Геривей перевел дух и устало опустился в кресло.
— В таком случае, дочь моя, вы чуть не совершили клятвопреступления, пожелав поклясться на Библии. Нам ведомо, что у графской четы из Байе было двое детей — Эд и Эмма. И грешно вам отрекаться от тех, память кого вы должны почитать. Ибо вы — дочь графа Беренгара и графини Пипины Байе!
Его глаза глядели в упор ей в лицо, словно гипнотизируя. И Эмма растерялась. А главное, и в самом деле засомневалась. И несмотря на требующий взгляд Ренье, она не смогла произнести ни слова в ответ. Что, если и в самом деле это ошибка? Она ведь не помнит ни короля Эда, ни Теодораду…
Геривей резко повернулся к Ренье.
— Итак, мессир, вы взяли в жены не Эмму Робертин, а Эмму из Байе…
— Все это ложь! — вдруг закричал Ренье. — Я докажу, что отныне связан с женщиной королевской крови!.. И я затею тяжбу, я начну расследование, я дойду до самого папы!..
Карл вдруг так и подскочил, напрочь позабыв о достойном поведении.
— Вот чего вы добиваетесь, Ренье! Вы хотите получить у папы возвышения. Я сразу понял! У вас ничего не выйдет! Ха!.. Принцесса Эмма, говорите?! Так я открою всем, на ком вы женаты. На норманнской шлюхе! На подстилке варвара Роллона. На потаскухе, которую он бросил, когда ему предложили настоящую дочь короля. А вы… Что ж, донашивайте теперь его обноски!..
— Вы не смеете так говорить! — задыхаясь, прокричал Ренье.
— Не смею? Так, может, я лгу? Что ж, мессир, вассал мой, — Карл притворно-любезно улыбнулся, — что ж, тогда пусть эта… гм… супруга ваша подтвердит, что никогда не грела постель нынешнему герцогу Нормандии!
Весь зал, казалось, устремил взгляд на Эмму будто сковав ее кольцом тяжелых, любопытных, насмешливых глаз.
— Ну же!..
Она не поняла, кто это сказал. Возможно, Ренье. Но язык ее словно прилип к гортани. Не из упрямствам или дерзости. Она просто растерялась. Солгать такое… Отречься от всего и вся… Прилюдно отречься от стольких лет бесконечного счастья… Она была еще слишком неискушенна в такой лжи. Лгать всему миру, открыто отвергать то, что было общеизвестно… или скоро станет общеизвестно. Она молчала, отступив на шаг назад, оглядываясь, словно ища лазейку, куда выскочить.
В этот миг стоявший за троном Аганон громко расхохотался. И все словно только этого и ждали. Зал грохнул. Хохотали все: палатины, охранники, факелоносцы, священнослужители. Со всех сторон летело «Норманнская шлюха! Обноски Роллона!»
Карл Каролинг, довольный произведенным эффектом, тоже хохотал. Просто рухнул на трон, как на простую лавку, весь сотрясаясь от смеха. Даже Геривий хихикал, прикрывая ладошкой рот.
Ренье оглянулся. Его свита, его вельможи глядели на него растерянно, с укором, даже с гневом. Шумливый Матфрид кинулся вперед.
— Заткните им рот, Ренье! Они ведь лгут! Вы не могли сделать нашей госпожой блудницу язычника.
Ренье вдруг весь затрясся. И, оттолкнув Матфрида почти бегом кинулся из залы.
Хохот каскадами разлетался под сводом, дробился от колонн.
Эмма была на шаг от обморока — такого позора, такого унижения она еще не испытывала. Даже тогда, когда Ролло кинул ее своим людям. Тогда она хоть сопротивлялась до последнего. Пока не стала норманнской шлюхой. Шлюхой, какой сделал ее Ролло… А как размечталась: герцогиня Лотарингская…
Она видела, как один за другим покинули зал посрамленные лотарингские вельможи. Последним вышел Эврар. Эврар, который мог доказать, что она принцесса… И норманнская шлюха…
Эмма вдруг зажала ладонями уши, чтобы не слышать этого позорящего смеха, зажмурила глаза, чтобы не глядеть этих хохочущих, оскаленных рож.
— Господи, Спаситель мой, дай мне силы! Огромным усилием воли она заставила себя выпрямиться. Ее голову венчала корона Каролингов, которая сейчас лишь служила поводом для увеселения толпы. Медленным взором, чистыми, гордыми глазами она окинула зал, посмотрела на раскрасневшегося Каролинга, на злорадствовавшего Аганона, на растерянно оглядывавшуюся девочку-королеву. И пошла к вьгходу. Одна. С осанкой королевы, гордо подняв подбородок, всеми силами стараясь не убыстрять шаги. Не побежать. Не умереть.
— Разрази их всех гром! уезжаем немедленно! — Длинная Шея в гневе швырнул нарядную хламиду оторопевшему слуге.
Весть о позоре герцога Лотарингии еще не успела распространиться, и Ренье хотел лишь одного — уехать, покинуть это волчье логово, место, где его предполагаемый триумф обернулся страшным унизительны крахом.
— Коней! — кричал он. — Запрягайте коней, грузите поклажу! Я и часа больше не останусь под эти кровом, клянусь днем Страшного суда!
Все вокруг засуетились, забегали, спешно срывали со стен богатые драпировки, разбирали мебель.
«Скоро они все узнают о моем унижении. Скоро весть о ловушке, в которую я попал, разнесется по всем землям Лотаря, и я вместо того чтобы вернуться повелителем, стану посмешищем. Супругом отставной норманнской потаскухи».
Тупая ноющая боль в груди заставила его замереть. Стало тяжело дышать… «Надо все скрыть, — лихорадочно пытался сообразить он. — Надо скрыть этот мой союз. Лишь единицы присутствовали при венчании. Я смогу заставить их молчать. А знать…»
Он прижал руки к груди, к горлу. Боль все сильнее давила. Откуда-то рядом возник Леонтий.
— Мессир, вам не нужна моя помощь?
Ренье лишь отмахнулся.
В этот миг массивные створки двери разлетелись стуком. Матфрид. Орал, носился по покою, налетая мебель. Секирой размахивал так, что челядь герцога в панике разбежалась. Сам Ренье невольно отступил.
— Неужели это правда, Ренье?! — орал Матефрид. — Это правда?! Ты навязал нам в госпожи девку Роллона?!
Он кричал и сыпал проклятиями, а под конец таки обрушил свою секиру на резной поставец. Дернул с хватью, вырывая оружие. Выбежал, опрокинув подсвечник у дверей. Ренье машинально затоптал огонь и как ни странно, буйство Матфрида подействовало на него успокаивающе. Обычно он всегда брал верх над своими подданными тем, что умел хладнокровно обуздать их порывы. Но, Боже, дай ему немного сил. Как сердце болит..
Он повернулся и уже более спокойно стал отдавать распоряжения. Когда в дверях появились молодой граф из Комбре и Рикуин Верденский, герцог был почти спокоен или казался таковым.
— Мы уезжаем, — сказал он медленно, вздохнул, прижимая руку к сердцу. Оно болело все сильней, но он запретил себе об этом думать. — Нам надо уехать поскорей в Лотарингию и сделать все, чтобы никто не знал о моей женитьбе. По крайней мере до той поры, пока все не забудется и я не докажу, что Эмма никогда не была женой Роллона. Вы поможете мне сохранить тайну?
Они глядели на него. Белокурый Исаак чуть насмешливо, Рикуин — близоруко щурясь, машинально позвякивая пластинами на наборном поясе. Но Ренье понимал, что может рассчитывать на их молчание. Ибо они оба были на его стороне в борьбе с сыном. Исаак потому, что был врагом Гизельберта, а Рикуин потому, что был родственником Ренье по отцу и мог стать его наследником в случае, если Ренье пойдет на окончательный разрыв с сыном.
Ренье запахнулся в дорожную накидку, стал застегивать фибулу на плече.
— Исаак, сейчас ты поскачешь догонять Матфрида. Уговори его любыми способами и обещаниями мол-все ложь о моей супруге. Мой авторитет должен оставаться непоколебимым. И ты поможешь мне в этом. Не так ли, мой мальчик?
Исаак все так же насмешливо улыбался.
— Думаю, что смогу убедить его, хотя это будет непросто. Однако чем вы оплатите эту услугу?
Ренье ссутулился, опираясь об стол. Мальчишка, волчонок!.. Знает, когда больнее укусить. И Ренье понимал, чего от него ждет Исаак.
— Мое аббатство в Мальмеди. Оно станет твоим, если ты останешься мне верен.
Лучшая церковная вотчина, которой он владел. Исаак давно зарился на нее. Что ж, сейчас не до церемоний. Превозмогая боль, Ренье выпрямился. Поймав торжественную улыбку наглеца, кивнул, когда тот, поклонившись, вышел.
И тут он увидел Эмму. Она стояла в высоком проеме двери, нарядная и прекрасная, как видение, изумленно глядела на царящую вокруг суматоху. Потом перевела взгляд на Ренье.
— Мессир?..
Что-то в ее облике опять напомнило Ренье испуганого олененка. Эта настороженность, напряженная сдержанность в движениях, испуг в огромных ланьих глазах. Лань, которую он так давно хотел загнать, выслеживал ее, как охотник, ставил на ее пути ловушки загонял в тенета. И вот эта лань оказалась заразным животным, от которой проказа позора перекинулась на него. И Ренье едва не задохнулся от ненависти к этой самке. Он ведь всегда ее ненавидел: и когда только поставил цель сделать ее своей женой, и когда она ускользнула от него, и когда хотела обмануть его, пытаясь сделать сообщником своего возвращения к Роллону. Ему всегда приходилось идти вопреки своим желаниям, чтобы однажды возвыситься за ее счет. Он презирал эту женщину, но вынужден был добиваться ее. Она лишь молча наблюдала, как он слаб, или безразлично отдавала ему себя, словно делала одолжениние. Он возвеличил ее, сделал герцогиней, а она была лишь снисходительна. И она не справилась с единственным, что от нее требовалось, — не смогла отстоять свое право на род Каролингов, не смогла крикнуть во всеуслышанье, что никогда не знала Ролло Нормандского!
И вот теперь она здесь. В короне Каролингов, которую он сам на нее надел!..
Блеск каменьев на ее венце вдруг словно окончательно взбесил Ренье. Он шагнул вперед, протянул руку, словно пытаясь сорвать эту корону с недостойного чела. Но тут же остановился, захрипел, стал падать, схватившись за грудь. Его кто-то поддержал, помогая устоять — она! Ренье хотел оттолкнуть ее, но задохнулся от боли. Эмма же кликнула слуг, они подтащили его к креслу, а Эмма уже рвала шнуровку у его горла.
— Кликните скорее лекаря!
Слава Богу, ее потеснил Леонтий. Ренье стал что-то соображать, лишь когда грек влил ему в горло немного терпкого настоя. Вздохнул спокойнее. Как сквозь туман стал различать лица вокруг. Смуглое с курчавой бородкой лицо Леонтия, взволнованное — Эврара, нахмурившееся лицо Рикуина. И ее. Она отошла, стояла, нервно теребя край головного покрывала.
Ренье смотрел на нее. Дышать стал ровнее, боль отступила. Леонтий протянул ему еще какое-то питье в полосатой чаше. Герцог покорно выпил, все так же поверх чаши глядя на Эмму.
Убирайся, — наконец вымолвил он. — Убирайся, и чтобы я больше тебя не видел. Вон! — уже почти кричал он.
Она замерла, как пригвожденная к месту: кровь медленно отхлынула от лица, побелели даже губы. Огляделась, словно ища поддержки.
На нее никто не глядел. Тогда она медленно пошла к выходу. Лишь на миг остановилась, сняла с головы венец, вручив его невозмутимому мелиту Эврару. Ее положение герцогини больше не принадлежало ей. И что теперь?
Она машинально вернулась в свои покои. Ее женщины еще ничего не разведали, но поняли, что что-то случилось. Смотрели на нее молча, словно опасались приблизиться. Эмма зашла за занавески кровати.
Переоделась в самое простое платье — из темно-серой шерсти, заткнула ворот маленькой пряжкой. Великолепные наряды герцогини Лотарингской, которыми она так наслаждалась… Ей принадлежал лишь лисий плащ. Она взяла его и молча направилась к дверям. Старая Бегга неожиданно взяла ее за руку.
— Госпожа…
— Оставь меня, добрая Бегга. Я больше не госпожа вам. Я больше никто. Она не знала, что теперь делать, куда идти. Чувствовала страшную усталость и пустоту. Как ни странно, но даже после разрыва с Ролло в ней еще были какие то силы — чтобы что-то доказывать ему, чтобы убидить, что она не опустилась ниже его. А вот теперь она просто обессилела. Она не знала, за что ухватиться.
Эмма не осознавала, куда идет. В конце узкого коридора горел факел, и два охранника с любопытством глядели в ее сторону. Эмма вдруг поняла, что внимание людей ей непереносимо. Впервые в жизни красавица Птичка тяготилась ими. Уйти, ах, уйти куда-нибудь, спрятаться от всех. Где скрыться? Куда ей идти! Только бы не видеть людей, только бы они не видел ее!
Она свернула в какой-то проход. Впереди слышались голоса, смех. Она не могла туда идти. Увидев большую дверь в глубокой нише, почти машинально толкнула ее. Темная комната с закрытыми ставнями окошком. Она наткнулась на что-то во мраке. Деревяный станок с недотканным куском полотна. Она оказлась в ткацкой. Наверняка сюда сегодня уже никто не придет. Пустая темная комната. Тихий уголок, куда хотелось забиться.
Эмма опустилась на табурет у станка. Холодно. Она закуталась в плащ, сжалась, склонилась вперед уткнувшись лбом в деревянную раму станка. Не знала, сколько времени просидела так. Единственно, чего ей сейчас хотелось, — побыть одной, посидеть так, ни о чем не думая. Ибо она вновь потерпела крах своих нажежд, опять оказалась в тупике и на сей раз не знала, куда идти, что делать.
В коридоре за дверью послышались голоса, громкий смех. Старый дворец жил своей жизнью, шумной, полной событий. Но Эмма невольно вздрогнула, съежилась и вобрала голову в плечи. Ей показалось, что это смеются над ней, над ее позором, но, по сути, над тем, что так долго являлось ее гордостью и силой — королевским родством и ее любовью к Ролло. И она дрожала при мысли, что сейчас кто-нибудь обнаружит ее.
Стараясь отвлечься, она стала думать о прошлом, о своем детстве и отрочестве. Вот она, маленькая певунья, любимица всех в затерявшемся в лесах Луары монастыре. У нее была мать, вернее, женщина, которую она считала матерью, которая была неизменно нежна и внимательна к ней. Эмма вспомнила, как порой озябнув или испугавшись чего-нибудь, она залезала к Пипине Анжуйской в кровать, и та обнимала согревала своим телом, и маленькой девочке казалось, что мир добр и надежен, как любовь матери. потом Пипину убили. Норманны. И она осталась одна мире, где никто не любил ее.
Нет, она не станет об этом думать. Она вспомнит свою беспечную юность и восхищение от сознания своей красоты, власть над мужчинами, дерзкое кокетство, когда она дразнила мужчин и смеялась над ними. Молодой кузнец Вульфрад, задира и драчун, который ходил за ней, как ручной теленок. Или Ги, ее жених Ги, красавчик, на котором она тоже пробовала свои чары, с которым было так упоительно целоваться под трели соловьев.
Какой она была беспечной Птичкой! А потом… Вульфрад погиб, Ги вынудили отказаться от нее. Были и другие, кто любил ее, кто дорожил ее вниманием. Она вспоминала их лица: Атли Нормандский, Херлауг, Бьерн Серебряный Плащ, даже Эбль Пуатье. И вот она одна. Кого уже нет в живых, связь с другими отныне ставится ей в вину. Да, вокруг нее всегда был много мужчин, и это нравилось ей. И был Ролло, завоеватель Севера, так круто перевернувший ее жизнь. Вначале она страстно ненавидела его, потом всем сердцем любила.
Эмма улыбнулась в темноте. Вспомнила. Прошло весной… Да, это было прошлой весной. Ролло устрой катание на барже по Сене. Днище баржи застлали шкурами, медлительные лошади тащили ее вдоль берега было тепло, река вся искрилась солнцем. Эмма лежал на меховой подстилке и одну за другой брала из чаш сладкие изюмины. Рядом сидел ее паж Риульф и наигрывал на лютне. Ее подруга Сезинанда чему-то улыбалась, глядя вдаль, такая полная, румяная. Муж Сезинанды играл в кости с епископом Франконом. А Ролло стоял на носу баржи — высокий, сильный и гибкий как пантера, и ветер играл его длинными волосами Порой он оглядывался на нее и улыбался, и столько любви было в его насмешливых глазах!.. А потом они вернулись, и нянька вынесла им сына, а малыш, еще сонный и всем довольный, серьезно смотрел на смеющихся родителей и зевал. О Боже, как умилительно когда дети зевают!
И вновь, возвращая к действительности, ее отвлек шум. За дверью, громыхая железом, прошла стражаИ Эмма очнулась, пришла в себя, понимая, что того, что было, уже не вернуть. Одна. Опозоренная, изгнанная ненавидимая. Ее будущее казалось мрачным, как темнота ткацкой комнаты. И Эмма вдруг почувствовала как у нее защекотало в глазах… как щекочущий, тепллый след оставила на щеке слеза и обожгла ей запястье. Капли зачастили, как летний дождь, — все быстрее и быстрее. И, застонав, сжавшись, Эмма зарыдала, забилась в своей безысходности и одиночестве. Сердце ее было разбито, дух сломлен. И она не знала, как ей быть.
От темноты и слез она просто отупела. Но теплый плащ согревал, и в какой-то миг она отключилась от всего, забылась сном. А когда проснулась, увидела небо за щелками ставень, вновь поняла, что она все в той же ловушке. От долгого неудобного положения, в котором она сидела за станком, тело ее онемело. И мучительно ныла поясница и низ живота. Но боль эта прошла, едва она встала и потянулась. И тогда Эмма вспомнила, ради чего ей еще стоит жить и бороться. Ребенок. Нить, связующая ее с прошлым, дающая силы. И тогда она улыбнулась. Нет, что бы там ни было, она еще поборется.
Ей захотелось есть. Надо было идти, пока ее кто-нибудь не обнаружил.
1 2 3 4 5 6 7 8