Нодар Владимирович Думбадзе: «Кровь»

Нодар Владимирович Думбадзе
Кровь


Рассказы –



Нодар ДумбадзеКровь Стриженный мальчуган с нанизанными на прутик бычками в руке стоял, понурив голову, под липой, печальными глазами разглядывал свои облепленные грязью голые ноги и думал: «До чего же этот старик похож на моего отца! Седые волосы… Черные брови… Широкий нос… Красивые глаза… И голос — низкий, приятный… Если закрыть глаза, можно представить, что он — мой отец!..»И мальчуган зажмурился.— Вот поэтому-то я и пригласил вас, уважаемый мой Кишварди!.. Нет больше моих сил! Совсем отбился от рук, негодник!.. Все дети как дети — с книгой не расстаются, а он знай себе день и ночь ловит этих бычков!.. А что он выкинул третьего дня?! Бросил в наш общий — с Гоподзе — колодец огромный арбуз! Арбуз лопнул, и вот уже неделю две семьи вместо воды пью компот!..— Убей меня бог! Это правда, мальчик?! Уж не беспокойтесь, уважаемая Юлия! Вот как заберу его в Гурию, да как повешу за ногу на чинаре, — напляшется он у меня!— Не знаю, за что вы его там повесите, но я так скажу: счастливая его мать, не пришлось ей глядеть на этого негодника. И отец его тоже, между прочим, счастливый…— Как вы полагаете, уважаемая Юлия, не будет, значит, с ним сладу?— Не знаю, ничего я не знаю… Судите сами: послала я его недавно на мельницу… Пуд отборной кукурузы унес, изверг, а вернулся с пятью фунтами муки в мешке. Остальное отдал, оказывается, непутевым детям Валико Кухалашивли! «Много их в доме, говорит, живут впроголодь…» Каково, а?!— Убей меня бог! Это правда, мальчик?!— Это еще что! Позавчера он да дружок его — босяк Кукури Угулава — прокрались в сад — подумать только! — своего же учителя географии Датико Цверава, навали персиков и выменяли их на табак! Каково?!— Убей меня бог! Это правда, мальчик?!— Да что вы заладили — «правда?», «правда?»! что же, по-вашему, я вру?— Что вы, что вы, уважаемая Юлия! Это я к тому — неужто для него нет спасения? Неужто он пропал совсем?!— Нет, почему же… Спасти его, конечно, можно, но это свыше моих сил… Здесь нужна крепкая, мужская рука! К тому же, кроме него, на моей шее еще два зверя — Зураб и Вахтанг, дети моего Коли. Те почище этого. Вот вернулся с выгона — убедитесь сами!— Мда-а-а… что же вам сказать, уважаемая Юлия!.. Пока были живы его родители — меня и близко к ребенку не подпускали… Чужой я для него, понимаете? Чужой!..— Не говорите, уважаемый Кишварди! Ведь он как-никак мужчина и с мужчиной легче найдет общий язык… К тому же он продолжатель вашего рода…— Оно-то, конечно, так… А как у него с учебой, уважаемая Юлия?— Гм!.. Мальчишка, укравший персики у своего учителя и ради развратной книжки «Декамерон» продавший серебряные ложки собственной бабушки, — о какой учебе может думать такой мальчишка, скажите сами ради бога, уважаемый Кишварди!— Это правда, мальчик?! Решено! Заберу его в Гурию и повешу за ногу на чинаре!— Да вот, пожалуйста, полюбуйтесь на него: мы тут убиваемся, а ему хоть бы хны! И в ус не дует!А мальчик стоял под липой с закрытыми глазами и думал: «Устала бедная моя бабушка Юлия… Какой у нее раньше был приятный голос, а теперь во какой злой!.. А может, это мне так кажется? Этот — дед, что ли? — говорит так спокойно и приятно… Да, видать, устала она… Эх, хоть бы сейчас она не послала меня с этим — дедом, что ли? — а впредь я никогда не обижу ее, никогда!.. Лишь бы не послала… Лишь бы не послала…»— Сирота он, уважаемая Юлия… Кроме розг, ему и ласка нужна…— Сирота сироте рознь! Много он понимает в ласке! Ласка…— Это правда, мальчик?! А вот как заберу его в Гурию, да как повешу за ногу… Когда его забрать, уважаемая Юлия?— Да хоть сейчас! Долго ли его снаряжать?— Как же так… Мальчишка гол как сокол…— Таким я и привезла его в прошлом году из Авчала, уважаемый Кишварди… Может, прикажете справить ему чоху с позументом?— Бедный мой мальчик!— Откушали бы перед дорогой, уважаемый Кишварди…— Да нет, не беспокойтесь, уважаемая Юлия… Закусим в Самтредиа, а там и до дому рукой подать…— Воля ваша… счастливого вам пути…Да хранит вас святой Георгий!..— Дай бог вам счастья, уважаемая Юлия!..— Вот, захватите с собой, уважаемый Кишварди!— Что это?— Да документы его разные… В сентябре, надо полагать, пошлете его в школу, — понадобятся… В четвертый класс он перешел… Правда, в справке ошибка — вместо Ломджария Нодари записали Ломджария Надири 1. Впрочем, по-моему, не ошибка это, а так оно и есть.— Это правда, мальчик? Что ж заберу его в Груию и повешу за ногу на чинаре…— Вешайте, за что хотите, но только чтоб глаза мои его больше здесь не видели!— За ногу, за ногу повешу!— Бог вам в помощь!
1 Игра слов: Нодари — мужское имя, надири — зверь.
— А не поможет, так возьму его в такой оборот, что аж камни от жалости заплачут!
— Ну, так до свидания, уважаемый Кишварди!— Всего вам хорошего, уважаемая Юлия!Сия приемо-сдаточная процедура произошла в августовский полдень 1938 года в местечке Хони между имеретинской бабушкой — то есть матерью матери Нодара Ломджария, уважаемой Юлией Микеладзе, и его гурийским дедом — то есть отцом отца, уважаемым Кишварди Ломджария.А спустя час мальчик, то есть Нодар Ломджария, рожденный 14 июля 1928 года в городе Тбилиси в семье служащего, плелся, словно теленок на веревке, за дедом, понуро шагавшим по раскаленной, пыльной дороге…
Из Хони до Кулаши дед и внук добрались на пролетке, из Кулаши в Самтредиа ехали на линейке. Здесь, не перекусив, пересели на грузовик чайной фабрики, следовавший в Чохатаури. Оттуда пешком направились в село Интабуети.Дед шел впереди, внук — за ним. Измученный старческим недугом дед тяжело кряхтел и стонал. Завидев идущего навстречу путника, он умолкал, низко с ним раскланивался, а затем, выждав несколько минут, вновь начинал стонать и кряхтеть. Иногда он молча оглядывался на мальчика — так оглядывается старая кляча на отставшего жеребенка, боясь потерять последнего своего отпрыска.Мальчик шел и думал: «Вот впереди шагает старик — хилый, больной, стонущий, с выцветшей шляпой на голове… Он обещает повесить меня за ногу на дереве… Этот старик — мой дед. Отец моего отца… Дед! Что же заставляет меня следовать за ним? Почему я покорно, словно раб, тащусь по этой пыльной дороге? Два шага в сторону — и, никаких чертей! Что это за сила? Почему я, уставший, голодный, изнемогающий от жары и жажды, не смею свернуть с дороги? Почему? Как эта сила называется?»— О чем ты думаешь, внучек? — обернулся вдруг старик.— Ни о чем! — ответил, не задумываясь, опешивший мальчик. Он ожидал всего, но только не такого вопроса.Старик сошел на обочину дороги, присел. Отдышавшись и накряхтевшись, он поглядел на мальчика, потом стал считать, загибая пальцы: 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38.— Родился ты, внучек, в двадцать восьмом. Теперь у нас тридцать восьмой. Значит, тебе пошел одиннадцатый… Взрослый уже… Как же это ты можешь ни о чем не думать, а? Или скрываешь от деда?— Да нет, дедушка, не думал я ни о чем! — солгал мальчик.— А пора бы и привыкнуть думать, внучек, пора!..Старик, кряхтя и охая, встал и продолжил свой путь. Мальчик, словно теленок на веревке, послушно поплелся за ним…
Мальчик — загоревший, с взъерошенными волосами — стоял, опершись на заступ, под чинарой, грустными глазами разглядывал свои облепленные грязью голые ноги и думал: «Как она состарилась, согнулась на один год! Лицо — одни морщины… Голос какой-то сиплый. И все же она похожа на мою мать — молодую, красивую, нежную, кареглазую, добрую мою маму. Похожа и волосами и походкой… Если закрыть глаза, можно представить, что она — моя мать!»Но мальчик не зажмурился. Мальчик испугался.— Потеряла я покой, уважаемый Кишварди! Призрак несчастной его матери мерещится мне во сне и наяву… Голос собственной совести преследует меня… С тех пор как вы взяли его с собой, хожу я опустошенная, словно сердце вырвали из груди… Верните мне моего ребенка, уважаемый Кишварди!…— Гм, ребенком он был тогда, когда я взял его от вас. Теперь он — мужчина, и пусть решает сам. Захочет вернуться к вам — я не стану его удерживать.— Обижен он на меня… Если кто и сумеет померить его со мной, то только вы, уважаемый Кишварди. Человек вы мудрый…— У вас ведь еще двое таких, уважаемая Юлия… Оставьте мне хоть одного!— Разве в счете дело? Два, десять, сто — все одно! Внук — он и есть внук для бабушки, уважаемый Кишварди!— Так-то оно так… Но как же мне быть? Ведь после моей смерти счет рода Ломджария должен начаться с него?…— Я же не изменю его фамилию! Пусть и те двое будут Ломджария, но этого-то отдайте мне!— Отнимать, значит, мальчика приехали, уважаемая Юлия?!— Не отпускайте меня на тот свет с грехом на душе! Как же я там взгляну на его мать?!— Э, уважаемая Юлия, это еще вопрос — кто из нас отправится туда раньше. А каково мне будет глядеть на его мать и отца, если я опережу вас?— Не дай вам бог смерти, уважаемый Кишварди!— Мальчик — он и поле мое, и виноградник, и мельница, и могила, и надгробный камень… Нет, не отдам его, хоть убейте меня!— Ну так я убью себя! Вот здесь, перед вами!— Господь с вами, уважаемая Юлия, что вы такое говорите!… Пойдешь с ней, мальчик?— Да разве он признается? Он же стесняется вас!— Это правда, мальчик?— Ему материнская ласка нужна, уважаемый Кишварди! Постирать, погладить, выкупать, спинку потереть, причесать…Разве вы можете заменить ему мать?— Ну, это как сказать… Ухаживал я за ним до сих пор, слава богу, неплохо… Вас, по крайней мере, на помощь не звал…— Не спорю, не спорю, уважаемый Кишварди! Но все же… Ноги мальчику перед сном помыть, в школу за ним бегать… Не мужское это дело!..— А он и на нашу школу не в обиде… Это в вашей школе его зверем нарекли, да и вы, помнится, согласились с этим… А он не зверь вовсе…— Почему у меня язык не отсох тогда!— И не думайте, что он у меня превратился в ангела или перестал красть персики!— Пусть крадет на здоровье!— Или, думаете, он перестал раздавать мук?— Да бог с ней, с мукой-то! Все мое принадлежит ему! Пусть хоть сжигает, разве я против?— И курит, стервец!— Это правда, мальчик?— Вы меня, меня спросите! Опустошил и карманы мои, и кисет!— Ну и пусть курит себе на здоровье! Ведь сами сказали — мужчина он!— Потерпите еще месяц. Вот получу премию за шелковичные коконы, приодену его… Не пойдет же он к вам этаким оборванцем!— Вы только отпустите, а одеть, обуть его — это уже моя забота! С себя сниму, а его одену!— Гм, очень подойдет ему ваше!— Конечно, вам — шутки шутить, а у меня сердце кровью обливается!— Я ведь сказал, уважаемая Юлия: он уже взрослый. Пусть решает сам!— Вы для него — все равно что икона для верующего, и каждое ваше слово — все равно что проповедь божья… Скажите ему, уважаемый Кишвади!…— Побойтесь бога, уважаемая Юлия. Как же это я скажу своей плоти и крови — уйди, мол, из моего дома?!— А я разве чужая ему? Разве он не моя плоть и кровь? Может, всего год осталось мне жить! Умоляю вас, не убивайте меня раньше срока, подарите старушке этого мальчика!— Уважаемая Юлия!— На колени, на колени стану перед вами!..— Да вы что! Встаньте ради бога!.. Будь по-вашему!..— Великий боже, ниспошли ему счастья и радости!— Не видать мне больше радости и счастья…— Матерь божья…— Иди с бабушкой, внучек!…Такой диалог состоялся ровно год спустя после описанных выше событий между гурийским дедом и имеретинской бабушкой мальчика. Но это уже была не приемо-сдаточная процедура. Это было бурление двух кипящих кровей, рыданье двух трепещущих сердец. И эта борьба двух равных по силе любви страстей отдавалась в мальчике учащенным биением сердца и соленым комом в горле, холодной испариной и жгучим ознобом, дрожью в теле и болью в груди. Неведомая сила то властно тянула его к бабушке, то мощным толчком бросала к деду. Несколько раз мальчик ощущал острую боль — словно его тело пронзало насквозь раскаленное копье. И все время, пока между стариком и старушкой длился этот странный, горький диалог, мальчика не покидало необъяснимое чувство страха, тревоги, ожидания.Бабушка встала, подошла к мальчику, обняла его.— Радость ты моя, свет моих очей, пойдем со мной, подари мне два лишних дня жизни!..Бабушка плакала, и горячие ее слезы капали на голову мальчика. Выплакавшись, она осторожно привлекала его к себе, но мальчик стоял не двигаясь, стоял, как железный кол, как дерево, глубоко вросшее в землю корнями.— Иди с ней, внучек, иди со своей старой бабушкой…Налюбуется она тобой, вернешься ко мне… К тому времени и я соскучусь без тебя… А как ты думал? Быть внуком — нелегкое дело! Трудно, трудно быть внуком, особенно внуком таких вот старых развалин, как я да твоя бабушка… Иди с ней, дорогой… А твои топор, заступ, мотыга, давильня, корзина, корова, теленок, коза и свинья никуда не денутся, будут ждать твоего возвращения…Мальчик слушал, смотрел и удивлялся: топор, мотыга, заступ, корзина валялись в разных концах двора, корова, теленок, коза и свинья были в разных концах двора, — как же дедушка, не видя их, точно указывал рукой именно туда, где находился каждый из названных им предметов и животных?А дед продолжал:— Вот твоя сумка, учебники твои — грузинский, история… Что еще у нас с тобой? Пожалуй, ничего. Брюки, рубашка, чувяки на тебе. До Самтредиа топай босиком, иначе чувяки не дотянут до дому. Вот и все… Ну давай!
Кишварди Ломджария понял, что его внук сейчас превратился в железный кол, в дерево, глубоко вросшее в землю корнями, настолько глубоко, что вырвать его обычными увещеваниями невозможно. Здесь нужен был иной подход. Но какой?Кишварди Ломджария понял и то, что его внук сейчас стоял посреди заколдованного круга, и притягательная сила двух кровей властно тянула его в разные стороны. Какая из них возьмет верх? Какая кровь победит? Ждать исхода этой борьбы нельзя… Кому-то из них нужно первым перекрыть, перерезать канал, в котором кипит и бурлит взбунтовавшаяся кровь…И Кишварди Ломджария опередил бабушку:— Ну чего ты ждешь? Устал я болтать с тобой!Мальчик испуганно взглянул на деда.— Иди и не смей оглядываться! Понял?!Горькую обиду на деда и нежную жалось к бабушке мальчик почувствовал одновременно. Подступившие слезы затуманили глаза, голова безвольно опустилась на грудь, и он не вымолвив ни слова, покорно, словно теленок на веревке, побрел по пыльной чохатаурской дороге за своей дряхлой, сгорбленной, облаченной во все черное бабушкой…Кишварди Ломджария сидел у камина и ждал, пока в медном котелке закипит вода.Кишварди Ломджария глядел на огонь и думал. Думал и в то же время старался уйти, скрыться от своих невеселых дум. Но куда человеку деться от собственных дум? Ведь человек не бог… «Не нужно было отпускать мальчика… Но не смог я устоять перед горем старушки… А теперь сам в ее положении. На той неделе схожу к ней, попрошу вернуть мальчика. Не отдаст, заберу силой… „Какое, скажу, имеешь ты право отнимать у меня мою плоть и мою кровь? Ведь ты не бог!“ Но… ведь она может ответить мне теми же словами?! Ведь я сам тоже не бог, а всего-навсего простой смертный… Ведь мальчик принадлежит ей так же, как и мне… Вот если бы я был богом! Ох, трудно, трудно быть человеком, гораздо труднее, чем богом… Слава богу, в этом наш спаситель — Иисус Христос сам убедился… На той неделе пойду к ней, брошусь в ноги… Хотя нет, неделю мне не стерпеть… Пойду послезавтра… Нет, завтра! Завтра же с рассветом отправлюсь в путь… Господи, скорее бы наступило утро!..»Так думал Кишварди Ломджария, сидя у камина и ожидая, когда в медном котелке закипит вода, как вдруг открылась дверь и на пороге показался мальчик с поникшей головой и перекинутыми через плечо чувяками.— Слава тебе, господи! — воскликнул дед.— Я вернулся, — прошептал внук.— Я знал, что ты вернешься, — сказал дед.Потом Кишварди Ломджария налил в медный таз горячей воды из медного котелка и долго мыл уставшие ноги внука. Потом приготовил ему постель на тахте, а сам пошел спать в маленькую каморку…В полночь старика разбудил голос мальчика:— Дед, можно мне лечь с тобой?— Иди, внучек! — ответил старик и придвинулся к стене.Мальчик лег, прижался к деду.«Какой он холодный, бедный дедушка!» — подумал внук.«Какой он горячий!» — подумал дед.Спустя некоторое время дед спросил:— А знаешь, что привело тебя ко мне?— Нет!— Знай, внучек, кровь тебя привела ко мне, вот что! Кровь — великая сила, внучек!…Больше в ту ночь они не обменялись ни словом. Ни о чем не думали, ни о чем не говорили.Дед и внук спали счастливым сном…Думала и говорила кровь. Но о чем думала и говорила кровь, об этом известно одному богу!..

1