— Отец, отец, убейте меня! Но, нет, этого не может быть! О! Вас выдали!
— Да, выдали, и, что всего ужасней, выдала моя родная дочь!
— О! Погодите, погодите, батюшка, прежде чем так нас клеймить.
Ожидание длилось недолго. На пороге кельи возник фра Леонардо.
— Готовы вы, брат, принять мученичество? — обратился он к Филиппо Строцци.
— Да, — холодно ответил старик.
— Это хорошо, — продолжал монах, — ибо идут ваши мучители.
По коридорам монастыря уже разносился голос герцога Алессандро, командовавшего:
— Останьтесь у этой двери и никого не впускайте. Вы двое — за мной!
И он сам появился в дверях в сопровождении Джакопо и Венгерца — двух сбиров, неизменных участников его тайных похождений.
— Ха-ха! — рассмеялся он. — Выходит, мне не солгали и волк угодил в капкан.
— Кто ты таков и что тебе здесь надобно? — воскликнул фра Леонардо, заступая герцогу дорогу и загораживая собой Строцци.
— Кто таков? — издевательски переспросил герцог. — Как видишь, преподобный отец, я благочестивый странник, обходящий дома Божьи, дабы воздать достойным либо покарать тех, кои в гордыне своей сочли себя выше воздаяний и кар. Что мне надобно?..
И он резко оттолкнул монаха.
— Надобно, чтоб ты посторонился: я хочу говорить с этим вот человеком.
Но фра Леонардо вновь своим телом заслонил Строцци, чтобы первым принять на себя герцогский гнев.
— Этот человек — Божий гость, — возразил он, — этот человек неприкосновенен, и до него доберутся только переступив через мой труп.
— Ну что ж, переступим, — взор герцога сверкнул молнией при этой угрозе. — Уж не возомнил ли ты, что тот, кто шагнул как на ступеньку, ведущую к трону, на труп целого города, остановится из страха наступить на тело какого-то жалкого монаха?
— Так что, надо?.. — с готовностью выступил вперед Венгерец, поднеся руку к кинжалу.
— Нет, не надо, успеется еще — вечно ты спешишь!.. Ну, — повторил Алессандро, обращаясь к фра Леонардо, — дай дорогу твоему герцогу!
— Моему герцогу? — воскликнул доминиканец. — Не знаю такого. Мне известно, кто такой гонфалоньер, известно, кто такой приор, я готов повиноваться бальи; но я не признаю никакого герцога и не знаю никакого герцогства.
— Тогда, — сказал герцог Алессандро, скрипнув зубами от бешенства, — дай дорогу твоему господину!
— Мой господин — Бог! — с прежней решимостью ответил фра Леонардо. — У меня нет другого господина, кроме того, что на небесах, и меж тем, как голос внизу говорит мне: «Уйди!» — я слышу другой, свыше, и он велит мне: «Останься».
— И останешься! — многозначительно проговорил Венгерец.
Но герцог с силой топнул ногой и бросил на сбира взгляд, заставивший того отступить.
— Кому сказано ждать! — прикрикнул он. — Когда мне случается проявлять терпение, изволь потерпеть и ты. Не видишь разве, я не хочу пугать девушку. Что ж, монах, — продолжал он, — раз ты не признаешь ни герцога, ни господина, уступи дорогу силе!
И, повинуясь знаку герцога, Венгерец и Джакопо оттащили монаха, и открывшийся взглядам всех, Строцци оказался лицом к лицу с Алессандро.
— Герцог Алессандро, — заговорил старик и, бросая оскорбление герцогу, инстинктивно прижал к себе свое дитя, — я полагал, что тебе хватает твоего канцлера, твоего барджелло, и твоих стражников, чтоб не играть самому роль сбира. Вижу, что ошибался.
Герцог расхохотался.
— А ты не учитываешь этого наслаждения — открыто сойтись с врагом? Или ты принимаешь меня за одного из тех, кто пробирается ночью в город, отсиживается днем по норам и терпеливо, по-предательски выжидает момента, чтобы, выбросив руку в темноте, исподтишка ударить в спину? Нет, я наступаю при солнечном свете и средь белого дня явился сказать тебе: «Строцци, мы разыграли с тобой роковую партию, где ставкой была наша жизнь; ты проиграл ее, Строцци, — плати!»
— Да, — ответил Строцци, — но не могу при этом не восхититься осмотрительностью игрока, приходящего требовать долг со столь сильным подкреплением!
— Уж не решил ли ты, случайно, что я чего-то боюсь? Думаешь, один я не стал бы разыскивать тебя повсюду, где только надеялся встретить? О! Ты впадаешь в довольно странное заблуждение и принимаешь меня за кого-то другого.
Обернувшись к двум сбирам, он приказал:
— Джакопо, Венгерец, выйдите, закройте за собой дверь и, что бы вы ни услышали, не смейте входить, пока я не позову вас.
Сбиры хотели было воспротивиться, но Алессандро топнул ногой; отпустив фра Леонардо, преклонившего колени на молитвенную скамеечку, оба вышли и затворили дверь.
— Ну вот я и один перед тобою, Строцци, — с беспредельным высокомерием заявил герцог, — один против вас двоих. Ах, да! Понимаю: я вооружен, тогда как вы безоружны. Обождите-ка. Смотри, Строцци, я бросаю шпагу.
И действительно, герцог вытащил шпагу и бросил ее себе за спину.
— На, Строцци, возьми этот кинжал. И он протянул свой кинжал Строцци.
— Воспрянь, древний римлянин… Разве не было в античные времена Виргиния, убившего дочь, и Брута, убившего царя? Выбирай же одно из двух. Нанеси удар, обессмерть свое имя, как они!.. Ну, бей! Да бей же! Чем ты рискуешь? Даже не головой: тебе и самому ясно, что она уже на плахе. А ты, монах, что удерживает тебя? Подбери шпагу и нанеси мне удар, зайдя со спины, если при взгляде мне в лицо у тебя дрогнет рука.
— Господь наш запрещает священнослужителям проливать кровь, герцог Алессандро, — со спокойной твердостью возразил на эти слова фра Леонардо, — а то я не передоверил бы другим рукам дело освобождения отчизны и уже давно ты был бы мертв, а Флоренция — свободна.
— Ну как, Строцци, думаешь, мне страшно? — спросил герцог Алессандро.
Последовала пауза, и ею воспользовалась Луиза.
— Нет, монсиньор, нет, — заговорила она трепетным голосом, — всем известно, что вы храбрец. Но будьте столь же добры, сколь вы отважны.
— Молчи, дитя! — вмешался Строцци. — По-моему, ты просишь его!
— Отец, — попыталась уговорить отца Луиза, пока Алессандро вкладывал шпагу обратно в ножны, а кинжал в чехол у пояса, — отец, не мешайте, Господь придаст силу моим словам. Монсиньор!.. — продолжала она с поклоном.
Но, оторвавшись от распятия, к ней бросился фра Леонардо с криком:
— Подымись, дитя! Никаких соглашений между невинностью и злодейством, никаких договоров у ангела с демоном! Встань!
— Ты не прав, монах, — сказал герцог с тем свирепым смешком, которого обычно страшились куда более его гнева, — она была так хороша при этом, что я чуть было не позабыл, как меня тут оскорбляли, чтобы помнить только, как я влюблен.
— Дитя! Дитя мое! — вырвался вопль у Строцци, и, схватив дочь, он судорожно обнял ее.
— Святой Боже! — поддержал его фра Леонардо, скорбно воздевая руки к небу. — Если, узря подобные дела, ты не ниспошлешь громы небесные, скажу, что в милосердии своем ты велик куда более, нежели в правосудии.
— Джакопо! Венгерец! — крикнул герцог, помедлив с минуту, словно давая Всевышнему время поразить его. Вбежали оба сбира.
— К вашим услугам, ваше высочество, — произнес Венгерец.
— Передайте этих двоих в руки стражи, — распорядился герцог, указывая на фра Леонардо и Филиппо Строцци. — Пусть их отведут в Барджелло.
— Монсиньор! Монсиньор! — взмолилась Луиза. — Небом вас заклинаю, не разлучайте отца с дочерью, не вырывайте пастыря у Господа.
— Молчи и останься, — велел ей Строцци. — Ни слова больше, ни единого шага за нами, не то я прокляну тебя!
— О! — прошептала сломленная горем Луиза, падая на колени.
— Прощай, дитя мое, — сказал Строцци, — отныне печься о тебе будет некому, кроме Бога; но никогда не забывай, что в смерти моей повинен Лоренцо.
— Отец, отец! — воскликнула девушка, протягивая руки вслед старику.
Но тот, глухой к ее моленьям, бросил ей последнее прости, в котором гнева было чуть ли не больше, чем нежности, и вышел.
— О монсиньор! Монсиньор!.. — не поднимаясь с колен, воззвала Луиза к герцогу. — Неужели я бессильна хоть как-то помочь отцу?
Герцог, который был уже подле двери, вернулся к ней.
— Отнюдь, малютка, — молвил он, — только ты одна и можешь его еще спасти.
— Что же я должна для этого сделать, монсиньор? — спросила она.
— Лоренцо тебе это скажет, — пообещал герцог.
И он вышел.
IX. БАРДЖЕЛЛО
Барджелло — возведенное Арнольфо ди Лапо огромное здание, служившее и уголовным судом и тюрьмой, где на одной из стен недавно обнаружен портрет Данте кисти Джотто, — со своей исполинской лестницей и стерегущим ее львом относится к тем архитектурным памятникам Флоренции, что наиболее ярко и величаво доносят до наших дней отголоски бурных, воинственных эпох, событиям которых были немыми свидетелями их камни.
Именно сюда, в Барджелло, были отведены не только Филиппо Строцци и фра Леонардо, но еще и Сельваджо Альдобрандини, хотя он был ранен, Бернардо Корсини, давший ему приют, и другие патриоты — те, кого герцог счел уместным к ним присоединить в качестве членов тайно затевавшегося против его особы заговора, те, кто участвовал в нем, по словам герцога, если не делом, то сердцем.
Их всех вместе заключили в одну большую камеру с решетчатыми окнами; стены ее были сплошь покрыты вязью надписей, нацарапанных на камнях их предшественниками — многими мучениками за общее с героями нашего рассказа дело.
В момент, когда мы вводим читателя в круг этих благородных жертв тирании великого герцога Флорентийского, фра Леонардо стоял, прислонясь к одной из опорных колонн свода, Строцци сидел, а подле него лежал на каменной скамье со скатанным плащом под головой Сельваджо Альдобрандини; остальные теснились около Бернардо Корсини, залезшего на табуретку и старательно выводящего ржавым гвоздем на полуобтесанном камне стены свое имя.
— Чем это ты там занят, Бернардо? — спросил его монах.
— Как видишь, святой отец, — ответил Бернардо, — пишу свое недостойное имя рядом с именами мучеников, предшествовавших мне на этом свете и теперь ждущих меня на небесах.
И он передал гвоздь Витторио деи Пацци.
— Я — следующий, — сказал Витторио. — Клянусь Иисусом Христом, последним Царем нашим, признанным всенародно! Когда-нибудь эти стены станут «Золотой книгой» Флоренции. Смотрите, вот имя старого Джакопо ди Пацци, моего прадеда, а вот имя Джироламо Савонаролы, вот — Никколо Кардуччи, Данте Кастильоне… Хвала Господу! У свободы отборная гвардия из благороднейших душ, вознесшихся в небеса!
— Напиши и мое имя, Пацци, — крикнул ему Сельваджо, — напиши его между своим и именем Строцци! Пусть узнают грядущие поколения, с кем я был, а если камень слишком тверд, возьми мою кровь и выведи ею, вместо того чтоб выцарапывать по букве… Моя рана еще не затянулась, и в чернилах отказа не будет. Пиши, пиши: «Сель-ваджо Альдобрандини, отдавший жизнь за свободу!»
— Теперь ты, Строцци, — сказал Витторио, нацарапав имя Сельваджо Альдобрандини под своим.
И он протянул ему ржавый гвоздь, сделавшийся в руках прославленных узников резцом Истории.
Филиппо Строцци взял гвоздь и там, куда доставала рука, написал одну итальянскую сентенцию, которую мы пытаемся перевести следующим двустишием:
Храни меня от тех, кого не стерегусь, А от врагов моих я сам уберегусь.
Витторио рассмеялся:
— Совет хорош, — заметил он, — но, поданный стенами темницы, грешит некоторой запоздалостью.
Другие поочередно подходили расписаться на стене.
В этот самый миг фамильо государственной инквизиции вошел в камеру.
— Филиппо Строцци вернулся с допроса? — громко вопросил он.
— Да, кто его спрашивает? — отозвался Строцци.
— Какая-то девушка, имеющая разрешение на получасовое свидание с ним, — ответил фамильо.
— Девушка? — удивленно переспросил Строцци. — Если только это не Луиза…
— Да, она, отец! — крикнула с порога дочь Строцци.
— Тогда иди сюда, дитя, иди сюда! — открывая ей объятия, произнес Филиппо. — Я тебя простил; надеюсь, простят остальные.
И вновь почувствовав всю свою отцовскую нежность, он в отчаянном приступе страха прижал ее к груди, воскликнув:
— О! Дитя мое, ты вгоняешь меня в дрожь… От кого ты получила разрешение увидеться со мной?
— От самого герцога, — ответила Луиза.
— Как же ты его добилась?
— Просто испросив.
— Но где?
— Во дворце.
— В герцогском дворце? — воскликнул Строцци. — Ты была у этого негодяя?.. Дочь Строцци в доме незаконного сына Медичи!.. О! Уж лучше бы мне вовсе не довелось встретиться с тобой, чем увидеться при таком условии… Прочь, прочь от меня!
С этими словами он оттолкнул дочь.
— Строцци, не будь бесчеловечен… — укорил его фра Леонардо, поддерживая девушку.
Но старик вскочил с места и, меж тем как невинное дитя его взирало на отца, преисполняясь страхом и изумлением, застонал, вцепившись себе в волосы:
— Она была у него!.. Она ступила в это логово распутства, в этот вертеп похоти!.. Сколькими же годами невинности оплатила ты разрешение свидеться со мной? Ответь, Луиза, ответь!..
— Отец, — с кроткой нежностью ответила девушка, — видит Бог, я ничем не заслужила таких слов. И потом, я была там не одна: Лоренцо находился подле герцога и не оставлял нас.
— Так, значит, никаких постыдных уступок, Луиза?
— Ни единой, отец, ни единой, клянусь честью нашей семьи! Я бросилась к ногам герцога, попросила свидания с вами. Они с Лоренцо обменялись несколькими тихими фразами, потом герцог подписал бумагу, передал ее мне, и я вышла, испытывая неловкость под его упорным взглядом, но больше мне не за что краснеть.
— Как бы то ни было, Луиза, — покачал головой Строцци, — эта его милость оказана неспроста и таит в себе нечто ужасное. Но будь что будет: раз тебе дарованы полчаса, воспользуемся ими. Наверное, эти минуты последние, что мы проводим вместе.
— Отец!.. — слабо вскрикнула девушка.
— Господь наш укрепил тебя, дочь моя, — продолжал старик, — и с тобой можно говорить не как с ребенком, но как со взрослой женщиной.
— О Боже, вы пугаете меня, отец… — прошептала девушка.
— Ты знаешь, какой человек требует моей головы… Знаешь и каким судом меня судят…
— Так вы приговорены, отец?
— Нет… пока еще нет… но могу быть… и обязательно буду… Отвечай же мне так, словно суд уже позади. Подумай, ведь то, о чем я тебя попрошу, касается умиротворенности моих последних часов… Подумай о том, что осужденному остается не только умереть, ему должно принять смерть по-христиански, то есть не богохульствуя и не проклиная…
«Благодарю тебя, Господи, что привел сюда этого ангела, дабы вернуть этому человеку веру, которую он почти утратил», — тихо прошептал фра Леонардо.
— Что же должна я сделать, отец, чтоб вернуть вам умиротворенность? Скажите — с этой минуты я подчиняюсь любому вашему приказу.
— Луиза… — торжественно обратился к ней Строцци. — Поклянись мне, что, когда ты увидишь возведенный для меня эшафот, когда услышишь, что я иду на казнь, ты не сделаешь и шага к этому человеку, чтоб меня спасти, пусть даже он тебе пообещает сохранить мою жизнь!.. Клянись мне, что никакого соглашения не будет между твоей невинностью и его низостью!.. Ибо душой твоей матери, моей любовью, безграничной, как Божья любовь, клянусь тебе, Луиза, что этим ты меня не спасешь… Ввергнутый в пучину отчаяния, я не стану жить… И, потеряв меня на земле, бедное дитя, ты и на небесах не встретишься со мной!..
Луиза соскользнула на пол и на коленях, чтобы придать обещанию больше торжественности, произнесла, вложив в отцовские руки свои:
— Отец, отец, я клятвенно обещаю вам это, и, если я нарушу данную клятву, да покарает меня Господь!
— Это еще не все, — продолжал Строцци, кладя обе ладони на голову дочери и глядя на нее с безмерной нежностью. — Опасность, преследующая тебя до моего последнего издыхания, может меня пережить… Вполне возможно, что герцог, прибегнув к насилию, постарается получить то, чего не смог добиться устрашением.
— Отец!.. — перебила его Луиза.
— Он способен на что угодно! Он осмелится на все! — резко сказал старик. — Это негодяй без чести и без совести!
— Господи Боже мой! — прошептала девушка, пряча в ладонях зардевшееся лицо.
— Луиза, — настойчиво продолжал Строцци, — ты, верно, и сама согласна скорее умереть чистой и юной, чем влачить жизнь в стыде и позоре?
— Да! Да!.. Сто раз да!.. Тысячу раз да!.. Бог мне свидетель!
— Тогда… — невольно дрогнувшим голосом произнес Строцци. — Если когда-нибудь ты попадешь этому человеку в руки… если тебе не останется никакого иного средства вырваться от него… если само милосердие Божье оставит тебя своей надеждой…
— Договаривайте же… говорите, говорите, отец.
— У меня осталось одно сокровище, что я уберег от чужих глаз: последний утешитель, верный друг, что должен был сократить мне мучения и избавить от эшафота вот этот яд…
— Дайте его мне, батюшка! — воскликнула Луиза, поняв, к чему клонит отец.
— Хорошо, хорошо, Луиза! — сказал Строцци. Спасибо тебе. В этом флаконе — свобода и честь; возьми, Луиза, я отдаю его тебе… Помни всегда, что ты — дочь Строцци!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
— Да, выдали, и, что всего ужасней, выдала моя родная дочь!
— О! Погодите, погодите, батюшка, прежде чем так нас клеймить.
Ожидание длилось недолго. На пороге кельи возник фра Леонардо.
— Готовы вы, брат, принять мученичество? — обратился он к Филиппо Строцци.
— Да, — холодно ответил старик.
— Это хорошо, — продолжал монах, — ибо идут ваши мучители.
По коридорам монастыря уже разносился голос герцога Алессандро, командовавшего:
— Останьтесь у этой двери и никого не впускайте. Вы двое — за мной!
И он сам появился в дверях в сопровождении Джакопо и Венгерца — двух сбиров, неизменных участников его тайных похождений.
— Ха-ха! — рассмеялся он. — Выходит, мне не солгали и волк угодил в капкан.
— Кто ты таков и что тебе здесь надобно? — воскликнул фра Леонардо, заступая герцогу дорогу и загораживая собой Строцци.
— Кто таков? — издевательски переспросил герцог. — Как видишь, преподобный отец, я благочестивый странник, обходящий дома Божьи, дабы воздать достойным либо покарать тех, кои в гордыне своей сочли себя выше воздаяний и кар. Что мне надобно?..
И он резко оттолкнул монаха.
— Надобно, чтоб ты посторонился: я хочу говорить с этим вот человеком.
Но фра Леонардо вновь своим телом заслонил Строцци, чтобы первым принять на себя герцогский гнев.
— Этот человек — Божий гость, — возразил он, — этот человек неприкосновенен, и до него доберутся только переступив через мой труп.
— Ну что ж, переступим, — взор герцога сверкнул молнией при этой угрозе. — Уж не возомнил ли ты, что тот, кто шагнул как на ступеньку, ведущую к трону, на труп целого города, остановится из страха наступить на тело какого-то жалкого монаха?
— Так что, надо?.. — с готовностью выступил вперед Венгерец, поднеся руку к кинжалу.
— Нет, не надо, успеется еще — вечно ты спешишь!.. Ну, — повторил Алессандро, обращаясь к фра Леонардо, — дай дорогу твоему герцогу!
— Моему герцогу? — воскликнул доминиканец. — Не знаю такого. Мне известно, кто такой гонфалоньер, известно, кто такой приор, я готов повиноваться бальи; но я не признаю никакого герцога и не знаю никакого герцогства.
— Тогда, — сказал герцог Алессандро, скрипнув зубами от бешенства, — дай дорогу твоему господину!
— Мой господин — Бог! — с прежней решимостью ответил фра Леонардо. — У меня нет другого господина, кроме того, что на небесах, и меж тем, как голос внизу говорит мне: «Уйди!» — я слышу другой, свыше, и он велит мне: «Останься».
— И останешься! — многозначительно проговорил Венгерец.
Но герцог с силой топнул ногой и бросил на сбира взгляд, заставивший того отступить.
— Кому сказано ждать! — прикрикнул он. — Когда мне случается проявлять терпение, изволь потерпеть и ты. Не видишь разве, я не хочу пугать девушку. Что ж, монах, — продолжал он, — раз ты не признаешь ни герцога, ни господина, уступи дорогу силе!
И, повинуясь знаку герцога, Венгерец и Джакопо оттащили монаха, и открывшийся взглядам всех, Строцци оказался лицом к лицу с Алессандро.
— Герцог Алессандро, — заговорил старик и, бросая оскорбление герцогу, инстинктивно прижал к себе свое дитя, — я полагал, что тебе хватает твоего канцлера, твоего барджелло, и твоих стражников, чтоб не играть самому роль сбира. Вижу, что ошибался.
Герцог расхохотался.
— А ты не учитываешь этого наслаждения — открыто сойтись с врагом? Или ты принимаешь меня за одного из тех, кто пробирается ночью в город, отсиживается днем по норам и терпеливо, по-предательски выжидает момента, чтобы, выбросив руку в темноте, исподтишка ударить в спину? Нет, я наступаю при солнечном свете и средь белого дня явился сказать тебе: «Строцци, мы разыграли с тобой роковую партию, где ставкой была наша жизнь; ты проиграл ее, Строцци, — плати!»
— Да, — ответил Строцци, — но не могу при этом не восхититься осмотрительностью игрока, приходящего требовать долг со столь сильным подкреплением!
— Уж не решил ли ты, случайно, что я чего-то боюсь? Думаешь, один я не стал бы разыскивать тебя повсюду, где только надеялся встретить? О! Ты впадаешь в довольно странное заблуждение и принимаешь меня за кого-то другого.
Обернувшись к двум сбирам, он приказал:
— Джакопо, Венгерец, выйдите, закройте за собой дверь и, что бы вы ни услышали, не смейте входить, пока я не позову вас.
Сбиры хотели было воспротивиться, но Алессандро топнул ногой; отпустив фра Леонардо, преклонившего колени на молитвенную скамеечку, оба вышли и затворили дверь.
— Ну вот я и один перед тобою, Строцци, — с беспредельным высокомерием заявил герцог, — один против вас двоих. Ах, да! Понимаю: я вооружен, тогда как вы безоружны. Обождите-ка. Смотри, Строцци, я бросаю шпагу.
И действительно, герцог вытащил шпагу и бросил ее себе за спину.
— На, Строцци, возьми этот кинжал. И он протянул свой кинжал Строцци.
— Воспрянь, древний римлянин… Разве не было в античные времена Виргиния, убившего дочь, и Брута, убившего царя? Выбирай же одно из двух. Нанеси удар, обессмерть свое имя, как они!.. Ну, бей! Да бей же! Чем ты рискуешь? Даже не головой: тебе и самому ясно, что она уже на плахе. А ты, монах, что удерживает тебя? Подбери шпагу и нанеси мне удар, зайдя со спины, если при взгляде мне в лицо у тебя дрогнет рука.
— Господь наш запрещает священнослужителям проливать кровь, герцог Алессандро, — со спокойной твердостью возразил на эти слова фра Леонардо, — а то я не передоверил бы другим рукам дело освобождения отчизны и уже давно ты был бы мертв, а Флоренция — свободна.
— Ну как, Строцци, думаешь, мне страшно? — спросил герцог Алессандро.
Последовала пауза, и ею воспользовалась Луиза.
— Нет, монсиньор, нет, — заговорила она трепетным голосом, — всем известно, что вы храбрец. Но будьте столь же добры, сколь вы отважны.
— Молчи, дитя! — вмешался Строцци. — По-моему, ты просишь его!
— Отец, — попыталась уговорить отца Луиза, пока Алессандро вкладывал шпагу обратно в ножны, а кинжал в чехол у пояса, — отец, не мешайте, Господь придаст силу моим словам. Монсиньор!.. — продолжала она с поклоном.
Но, оторвавшись от распятия, к ней бросился фра Леонардо с криком:
— Подымись, дитя! Никаких соглашений между невинностью и злодейством, никаких договоров у ангела с демоном! Встань!
— Ты не прав, монах, — сказал герцог с тем свирепым смешком, которого обычно страшились куда более его гнева, — она была так хороша при этом, что я чуть было не позабыл, как меня тут оскорбляли, чтобы помнить только, как я влюблен.
— Дитя! Дитя мое! — вырвался вопль у Строцци, и, схватив дочь, он судорожно обнял ее.
— Святой Боже! — поддержал его фра Леонардо, скорбно воздевая руки к небу. — Если, узря подобные дела, ты не ниспошлешь громы небесные, скажу, что в милосердии своем ты велик куда более, нежели в правосудии.
— Джакопо! Венгерец! — крикнул герцог, помедлив с минуту, словно давая Всевышнему время поразить его. Вбежали оба сбира.
— К вашим услугам, ваше высочество, — произнес Венгерец.
— Передайте этих двоих в руки стражи, — распорядился герцог, указывая на фра Леонардо и Филиппо Строцци. — Пусть их отведут в Барджелло.
— Монсиньор! Монсиньор! — взмолилась Луиза. — Небом вас заклинаю, не разлучайте отца с дочерью, не вырывайте пастыря у Господа.
— Молчи и останься, — велел ей Строцци. — Ни слова больше, ни единого шага за нами, не то я прокляну тебя!
— О! — прошептала сломленная горем Луиза, падая на колени.
— Прощай, дитя мое, — сказал Строцци, — отныне печься о тебе будет некому, кроме Бога; но никогда не забывай, что в смерти моей повинен Лоренцо.
— Отец, отец! — воскликнула девушка, протягивая руки вслед старику.
Но тот, глухой к ее моленьям, бросил ей последнее прости, в котором гнева было чуть ли не больше, чем нежности, и вышел.
— О монсиньор! Монсиньор!.. — не поднимаясь с колен, воззвала Луиза к герцогу. — Неужели я бессильна хоть как-то помочь отцу?
Герцог, который был уже подле двери, вернулся к ней.
— Отнюдь, малютка, — молвил он, — только ты одна и можешь его еще спасти.
— Что же я должна для этого сделать, монсиньор? — спросила она.
— Лоренцо тебе это скажет, — пообещал герцог.
И он вышел.
IX. БАРДЖЕЛЛО
Барджелло — возведенное Арнольфо ди Лапо огромное здание, служившее и уголовным судом и тюрьмой, где на одной из стен недавно обнаружен портрет Данте кисти Джотто, — со своей исполинской лестницей и стерегущим ее львом относится к тем архитектурным памятникам Флоренции, что наиболее ярко и величаво доносят до наших дней отголоски бурных, воинственных эпох, событиям которых были немыми свидетелями их камни.
Именно сюда, в Барджелло, были отведены не только Филиппо Строцци и фра Леонардо, но еще и Сельваджо Альдобрандини, хотя он был ранен, Бернардо Корсини, давший ему приют, и другие патриоты — те, кого герцог счел уместным к ним присоединить в качестве членов тайно затевавшегося против его особы заговора, те, кто участвовал в нем, по словам герцога, если не делом, то сердцем.
Их всех вместе заключили в одну большую камеру с решетчатыми окнами; стены ее были сплошь покрыты вязью надписей, нацарапанных на камнях их предшественниками — многими мучениками за общее с героями нашего рассказа дело.
В момент, когда мы вводим читателя в круг этих благородных жертв тирании великого герцога Флорентийского, фра Леонардо стоял, прислонясь к одной из опорных колонн свода, Строцци сидел, а подле него лежал на каменной скамье со скатанным плащом под головой Сельваджо Альдобрандини; остальные теснились около Бернардо Корсини, залезшего на табуретку и старательно выводящего ржавым гвоздем на полуобтесанном камне стены свое имя.
— Чем это ты там занят, Бернардо? — спросил его монах.
— Как видишь, святой отец, — ответил Бернардо, — пишу свое недостойное имя рядом с именами мучеников, предшествовавших мне на этом свете и теперь ждущих меня на небесах.
И он передал гвоздь Витторио деи Пацци.
— Я — следующий, — сказал Витторио. — Клянусь Иисусом Христом, последним Царем нашим, признанным всенародно! Когда-нибудь эти стены станут «Золотой книгой» Флоренции. Смотрите, вот имя старого Джакопо ди Пацци, моего прадеда, а вот имя Джироламо Савонаролы, вот — Никколо Кардуччи, Данте Кастильоне… Хвала Господу! У свободы отборная гвардия из благороднейших душ, вознесшихся в небеса!
— Напиши и мое имя, Пацци, — крикнул ему Сельваджо, — напиши его между своим и именем Строцци! Пусть узнают грядущие поколения, с кем я был, а если камень слишком тверд, возьми мою кровь и выведи ею, вместо того чтоб выцарапывать по букве… Моя рана еще не затянулась, и в чернилах отказа не будет. Пиши, пиши: «Сель-ваджо Альдобрандини, отдавший жизнь за свободу!»
— Теперь ты, Строцци, — сказал Витторио, нацарапав имя Сельваджо Альдобрандини под своим.
И он протянул ему ржавый гвоздь, сделавшийся в руках прославленных узников резцом Истории.
Филиппо Строцци взял гвоздь и там, куда доставала рука, написал одну итальянскую сентенцию, которую мы пытаемся перевести следующим двустишием:
Храни меня от тех, кого не стерегусь, А от врагов моих я сам уберегусь.
Витторио рассмеялся:
— Совет хорош, — заметил он, — но, поданный стенами темницы, грешит некоторой запоздалостью.
Другие поочередно подходили расписаться на стене.
В этот самый миг фамильо государственной инквизиции вошел в камеру.
— Филиппо Строцци вернулся с допроса? — громко вопросил он.
— Да, кто его спрашивает? — отозвался Строцци.
— Какая-то девушка, имеющая разрешение на получасовое свидание с ним, — ответил фамильо.
— Девушка? — удивленно переспросил Строцци. — Если только это не Луиза…
— Да, она, отец! — крикнула с порога дочь Строцци.
— Тогда иди сюда, дитя, иди сюда! — открывая ей объятия, произнес Филиппо. — Я тебя простил; надеюсь, простят остальные.
И вновь почувствовав всю свою отцовскую нежность, он в отчаянном приступе страха прижал ее к груди, воскликнув:
— О! Дитя мое, ты вгоняешь меня в дрожь… От кого ты получила разрешение увидеться со мной?
— От самого герцога, — ответила Луиза.
— Как же ты его добилась?
— Просто испросив.
— Но где?
— Во дворце.
— В герцогском дворце? — воскликнул Строцци. — Ты была у этого негодяя?.. Дочь Строцци в доме незаконного сына Медичи!.. О! Уж лучше бы мне вовсе не довелось встретиться с тобой, чем увидеться при таком условии… Прочь, прочь от меня!
С этими словами он оттолкнул дочь.
— Строцци, не будь бесчеловечен… — укорил его фра Леонардо, поддерживая девушку.
Но старик вскочил с места и, меж тем как невинное дитя его взирало на отца, преисполняясь страхом и изумлением, застонал, вцепившись себе в волосы:
— Она была у него!.. Она ступила в это логово распутства, в этот вертеп похоти!.. Сколькими же годами невинности оплатила ты разрешение свидеться со мной? Ответь, Луиза, ответь!..
— Отец, — с кроткой нежностью ответила девушка, — видит Бог, я ничем не заслужила таких слов. И потом, я была там не одна: Лоренцо находился подле герцога и не оставлял нас.
— Так, значит, никаких постыдных уступок, Луиза?
— Ни единой, отец, ни единой, клянусь честью нашей семьи! Я бросилась к ногам герцога, попросила свидания с вами. Они с Лоренцо обменялись несколькими тихими фразами, потом герцог подписал бумагу, передал ее мне, и я вышла, испытывая неловкость под его упорным взглядом, но больше мне не за что краснеть.
— Как бы то ни было, Луиза, — покачал головой Строцци, — эта его милость оказана неспроста и таит в себе нечто ужасное. Но будь что будет: раз тебе дарованы полчаса, воспользуемся ими. Наверное, эти минуты последние, что мы проводим вместе.
— Отец!.. — слабо вскрикнула девушка.
— Господь наш укрепил тебя, дочь моя, — продолжал старик, — и с тобой можно говорить не как с ребенком, но как со взрослой женщиной.
— О Боже, вы пугаете меня, отец… — прошептала девушка.
— Ты знаешь, какой человек требует моей головы… Знаешь и каким судом меня судят…
— Так вы приговорены, отец?
— Нет… пока еще нет… но могу быть… и обязательно буду… Отвечай же мне так, словно суд уже позади. Подумай, ведь то, о чем я тебя попрошу, касается умиротворенности моих последних часов… Подумай о том, что осужденному остается не только умереть, ему должно принять смерть по-христиански, то есть не богохульствуя и не проклиная…
«Благодарю тебя, Господи, что привел сюда этого ангела, дабы вернуть этому человеку веру, которую он почти утратил», — тихо прошептал фра Леонардо.
— Что же должна я сделать, отец, чтоб вернуть вам умиротворенность? Скажите — с этой минуты я подчиняюсь любому вашему приказу.
— Луиза… — торжественно обратился к ней Строцци. — Поклянись мне, что, когда ты увидишь возведенный для меня эшафот, когда услышишь, что я иду на казнь, ты не сделаешь и шага к этому человеку, чтоб меня спасти, пусть даже он тебе пообещает сохранить мою жизнь!.. Клянись мне, что никакого соглашения не будет между твоей невинностью и его низостью!.. Ибо душой твоей матери, моей любовью, безграничной, как Божья любовь, клянусь тебе, Луиза, что этим ты меня не спасешь… Ввергнутый в пучину отчаяния, я не стану жить… И, потеряв меня на земле, бедное дитя, ты и на небесах не встретишься со мной!..
Луиза соскользнула на пол и на коленях, чтобы придать обещанию больше торжественности, произнесла, вложив в отцовские руки свои:
— Отец, отец, я клятвенно обещаю вам это, и, если я нарушу данную клятву, да покарает меня Господь!
— Это еще не все, — продолжал Строцци, кладя обе ладони на голову дочери и глядя на нее с безмерной нежностью. — Опасность, преследующая тебя до моего последнего издыхания, может меня пережить… Вполне возможно, что герцог, прибегнув к насилию, постарается получить то, чего не смог добиться устрашением.
— Отец!.. — перебила его Луиза.
— Он способен на что угодно! Он осмелится на все! — резко сказал старик. — Это негодяй без чести и без совести!
— Господи Боже мой! — прошептала девушка, пряча в ладонях зардевшееся лицо.
— Луиза, — настойчиво продолжал Строцци, — ты, верно, и сама согласна скорее умереть чистой и юной, чем влачить жизнь в стыде и позоре?
— Да! Да!.. Сто раз да!.. Тысячу раз да!.. Бог мне свидетель!
— Тогда… — невольно дрогнувшим голосом произнес Строцци. — Если когда-нибудь ты попадешь этому человеку в руки… если тебе не останется никакого иного средства вырваться от него… если само милосердие Божье оставит тебя своей надеждой…
— Договаривайте же… говорите, говорите, отец.
— У меня осталось одно сокровище, что я уберег от чужих глаз: последний утешитель, верный друг, что должен был сократить мне мучения и избавить от эшафота вот этот яд…
— Дайте его мне, батюшка! — воскликнула Луиза, поняв, к чему клонит отец.
— Хорошо, хорошо, Луиза! — сказал Строцци. Спасибо тебе. В этом флаконе — свобода и честь; возьми, Луиза, я отдаю его тебе… Помни всегда, что ты — дочь Строцци!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13