И путь на волю лежал через эту дверь.
Бенвенуто заметил, что в нескольких шагах от нее, в коридоре, есть лестница – по ней проходил часовой, когда на крыше менялся караул. Каждые два часа Бенвенуто слышал шум шагов: это по лестнице поднимался дозорный, а немного погодя другой дозорный спускался; потом через два часа снова раздавался шум шагов, и снова ровно два часа стояла непробудная тишина.
Вот всего-навсего в чем заключалась задача: надо было очутиться по ту сторону дубовой двери в два пальца толщиной, запертой на два замка, задвинутой четырьмя засовами и, кроме того, обшитой изнутри, как мы уже сказали, железными листами, крепко прибитыми вверху и внизу.
Итак, за этот месяц Бенвенуто вытащил при помощи стеки все гвозди, оставив напоследок лишь четыре верхних и четыре нижних; затем, чтобы никто ничего не приметил, он заменил их гвоздями из глины и покрыл головки железной оскоблиной, да так, что самый опытный глаз не отличил бы настоящих гвоздей от поддельных. Вверху и внизу двери было шестьдесят гвоздей, с каждым гвоздем приходилось возиться час, а то и два. Легко себе представить, каких трудов стоило узнику осуществить свой замысел.
По вечерам, когда все укладывались спать и слышались лишь шаги часового, ходившего над головой, узник разжигал в очаге жаркий огонь и подсыпал целую груду горящих углей к железным листам, прибитым к низу двери. Железо раскалялось докрасна, постепенно превращая в уголь дерево, к которому было пришито; однако с противоположной стороны было незаметно, что дверь обуглилась.
Как мы уже сказали, Бенвенуто был поглощен работой весь месяц. Зато к концу месяца он все закончил – узник ждал лишь ночи, благоприятной для побега. Однако пришлось ждать несколько дней, ибо, когда он завершил работу, наступило полнолуние.
Бенвенуто вытащил все гвозди, и делать ему было нечего, но он продолжал раскалять железные листы на двери и изводить кастеляна.
Однажды кастелян вошел к нему с необыкновенно озабоченным видом.
– Милейший узник, – начал достопочтенный господин Джоржо, который находился во власти своей навязчивой идеи, – что же, вы все еще надеетесь улететь? Ну-ка, отвечайте откровенно.
– Как никогда, милейший хозяин, – отвечал Бенвенуто.
– Послушайте, – продолжал кастелян, – можете болтать все, что вам угодно, но ведь, откровенно говоря, это невозможно.
– Невозможно для вас, господин Джоржо, для вас невозможно! – подхватил ваятель. – Но вы же прекрасно знаете – это слово для меня не существует. Я привык делать то, что для простых смертных невозможно, и, знаете ли, даже с успехом, милейший хозяин! Не состязался ли я забавы ради с природой, создавая из золота, изумрудов и алмазов цветы прекраснее всех цветов, покрытых жемчужными каплями росы? Или вы думаете, что тот, кто создает цветы, не может создать крылья?
– Господи помилуй, – возопил кастелян, – да из-за вашей неслыханной самоуверенности я скоро голову потеряю! Скажите, какую же форму придадите вы крыльям? Ведь они должны поддерживать вас в воздухе… Хоть мне сдается, что все это невозможно.
– Разумеется, я и сам много размышлял над этим, ибо от формы крыльев зависит мое благополучие.
– Ну и что же?
– А вот что: если понаблюдаешь за существами, наделенными крыльями, то увидишь, что успешно воссоздать крылья, данные им богом, можно, лишь взяв за образец нетопыря.
– Но помилуйте, Бенвенуто! – возразил кастелян. – Положим, способ найден и вы крылья изготовили. Неужели у вас хватит мужества ими воспользоваться?
– Снабдите меня всем нужным для их изготовления, милейший кастелян, и я вместо ответа полечу.
– А что вам нужно?
– Ах, боже мой, нужны сущие пустяки: маленькая кузница, наковальня, напильники, клещи и щипцы для изготовления пружин да локтей двадцать клеенки для перепончатых крыльев.
– Хорошо, хорошо, – произнес мессер Джоржо. – Ну, прямо гора с плеч: хоть вы и умны, а здесь вам ничего такого не удастся раздобыть.
– А у меня уже все есть, – ответил Бенвенуто.
Кастелян подскочил на стуле, но тотчас же сообразил, что сделать крылья в тюрьме человек не в силах. И все же эта нелепая мысль не давала покоя его больной голове. В каждой птице, пролетающей перед окном, он видел Бенвенуто Челлини – так велико бывает влияние гениального ума на заурядный умишко.
В тот же день господин Джоржо послал за самым искусным мастером в Риме и приказал ему сделать крылья по форме крыльев нетопыря.
Остолбенев от изумления, мастер молча смотрел на кастеляна, не без основания полагая, что тот сошел с ума.
Но господин Джоржо настаивал. А ведь господин Джоржо был богат, и если господин Джоржо делал глупости, то ему по средствам было их оплачивать. Поэтому мастер взялся за порученное дело и через неделю принес пару великолепных крыльев, которые прилаживались к телу при помощи железного корсета, приводились в движение чрезвычайно замысловатыми пружинами и действовали самым надежным образом.
Мессер Джоржо уплатил за аппарат условленную цену, измерил крылья, поднялся к Бенвенуто Челлини и, не говоря ни слова, обыскал темницу: он заглядывал под кровать, осматривал очаг, ощупывал матрас – словом, облазил все углы и закоулки.
Затем он вышел, так и не вымолвив ни слова, убежденный, что Бенвенуто, если только он не колдун, не мог спрятать в камере крылья, похожие на крылья, сделанные мастером.
Было очевидно, что рассудок нерадивого кастеляна все больше приходил в расстройство.
Дома господина Джоржо ждал мастер, который пришел сказать, что к каждому крылу приделано по железному кольцу: они должны удерживать ноги летящего в горизонтальном положении.
Не успел мастер выйти, как господин Джоржо заперся у себя в комнате, надел корсет, развернул крылья, просунул Ноги в кольца и, лежа плашмя на полу, попытался взлететь. Но, несмотря на все старания, покинуть землю ему не удалось. После двух-трех попыток он снова послал за мастером.
– Сударь, – сказал ему кастелян, – я испытал ваши крылья: они никуда не годятся.
– А как вы их испытывали? Мессер Джоржо подробнейшим образом поведал о том, как он троекратно их испытывал.
Мастер с важным видом выслушал его, а затем изрек:
– Тут нет ничего удивительного: когда вы лежите на полу, вокруг вас нет должного количества воздуха. Попробуйте-ка подняться на крышу замка Святого Ангела и оттуда отважно ринуться в воздушное пространство.
– И вы думаете, что я полечу?
– Уверен, – ответил мастер.
– Но, если вы так уверены, – заметил кастелян, – почему бы вам самому не испытать крылья?
– Крылья скроены сообразно весу вашего тела, а не моего, – возразил мастер. – Размах крыльев, предназначенных для меня, должен быть на полтора фута больше.
И мастер, откланявшись, вышел.
– Черт бы тебя подрал! – воскликнул мессер Джоржо.
В тот день все замечали, что мессер Джоржо весьма рассеян. Очевидно, под стать Роланду Здесь имеется в виду поэма итальянского поэта Лодовико Ариосто «Неистовый Роланд» (1532), в которой герой французского средневекового народного эпоса храбрый рыцарь Роланд изображен рассеянным, тоскующим и, наконец, впавшим в безумие из-за несчастной любви.

, он мысленно витал в мире грез.
Вечером, отходя ко сну, он созвал всех служителей, всех тюремщиков и всех стражников.
– Если вы узнаете, – сказал он, – что Бенвенуто Челлини собирается улететь, пусть себе летит, только оповестите меня! Даже ночью я без труда поймаю его: ведь я – настоящий нетопырь, а Бенвенуто, что бы он там ни толковал, – поддельный.
Горе-кастелян совсем спятил, но окружающие уповали, что со сном у него все пройдет, и поэтому решили подождать и лишь наутро предупредить папу.
К тому же погода стояла отвратительная, дождливая и было очень темно: в такую ночь никому не хотелось выходить на улицу.
Зато Бенвенуто Челлини – конечно, из чувства противоречия – избрал для побега именно эту ночь.
Поэтому, как только пробило десять часов и сменился дозорный, он преклонил колена и, благоговейно помолившись, принялся за работу.
Прежде всего надо было вытащить четыре оставшихся гвоздя, которые придерживали железные листы. Последний гвоздь поддался, когда пробило полночь.
Бенвенуто услышал шаги дозорных, поднимавшихся на плоскую крышу; он застыл и затаив дыхание приник к двери; дозорные сменились, сошли вниз, шум шагов затих, и все погрузилось в тишину.
Начался ливень, и у Бенвенуто сердце запрыгало от радости, когда он услышал, как в окно барабанит дождь.
Он попробовал отодрать железные, ничем уже не сдерживаемые листы; они поддались, и Бенвенуто прислонил их рядком к стене.
Затем он лег плашмя и принялся долбить в низ двери стекой, которую подточил наподобие кинжала и насадил на деревянную рукоятку. Обугленные дубовые доски подались. Не прошло и секунды, как Бенвенуто пробил в двери лазейку, такую широкую, что можно было проползти.
Он вскрыл чрево статуи, вынул самодельную веревку, опоясался ею, вооружился стекой, которую, как мы уже говорили, превратил в кинжал, опустился на колени и снова стал молиться.
Окончив молитву, он просунул в лазейку голову, затем плечи и выбрался в коридор.
Бенвенуто вскочил, но у него так дрожали ноги, что ему пришлось опереться о стену, иначе бы он упал. Сердце у него колотилось, словно готово было выпрыгнуть из груди, лицо пылало, капли пота выступили на лбу. Он судорожно сжимал рукоятку самодельного кинжала, будто кто-то собирался его отнять.
Вокруг царила тишина, не слышно было ни шороха, поэтому Бенвенуто, быстро овладев собой, стал ощупью пробираться, держась стены, по коридору, пока не почувствовал, что стена кончилась. Он шагнул вперед и коснулся ногой первой ступени лестницы – приставной лестницы, ведущей на крышу.
Он стал подниматься, вздрагивая от скрипа деревянных ступеней; но вот он почувствовал дуновение ветра, вот дождь стал стегать его по лицу: голова его очутилась над крышей… Беглец больше четверти часа пробыл в кромешной тьме. И только сейчас он понял, чего ему должно бояться и на что надеяться.
Чаша весов клонилась в сторону надежды.
Часовой спрятался в будке, спасаясь от дождя. Дело в том, что часовые, сменявшиеся каждые два часа на крыше замка Святого Ангела, надзирали не за крышей, а за крепостным рвом и окрестностями, поэтому будка глухой стеной обращена была к лестнице, по которой поднялся Бенвенуто Челлини.
Бенвенуто бесшумно подполз на четвереньках к краю крыши, держась как можно дальше от сторожевой будки. Тут он привязал веревку, свитую из простыней, к кирпичу, выступавшему из древней стены дюймов на шесть, и в третий раз преклонил колена, шепотом творя молитву:
– Господи, господи! Помоги мне теперь, ибо я сделал все, что мог.
Окончив молитву, он ухватился за веревку и стал скользить вниз, то и дело ударяясь коленями и лбом о стену, но не обращая внимания на ссадины. Наконец Бенвенуто добрался до земли.
Когда он нащупал ногами твердую почву, неописуемая радость и гордость наполнили его сердце. Он измерил взглядом огромную высокую стену, с которой спустился, и невольно промолвил вполголоса: «Вот я и на свободе!» Но радовался Бенвенуто недолго.
Он обернулся, и у него подкосились ноги: перед ним высилась крепостная стена, недавно построенная, о которой он не знал. Он понял, что погиб. Бенвенуто был сражен и в отчаянии упал на землю; но, падая, он натолкнулся на какой-то предмет – это было длинное бревно. Он даже вскрикнул от изумления и радости: он понял, что спасен.
О, просто непостижимо, сколько раз за одно мгновение человек переходит от отчаяния к радости!
Бенвенуто схватился за бревно – так потерпевший крушение хватается за обломок мачты, который поможет ему удержаться на воде. Двое людей, наделенных заурядной силой, с трудом бы подняли бревно; Бенвенуто же в одиночку подтащил его и приставил к стене.
Затем беглец вскарабкался, цепляясь за бревно руками и ногами, на самый верх стены, но тут силы ему изменили, и он никак не мог втащить бревно и перебросить его на другую сторону.
У Бенвенуто закружилась голова, все вокруг завертелось; он закрыл глаза, и ему почудилось, что вокруг него море огня.
Вдруг он вспомнил о веревке, свитой из простыней, с помощью которой спустился с крыши.
Челлини соскользнул вниз по бревну и побежал к тому месту, где она висела; но там, наверху, он так крепко привязал к кирпичу веревку, что не мог ее отцепить.
Бенвенуто в отчаянии повис на веревке, стал тянуть ее изо всех сил, надеясь оторвать. К счастью, один из четырех узлов, связывающих полосы, развязался, и Бенвенуто упал навзничь, держа в руках обрывок веревки футов в двенадцать длиной.
Это и было ему нужно. Вскочив, он вскарабкался по бревну; вот он опять уселся верхом на стену и привязал самодельную веревку к поперечной балке. Он спустился до конца веревки, но тщетно пытался нащупать ногами почву. Взглянув вниз, он увидел, что земля в каких-нибудь шести футах от него; он выпустил веревку и очутился у подножия стены.
Тут Бенвенуто прилег. Он изнемогал, кожа у него на руках и ногах была содрана; несколько минут он смотрел на кровоточащие ссадины, покрывавшие тело… Но вот пробило пять часов, и беглец заметил, что звезды стали меркнуть.
Не успел он подняться, как неподалеку появился часовой, которого он до сих пор не приметил, хотя тот, конечно, давно наблюдал за беглецом. Бенвенуто понял, что все погибло и, если он не убьет, будет убит сам. Он выхватил из-за пояса самодельный кинжал и с непреклонным видом пошел прямо на часового, и тот, разумеется, увидел, что перед ним не просто силач, а человек, доведенный до отчаяния, готовый драться не на жизнь, а на смерть. Действительно, Бенвенуто и не думал отступать. И стражник вдруг повернулся к нему спиной, будто не заметив его. Беглец понял, что это означает.
Он бросился к последней крепостной стене. Она была футов двенадцати – пятнадцати высотой, ее окружал ров. Но смельчак, подобный Бенвенуто Челлини, к тому же попавший в безвыходное положение, не отступит перед таким препятствием, ну, а так как часть самодельной веревки осталась на кирпичном выступе, часть же – на бревне и спуститься было не на чем, да и время не ждало, он, мысленно взывая к господу богу, спрыгнул вниз.
На этот раз Бенвенуто сразу потерял сознание. Он не приходил в себя по крайней мере час; но вот подул свежий предрассветный ветерок, и он очнулся. Еще с минуту Бенвенуто лежал словно оглушенный, потом провел рукой по лбу и все вспомнил.
Он почувствовал нестерпимую головную боль и увидел капли крови – они струились, словно пот, по его лицу и падали на камни, на которых он лежал. Он понял, что ранен в лоб, и снова провел рукой по лбу, но уже не для того, чтобы собраться с мыслями, а нащупать раны. Раны оказались легкие: просто ссадины, не задевшие черепа. Бенвенуто усмехнулся и попытался встать, но тут же упал: оказалось, что сломана правая нога – пальца на три выше лодыжки. Нога до того онемела, что сначала он не почувствовал боли.
Бенвенуто снял рубашку, разорвал ее на узкие полоски, потом соединил кости сломанной ноги и туго забинтовал, захватывая бинтом ступню, чтобы повязка лучше держалась на переломе. Затем он пополз на четвереньках к одним из ворот, ведущих в Рим, – они находились шагах в пятистах.
Когда после мучительного получасового пути он добрался до ворот, оказалось, что они закрыты. Но Бенвенуто увидел под ними большой камень. Он сдвинул камень, который легко поддался, и пролез в образовавшееся отверстие.
Бенвенуто прополз еще метров тридцать, но тут на него вдруг набросилась свора голодных бродячих собак, почуявших по запаху крови, что он ранен. Он вытащил самодельный кинжал и вонзил его в бок самого большого остервенелого пса, убив его наповал. Вся свора тотчас же накинулась на убитого пса и сожрала его.
Бенвенуто дополз до Транспонтанской церкви. Около нее он натолкнулся на водоноса, который только что наполнил кувшины и навьючил их на осла.
Бенвенуто подозвал водоноса и сказал:
– Послушай-ка, я был в гостях у своей милой, да случилось так, что вошел-то я к ней через дверь, а вышел через окно: спрыгнул со второго этажа и сломал ногу. Отнесешь меня на паперть храма Святого Петра – дам тебе золотой.
Водонос молча взвалил раненого на спину и отнес в указанное место. Затем, получив обещанное вознаграждение, он продолжал свой путь, даже не обернувшись.
Тогда Бенвенуто по-прежнему на четвереньках дополз до дома сеньора Монлюка, французского посла, жившего в нескольких шагах от храма.
Сеньор Монлюк помог ему и проявил такое усердие, что через месяц Бенвенуто поправился, через два получил помилование, а через четыре уехал во Францию с Асканио и Паголо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9