- Прощай, солнце, и прими от меня великую благодарность!
- За что ты благодаришь меня, человек? - удивилось светило.
- За доброту твою, солнце, за то, что все эти сто лет после каждой ночи ты дарило мне радость наступившего утра!
- На здоровье, человек! - сказало солнце и скрылось...
- Спасибо тебе, солнце!..
Гудули впустил во двор мычавшую у ворот корову. Корова по привычке зашла в хлев, приготовилась к дойке. Гудули погладил корову, почесал по голове, но доить ее не стал.
- Сегодня отдохни, корова, лежи себе спокойно... И прими от меня великую благодарность!
- За что ты благодаришь меня? - удивилась корова.
- Хотя бы за то, что каждое утро ты давала мне по стакану молока.
- На здоровье! - сказала корова и легла.
- Спасибо тебе, корова!..
Гудули прошел на задний двор, взглянул на устроившихся на ночь кур и, прежде чем прикрыть дверь курятника, ласково потрепал петуха Лонгиноза по красному гребешку.
- Завтра буди меня, когда тебе заблагорассудится. А теперь прощай и прими от меня великую благодарность.
- За что ты благодаришь меня? - удивился петух.
- Хотя бы за то, что ты каждое утро добросовестно будил меня!
- На здоровье! - сказал Лонгиноз и заснул.
- Спасибо тебе, Лонгиноз!..
Коптилку он поставил рядом с квеври, аккуратно срезал глину вокруг его головки, стал на колено и осторожно поднял крышку. Тридцатипудовый квеври вздохнул, обдав Гудули крепким ароматом шипучего цоликаури. Гудули глубоко втянул в себя одурманивающий запах, заглянул в черное отверстие, потом медленно, боком опустил туда черпалку из тыквы. "Буль, буль, буль", - забулькало хлынувшее в черпалку вино. Гудули чуть притронулся губами к черпалке и сказал:
- Слава тебе, святой сок винограда, слава тебе, бессмертная виноградная лоза! И прими от меня, дорогой мой квеври, великую благодарность!
- За что? - раздался, словно эхо, удивленный голос.
- За то, что все эти сто лет ты был моим верным другом в дни радости и в дни горя!
- На здоровье! - вздохнул квеври.
- Спасибо тебе!..
Гудули сидит за низеньким столом. В руке у него полная чаша с вином. Тусклый свет повешенной на балконной стойке коптилки мерцает, словно нимб, над головой старика. Стекающие по щекам слезы каплями срываются с подбородка, орошая лежащие на столе кукурузную лепешку и молодой сыр, Гудули Бережиани плачет...
Час тому назад Гудули обошел весь двор. Потрогал плуг - износился плуг. Взглянул на топор - истерся топор. Взял в руки серп - почти весь вышел серп. Взмахнул заступом - истлел до половины заступ. Нож, что лежит на столе перед Гудули, и тот на ладан дышит... Металл, металл не устоял перед неумолимым временем, долго ли сломиться человеку?!
Вот этим благословенным вином клянется Гудули - не жаль ему жизни. Гудули знает - он не болен. Просто истлел человек, истерся - вот и все! Износился, как те же плуг, топор, серп и нож.
Со всеми успел попрощаться Гудули - с небом и землей, домом и двором, собакой и свиньей. Но дольше всех прощался он со своей ровесницей грушей.
- Прощай, груша! - обнял Гудули дерево. - Самой совершенной среди нас оказалась ты! Твои корни прочно сидят в земле, плечи твои подпирают небо... Ты дарила тень и прохладу трем поколениям моего потомства и скольким еще сослужишь добрую службу, кто знает! Вот уже век плодоносят твои добрые ветви, а ты все стоишь, груша, здоровая и сильная. Ты отрада и украшение моего двора, обитель пернатых и певчих моего села. Прими от меня великую благодарность, дерево!
- На здоровье, человек! - просто ответило дерево. Оно хорошо знало цену себе...
"Слава тебе, природа, - подумал Гудули, - слава твоей мудрости! Какое это счастье - сознавать, что после тебя останутся жить дерево, земля, небо и солнце!.."
Последнюю благодарность Гудули воздал своему сердцу, своей деснице, глазам, ушам и разуму своему.
- За что? - спросило в недоумении сердце.
- Как это за что? - удивился Гудули. - За сто лет ты ни разу не изменило мне, все эти сто лет мне верой и правдой служили мои глаза, уши, руки и разум. Разве этого мало?!
- На здоровье, Гудули, на здоровье!.. А теперь мне пора на покой... Я очень устало, Гудули!
- Спасибо тебе, сердце!
Что ж, теперь можно попрощаться с мальчиком и его матерью. Но вот беда, запамятовал старик, как звать-то их? Господи, дай вспомнить! Ладно, бог с ней, с матерью, мальчика-то зовут как? Боже великий, не лишай Гудули памяти, напомни ему имя мальчика!..
Но бог был неумолим. Не вспомнил Гудули имен ни матери, ни сына...
Подошел тогда Гудули к перилам балкона, распахнул рубашку на груди и крикнул:
- Э-э-е-й, соседка!
- Слушаю вас, уважаемый Гудули!
- Кто это?
- Ксения я, кто же еще! Не узнали меня?
"Ксения... Ксения... Вот как звать ее... Ксения..."
- Мальчик дома?
- Уча-то?
"Уча! Слава богу, узнал, как звать этого прохвоста..."
- Ксения, сейчас в моем доме случится... В общем, сделай так, чтобы мальчик не расстроился...
- Вы о чем, уважаемый Гудули?!
- Прошу тебя, не пускай ко мне мальчика, пока не придут соседи...
- Да что вы такое говорите, уважаемый Гудули? Шутите, что ли?
- Прощай, Ксения! Видит бог, я любил всех вас и благодарю вас! Спасибо!
- Гудули, уважаемый, что с вами?!
Гудули вошел в комнату и закрыл за собой дверь.
- Гудули!!
Во дворе Бережиани грянул выстрел. Звук был сильный. В домах вокруг зазвенели оконные стекла...
Хоронить Гудули Бережиани собралась уйма народа. Было немало родных и близких, хотя никто из них особенно не убивался. Более того, старший сын Димитрий, вместо того чтобы побыть у гроба, стоял во дворе, под грушей, недовольный, словно Наполеон после Ватерлоо, и здесь принимал соболезнования.
Подошел к Димитрию и я:
- Искренне сочувствую в вашем глубоком горе!
- Ах, не говорите, Нодар Владимирович! - воскликнул Димитрий недовольно. - Опозорил он своих детей! Не знаю даже, как людям смотреть в глаза.
- Мда-а, все это случилось действительно так неожиданно...
- Да что там - неожиданно! Это чудовищно! Что мне сказать друзьям, товарищам?! Как объяснить такой поступок? Жить с нами в Тбилиси не соизволил - с могилой жены, видите ли, не мог расстаться!.. И потом корова, куры там всякие... Подумаешь, тощая корова и облезлый петух!.. И дом - развалина!.. Без Учи, мол, не могу! Представляете себе? И это сказал мне родной отец!
- Кто это Уча?
- Соседкин сын, верно, мальчишка какой-то! Родной отец его бросил, а тут - пожалуйста! Нашелся покровитель! Да таких мальчишек, если хотите, у нас целая дюжина!..
- Мда-а, тяжелая картина... - проговорил я и собрался уходить. Но Димитрий продолжал:
- Хоть бы нуждался в чем!.. Летом жена моя из Парижа привезла ему теплые кальсоны!.. Да и вообще!.. А похороны? Припомнят ли в нашем селе такие похороны?! Да что говорить?! Всю жизнь он был неблагодарным и так же неблагодарно окончил ее!..
- Не знаю, как утешить вас...
- Ради бога, какое там утешение! Благодарю вас!
- Будьте здоровы!..
- Куда вы?! Пройдите, пожалуйста, вот сюда, под навес, к столу! Окажите последнюю услугу! Эй, Митуша, поухаживай за гостем!
Поскольку похороны были радиофицированы и звук репродуктора был несколько выше, чем это приличествовало бы реквиему Моцарта, Димитрий был вынужден говорить еще громче.
Мне кое-как удалось улизнуть от пьяного Митуши и незаметно покинуть двор. У самых ворот я увидел сидевшего на земле мальчика лет семи. Уткнувшись огненно-рыжей головой в колени, он плакал.
- Как тебя звать, малыш? - спросил я и погладил мальчонку по голове.
- Уча Мелимонадзе, - чуть приподнял он голову и вновь продолжал плакать.
- Расти большим, малыш! - сказал я, глотая подступившие к горлу слезы, и вышел со двора.
Оглянувшись, я увидел разглагольствовавшего Димитрия. Но поскольку похороны были радиофицированы и звук репродуктора был несколько громче того, чем это приличествовало реквиему Моцарта, я не расслышал его слов...

1 2