Дождавшись, когда останется одна, Лиза подошла к столу. Она вынула из шкатулки старые письма Владимира к ней, взяла в руки подаренный им перед отъездом томик стихов Дениса Давыдова.
«Моя дорогая Лиза, читай эти стихи и всегда думай обо мне. С любовью, Владимир»…
Лиза быстро захлопнула книгу и вместе с пачкой писем, перевязанной шелковой сиреневой ленточкой — ее любимый цвет! — бросила в камин. Огонь обрадовался этому нежданному подарку, обнял душистые конверты и подлез под кожаный переплет книги. Лиза не выдержала и зарыдала.
Вдоволь наплакавшись и попрощавшись с мечтами, она утерла слезы и медленно вышла из комнаты. На улице ее встретил раздраженный Забалуев.
— Елизавета Петровна, сколько вас можно ждать! Уже и Андрей Петрович с Соней уехали, а Мария Алексеевна и того раньше, и спектакль вот-вот начнется!
— Простите, мне нужно было кое-что сделать, — тихо ответила на его упреки Лиза.
— Меня не интересует, что вам нужно было! Вы должны делать то, что вам велят! Не надо ставить меня в неловкое положение!
— Прошу заметить, сударь, что вы мне пока что не муж. Поэтому извольте разговаривать со мной в другом тоне.
— Я буду разговаривать с вами в том тоне, которого вы заслуживаете! — прервал ее Забалуев, пребольно схватив за локоть жесткими пальцами.
— Тогда я с вами отказываюсь разговаривать! Не смейте меня трогать! Никогда! Ах!..
Лиза не успела отвернуться — Забалуев ударил ее по лицу.
— Да как вы смеете! — воскликнула Лиза и, окинув Забалуева полным ненависти взглядом, бросилась прочь со двора.
— Лиза! Лизавета Петровна! — услышал Забалуев окрик Татьяны, побежавшей за ней следом.
«Все видела, подлая, донесет, как пить дать донесет, — понял Забалуев, — но я с тобой потом разберусь, а сейчас надо спешить — как бы самое интересное не пропустить!»
Забалуев сел в коляску и велел гнать к Корфам — да побыстрее!
* * *
А в имении уже принимали гостей. Барон устроил вечер с размахом. В саду за дворцом вдоль центральной прогулочной аллеи, присыпанной гравием и украшенной рядами античных скульптур, были расставлены витые скамейки, где восседала приглашенная уездная знать и в ожидании начала спектакля слушала концерт в исполнении камерного оркестра корфовских крепостных. Между гостями ходили слуги в ливреях на французский манер и разносили шампанское. Зеленые лужайки, освещенные по-старинному — рожками, казались шелковистым ковром, на котором резвились два-три прелестных пуделька, сопровождавшие своих хозяек.
Двери в зал еще не открывали, и поэтому Владимир Корф был слегка удивлен, увидев в коридоре, а не на улице, среди других гостей, княгиню Долгорукую.
— Какой сюрприз! — церемонно раскланялся с нею Владимир. — Вы пришли сказать моему отцу, что решили не отнимать у него поместье?
— Ваш отец пригласил нас на спектакль, — княгиня сделала вид, что насмешки не поняла. — Надеюсь, сударь, вы не думаете отменять его приглашение?
— Отнюдь. Я буду рад провести этот вечер с вами и вашими дочерьми. К тому же, полагаю, раз отец пригласил вас, значит, инцидент исчерпан?
— Приглашение было сделано загодя.
— Стало быть, тяжба продолжается?
— Да, — твердо сказала Долгорукая.
— Сожалею, весьма сожалею. Что еще неприятного вы можете мне рассказать? — Владимир старался держать иронично, что обычно давало ему чувство превосходства над этой напыщенной дамой с замашками сноба.
— Да, вот вам еще одна новость. Давеча состоялась помолвка моей дочери Елизаветы с Андреем Платоновичем Забалуевым, предводителем уездного дворянства.
— Мои искренние поздравления, княгиня! Весьма рад за вас, — даже если Корф и удивился, то виду не подал и тона не изменил.
— За меня? — не поняла Долгорукая.
— Конечно! Насколько мне известно, господин Забалуев — богатый и влиятельный человек. Его женитьба на вашей дочери — несомненная для вас удача. Поздравляю!
— Однако… — растерялась от его спокойствия княгиня. — Я думала, вы имели намерение сами жениться на Лизавете.
— Лиза — ангел, она заслуживает лучшего мужа, чем я.
— Не могу с вами не согласиться.
— Тогда, может быть, выпьем за грядущую свадьбу и здоровье молодых?
— Если вы настаиваете…
— Еще как настаиваю, Мария Алексеевна! Настаиваю и готов сопроводить вас в библиотеку — устал от шампанского, а там у отца всегда есть про запас что-нибудь особенное. Прошу!
Но, как оказалось, напитки господина Корфа привлекали не только Владимира и гостей вечера. Войдя в библиотеку прежде всех, барон застал у винного столика своего управляющего. Бывшего управляющего.
— Что ты здесь делаешь? Я тебя уволил!
— Господин барон, я… — вздрогнул Шуллер и быстро поставил на столик графинчик с бренди. Карл Модестович давно пристрастился к этому редкому в здешних местах напитку и всегда подкреплял боевой дух одной-двумя рюмочками в отсутствие барона. — Я еще не закончил все дела.
— Какие дела? У тебя нет дел в моем поместье! Пошел вон отсюда, если не хочешь, чтобы тебя тут же и арестовали!
— Иван Иванович, а вы не забыли, что мне полагается расчет? — нагло заявил Шуллер, бочком двигаясь к выходу.
— Расчет?! После всего содеянного ты еще имеешь наглость говорить о расчете? Тебе мало того, что ты у меня украл?
— Я ничего не крал!
— Вон отсюда! Иначе позову исправника, и позабочусь о том, чтобы тебя не выпускали из тюрьмы как можно дольше!
— Воля ваша! — пробормотал Модестович, прикрываясь дверью. — Но, будьте уверены, что ваши беды на этом не закончатся! Auf Wiedersehen, Herr Korf!
— Auf Wiedersehen, Herr Schuller!
— Прошу вас, княгиня! — учтиво сказал Владимир, пропуская вперед Долгорукую. — Отец… Я не ошибся, это ваш бывший управляющий? Что ему надо здесь?
— Он заблудился. Мария Алексеевна, — барон поклонился Долгорукой. — Я признателен вам за то, что откликнулись на мое приглашение.
— Искусство требует жертв, — глубокомысленно изрекла та.
— Простите, едва не опоздал! — раздался тут же голос запыхавшегося Забалуева.
— Господин Забалуев! — обернулся к нему Владимир. — Вы один? А где же ваша невеста?
— Елизавета Петровна не приедет.
— Почему?
— Она плохо себя чувствует, — уклончиво ответил Забалуев.
— С утра была здорова, — удивилась Долгорукая и добавила. — Впрочем, это к лучшему.
— Полностью с вами согласен, — кивнул Забалуев.
— Но это не помешает мне поздравить вас с помолвкой! — надменно сказал Владимир. — Нам следует поднять бокалы за счастливую пару.
— Да-да! — поддержал его барон. — И, кроме того я предлагаю на этот вечер забыть о разногласиях. В память о былой дружбе наших семей.
— Это было давно, — недобро скривилась Долгорукая.
— Так давайте притворимся, что мы все еще друзья. Хотя бы на этот вечер, — улыбнулся барон.
— Пусть будет так, — согласилась княгиня.
— Вот и славно! Пора поднять бокалы! Сударыня, что вы предпочитаете? Бургундское, шабли, а может, бренди?
— Пожалуй, бургундского.
— Мне тоже.
— И я, пожалуй, тоже выпью бургундского, — решил Владимир. — Вам, отец?
— Бренди, как обычно. Господа! Я поднимаю этот бокал за здоровье господина Забалуева и его невесты, очаровательной Елизаветы Петровны.
— И за успех сегодняшнего спектакля, дражайший Иван Иванович! За вас! — ответно поднял свой бокал Забалуев.
Потом все направились в театр. Большинство гостей уже сидели в своих ложах на балконе, полукругом опоясывающем партер, где были расставлены декорации, весьма достоверно изображавшие улочки Вероны.
Ложа Корфа — первая слева от партера. Проходя на свое место, барон негромко сказал сыну:
— Не ожидал тебя здесь увидеть.
— А я так просто горю желанием увидеть ту, ради которой вы готовы лишить наследства родного сына.
— Она делает меня счастливым.
— И вы полагаете, что этого достаточно, чтобы переписать завещание в ее пользу?
— Да.
— Признаться, я надеялся, что решение было принято в запале, и что вы передумаете…
— Я не передумал, — тон барона был настолько категоричен, что Владимир решил более эту тему не развивать.
Он сел в кресло чуть позади отца и весь обратился в слух. На сцене заговорили о Джульетте — леди Капулетти и кормилица.
— Кормилица…Скорее, где Джульетта?
— Клянусь былой невинностью, звала. Джульетта, где ты? Что за непоседа! Куда девалась ярочка моя?..
А «Джульетта» готовилась к выходу. Анна очень волновалась. Утром после возвращения из Петербурга она пришла проведать старого Корфа и призналась ему, что прослушивание не состоялось. Анна умолчала об истинных причинах, помешавших состояться ее встрече с Оболенским. Она сослалась на скверные столичные дороги и боялась поднять на барона глаза. Но Иван Иванович принял ее сдержанность за усталость и переживание. И Анна действительно чувствовала себя неловко — барон так надеялся на эту встречу, которая, наверное, состоялась бы, если бы…
Если бы они с Михаилом не увлеклись репетицией… Если бы не смотрели друг другу так долго и нежно в глаза, если бы не это неожиданное объятие и поцелуй… Их первый поцелуй…
— Не переживай, милая, — ласково сказал ей Корф. — Сыграешь сегодня Джульетту, а я приглашу Сергея Степановича к нам. Уверен, он с удовольствием приедет на пару дней — проветриться от суеты столичной жизни и посмотреть на тебя.
И вот теперь Анна мечтала только об одном — сыграть так, чтобы доставить Корфу радость своим искусством. Она обожала своего покровителя и преклонялась перед ним. Анна ничего не замечала вокруг себя. Там впереди горели огни рампы, от которых всегда в первый миг останавливалось сердце и в теле появлялась странная легкость, как будто душа освобождалась от своей оболочки и становилась твоим ангелом, и вела тебя за собой — туда, где свет сцены и тишина зрительного зала.
Анна не видела, как Полина прокралась к веревочным тросам, поддерживающим кулисные противовесы — мешки с песком. Как она глубоко надрезала канат, и он хрустнул. Анна даже не слышала звука упавшего за ее спиной мешка — Никита, игравший Бенволио, успел вытолкнуть ее на сцену.
— Что вы хотели? — произнесла она свою первую реплику.
— Тебя зовет мамаша, — ответила ей по тексту кормилица-Варвара.
Анна не видела, как на финальной сцене в зал вошел Репнин. Она почти не слышала криков «Браво!» Но она обратила свое счастливое лицо к барону и с ужасом поняла, что он медленно сползает с кресла, и лицо его исковеркано страшной болью, а Владимир кричит безумным голосом:
— Да помогите же кто-нибудь! Отцу плохо! Доктора! Ради Бога, ради Бога! Быстрее! — Владимир склонился над отцом и попытался приподнять его.
Но тело барона как-то неожиданно отяжелело и стало неподъемным. Его лицо побагровело, рот свело судорогой.
Гости растерянно молчали, замерев на своих местах, а по балкону побежал человек, сидевший в третьем ряду в ложе с противоположной стороны, — доктор Штерн.
— Отец, что с вами? Папа, вы слышите меня? Доктор Штерн, доктор Штерн! Ради Бога, ради Бога, быстрее! Папа! Папа!
— Позовите слуг, — велел доктор Штерн, наконец, оказавшийся рядом. — Понадобятся два человека — мы должны осторожно перенести барона.
— Я сам отнесу отца, — Владимир хотел оттеснить доктора, но тот властным движением руки остановил его.
— Мы должны быть очень осторожны. Один вы не справитесь, Владимир. Позовите слуг!
Но на помощь уже бежали Никита и Григорий. По команде Штерна они подняли барона, стараясь держать его голову выше тела, и плавно понесли из зала в жилую часть особняка.
— Никита! Не спеши! Полегче, Григорий! — умолял их Владимир.
— Что с ним? Это сердечный приступ? — враз охрипшим и каким-то чужим голосом спросила Анна, когда доктор Штерн проходил мимо нее.
— Сейчас я ничего не могу сказать. Мне нужно осмотреть его в более спокойной обстановке.
— Можно я пойду с вами?
— Оставайтесь здесь! — отрезал услышавший ее Владимир.
— Я умоляю вас, можно я буду с ним?! — настаивала Анна. — Я могу помочь!
— Ты можешь помочь только одним — не мешай нам!
— Успокойтесь, господа! — доктор Штерн веско положил Владимиру руку на плечо. — Никто не войдет к барону, пока я его не осмотрю.
Когда барона вынесли из зала, озадаченные и встревоженные гости начали расходиться. И их уход скорее напоминал бегство — в полной тишине, оглядываясь по сторонам и с заметной поспешностью.
— Аня… — позвал Ренин.
— Миша! Ты.., вы здесь!.. Как, почему?!
— Вам надо успокоиться, — Репнин взял Анну под руку — Давайте уйдем отсюда. Мы подождем в библиотеке.
Барона между тем отнесли в спальню. Штерн велел открыть окно, и свежий вечерний воздух возымел свое благотворное действие — барон открыл глаза.
— Что со мной? — слабым, бесцветным голосом спросил он.
— Похоже, у вас опять сердечный приступ, — сказал Штерн, с трудом нащупывая точку пульса на его руке. — Хотя я до конца не уверен. Очень странные симптомы.
— Бог с ними, с симптомами… Володя… Где Володя?
— Володя ждет в кабинете. Примите лекарство, Иван Иванович. Вам нужен покой.
— Илья Петрович, не лукавь, — закашлялся барон. — У меня впереди — целая вечность покоя. Позови Володю. Я должен поговорить с ним.
— Потом.
— Потом будет поздно. Ты же знаешь. Я должен поговорить с сыном.
Штерн покачал головой, но не решился перечить умирающему. Он вышел и вызвал из кабинета Владимира.
— Как он? — бросился к нему тот.
— Отец хочет вас видеть.
— Он так плох?
— Владимир, не спрашивайте меня ни о чем. Но вам, я думаю, стоит поторопиться.
После этих слов лицо Владимира побелело, и он опрометью бросился прочь из кабинета.
— Отец! — Корф упал на колени перед постелью, на которую возложили отца, и замер, боясь посмотреть на него.
— Володя… Ты вдруг оробел? Еще утром помнится, дерзил мне.
— Я должен был держать себя в руках, прости меня.
— Я в молодости тоже был вспыльчив и упрям… — барон слабой рукой указал на стену напротив постели.
— Мои медали… — разглядел Владимир.
— Ты удивлен? А ведь я храню…Трофейное оружие на стене — все, что ты мне присылал.
— Я хотел, чтобы ты всегда гордился мной!
— А я всегда гордился тобой. Жаль, что редко говорил тебе об этом. Мы оба с тобой умеем скрывать свои чувства, не правда ли?
— Почему нам понадобилось столько лет, чтобы сказать друг другу эти слова, папа?
— Володя, лет десять назад я пытался поговорить с тобой о том, что было очень важным для меня. Но именно в тот день ты изрезал мое любимое кресло ножом для бумаги! Ты помнишь это, негодный мальчишка? А потом два часа стоял в углу, обиженный на весь свет!
Владимир улыбнулся сквозь слезы.
— Вот видишь, а я уже начал забывать, как это прекрасно — посмеяться вместе с сыном. Помни об этом, когда меня не станет. И — Анну, Анну позови!..
Владимир хотел ответить, но понял, что отец снова потерял сознание и выбежал из спальной звать доктора.
Штерн разговаривал в библиотеке с Анной.
— Илья Петрович, как он?
— Мне жаль огорчать вас…
— Но что с ним?
— Я еще пока не готов поставить окончательный диагноз. Странные шумы в сердце и легких, ритм неровный, одышка слишком сильная, спазмы… Нет, я не готов сказать вам что-то определенное, я прежде никогда с подобным не сталкивался… — покачал головой Штерн.
— Но ведь он поправится?
— Я.., не знаю.
— Анна! — Репнин едва успел подхватить ее под руки. — Илья Петрович!
— Дайте ей выпить. У барона всегда был прекрасный бренди, — тихо сказал доктор. — Да и нам двоим налейте — не помешает.
Репнин тотчас бросился наливать — глоток Анне, чуть больше в бокалы для себя и Штерна.
— Пейте, дитя мое… — ласково попросил Штерн Анну. — Это вас успокоит.
Но выпить не успели — в библиотеку вбежал Владимир.
— Скорее, доктор! Отцу хуже… — Владимир повернулся уйти за доктором, но потом вспомнил и обернулся к Анне. — Он звал тебя. Я не мог не сказать…
Когда Анна вошла в спальню Корфа, барону снова, кажется, полегчало.
— Иван Иванович… — Анна присела к нему на кровать и припала к его руке.
— Чего ты испугалась? Не видела, как люди кашляют? Я — старый солдат, бывал в переплетах и похуже.
— Доктор говорит другое.
— К черту доктора:.. Не будем о моей болезни. Мне уже лучше.
— В самом деле?!
— Аннушка, я должен тебе сказать — как ты была хороша сегодня на сцене! Как блестели твои глаза… Вот настоящее лекарство для меня. Ты станешь великой актрисой! Тебя ждут лучшие подмостки мира… Джульетта…Офелия… Сколько прекрасных ролей ты сыграешь…
— Не стоит сейчас об этом!
— Стоит! Ты стоишь этого! Тебя будут осыпать цветами. Представь только — роскошные букеты, поклонники… Ах, сколько у тебя будет поклонников! С твоим талантом и красотой!
— Мне толпы щеголей ни к чему. Когда вы на меня смотрите из зала, ей-Богу, мне хочется играть во сто крат лучше. Только для вас.
— Скоро ты будешь думать совсем по-другому. Почувствуешь успех, обожание публики, вкус славы… Все изменится.
— Всем, что у меня есть, и всем, что у меня будет, я обязана только вам, дядюшка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19