Анна слушала его, и ей казалось, что она снова дышит напоенным тревогой воздухом той дикой земли, где стоит пограничная крепость Нейуорт. Опасный край, который так любил ее муж, край, с которым сжилась и она, потому что иного пристанища у нее не было. Там она научилась быть счастливой – и все потеряла. Хочет ли она вновь оказаться там вместе с дочерью и вновь испытать непроходящее чувство тревоги? Там тлеет война, а это значит – вытоптанные земли, сожженные селения, полуразложившиеся мертвецы у дорог, которым не суждено дождаться погребения… Ричард Глостер отчетливо дал понять, что ничего иного ей не следует и ожидать.
Когда Анна покидала Нейуорт, его уцелевшие обитатели явили свою любовь и преданность, и она вспоминала о них с теплотой. Оливер, Молли, отец Мартин и многие другие будут рады, если она вернется.
Но как сложится ее жизнь там, где все станет напоминать ей о безвозвратно утраченном счастье? Хватит ли у нее сил выдержать это постоянное напряжение, тем более теперь, когда в ней осталось так мало стремления бороться, и единственное, чего ей хотелось бы, – посвятить себя Богу и воспоминаниям. Однако она понимала, что если откажется от помощи герцога Глостера, то ее дитя вынуждено будет рано или поздно вернуться в Нейуорт, и неизвестно, что случится там, где покоя не ведают и более сильные, чем хрупкая и мечтательная Кэтрин Майсгрейв.
Ричард не торопил Анну с ответом, и она была ему благодарна. Но он посеял в ее душе зерна сомнения, заставил очнуться и начать думать о будущем. Что станется с Кэтрин? Что ее ждет? В известном смысле предложение Ричарда Глостера было заманчиво. Их обоих ждет богатство, могущество, власть. Дочь провинциального барона из Нейуорта могла со временем стать одной из первых леди Англии.
Анна размышляла.
Пришла весна. Ричард Глостер порой заглядывал в Сент-Мартин ле Гран. Герцог редко являлся с пустыми руками, и престарелые сестры Святого Причастия, несмотря на строгость устава, с нетерпением ожидали его визитов. Приволакивая ногу, Ричард входил во двор монастыря, белозубо улыбался, испрашивая у матери-настоятельницы благословения, а с сестрами был почтителен, хотя и умудрялся сказать каждой что-либо приятное – от важной и суровой сестры-ключницы до готовой расхохотаться без всякого повода сестры Агаты. Для монастыря же наезды герцога стали сущим благодеянием. Он не только оградил его от произвола болтонских монахов, но и владения Сент-Мартина увеличились земельными наделами в Литторондейлской долине, в монастырской церкви появилось прекрасное распятие из драгоценного красного дерева, а для сестер были доставлены из Йорка новые ткацкие станки.
Однажды, оставив свою свиту в селении, герцог явился в обитель в сопровождении одного лишь Джона Дайтона, который нес объемистую плетеную корзину. Мать Евлалия охотно впустила на монастырское подворье герцога, на Дайтона же взглянула с растерянностью. Она хорошо его знала, поскольку он нередко приходил слушать проповеди приходского священника в монастырскую церковь. Но впустить мужчину в обитель сестер Святого Причастия… Однако она сделала это, потому что так хотел Ричард Глостер.
Впрочем, этим отступления от устава не ограничились.
Когда Анна Невиль с дочерью спустилась во двор, девочка просияла при виде герцога. Тогда Ричард сбросил с корзины крышку, и оттуда показалась смешная обрубленная морда полуторамесячного щенка дога. Он поскуливал, опираясь на неуклюжие толстые лапы, и озирался вокруг. Глаза его были разного цвета: один голубой, другой аспидно-черный.
– Соломон! – ахнула Анна и невольно улыбнулась. Потом опомнилась и взяла себя в руки. Щенок не был тем самым Соломоном, любимцем ее юности. Он был пепельно-серой масти, но выглядел так забавно, что даже монахини всплеснули руками.
Ричард наклонился и погладил щенка.
– Его зовут иначе, чем вашего прежнего приятеля. Это Пендрагон.
Кэтрин с восторженным визгом уже вытаскивала щенка из корзины.
– Почему Пендрагон? – спросила Анна. – Ведь это имя легендарной династии королей Уэльса.
– Он и куплен в Уэльсе. К тому же Пендрагон на языке древних валлийцев означает «голова дракона». А я полагаю, что это неуклюжее существо вырастет огромным, словно истинный дракон.
Теперь настал его черед улыбаться, глядя в спокойные глаза Анны.
– Давным-давно я обещал подарить вам щенка.
– Вот как? Не помню.
Кэтрин, держа перепуганного Пендрагона за передние лапы, едва не отплясывала перед статуей святого Мартина.
– Пендрагон! Я буду очень любить тебя! Анна поглядела на несколько растерянную настоятельницу.
– Милорд Ричард, я благодарю вас за подарок. Да и Кэтрин вы доставили истинную радость. Однако он не сможет жить в обители. Это пес для замков, и монахини вряд ли справятся с ним, когда он подрастет.
Ричард, подняв плечо, слегка повернулся к матери Евлалии, и та вдруг заулыбалась и с готовностью закивала, свидетельствуя, что в монастыре, где хозяйство не так велико, вполне хватит места и для еще одной Божьей твари.
И все же Пендрагон изменил жизнь тихой обители. Огромный, нескладный, он весело скакал по клуатрам монастыря, игриво хватая за подолы монахинь, пугал монастырскую живность, топтал грядки и задирал ногу на цоколь статуи святого Мартина. Когда же его посадили на цепь, он двое суток выл так, что монахини не могли читать литании, а собаки из селения в долине отвечали ему возбужденным лаем.
– В этого пса наверняка вселился злой дух, – твердила строгая сестра-ключница, торопливо сотворяя крестное знамение.
– Упаси вас святой Мартин так говорить! – сердилась мать Евлалия. – Его подарил сам герцог Глостер! У святой церкви давно не было столь преданного и почтительного сына.
При этом она с удовольствием касалась распятия на груди, поблескивавшего густо-синими сапфирами, которое Ричард преподнес ей, сопроводив замечанием, что настоятельнице такой обители, как Сент-Мартин ле Гран, следует иметь достойный вид. Тем не менее, когда Пендрагон в очередной раз поднял возню, когда благочестивые сестры, выстроившись попарно, направлялись к полунощной службе в церковь, даже она не выдержала и велела окропить пса святой водой.
Щенок нарушил покой обители, и Анна чувствовала, что в этом есть и ее вина. Волей-неволей Пендрагон стал для нее той малостью, которая окончательно вывела ее из оцепенения. Теперь ей часто приходилось брать его с собой, чтобы прогуляться в окрестностях монастыря, и вскоре она привыкла к этим прогулкам и полюбила их. Теперь и Кэтрин получила долгожданную свободу и смогла наконец-то явиться со своим псом перед деревенскими ребятишками, которые приходили в восторг от этого чудовища. Пендрагон был самой крупной собакой, какую им доводилось видеть, и намного превосходил всех псов в деревне, но готов был добродушно облизать любого, кто уделял ему внимание.
Ричард продолжал свои визиты, и Анна стала привыкать к ним. Он не был навязчив и больше не заговаривал о ее наследстве, однако постепенно познакомил Анну с положением при дворе, поведал об изменах и кознях герцога Кларенса.
Анна обычно слушала, не делая никаких замечаний, однако, помимо ее желания, Ричард разбудил в ней прежнюю ненависть к Джорджу Йорку. Предатель, насильник, убийца – она редко вспоминала его в прошедшие годы, но сейчас, слушая Ричарда, повествовавшего о признании людей Джорджа в том, что им было приказано отравить ее сестру, тогда как Джордж беспрерывно ссылался на то, как любил его легендарный Делатель Королей и именно его хотел видеть на троне Ланкастеров, она невольно начинала порывисто дышать от гнева, в глазах ее вспыхивала ненависть, и она ловила себя на мысли, что охотно помогла бы Ричарду Глостеру в его борьбе со средним братом. В том, что Ричард ненавидел Джорджа, она не сомневалась, да он и не скрывал этого.
Однажды Анна заметила, что хотела бы со временем принять Христов постриг и обет безбрачия. Ричард как бы Не услышал ее слов, но в следующий раз, посещая Сент-Мартин ле Гран, привез ей книгу бенедиктинской отшельницы святой Джулианы из Норича «Откровение». Анна приняла подарок, ибо, кроме устава святого Бенедикта и Часослова, в монастыре не было книг, а она давно тосковала без чтения. Однако когда Ричард Глостер спустя время заговорил с Анной об «Откровениях», то обнаружил, что, несмотря на то, что она внимательно прочла их, отклика в ее душе они не нашли. Ричард смеялся:
– Do manus, милая кузина, что вы еще не вполне готовы примкнуть к сонму Христовых невест. Вам недостает молитвенной сосредоточенности.
Анна смутилась.
– Возможно, вы и правы, милорд Ричард. И все же в миру меня мало что привлекает, и я надеюсь, что со временем укреплюсь в своем намерении настолько, насколько милостив будет ко мне Господь.
Ричард продолжал насмешливо смотреть на нее, и Анна поняла, что означает этот взгляд, лишь прочитав другую привезенную им книгу – «Руководство о грехах», писанную Маннингом и насквозь проникнутую осуждением греховности и алчности священнослужителей.
– Вы не должны были предлагать мне подобное сочинение, – сказала Анна при новой встрече. – Вы знаете мои намерения и подобными писаниями словно хотите поколебать мою твердость в принятом решении.
– Помилуй Бог, леди Анна! У меня и в мыслях не было ничего подобного. Разве я виноват, что вы куда внимательнее прочитали «Руководство о грехах», нежели «Откровение» святой Джулианы?
Анна почувствовала себя девчонкой, пойманной с поличным. Она хотела покоя, но этот странный человек, поступавший как друг, вместе с тем раз за разом ставил ее в тупик, внося смятение в ее душу.
Ричард почувствовал, что ему не следовало так говорить. Поэтому, когда он вновь обратился к Анне, голос его звучал мягко, и книга, которую он оставил, уезжая, оказалась «Исповедью» Августина Аврелия, вполне приличествующей для чтения в тиши монастыря.
Анна сама не заметила, как увлеклась сочинениями Блаженного Августина. Еще подростком ее понуждали читать их в Киркхеймской обители, где она получила воспитание. Как и Кэтрин сейчас, она начинала зевать и коситься в окно, едва мать принималась читать вслух. В то время она находила эту книгу невообразимо сложной и запутанной, отдавая предпочтение любовным стихам Марии де Труа. Теперь же, после бурь, что пронеслись над ее жизнью, она с упоением читала и размышляла над страницами, созданными человеком, как и она, прожившим бурную жизнь и обретшим утешение в Боге. Как остро она осознавала собственное несовершенство и невозможность обрести наконец мир в душе.
Однако, когда Ричард вновь посетил Сент-Мартин, он нашел Анну просветленной. Она все еще была под впечатлением «Исповеди» и тотчас заговорила о ней с герцогом, едва представилась такая возможность. Они остались в ткацкой. Ричард стоял, облокотясь о дубовую станину, Анна же сидела в кресле, и ее руки праздно касались неоконченного полотна. За это время у Анны накопилось немало сомнений, и только Ричард, казалось ей, мог разрешить их. Порой Анну смущала смелость его речей и суждений, но она же и импонировала ей. Так или иначе, она испытывала удовольствие от беседы с равным и не замечала бега времени. Она вздрогнула, когда раздался звук колокола, призывавшего к Аngelus, и даже на миг почувствовала разочарование, что их прервали. По-видимому, это отразилось у нее на лице, так как Ричард вдруг понимающе улыбнулся и сказал:
– Не смею вас задерживать, однако надеюсь, что мы продолжим нашу беседу несколько позже.
В церкви Анна решила, что ей следует уклониться от встречи с Глостером. Она начала замечать, что все больше подпадает под влияние этого странного человека. Когда-то она считала его врагом и панически боялась. Но тогда шла война, и в образе горбатого Дика для нее воплотилось все зло, исходящее от дома Иорков. Они и были врагами, и однажды Ричард даже попытался силой овладеть ею, но Анне удалось бежать. Как это было давно! Она вспоминала об этом, словно речь шла о другом человеке. А ведь тогда она была так напугана, что решилась уехать из Англии любой ценой. Тем человеком, который ей помог, оказался именно Филип Майсгрейв, и хотел того Ричард Глостер или нет, но именно благодаря ему она встретила своего возлюбленного. И позднее они принадлежали к разным станам. Ричард охотился за ней в Лондоне, а позже держал под замком в замке Хэмбли… Однако он никогда не был с Анной жесток и даже говорил с нею о любви…
Анну передернуло от одного воспоминания об этом. Ричард и любовь – поистине несовместимые вещи. И вовсе не потому, что он калека. Герцогу нельзя отказать в известном обаянии, и при встрече с ним Анна порой даже забывала о его увечьях. Однако скрытый цинизм его шуток и тайная ирония, прятавшаяся за религиозным смирением Ричарда, наводили Анну на мысли о том, что герцог Глостер не способен испытывать искренние душевные порывы. Нет, этот человек не способен любить, скорее она готова поверить в его родственные чувства, в его стремление заполучить ее в качестве союзницы в борьбе с герцогом Кларенсом. Дик Глостер – вельможа и политик до кончиков ногтей, в этом он чем-то напоминает ей отца.
Однако если отцу Анна с готовностью подчинялась, то та странная власть, какую со временем приобрел над нею Глостер, начинала тяготить ее, а его попытки вмешаться в ее жизнь раздражали Анну. ОНА хотела покоя и уединения, Ричард же, на первый взгляд ничего не предпринимая, лишал ее всего этого.
После службы Анна решила сослаться на недомогание, дабы больше не встречаться с Глостером, и почувствовала огромное облегчение, когда узнала, что тот уехал. Она даже испытала некоторые угрызения совести оттого, что столь скверно думала о нем. Ведь, по сути дела, за исключением той поры, когда люди Ричарда охотились за ней во время побега из Англии, Ричард не выказывал враждебности, и ей не в чем больше подозревать его.
Наступил Иванов день. К ночи, как обычно, крестьяне развели костры, и парни с девушками, взявшись за руки, прыгали через огонь, что, по старинному поверью, очищает и ограждает от козней злых духов. Именно в этот праздничный вечер Анна вдруг ощутила такой приступ душевной боли, что, когда сестры отправились в долину, чтобы благословить первый сноп, затворилась в одиночестве в часовне и, скорчившись на каменном полу, долго рыдала, захлебываясь от слез. Всего лишь год назад… Да, ровно год назад они обменялись последним поцелуем с Филипом… Год назад она отшлепала убежавшего от нее на стену крепости сынишку, и он, обиженный на мать, исчез из детской, и больше она его никогда не видела… Тоска, которую, как она думала, нескончаемая цепь молитв и суровых само ограничений исторгла из ее души, поднималась в ее крови, словно громадный медведь-одиночка, проснувшийся посреди зимней спячки…
– Матушка…
Перед нею стояла испуганная Кэтрин. Глядя сквозь слезы на эту красивую, убранную цветами девочку, на ее черные сверкающие глаза и каскады серебрящихся волос, Анна вдруг улыбнулась и протянула к ней руки, вознося благодарность небесам за то, что она у нее есть.
В этот вечер они с Кэтрин долго беседовали в келье Анны, и, несмотря на то, что боль утраты была еще чересчур сильна, обе с наслаждением погружались в воспоминания и даже порой смеялись, ибо то, о чем и мать и дочь так долго молчали, неожиданно принесло облегчение. И когда Кэтрин уже задремывала, опустив головку на колени матери, она пробормотала сквозь сон:
– Мама, я хочу в Нейуорт. Там могилы отца и Дэвида. Почему мы так долго не возвращаемся туда?
И действительно, почему? Анна тягостно задумалась. Ей и самой показалось вдруг необъяснимым, отчего она так и не побывала на родных могилах. Единственное оправдание, какое она видела, – так пожелал Ричард Глостер. Герцог увез ее, обессиленную от горя, из Нейуорта и спрятал в Сент-Мартин ле Гран, и он же внушил Анне, что ей незачем возвращаться в Гнездо Орла. По сути, все это время она находилась в полном подчинении у наместника Севера. Былые подозрения и неприязнь вновь всколыхнулись в ней, и той же ночью Анна написала Ричарду, сообщив, что желала бы вернуться в Нейуорт.
На следующий день она разыскала Дайтона и велела доставить герцогу послание.
Ричард появился куда скорее, чем она ожидала.
Когда сестры после службы, покинули церковь, Анна осталась помолиться в уединении. Обычно в этих старых стенах царила прохлада, особенно приятная в это жаркое и сухое лето, но сейчас, на закате, воздух, вливавшийся в открытые настежь двери, был полон солнечного тепла и запаха скошенной травы. Свет маленькой лампады перед реликварием казался тусклым, особенно в сравнении с косыми лучами заходящего солнца, лежавшими на старых известняковых плитах пола. Анна стояла, преклонив колени. В тишине лишь изредка потрескивал фитилек лампады да откуда-то извне долетал одинокий голос кукушки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Когда Анна покидала Нейуорт, его уцелевшие обитатели явили свою любовь и преданность, и она вспоминала о них с теплотой. Оливер, Молли, отец Мартин и многие другие будут рады, если она вернется.
Но как сложится ее жизнь там, где все станет напоминать ей о безвозвратно утраченном счастье? Хватит ли у нее сил выдержать это постоянное напряжение, тем более теперь, когда в ней осталось так мало стремления бороться, и единственное, чего ей хотелось бы, – посвятить себя Богу и воспоминаниям. Однако она понимала, что если откажется от помощи герцога Глостера, то ее дитя вынуждено будет рано или поздно вернуться в Нейуорт, и неизвестно, что случится там, где покоя не ведают и более сильные, чем хрупкая и мечтательная Кэтрин Майсгрейв.
Ричард не торопил Анну с ответом, и она была ему благодарна. Но он посеял в ее душе зерна сомнения, заставил очнуться и начать думать о будущем. Что станется с Кэтрин? Что ее ждет? В известном смысле предложение Ричарда Глостера было заманчиво. Их обоих ждет богатство, могущество, власть. Дочь провинциального барона из Нейуорта могла со временем стать одной из первых леди Англии.
Анна размышляла.
Пришла весна. Ричард Глостер порой заглядывал в Сент-Мартин ле Гран. Герцог редко являлся с пустыми руками, и престарелые сестры Святого Причастия, несмотря на строгость устава, с нетерпением ожидали его визитов. Приволакивая ногу, Ричард входил во двор монастыря, белозубо улыбался, испрашивая у матери-настоятельницы благословения, а с сестрами был почтителен, хотя и умудрялся сказать каждой что-либо приятное – от важной и суровой сестры-ключницы до готовой расхохотаться без всякого повода сестры Агаты. Для монастыря же наезды герцога стали сущим благодеянием. Он не только оградил его от произвола болтонских монахов, но и владения Сент-Мартина увеличились земельными наделами в Литторондейлской долине, в монастырской церкви появилось прекрасное распятие из драгоценного красного дерева, а для сестер были доставлены из Йорка новые ткацкие станки.
Однажды, оставив свою свиту в селении, герцог явился в обитель в сопровождении одного лишь Джона Дайтона, который нес объемистую плетеную корзину. Мать Евлалия охотно впустила на монастырское подворье герцога, на Дайтона же взглянула с растерянностью. Она хорошо его знала, поскольку он нередко приходил слушать проповеди приходского священника в монастырскую церковь. Но впустить мужчину в обитель сестер Святого Причастия… Однако она сделала это, потому что так хотел Ричард Глостер.
Впрочем, этим отступления от устава не ограничились.
Когда Анна Невиль с дочерью спустилась во двор, девочка просияла при виде герцога. Тогда Ричард сбросил с корзины крышку, и оттуда показалась смешная обрубленная морда полуторамесячного щенка дога. Он поскуливал, опираясь на неуклюжие толстые лапы, и озирался вокруг. Глаза его были разного цвета: один голубой, другой аспидно-черный.
– Соломон! – ахнула Анна и невольно улыбнулась. Потом опомнилась и взяла себя в руки. Щенок не был тем самым Соломоном, любимцем ее юности. Он был пепельно-серой масти, но выглядел так забавно, что даже монахини всплеснули руками.
Ричард наклонился и погладил щенка.
– Его зовут иначе, чем вашего прежнего приятеля. Это Пендрагон.
Кэтрин с восторженным визгом уже вытаскивала щенка из корзины.
– Почему Пендрагон? – спросила Анна. – Ведь это имя легендарной династии королей Уэльса.
– Он и куплен в Уэльсе. К тому же Пендрагон на языке древних валлийцев означает «голова дракона». А я полагаю, что это неуклюжее существо вырастет огромным, словно истинный дракон.
Теперь настал его черед улыбаться, глядя в спокойные глаза Анны.
– Давным-давно я обещал подарить вам щенка.
– Вот как? Не помню.
Кэтрин, держа перепуганного Пендрагона за передние лапы, едва не отплясывала перед статуей святого Мартина.
– Пендрагон! Я буду очень любить тебя! Анна поглядела на несколько растерянную настоятельницу.
– Милорд Ричард, я благодарю вас за подарок. Да и Кэтрин вы доставили истинную радость. Однако он не сможет жить в обители. Это пес для замков, и монахини вряд ли справятся с ним, когда он подрастет.
Ричард, подняв плечо, слегка повернулся к матери Евлалии, и та вдруг заулыбалась и с готовностью закивала, свидетельствуя, что в монастыре, где хозяйство не так велико, вполне хватит места и для еще одной Божьей твари.
И все же Пендрагон изменил жизнь тихой обители. Огромный, нескладный, он весело скакал по клуатрам монастыря, игриво хватая за подолы монахинь, пугал монастырскую живность, топтал грядки и задирал ногу на цоколь статуи святого Мартина. Когда же его посадили на цепь, он двое суток выл так, что монахини не могли читать литании, а собаки из селения в долине отвечали ему возбужденным лаем.
– В этого пса наверняка вселился злой дух, – твердила строгая сестра-ключница, торопливо сотворяя крестное знамение.
– Упаси вас святой Мартин так говорить! – сердилась мать Евлалия. – Его подарил сам герцог Глостер! У святой церкви давно не было столь преданного и почтительного сына.
При этом она с удовольствием касалась распятия на груди, поблескивавшего густо-синими сапфирами, которое Ричард преподнес ей, сопроводив замечанием, что настоятельнице такой обители, как Сент-Мартин ле Гран, следует иметь достойный вид. Тем не менее, когда Пендрагон в очередной раз поднял возню, когда благочестивые сестры, выстроившись попарно, направлялись к полунощной службе в церковь, даже она не выдержала и велела окропить пса святой водой.
Щенок нарушил покой обители, и Анна чувствовала, что в этом есть и ее вина. Волей-неволей Пендрагон стал для нее той малостью, которая окончательно вывела ее из оцепенения. Теперь ей часто приходилось брать его с собой, чтобы прогуляться в окрестностях монастыря, и вскоре она привыкла к этим прогулкам и полюбила их. Теперь и Кэтрин получила долгожданную свободу и смогла наконец-то явиться со своим псом перед деревенскими ребятишками, которые приходили в восторг от этого чудовища. Пендрагон был самой крупной собакой, какую им доводилось видеть, и намного превосходил всех псов в деревне, но готов был добродушно облизать любого, кто уделял ему внимание.
Ричард продолжал свои визиты, и Анна стала привыкать к ним. Он не был навязчив и больше не заговаривал о ее наследстве, однако постепенно познакомил Анну с положением при дворе, поведал об изменах и кознях герцога Кларенса.
Анна обычно слушала, не делая никаких замечаний, однако, помимо ее желания, Ричард разбудил в ней прежнюю ненависть к Джорджу Йорку. Предатель, насильник, убийца – она редко вспоминала его в прошедшие годы, но сейчас, слушая Ричарда, повествовавшего о признании людей Джорджа в том, что им было приказано отравить ее сестру, тогда как Джордж беспрерывно ссылался на то, как любил его легендарный Делатель Королей и именно его хотел видеть на троне Ланкастеров, она невольно начинала порывисто дышать от гнева, в глазах ее вспыхивала ненависть, и она ловила себя на мысли, что охотно помогла бы Ричарду Глостеру в его борьбе со средним братом. В том, что Ричард ненавидел Джорджа, она не сомневалась, да он и не скрывал этого.
Однажды Анна заметила, что хотела бы со временем принять Христов постриг и обет безбрачия. Ричард как бы Не услышал ее слов, но в следующий раз, посещая Сент-Мартин ле Гран, привез ей книгу бенедиктинской отшельницы святой Джулианы из Норича «Откровение». Анна приняла подарок, ибо, кроме устава святого Бенедикта и Часослова, в монастыре не было книг, а она давно тосковала без чтения. Однако когда Ричард Глостер спустя время заговорил с Анной об «Откровениях», то обнаружил, что, несмотря на то, что она внимательно прочла их, отклика в ее душе они не нашли. Ричард смеялся:
– Do manus, милая кузина, что вы еще не вполне готовы примкнуть к сонму Христовых невест. Вам недостает молитвенной сосредоточенности.
Анна смутилась.
– Возможно, вы и правы, милорд Ричард. И все же в миру меня мало что привлекает, и я надеюсь, что со временем укреплюсь в своем намерении настолько, насколько милостив будет ко мне Господь.
Ричард продолжал насмешливо смотреть на нее, и Анна поняла, что означает этот взгляд, лишь прочитав другую привезенную им книгу – «Руководство о грехах», писанную Маннингом и насквозь проникнутую осуждением греховности и алчности священнослужителей.
– Вы не должны были предлагать мне подобное сочинение, – сказала Анна при новой встрече. – Вы знаете мои намерения и подобными писаниями словно хотите поколебать мою твердость в принятом решении.
– Помилуй Бог, леди Анна! У меня и в мыслях не было ничего подобного. Разве я виноват, что вы куда внимательнее прочитали «Руководство о грехах», нежели «Откровение» святой Джулианы?
Анна почувствовала себя девчонкой, пойманной с поличным. Она хотела покоя, но этот странный человек, поступавший как друг, вместе с тем раз за разом ставил ее в тупик, внося смятение в ее душу.
Ричард почувствовал, что ему не следовало так говорить. Поэтому, когда он вновь обратился к Анне, голос его звучал мягко, и книга, которую он оставил, уезжая, оказалась «Исповедью» Августина Аврелия, вполне приличествующей для чтения в тиши монастыря.
Анна сама не заметила, как увлеклась сочинениями Блаженного Августина. Еще подростком ее понуждали читать их в Киркхеймской обители, где она получила воспитание. Как и Кэтрин сейчас, она начинала зевать и коситься в окно, едва мать принималась читать вслух. В то время она находила эту книгу невообразимо сложной и запутанной, отдавая предпочтение любовным стихам Марии де Труа. Теперь же, после бурь, что пронеслись над ее жизнью, она с упоением читала и размышляла над страницами, созданными человеком, как и она, прожившим бурную жизнь и обретшим утешение в Боге. Как остро она осознавала собственное несовершенство и невозможность обрести наконец мир в душе.
Однако, когда Ричард вновь посетил Сент-Мартин, он нашел Анну просветленной. Она все еще была под впечатлением «Исповеди» и тотчас заговорила о ней с герцогом, едва представилась такая возможность. Они остались в ткацкой. Ричард стоял, облокотясь о дубовую станину, Анна же сидела в кресле, и ее руки праздно касались неоконченного полотна. За это время у Анны накопилось немало сомнений, и только Ричард, казалось ей, мог разрешить их. Порой Анну смущала смелость его речей и суждений, но она же и импонировала ей. Так или иначе, она испытывала удовольствие от беседы с равным и не замечала бега времени. Она вздрогнула, когда раздался звук колокола, призывавшего к Аngelus, и даже на миг почувствовала разочарование, что их прервали. По-видимому, это отразилось у нее на лице, так как Ричард вдруг понимающе улыбнулся и сказал:
– Не смею вас задерживать, однако надеюсь, что мы продолжим нашу беседу несколько позже.
В церкви Анна решила, что ей следует уклониться от встречи с Глостером. Она начала замечать, что все больше подпадает под влияние этого странного человека. Когда-то она считала его врагом и панически боялась. Но тогда шла война, и в образе горбатого Дика для нее воплотилось все зло, исходящее от дома Иорков. Они и были врагами, и однажды Ричард даже попытался силой овладеть ею, но Анне удалось бежать. Как это было давно! Она вспоминала об этом, словно речь шла о другом человеке. А ведь тогда она была так напугана, что решилась уехать из Англии любой ценой. Тем человеком, который ей помог, оказался именно Филип Майсгрейв, и хотел того Ричард Глостер или нет, но именно благодаря ему она встретила своего возлюбленного. И позднее они принадлежали к разным станам. Ричард охотился за ней в Лондоне, а позже держал под замком в замке Хэмбли… Однако он никогда не был с Анной жесток и даже говорил с нею о любви…
Анну передернуло от одного воспоминания об этом. Ричард и любовь – поистине несовместимые вещи. И вовсе не потому, что он калека. Герцогу нельзя отказать в известном обаянии, и при встрече с ним Анна порой даже забывала о его увечьях. Однако скрытый цинизм его шуток и тайная ирония, прятавшаяся за религиозным смирением Ричарда, наводили Анну на мысли о том, что герцог Глостер не способен испытывать искренние душевные порывы. Нет, этот человек не способен любить, скорее она готова поверить в его родственные чувства, в его стремление заполучить ее в качестве союзницы в борьбе с герцогом Кларенсом. Дик Глостер – вельможа и политик до кончиков ногтей, в этом он чем-то напоминает ей отца.
Однако если отцу Анна с готовностью подчинялась, то та странная власть, какую со временем приобрел над нею Глостер, начинала тяготить ее, а его попытки вмешаться в ее жизнь раздражали Анну. ОНА хотела покоя и уединения, Ричард же, на первый взгляд ничего не предпринимая, лишал ее всего этого.
После службы Анна решила сослаться на недомогание, дабы больше не встречаться с Глостером, и почувствовала огромное облегчение, когда узнала, что тот уехал. Она даже испытала некоторые угрызения совести оттого, что столь скверно думала о нем. Ведь, по сути дела, за исключением той поры, когда люди Ричарда охотились за ней во время побега из Англии, Ричард не выказывал враждебности, и ей не в чем больше подозревать его.
Наступил Иванов день. К ночи, как обычно, крестьяне развели костры, и парни с девушками, взявшись за руки, прыгали через огонь, что, по старинному поверью, очищает и ограждает от козней злых духов. Именно в этот праздничный вечер Анна вдруг ощутила такой приступ душевной боли, что, когда сестры отправились в долину, чтобы благословить первый сноп, затворилась в одиночестве в часовне и, скорчившись на каменном полу, долго рыдала, захлебываясь от слез. Всего лишь год назад… Да, ровно год назад они обменялись последним поцелуем с Филипом… Год назад она отшлепала убежавшего от нее на стену крепости сынишку, и он, обиженный на мать, исчез из детской, и больше она его никогда не видела… Тоска, которую, как она думала, нескончаемая цепь молитв и суровых само ограничений исторгла из ее души, поднималась в ее крови, словно громадный медведь-одиночка, проснувшийся посреди зимней спячки…
– Матушка…
Перед нею стояла испуганная Кэтрин. Глядя сквозь слезы на эту красивую, убранную цветами девочку, на ее черные сверкающие глаза и каскады серебрящихся волос, Анна вдруг улыбнулась и протянула к ней руки, вознося благодарность небесам за то, что она у нее есть.
В этот вечер они с Кэтрин долго беседовали в келье Анны, и, несмотря на то, что боль утраты была еще чересчур сильна, обе с наслаждением погружались в воспоминания и даже порой смеялись, ибо то, о чем и мать и дочь так долго молчали, неожиданно принесло облегчение. И когда Кэтрин уже задремывала, опустив головку на колени матери, она пробормотала сквозь сон:
– Мама, я хочу в Нейуорт. Там могилы отца и Дэвида. Почему мы так долго не возвращаемся туда?
И действительно, почему? Анна тягостно задумалась. Ей и самой показалось вдруг необъяснимым, отчего она так и не побывала на родных могилах. Единственное оправдание, какое она видела, – так пожелал Ричард Глостер. Герцог увез ее, обессиленную от горя, из Нейуорта и спрятал в Сент-Мартин ле Гран, и он же внушил Анне, что ей незачем возвращаться в Гнездо Орла. По сути, все это время она находилась в полном подчинении у наместника Севера. Былые подозрения и неприязнь вновь всколыхнулись в ней, и той же ночью Анна написала Ричарду, сообщив, что желала бы вернуться в Нейуорт.
На следующий день она разыскала Дайтона и велела доставить герцогу послание.
Ричард появился куда скорее, чем она ожидала.
Когда сестры после службы, покинули церковь, Анна осталась помолиться в уединении. Обычно в этих старых стенах царила прохлада, особенно приятная в это жаркое и сухое лето, но сейчас, на закате, воздух, вливавшийся в открытые настежь двери, был полон солнечного тепла и запаха скошенной травы. Свет маленькой лампады перед реликварием казался тусклым, особенно в сравнении с косыми лучами заходящего солнца, лежавшими на старых известняковых плитах пола. Анна стояла, преклонив колени. В тишине лишь изредка потрескивал фитилек лампады да откуда-то извне долетал одинокий голос кукушки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9