— Да, я был доволен, — отвечал Танкред нерешительным голосом. — Но отчего вы стараетесь непременно рассердить маму? Она сейчас плакала горькими слезами при мысли, что я буду беззащитно предоставлен вашей жестокости.— Право! Мама плакала. Я очень жалею ее, но не находишь ли ты, что ее опасения преувеличены? Ты отлично себя чувствуешь, несмотря на мою жестокость.Танкред взглянул на него с простодушным удивлением, затем разразился чистосердечным смехом. Но через минуту, приняв снова серьезный вид, он озабоченно спросил:— Скажите откровенно, месье Веренфельс, отчего вы ненавидите маму? Она так красива, и все так любят ее. На прошлой неделе я сам видел, как дон Рамон стоял перед ней на коленях и глядел на нее такими глазами, будто хотел ее съесть. Я не понял, что он говорил; что-то такое о смерти, о любви, о разбитом сердце. Но у него был такой смешной голос.— А что мама отвечала на эти шутки дона Рамона? — спросил Готфрид, охваченный неприятным чувством.— Она сказала: «Встаньте, дон Рамон, и сядьте на стул, а то я сейчас уйду от вас». Тогда он встал, целовал ей руки и, кажется, плакал. Она рассмеялась и сказала ему: «Потерпите, может быть, потом…» дальше я не помню.— Танкред, — сказал Готфрид глухим голосом, — не говори никогда никому, что ты мне рассказал, особенно не говори папе и Арно. Это шутки, которых ты не понял, и, дурно перетолкованные, они могут причинить неприятности.— Хорошо, буду молчать. Но вы мне не сознались, отчего вы ненавидите маму. Она говорит, что вы враждуете с ней из-за меня, но я ведь теперь вежлив и прилежен, за что же вам ссориться? Мама всегда то краснеет, то бледнеет от злости, когда я о вас говорю; а между тем то и дело расспрашивает меня о вас. Я все, все должен ей рассказывать, что вы делаете, что говорите и даже кому пишите. Вы, верно, обидели ее. А, вот и вы теперь покраснели, — воскликнул вдруг Танкред, всматриваясь подозрительно в своего воспитателя.— Это от удивления, что графиня так дурно судит обо мне, — отвечал Готфрид, вставая. — Могу тебе сказать по совести, что у меня нет ненависти, к твоей матери, и я искренне желаю видеть счастливыми как ее, так и твоего отца. А теперь, милый мой, ступай спать.Он поцеловал его, и ребенок, снова веселый и беззаботный, таким же искренним поцелуем ответил ему. Но оставшись один, молодой человек еще долго думал о странном и тяжелом положении, в которое поставила его злополучная любовь Габриэли.На следующий день после приезда в Рекенштейн Веренфельс отправился к судье, с которым вел деятельную переписку в течение зимы. Лицо Жизели озарилось такой радостью при виде его, что у молодого человека не осталось никакого сомнения насчет чувств, которые он ей внушил. Молодая девушка очень похорошела. Ее кроткое личико, чистый, откровенный взгляд голубых, как незабудки, глаз, девственная невинность, которая отражалась во всем ее существе, — все это в первую минуту подействовало на Готфрида, как живительный воздух полей после удушливой атмосферы теплицы.Но в тишине и уединении ночи он размышлял, сравнивал, строго испытывал свое сердце и не без ужаса признался себе, что незаметно увлекся на опасный путь, привык к тайной заманчивой борьбе с утонченным кокетством, с пылкой страстью, против которой он всегда должен быть настороже.Готфрид был энергичной деятельной натурой. Он твердо вознамерился жениться на Жизели, чтобы смирить безумную страсть графини к нему. Узнав, что сердце его занято другой, гордая, прихотливая женщина забудет его, а он найдет в обязанностях мужа и отца ограждение от праздных мыслей.Ему хотелось обручиться до возвращения Габриэли. И вот однажды, когда Танкред, счастливый полученным позволением, пошел с женою судьи в погреб пробовать сыр и помогать ей снимать сливки с молочных кринок, Готфрид воспользовался своим tete-a-tete с Жизелью, чтобы сделать ей предложение. Простыми, прочувственными словами он спросил ее, согласна ли она быть его женой, матерью его маленькой Лилии, будет ли она довольствоваться трудовой и скромной жизнью, которую он мог ей предложить, причем сообщил ей свои планы на будущее. Жизель слушала его, трепеща от счастья и волнения. Подняв на него свои чудные глаза, полные слез, она сказала тихим голосом:— Я люблю вас, Готфрид, и ваш ребенок будет мне дорог, как мой собственный. Жить для вас, трудиться, чтобы усладить и украсить ваше существование, — такое огромное счастье, что я не смела никогда о нем мечтать. Не знаю, сумею ли я, простая несведущая девушка, составить ваше счастье, но достигнуть этого будет целью моей жизни.Тронутый и признательный Готфрид привлек к себе и поцеловал свою невесту, давая себе мысленно клятву любить ее неизменно и энергично, отогнать прочь обаятельный образ, который пытался возникать между ним и русой головкой Жизели. В тот же вечер он заявил судье и его жене, что просит руки их племянницы. Предложение было с радостью принято. Молодой человек просил их только сохранить это в тайне, пока он не сообщил о своем намерении графу. Они обещали, и, таким образом, никто, даже Танкред, не узнал о важном событии, происшедшем в жизни воспитателя.Отсутствие графа было более продолжительно, чем предполагали, и лишь через три недели он приехал с женой, с сыном и молодым итальянским художником, приглашенным, чтобы написать несколько портретов для фамильной галереи.Арно казался печальней и еще бледней, чем месяц тому назад. Отец его был мрачен, озабочен и раздражителен. Неудовольствие его достигло крайних пределов, когда он узнал, что дон Рамон де Морейра, от которого он надеялся, наконец, отделаться, приобрел себе недалеко от Рекенштейна имение, где уже шли деятельные приготовления к его приезду.Что касается Габриэли, она тоже побледнела, была нервна, утомлена и равнодушна. Готфрида она приняла холодно и, казалось, едва замечала его. Единственный человек, который, по-видимому, забавлял ее немного, был живописец; его блестящий разговор, исполненный интереса, изящные, приличные манеры делали его присутствие в доме приятным.Гвидо Серрати — так звали итальянца — был красивый молодой человек, лет около 30. Его правильное лицо имело несомненное сходство с портретом Цезаря Борджиа, писанным Рафаэлем; но его утомленные черты, несколько преждевременных морщин в углах рта показывали, что он не был чужд и буйных страстей той же исторической личности, на которую так походил своей наружностью.Серрати сильно не понравился Готфриду. Ему казалось, что под этой пленительной наружностью таится нечто неискреннее и злое. И вследствие этой тайной антипатии он избегал, насколько возможно, общества художника.Несколько дней прошло без всяких случайностей. Но однажды утром в праздничный день графиня позвала к себе Танкреда с тем, чтобы он оставался у нее до самого обеда. Пользуясь этим, Готфрид пошел предложить своей невесте сделать с ним маленькую прогулку; но не успели они пройти небольшое расстояние, как вдруг неожиданно встретили графа. Увидев Веренфельса под руку с дамой, граф с удивлением остановился: несколько подозрительная улыбка скользнула по его губам. «Неужели, — думал он, — строгий наставник затеял любовную интригу?» Но Готфрид, хотя и против своего желания, тотчас вывел его из заблуждения, представив ему племянницу судьи как свою невесту. Граф был очень обрадован этой новостью, дружески поздравил обрученных и долго весело разговаривал с ними. Веренфельс давно не видел его в таком хорошем настроении духа.И действительно, известие о женитьбе Готфрида обрадовало графа и рассеяло смутное, но тяжелое подозрение, которое мучило в течение последних двух недель. Однажды при получении письма от Веренфельса он вдруг уловил на лице Габриэли выражение, которое заставило его задуматься. Он совсем иначе взглянул на подозрительную ненависть между ними и вывел заключение, весьма близкое к истине. Конечно, он верил в честность Готфрида, но молодой человек мог быть легко увлечен и пленен такой неотразимой красотой. Узнав о его помолвке, он упрекнул себя внутренне за безрассудную мысль. Как мог он думать, что тщеславная и гордая Габриэль, очарованная бразильцем, может интересоваться человеком, который не имеет известного общественного положения и находится зависимом положении.Проводив Жизель домой, Веренфельс с графом направились к замку.— Прелестную девочку выбрали вы себе в жены, и, конечно, она составит ваше счастье. Когда же ваша свадьба?— Не знаю, граф, это будет зависеть от обстоятельств, — ответил уклончиво Готфрид.— Если хотите принять мой совет, то подождите до октября. Тогда кончится контракт моего управляющего Петриса; хотя я им и недоволен, но все же не хочу его обидеть преждевременным отказом. Его место и при этом управление владениями Арно будут давать вам хороший доход. Что касается дома, в котором вы поселитесь, позвольте мне взять на себя его устройство. Это будет мой свадебный подарок в память моей признательности вам.Молодой человек горячо поблагодарил и, радостный, вернулся к себе, но вместе с тем он был встревожен: мысль увидеть за обедом Габриэль мучила его. Как примет она известие о его женитьбе?Однако обед прошел очень спокойно в тесном кругу, так как Арно и Гвидр Серрати уехали на весь день в Арнобург, чтобы выбрать там место для мастерской; портрет молодого графа предполагалось делать прежде всех других. К удивлению Готфрида, графиня была совершенно спокойна; ни тени перемены не замечалось в ее отношениях к нему. «Ужели я ошибся из глупого фатовства? — спрашивал себя молодой человек.— Ужели принял за любовь то, что было лишь кокетством?» Но успокоение, которое он ощущал при этом, смешивалось с каким-то странным чувством, похожим на досаду.После обеда перешли пить кофе в маленький зал, смежный с кабинетом графа. Габриэль села на подоконник и глядела, как Танкред с помощью садовника работал в маленьком партере цветов, предназначенных для отца. Граф ходил взад и вперед по комнате, затем пошел в кабинет читать письма, только что принесенные с почты. Веренфельс между тем рассеянно перелистывал номера иллюстрированного журнала, разбросанные по столу.— У нас сегодня вечером будут гости, Габриэль, — сказал граф, появляясь на пороге комнаты с раскрытым письмом в руке. — Мой старый друг адмирал Виддерс пишет, что он возвратился на днях из-за границы и хочет представить нам своего новобрачного сына с женой. Я очень рад свидеться с ним; бедняга был болен и провел три года в Италии.Видимо недовольная ожидаемым визитом, графиня, нахмурив брови, ощипывала цветок, вырванный из букета.— Кстати о новобрачных, я должен сообщить тебе новость, Габриэль. Ты можешь поздравить Веренфельса: он жених прелестной молодой девушки, с которой я встретил его сегодня.Невольно Готфрид взглянул на графиню, которая ничего не ответила. Ужас охватил его, и на лбу выступил холодный пот. Расширив глаза, побледнев как смерть, Габриэль, казалось, готова была лишиться чувств; выронив цветок, она протянула трепещущую руку, машинально ища опоры. Испуг молодого человека был понятен. Если бы граф бросил взгляд на жену, — а для этого ему достаточно было поднять голову, — правда кинулась бы ему в глаза.С нервной дрожью Готфрид встал, не зная что делать, и эти несколько секунд показались ему веком. Но, к счастью, граф занялся вошедшим в эту минуту лесничим и, чтобы переговорить с ним, перешел в соседнюю комнату.Готфрид вздохнул облегченной грудью, счастливая случайность спасла его от беды, но он ненадолго успокоился. Переведя взгляд от дверей на графиню, он увидел, что она потеряла сознание и, скользя с подоконника, готова была упасть на пол. Как стрела он бросился к ней, удержал ее и посадил в кресло, затем кинулся в столовую, где слуги еще убирали со стола, взял стакан с водой и вернулся к графине, благословляя Бога, что был один свидетелем этого компрометирующего инцидента. Все будет скрыто в его душе и вычеркнуто из памяти.А между тем, когда он наклонился над Габриэлью, чтоб обрызгать ее лицо водою, руки его дрожали, и сердце билось так, что готово было разорваться; в первый раз он терял хладнокровие, и душа его проникалась глубоким, нежным состраданием к этой гордой пылкой женщине. Сраженная ревностью, она окончательно выдала тайну своей любви и предоставила себя его власти.Обморок Габриэли был непродолжителен. Минуту спустя она открыла глаза, но, встретив тревожный взгляд молодого человека, прочитав в этом взгляде сожаление и сострадание, ясно показывающие, что он все понял, она вздрогнула, как от прикосновения раскаленного железа; глухой вздох, подобный стону, вырвался из ее груди. Ей казалось, что она умрет под тяжестью такого унижения. До сих пор, несмотря на пожирающую страсть, она владела собой; Готфрид мог только разве подозревать ее чувства. Теперь же она выдала себя и именно в ту минуту, когда был нанесен смертельный удар ее самолюбию, когда он доказал, что любит другую.Оттолкнув стакан, поднесенный ей ее врагом, свидетелем ее нравственного поражения, Габриэль закрыла лицо руками.— Ради Бога, графиня, придите в себя и постарайтесь успокоиться, — прошептал он, но не получая ответа, осторожно отвел ее руки и, сжимая их, сказал:— Из сожаления ко мне, если вы сохранили хоть тень доброго ко мне расположения, уйдите из комнаты, позвольте мне отвести вас в сад; подумайте, какие поднимутся сплетни, если кто-нибудь из слуг случайно войдет сюда. Свежий воздух возвратит вам силы.Принудив ее встать, он взял ее под руку и увел в сад, но только тогда вздохнул свободно, когда они, не встретив никого, достигли густой тенистой аллеи. Габриэль, бледная и безмолвная, дала себя увести. Сраженная, пожираемая стыдом и ревностью, она не старалась даже скрывать свои страдания. Буря, охватившая ее страстную душу, лишила ее в эту минуту всякой власти над собой.Веренфельс посадил графиню на скамью и хотел уйти, чтобы дать ей свободно придти в себя после нравственного потрясения; но едва он сделал несколько шагов, как вдруг услышал свое имя, произнесенное глухим голосом, и мгновенно остановился, как прикованный к месту. Преодолев свое волнение, он вернулся к Габриэли. Она позвала его, увлекшись порывом ревности, и ее выразительные глаза отражали хаос чувств. Взяв ее руки, Готфрид прижал их к губам.— Простите мне тяжелые минуты, которые я невольно доставил вам, — прошептал он с волнением. — Для вас, для вашего мужа и для меня самого забудем этот злосчастный день.Он повернулся и пошел к себе окольной дорогой. Трудно было бы описать состояние его души. Что не могли сделать ни красота, ни кокетство, ни сознание, что он любим, то сделало чувство сострадания, охватившее его сердце. Переходы от утонченного кокетства к презрительному пренебрежению, к каким прибегала Габриэль, не действовали на него, а ее преступная игра с Арно и с доном Районом возмущала его и делала неуязвимым. Но теперь все было иначе. Гордая сирена обратилась в женщину, которая, будучи поражена в самое сердце, выдала свою слабость и потерпела жестокое унижение. Готфрид почувствовал себя обезоруженным. При воспоминании, каким страданием, какой страстью прозвучал ее голос, когда она произнесла его имя, сердце его сильно забилось и густая краска выступила на лице. Бедный Веренфельс, враждебность, до сего ограждавшая его от искушения, исчезла, и с силой, которую он и не подозревал, губительный яд наполнял его честное сердце.В щемящем волнении он ходил по комнате, спрашивая себя, чем кончится эта несчастная компликация.Он рассчитывал супружеством рассечь гордиев узел, но убедился, что только запутался еще более. Он обратился мысленно к Жизели, но образ его простодушной невесты с русой головкой померк, затмился блеском демонической красоты обольстительной женщины с черными, как смоль, кудрями и пламенным взором.Приход Танкреда и необходимость отвечать на вопросы мальчика и следить за его уроками восстановили равновесие в душе Готфрида. И когда лакей вошел доложить, что чай подан, Веренфельс уже чувствовал, что к нему вполне возвратилась его обычная холодная сдержанность.Все общество было в сборе, когда маленький граф и его воспитатель вошли в зал. Бросив взгляд на Габриэль, Готфрид убедился, до какой степени женщины способны притворяться. Графиня переменила свой туалет, и, кроме легкой бледности, ничто не напоминало нервного кризиса, через который она прошла. Она сидела на диване возле молодой баронессы Вейдерс. Арно, Гвидо Серрати и молодой барон разговаривали с дамами, меж тем как граф и адмирал ходили по комнате, толкуя о политике.Без малейшего смущения графиня представила гостям сына и Веренфельса, затем стала продолжать разговор с обычным оживлением и вскоре сделалась притягательным центром для всего мужского общества, не исключая даже и новобрачного. Никогда она не была так обольстительна и так беспечно весела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41