Некоторое время она сидела неподвижно, как статуя, а затем, когда его дыхание стало ровным и она решила, что он заснул, осторожно встала со стула, чувствуя боль во всем теле и страшную усталость, прокралась к открытому окну и выглянула в лунную ночь. Музыка давно перестала играть, весь двор и веранда были усеяны лежащими вплотную друг к другу людьми. А чуть дальше, возле дерева, отчетливо вырисовываясь на фоне освещенного луной неба, стоял тот самый человек, попыхивая своей неизменной сигарой, светящийся кончик которой то разгорался, то меркнул в ночной темноте. Человек смотрел в ее сторону. Не на шутку встревожившись, она как можно тише закрыла окно, подошла к стулу и снова села. В комнате было душно, и тишину нарушало лишь мерное дыхание Маккриди. Он спал крепким, безмятежным сном ребенка, и это потихоньку начинало ее раздражать. Этому бесчувственному невеже никакого дела нет до ее мучений… И вдруг Верена услышала шаги, замершие у самого окна. Она оцепенела от ужаса, сердце оборвалось, и все то время, пока незнакомец — тот, что несколько минут назад стоял возле дерева, — заглядывал через окно в комнату, она сидела затаив дыхание и боялась пошевелиться. Наконец, бросив сигару на пол веранды, он отошел от окна и двинулся дальше.
— Мистер Маккриди! — прошептала она.
Никакой реакции.
— Мэтью! — позвала она немного громче.
Дыхание его было таким же ровным. Он слишком крепко спал, чтобы ее услышать.
— Мэтью! — сделала она еще одну попытку.
Вместо того, чтобы проснуться, он перевернулся на другой бок, пробормотал что-то невнятное и продолжал так же ровно, мерно дышать. И это он называл чутким сном!
Изнемогая от жары и усталости, чувствуя себя несчастной и испуганной, она потихоньку встала со стула и на цыпочках приблизилась к кровати. Тонкий луч лунного света, проникавший в комнату из-под крыши веранды, узкой полосой лежал на лице Маккриди. С закрытыми глазами и смягченными сном чертами лица он уже не выглядел таким опасным. Если она приляжет с другой стороны кровати, он этого даже не заметит.
Со столбика кровати над головой Маккриди свисала кобура с выглядывавшим из нее армейским «кольтом»; его металлическая поверхность и отполированная деревянная рукоятка холодно поблескивали в лунном свете. Поколебавшись несколько секунд, Верена осторожно вынула из кобуры револьвер и, затаив дыхание, бесшумно обогнула кровать и сунула его под подушку.
— Как же, дождешься от тебя помощи, — проговорила она шепотом. — Тебя и табун диких лошадей не разбудит.
Видя, что Маккриди даже не шевельнулся, Верена опасливо опустилась на край кровати, и та, как ей показалось, тяжело вздохнула. Она наклонилась и, развязав шнурки, высвободила из туфель ноги, затем бросила еще один опасливый взгляд на спящего, опустила голову на подушку и, подобрав с пола ноги, положила их на перину. Ржавые пружины, не выдержав добавочной нагрузки, подались, дерево с оглушительным треском, похожим на ружейный выстрел, лопнуло, и кровать, зашатавшись, стала разваливаться. Верена с Мэтью Маккриди, скатившись к середине матраца, тяжело грохнулись на пол, отчего в воздух поднялось облако удушающей пыли; треснувшие доски от бывшей кровати разметало по всей комнате.
— Что за черт!.. — выругался Маккриди, разбуженный столь неожиданным и бесцеремонным образом.
Вне себя от охватившего ее ужаса, Верена лихорадочно пыталась подняться на ноги, однако перина, в которой они запутались вместе с Маккриди, не давала ей этого сделать. Ему удалось несколько поменять положение тела, но при этом он невольно подмял под себя Верену, и она, в отчаянных попытках высвободиться из-под него, начала извиваться и царапаться, как дикая кошка.
— Сейчас же отпустите меня! — неистово кричала она, забыв о всякой осторожности.
В этот момент она почувствовала под собой холодное прикосновение металла и, просунув за спину руку, обхватила пальцами дуло «кольта». Выдернув из-под себя оружие, она замахнулась им, собираясь ударить Маккриди по голове, но ее остановил громкий стук в дверь и крики. Кто-то всем своим весом налег на дверь и высадил ее из рамы. В комнату ввалилось пятеро или шестеро человек, за ними по пятам следовала миссис Гуд.
— Матушки мои! — воскликнула она с изумлением. — Что здесь происходит?
— Дело тут ясное, как божий день, — пробасил верзила с поезда и, стащив Маккриди с Верены и поставив его в вертикальное положение, потряс перед самым его лицом громадным кулаком. — Будь я трижды проклят, но вы, сэр, ведете себя как животное! Слыханное ли дело приставать к своей собственной жене, да еще когда она в интересном положении?!
И, недолго думая, ковбой двинул своим кулачищем в глаз Маккриди.
— Сейчас же прекратите! — воскликнула Верена и, с усилием поднявшись на ноги, попыталась ухватиться за огромную лапу верзилы. — Вы все не так поняли! Он тут ни при чем!
Тот стряхнул ее с руки, словно какую-нибудь назойливую букашку, и ударил Маккриди еще раз.
— Я не буду его сильно калечить, — заверил ее ковбой хриплым голосом. — Проучу малость, и все.
Мгновенно проснувшийся Маккриди нанес возвышавшемуся над ним детине резкий удар головой в живот. Тот охнул от неожиданности, пошатнулся и, стараясь сохранить равновесие, отступил назад, опрокинув тумбочку и разбив керосиновую лампу — слава богу, она не горела. Его полупьяные спутники тотчас же ринулись в бой. Завязалась отчаянная потасовка. В полутемной комнате катались по полу сцепившиеся тела, все без разбору тузили друг друга и чертыхались. Бедная миссис Гуд, слыша, как кругом с треском рушатся остатки ее мебели, бросилась к двери и, став на пороге, принялась громко звать на помощь мужа.
Чувствуя себя крайне униженной и понимая, что проскользнуть мимо жены шерифа ей все равно не удастся, Верена беспомощно опустилась на пол и, охватив голову руками, застыла в позе отчаяния. Как она утром сможет смотреть в глаза людям, с ужасом подумала она, и прежде всего в глаза Мэтью Маккриди?
— Сильно болит? — спросила она, нарушив молчание, казавшееся бесконечным.
Вместо ответа он сдвинул со лба шляпу и бросил на Верену свирепый взгляд через узкую щелочку, в которую превратился его опухший левый глаз.
Она вздохнула и повернула голову к окну. Где-то с двадцать минут назад они отъехали от Орлиного Озера. Число пассажиров заметно убавилось, а те, что остались, в большинстве своем отсыпались после обильных возлияний в доме шерифа. Несколько человек в передней части вагона во весь голос горланили песни, делая беседу почти невозможной.
Впрочем, это не имело большого значения. Все равно Мэтью Маккриди сидел с каменным лицом и молчал. Поведя уставшими плечами, опиравшимися на жесткую спинку сиденья, она перевела взгляд на свои руки. Кольцо на пальце, выдаваемое ею за обручальное, казалось ей после всего случившегося не более чем нелепостью, и все же, пока они не доберутся до Колумбуса, она вряд ли отважится его снять.
Она украдкой бросила на Маккриди еще один взгляд, и ее уже в который раз охватило острое чувство вины за то, что из-за нее его избили. Глаз у него побагровел и затек до такой степени, что было страшно смотреть, а на нижней челюсти, в том месте, куда нанесли сильный удар, красовался почти черный синяк. Маккриди то ли было трудно говорить, то ли он не мог простить ей случившегося, но он явно не был расположен к беседе.
В конце концов она не выдержала и снова к нему обратилась, стараясь говорить потише:
— Еще раз хочу вам сказать, насколько я сожалею, что так получилось. Но в этом не только моя вина. Ведь это вы предложили отдать мне половину кровати, разве не так? И вы точно так же, как я, не ожидали, что она распадется, ведь правда?
По-прежнему никакого ответа.
— Ну скажите хоть что-нибудь!
— Ладно, скажу, — откликнулся он, чувствуя, как больно ему двигать челюстью. — Может быть, я, на ваш взгляд, и опасный человек, но вы — просто сущее бедствие.
— Если бы вы не стали сопротивляться…
Бровь над опухшим глазом привычно приподнялась, заставив его поморщиться от боли.
— Я имею в виду, — продолжала она, — что, если бы вы не пытались драться сразу со всеми, я, быть может, смогла бы им объяснить…
Еще не закончив фразы, она почувствовала, как ее лицо заливает краска стыда за то, каким образом все они истолковали случившееся, и никакие объяснения тут бы не помогли.
Сначала была эта ужасная драка. Затем, когда шериф положил ей конец и дравшихся с Маккриди удальцов выставили во двор, чтобы остудить их пыл, дело приняло еще худший оборот. В комнату прислали двух юных нефов и молоденькую прислугу, чтобы скрепить досками разбитую раму, и, пока они вбивали гвозди, все трое не переставая выразительно закатывали глаза и хихикали. Доживи она хоть до ста лет, ей все равно не забыть, с каким дерзким видом стояла подбоченясь эта девчонка и нахально выговаривала им с Маккриди:
— И не стыдно вам заниматься этим, когда рядом столько народу и слыхать малейший шорох?
А затем снова появилась миссис Гуд, чтобы обозреть причиненный комнате ущерб. Она молча протянула Верене чайник воды и баночку с мазью и вышла, но не могло быть сомнений, что она осталась не в восторге от увиденного. Чтобы хоть как-то умиротворить ее, Маккриди дал ей за разбитую мебель сорок долларов.
Но труднее всего было вынести утренний завтрак. К тому времени все, кто не присутствовал на месте события, уже знали о случившемся. До Верены то и дело доносились произносимые шепотом замечания и суждения, самым безобидным из которых было: «Видать, молодожены». И на протяжении всего завтрака она ловила на себе взгляды украдкой и слышала сдавленные смешки. Маккриди и тогда помалкивал, но она прекрасно понимала, что все эти ехидные высказывания не проходят мимо его ушей.
Ей сейчас вовсе не помешало бы встать и прогуляться по вагону, чтобы размять ноги, но она стыдилась лишний раз показываться на глаза людям. Она даже не выпила утром кофе, боясь, что в таком случае ей бы пришлось воспользоваться туалетом, прежде чем они доедут до Колумбуса. Ей очень хотелось надеяться, что, после того как она сойдет там с поезда, ее уже больше никогда не увидит никто из попутчиков. Хотя, конечно, было одно исключение: без Маккриди она осталась бы совершенно беспомощной и одинокой.
— Вам, наверное, нехорошо? — еще раз попыталась она завязать разговор.
— Ничего, со мной все будет в порядке, — ответил он, чуть подавшись вперед, чтобы расправить онемевшие ноги. — Знаете, будь у меня голова на плечах, я купил бы себе в Галвестоне лошадь и предоставил бы вам самой разбираться со всей этой публикой — вот как мне нужно было поступить.
— А я вас и не просила со мной ехать.
— «Как безумен род людской!» — иронически пробормотал он.
— Шекспир, Сон в летнюю ночь, — поспешила вставить она, улыбаясь.
— Не самая моя любимая пьеса, — продолжал Маккриди, — но мысль очень верная. Я и впрямь был безумцем, когда, впервые увидев вас, решил, что смогу в вашем обществе приятно скоротать время.
Он криво усмехнулся и добавил:
— Если бы вы отнеслись к такой перспективе так же, как я, то, несмотря ни на что, наше совместное путешествие было бы действительно приятным.
— Не очень-то привлекательная перспектива — по крайней мере, на мой взгляд.
— Знаете, когда мужчина видит хорошенькую женщину, меньше всего на свете он задумывается о том, какой у нее характер — если, конечно, таковой не отсутствует у нее полностью. Нет, — решительно произнес он, снова садясь прямо, — мне следовало с самого начала выйти из игры.
— Ну и что вы собираетесь делать теперь? — спросила она напрямик, хотя и после некоторых колебаний.
— В Колумбусе, что ли? Собираюсь сойти с этого треклятого поезда.
— Я имею в виду — после того?
— Первым делом хочу добраться до ванной с настоящей горячей водой и, вооружившись куском добротного мыла, смыть с себя пот и грязь. Ну а потом буду искать место, где можно будет перекинуться в покер и промочить горло теннессийской самогонкой.
— Самогонкой?
— Ну да, это такое виски, и, кстати, неплохое — из тех, которые и пить приятно, и в голову здорово ударяют. — Он осторожно дотронулся до поврежденной челюсти и добавил: — Я сейчас с удовольствием осушил бы бутылочку.
— Но вы бы сделались совсем пьяным.
— Я это и имею в виду.
— А потом бы расплачивались за это.
— Все мы, Рена, так или иначе расплачиваемся за что-то, — медленно проговорил он, затем откинулся на спинку сиденья и сдвинул шляпу на лоб, — даже вы.
— Вы по-прежнему намерены ехать в Остин? — перевела она разговор на другую тему.
— В общем, да, — солгал он. — Должны же в столице штата быть такие места, где играют по-крупному. А что?
— Да ничего; если это все, чего вы хотите от жизни, что ж, тогда в добрый час!
Она пристально взглянула ему в лицо, вернее в ту его часть, которая выглядывала из-под шляпы, и неожиданно призналась:
— Знаете, вы меня вчера удивили.
— Вот как — чем же это?
— Понимаете, судя по тому, как изысканно вы одеты, вы мне сначала представлялись кем-то вроде…
— Альфонса? — закончил он вместо нее и, снова сдвинув шляпу назад, открыл глаза. — Говорите прямо, не стесняйтесь. До сих пор вы не очень-то со мной церемонились.
— Нет, я не это имела в виду — точнее, не совсем это. Достаточно было увидеть, как вы обращаетесь со своим револьвером, чтобы понять — вы не тот, каким кажетесь сначала. Я скорее хотела сказать: мне трудно было представить, что вы так умеете драться. Вы мне казались таким опрятным, таким… — она остановилась в поисках нужного слова, — таким привередливым по отношению к своей внешности…
— А я такой и есть, — с некоторым вызовом заявил он. — Не выношу пота и грязи. А что касается умения драться, то, когда растешь младшим в семье и у тебя несколько старших братьев, умению постоять за себя учишься с раннего детства.
— Мне всегда хотелось иметь брата, — грустно сказала она.
— Иногда у нас с ними бывали настоящие потасовки. Всякий раз, как мы начинали ссориться, отец выставлял нас за дверь, и мы сами выясняли отношения между собой. Поскольку я был самым маленьким, мне приходилось и кусаться, и бодаться, и лягаться — словом, сражаться изо всех своих силенок, иначе они бы все у меня забирали.
— Какой ужас! — пробормотала она.
— Как знать, может, это было и к лучшему. Потом мы все же научились находить общий язык. Черт возьми, еще и как научились! К тому времени, когда мне исполнилось десять, а может, чуть попозже, мы уже были одной командой, готовой противостоять всему остальному миру. В школе нас просто боялись трогать.
— Что ж, должна вам сказать (если это хоть как-то может вас утешить), что вчера им от вас досталось гораздо больше, чем вам от них. Я видела это собственными глазами, и если мне в вашем случае достаточно было ограничиться примочками в ушибленных местах, то жене шерифа пришлось накладывать швы на раны некоторым из ваших противников.
Все-таки трудно ее понять. Еще вчера она мечтала поскорее избавиться от него, а сегодня, когда ее желание вот-вот должно сбыться, изо всех сил старается вовлечь его в разговор, как бы давая понять, что не хочет с ним расставаться. Будь у него подходящее настроение, он, возможно, и стал бы разбираться в ее мотивах, но он был не в том настроении, да и не в том состоянии. За короткое время знакомства с ней он имел одни только неприятности и был ими сыт по горло.
— А вам никогда не надоедает играть в карты? — неожиданно спросила она. — Неужели у вас не возникает желания заняться чем-то более стоящим?
— Надо ли это понимать как просьбу остаться с вами?
— Я могу обойтись и без посторонней помощи, — покачала она головой. — С тех пор как умерла мама, я привыкла сама решать свои проблемы.
— Вот увидите, все будет хорошо, — сказал он, сам не веря в то, что сказал.
— И, кроме того, вам, наверное, действительно нужно ехать в Остин, — добавила она.
Это был не вопрос, на который он уже ответил, а просто констатация факта. Готовность смириться с судьбой, прозвучавшая в ее словах, не могла не тронуть его не совсем еще уснувшей совести. Он попытался улыбнуться, однако это вызвало такую боль, что он ограничился кивком головы:
— Да, нужно.
Опустив вниз глаза, он увидел, как она нервно вертит кольцо на пальце.
— Знаете, а почему бы вам не возвратиться в Галвестон и не написать этому вашему адвокату, что вы передумали ехать?
Слегка поменяв позу, чтобы высвободить ноющее ребро, он сунул руку в карман пиджака и вынул толстую пачку свернутых вдвое банкнот.
— Вы сами сказали, что ферма вашего отца почти ничего не стоит, — сказал он, отсчитывая двести пятьдесят долларов. — Вот, держите — поезжайте домой и забудьте обо всем.
От изумления Верена даже лишилась дара речи, а затем недоверчиво спросила:
— Неужели вы предлагаете мне деньги за мою ферму, мистер Маккриди? Вы хотите купить ее?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37