Пилигрим страдания так ни разу и не повернул головы.
Поэт вздохнул и, опустив голову и уронив руки, присоединился к группе ожидавших его слева от дороги, рядом с начатыми раскопками…
В тот же вечер он писал к г-же Рекамье:
«Не могу не поделиться с Вами своей печалью.
Однако не стану Вам рассказывать о причине моей тоски, а лучше поведаю о том, что занимает сейчас все мои мысли; я имею в виду раскопки. Торре-Вергата – собственность монахов, расположенная на расстоянии около лье от могилы Нерона, по левую руку, если ехать из Рима, в самом красивом и безлюдном месте. Там нескончаемые руины прямо на поверхности земли, поросшие травой и чертополохом. Я приступил к раскопкам во вторник третьего дня, как только закончил письмо к Вам. Меня сопровождал Висконти (он руководит раскопками). Погода стояла чудеснейшая, какую только можно вообразить. Двенадцать человек с лопатами и заступами в полном безмолвии откапывали надгробия и то, что осталось от домов и дворцов; это было зрелище, достойное Вас. Я молился лишь об одном: чтобы Вы были рядом. Я охотно согласился бы жить с Вами в палатке среди этих развалин.
Я и сам приложил руку к этой работе. Раскопки обещают принести интересные результаты. Надеюсь найти нечто такое, что возместит мне убытки в этой лотерее смерти. В первый же день я нашел кусок греческого мрамора, довольно большой для бюста Пуссена. Вчера мы обнаружили скелет готского солдата и руку от женской статуи. Это было все равно что встретиться с разрушителем и результатом его деяний. Нынче утром мы надеемся откопать всю статую. Если то, что осталось от архитектуры, которую я откапываю, будет того стоить, я не стану разбирать постройку на кирпичи и продавать, как это обыкновенно делается; я оставлю ее целиком и назову своим именем; это архитектура времен Домициана, о чем свидетельствует найденная нами надпись. Это прекрасный образец древнеримского искусства.
Эти раскопки станут целью моих каждодневных прогулок; я буду просиживать среди этих развалин, а потом уеду со своими двенадцатью полуобнаженными крестьянами-землекопами, и все снова погрузится в забвение и молчание… Только представьте, какие страсти разгорались когда-то в этих всеми позабытых местах! Существовали хозяева и рабы, счастливцы и несчастные, всеми обожаемые красавицы и метившие в министры честолюбцы; теперь здесь живут лишь птицы да бываю я, но весьма непродолжительное время. А скоро и мы разлетимся. Скажите откровенно: верите ли Вы в то, что мое увлечение стоит труда состоять членом совета ничтожного короля галлов – мне, армориканскому варвару, путешественнику среди дикарей неведомого мира римлян и послу при одном из священников, каких бросали на съедение львам? Когда я позвал Леонида в Лакедемонию, он мне не ответил. Моя поступь в Торре-Вергата не пробудила никого; и когда я в свой черед сойду в могилу, я даже не буду слышать Вашего голоса. Значит, я должен поторопиться к Вам и положить конец всем этим химерам человеческой жизни. В ней только и есть хорошего и истинного, что уединение да Ваша привязанность.
Ф. де Шатобриан».
Это письмо ушло в тот же вечер с шестичасовой почтой и около одиннадцати часов ночи оставило позади, между Баккано и Непи, путника, сидевшего на придорожном камне.
Это был брат Доминик, присевший отдохнуть в первый раз на пути из Рима в Париж.

XII.
Письмо шантажиста

Пока аббат Доминик возвращается в Париж и сердце его разрывается при мысли о его безрезультатном паломничестве, мы с позволения наших читателей проводим их на улицу Макон к Сальватору. Там они узнают о том, какое страшное несчастье привело Регину в семь часов утра к Петру су.
Сальватор, отсутствовавший несколько дней, только что возвратился домой. Фрагола нежно его обнимала, а Роланд весело прыгал вокруг, как вдруг раздались три удара в дверь.
Сальватор понял, что пришел кто-то из его друзей. Он распахнул дверь: на пороге стоял Петрус. Сальватор оторопел при виде его перекошенного лица, однако взял себя в руки и поздоровался с гостем.
– Друг мой! – молвил он. – Случилось что-то ужасное, не так ли?
– Произошло непоправимое несчастье, – едва ворочая языком, подтвердил Петрус.
– Я знаю только одно непоправимое несчастье, – строго заметил Сальватор, – это потеря чести, а мне нет нужды уверять вас в том, что я столько же верю в вашу честь, сколько и в свою.
– Спасибо! – горячо поблагодарил Петрус, пожав другу руки.
– Теперь поговорим как мужчины. Что случилось, Петрус? – спросил Сальватор.
– Прочтите! – предложил тот, протягивая другу смятое и залитое слезами письмо.
Сальватор взял его в руки и развернул, не сводя с Петруса глаз. Потом перевел взгляд – с молодого человека на письмо и прочел:
«Княжне Регине де Ламот-Гудан, графине Рапт Сударыня!
Один из преданнейших и почтительнейших слуг благородного и древнего рода Ламот-Гуданов нашел – благодаря случаю, в котором усматривается рука Провидения, – возможность оказать Вам анонимно самую значительную услугу, какую только человеческое существо в силах оказать себе подобному.
Уверен, Вы разделите мое мнение, мадам, когда узнаете, что речь идет не только о спокойствии и счастье всей Вашей жизни, но о чести его сиятельства Рапта, а также, возможно, о еще более дорогом для Вас – жизни Вашего отца, прославленного господина маршала.
Позвольте умолчать о том, как мне удалось открыть грозящее Вам несчастье, в надежде на то, что мне навсегда удастся отвести его от Вас. По-настоящему верные слуги всегда скромны; простите, что повторяюсь, но, как я уже имел честь сообщить, я считаю себя одним из преданнейших слуг семейства ЛамотГуданов.
Вот, сударыня, дело во всей его пугающей простоте.
Один негодяй, ничтожество, проходимец, достойный самого сурового наказания, нашел случайно, как он говорит, у господина Петруса одиннадцать писем, подписанных именем «Регина, графиня Бринъолъская». Ваш род, конечно, не может сравниться знатностью с семейством этих достойных торговцев сливами. Но этот негодяй говорит, что если Вы можете отрицать имя, то уме почерк, несомненно, Ваш. Не знаю, благодаря какому роковому случаю эти письма попали ему в руки, но я могу сообщить, какую чрезмерно высокую цену он намерен за них получить…»
Сальватор взглянул на Петруса, словно спрашивая, что в этом письме правда.
– Читайте, читайте, – попросил Петрус. – Это еще не все.
Сальватор продолжал:
«Он просит не меньше полумиллиона франков – немыслимую сумму, которая нанесет едва заметный урон такому состоянию, как Ваше, тогда как этого проходимца она обеспечит на всю жизнь…».
Увидев цифру, Сальватор так грозно сдвинул брови, что Петрус глухо вскрикнул, закрыв лицо руками:
– Ужасно, не так ли?
– Да уж! – печально покачал головой Сальватор.
Но, не теряя хладнокровия, которое не под силу было, казалось, поколебать даже концу мира, Сальватор продолжал:
«Этот негодяй говорит, объясняя высокую цену, назначенную за эти дорогие письма, что каждое послание, состоящее в среднем из пятидесяти строк, может, оцениваться, учитывая красоту и высокое положение написавшего их лица, не меньше чем по пятьдесят тысяч франков Таким образом, каждая строка обойдется Вам в тысячу франков, а все одиннадцать писем – в пятьсот пятьдесят тысяч.
Но не пугайтесь этой цифры, мадам Вы сейчас увидите, что мой друг (неужели я сказал «друг»? – мне бы следовало сказать «негодяй») снизил свои притязания до суммы в полмиллиона франков.
Однако, несмотря на мои замечания, просьбы, мольбы, даже угрозы, он не только не снизил больше сумму, но продолжал упорствовать в своем мерзком предприятии и заявил, что, принимая во внимание всякого рода чувства, выраженные в этих посланиях, оглашение которых способно нанести ущерб чести его сиятельства Рапта и драгоценным дням господина маршала де Ламот-Гудана, полмиллиона франков будут сущей безделицей.
Я попытался указать ему на опасности, которым он подвергается, затевая подобную игру Я сказал, что Вы можете послать в засаду полицейских, которые арестуют его в тот момент, когда он явится за деньгами, представляющимися ему столь необходимыми, что он даже не желает обсуждать эту сумму Я сказал ему, что любая другая женщина – не Вы, разумеется! – пошла бы еще дальше, считая себя оскорбленной в лучших чувствах, и приказала бы его убить. Я полагал, что это серьезный довод, однако этот дурак только рассмеялся в ответ, заявив, что так или иначе процесс неизбежен, письма непременно всплывут на этом процессе, их будет приводить королевский прокурор, затем опубликуют все газеты, а это нанесет удар не только по Вашей репутации, но также затронет честь графа Рапта и сократит жизнь господина маршала Мне пришлось согласиться с этим неоспоримым доводом.
Ах, мадам, как много еще негодяев можно встретить в наше страшное время!
После тщетных попыток отвести от Вас неотвратимый удар с болью вынужден Вам сообщить, что у Вас есть единственное средство обеспечить спокойствие Вашей семьи – пойти навстречу этому недостойному подлецу.
Вот предложения, которые он имеет честь Вам представить, а я имею честь передать от его имени, надеясь и от души желая, сударыня, что, выйдя из уст верного и добродетельного дворянина, слова этого отпетого негодяя будут восприняты с меньшей горечью.
Итак, он требует полмиллиона франков, а чтобы доказать Вам свою преданность и бескорыстие (человеческое сердце – запутанный лабиринт, с которым может сравниться разве что несдержанность в речах), он предлагает передать Вам для начала первое письмо безо всяких условий, на тот случай, если Вы в ослеплении еще сохраняете некоторое сомнение, и поручает мне присоединить его к настоящему посланию.
Вот как получилось, что он простирает свои притязания лишь на полмиллиона франков, хотя мог бы претендовать на пятьсот пятьдесят тысяч.
Он полагает, что представил Вам явное доказательство своей доброй воли и Вы не станете и в дальнейшем сомневаться в его искренности.
Если Вы принимаете такие условия, в чем негодяй совершенно уверен, в знак согласия он просит Вас зажечь свечу в последнем окне Вашего флигеля.
Он будет стоять под этим окном ровно в полночь.
Кроме того, он умоляет Вас на следующий день ждать в то же время за решеткой Вашего особняка со стороны бульвара Инвалидов.
Человек, вид которого не должен Вас напугать (хотя сердце его переполнено черным коварством, его лицо обманчиво-кротко и невинно), подойдет с другой стороны решетки и издали покажет Вам пачку писем.
Вы, мадам, так же издали, покажете ему первую пачку пятидесяти тысяч в банковских билетах достоинством по тысяче или по пять тысяч франков. Это будет свидетельствовать о том, что Вы все правильно поняли. Тогда он сделает три шага в Вашу сторону, а Вы – в его сторону. Вы с ним в одно время протянете руку Вы подадите ему деньги за первое письмо, он Вам – послание.
То же самое будет проделано со вторым письмом, третьим, вплоть до десятого.
Он полагает, мадам, что тяжелые дни, которые он переживает вместе со всей Францией, объясняемые дороговизной продуктов, непомерным ростом квартирной платы, душераздирающими криками многочисленного голодного семейства, вполне благовидный, если не достаточный предлог для того, чтобы если и не оправдать, то смягчить смелость его просьбы.
Что касается того, кто согласился выступить совершенно бескорыстным посредником между этим презренным человеком и Вами, он смиренно простирается к Вашим стопам и в третий раз умоляет Вас, мадам, считать его своим преданнейшим и почтительнейшим слугою.
Граф Эрколано»
– Да уж? вот негодяй! – как всегда сдержанно, проговорил Сальватор.
– Да, отвратительный проходимец! – сжав кулаки, процедил сквозь зубы Петрус.
– И что вы намерены предпринять? – пристально глядя на Петруса, спросил Сальватор.
– Не знаю! – в отчаянии воскликнул Петрус. – Я думал, что сойду с ума. К счастью, я вспомнил о вас, что вполне естественно, и поспешил к вам за советом и помощью.
– Значит, вы ничего не придумали?
– Признаться, пока я вижу только один выход.
– Какой же?
– Пустить себе пулю в лоб.
– Это не выход, это преступление, – холодно произнес Сальватор, – а преступление никого еще не излечивало от горя.
– Простите меня, – попросил молодой человек, – но вы должны понять: я просто потерял голову.
– А ведь сейчас голова вам нужна как никогда!
– Ах, друг мой! Дорогой мой Сальватор! – бросаясь ему на шею, вскричал молодой человек. – Спасите меня!
Фрагола наблюдала за ними, скрестив руки на груди и склонив голову набок; она олицетворяла собой Сострадание.
– Постараюсь! – пообещал Сальватор. – Но для этого мне необходимо знать все обстоятельства дела до мельчайших подробностей. Как вы понимаете, я спрашиваю об этом не из любопытства.
– Храни меня Бог, у меня нет от вас тайн! Разве у Регины есть секреты от Фраголы?
И Петрус протянул руку девушке.
– В таком случае, – сказала Фрагола, – почему она не пришла ко мне сама?
– Чем бы вы могли помочь ей в сложившемся положении?
– Поплакать вместе с ней, – просто отвечала Фрагола.
– Вы ангел! – прошептал Петрус.
– Времени терять нельзя! – остановил их Сальватор. – Каким образом письмо, адресованное графине Рапт, оказалось у вас в руках? Как письма графини Рапт попали к бандиту? И кого вы подозреваете в краже?
– Я постараюсь отвечать в том же порядке, как вы задали свои вопросы, дорогой Сальватор. Но не сердитесь, если я отклонюсь от намеченного вами пути: я сейчас не способен владеть собой так же, как вы.
– Говорите, друг мой, говорите! – ободряюще и ласково промолвил Сальватор.
– Говорите и доверьтесь Всевышнему! – прибавила Фрагола, двинувшись было в сторону двери.
– Останьтесь! – попросил Петрус. – Ведь вы подружились с Региной еще раньше, чем мы с Сальватором.
Фрагола поклонилась в знак согласия.
– Нынче утром, полчаса назад, – собравшись с духом, начал рассказывать Петрус, – ко мне пришла Регина, и я едва ее узнал, так она изменилась в лице.
«Мои письма у вас?» – спросила она.
Я был далек от того, что произошло, и в свою очередь спросил:
«Какие письма?»
«Письма, которые я написала вам, мой друг, – отвечала она. – Одиннадцать писем!»
«Они здесь».
«Где – здесь?»
«В этом сундуке, заперты в ларце».
«Отоприте его, посмотрите сами и покажите их мне».
Ключ висел у меня на шее, я никогда с ним не расстаюсь.
Ларец по-прежнему находился в сундуке, и я решил, что могу ответить утвердительно.
«Покажите мне письма, скорее, скорее!» – приказала она.
Я подошел к сундуку, откинул крышку, ларец стоял на месте.
«Взгляните!» – пригласил я.
«Ларец я вижу, а где письма?»
«Внутри!»
«Покажите их мне, Петрус!»
Я отпер ларец, ни о чем не подозревая и улыбаясь.
Ларец был пуст!
Я закричал от отчаяния, Регина издала жалобный стон.
«Значит, это правда!» – обронила она.
Я был раздавлен и не смел поднять голову. Я упал перед ней на колени. Только тогда она мне подала уже известное вам письмо. Я его прочел… Друг мой, я тогда ясно понял, как легко стать убийцей.
– Вы кого-нибудь подозреваете? Вы уверены в своем лакее? – спросил Сальватор.
– Мой лакей дурак, но на подлость он неспособен.
– Но ведь не может быть, чтобы вы кого-нибудь не подозревали!
– У меня есть подозрение, но уверенности никакой!
– В расследовании так обычно и действуют: продвигаются от известного к неизвестному. Кого вы подозреваете?
– Человека, которого вы видели бы, если бы не перестали с некоторых пор у меня бывать.
Вместо того чтобы извиниться за долгое отсутствие, Сальватор промолчал.
– Человека, – повторил Петрус, понимая причину его молчания, – который выдавал себя за моего крестного.
– Крестного?.. А-а, да-да, что-то вроде капитана, так?
– Совершенно верно.
– Большого любителя живописи?
– Да, старого товарища моего отца. Вы с ним знакомы?
– Нет, но перед моим отъездом Жан Робер сказал мне о нем пару слов, и я по описанию заподозрил неладное: мне показалось, что вы стали жертвой мошенничества или мистификации. К сожалению, мне пришлось на несколько дней уехать.
Как раз сегодня я собирался зайти и познакомиться с этим персонажем… Так вы говорите, этот человек?..
– …представился как старый товарищ моего отца, назвался хорошо мне знакомым именем, которое я был приучен почитать с детства как имя храброго и честного моряка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11