашка. – Наверное, должен… – И тут же добавила на всякий случай: – А не хочет, так и не должен.
Костя вздохнул. Помотал головой.
– Мне родной отец такой ультиматум выставил… Я ведь на юрфак пролетел, как фанера над Парижем. Второй раз уже. Меня этой осенью должны были призвать. Так отец… – Костя замолчал. Покосился на Сашку, будто удивляясь, с чего это ему вздумалось посвящать попутчицу, с которой и часа не знаком, в такие интимные подробности.
– Значит, ты не хотел в этот институт?
Костя пожал плечами:
– Хотел, не хотел… Какая уже разница?
Они замолчали. На перроне по-прежнему было пустынно, не появлялся ни обходчик, ни уборщик, вообще никто. Из-за кустов поднималось красное августовское солнце. Пели птицы. На высоких травах, росших вдоль полотна, выпала роса, и каждая капля переливалась цветными огнями.
– А тебе ведь в армию не надо, – задумчиво сказал Костя.
Сашка промолчала. Ей очень не хотелось рассказывать историю своего знакомства с Фаритом Коженниковым. Она надеялась, что и у Кости случилось что-то в этом роде, а оказалось, все просто: провал экзаменов, осенний призыв на носу, суровый отец…
– Нам не пора? – спросила она немного нервно.
Костя посмотрел на часы:
– Ну, пошли… Там на остановке автобуса тоже скамейка есть…
Вопреки Сашкиным опасениям, железные дверцы ячеек открылись легко. Костя сгрузил на пол оба чемодана. Ко дну Сашкиного приклеился скомканный бумажный листок.
– Мусор какой-то, – пробормотал Костя и двумя пальцами отклеил бумажку.
Это была записка – крупные карандашные буквы можно было прочитать даже теперь, когда листок изрядно пожелтел и замызгался:
«Уезжай сейчас».
Подписи не было.
* * *
Через полчаса они сидели в маленьком автобусе, который Костя назвал «похоронным». Проклятая бумажка испортила обоим настроение, хотя каждый старался продемонстрировать другому полное к ней равнодушие.
Сашка знала, что не сможет уехать. Первое сентября – завтра, она должна быть на месте. Требование Фарита Коженникова она выполнит, а там – как придется.
Костя молчал. От его инициативности не осталось и следа. Автобус подъехал без пяти минут семь, за рулем был обыкновенный крепкий дядечка-водитель в поношенной джинсовой куртке поверх черной футболки. Сашка и Костя купили билеты и уселись на заднем сиденье. Водитель завел мотор, тут же, откуда ни возьмись, появилась старушка с корзиной, женщина с лопатой, завернутой в мешковину, и два молодых парня безо всякого багажа. Сашке показалось, что парни приметили их с Костей. Она снова почувствовала себя одинокой и беззащитной.
Сначала катили среди полей, где здесь и там виднелись человеческие фигурки. Потом въехали в Торпу. Это не был поселок, каким он представлялся Сашке: кирпичные пятиэтажки вперемешку с «частным сектором».
1 2 3 4 5 6 7 8