Они убили семь или восемь человек и дотла сожгли деревню.— Идиот! — сквозь зубы пробормотал Рено.— Именно так.Мадам Дусе уже не причитала, а рыдала в голос. Элиз решила, что несчастная достаточно наслушалась, ласково заставила мадам Дусе встать и увела ее. Ей и самой хотелось уйти: она тоже уже услышала за один вечер больше, чем могла вынести.Элиз просила принести им ужин в спальню, но есть не хотелось. Мадам Дусе, перескакивая с одной мысли на другую, рассказывала о своем счастливом прошлом, о забавных словечках и поступках своего внука, о том, какие непослушные были у него волосы и что у него должен был выпасть зубик. Она говорила о нем так, как говорят о мертвых, а беспокоилась в основном о дочери. Сможет ли она выдержать рабство, каково ей будет — при ее характере — повиноваться своей хозяйке-индианке? Когда Элиз пыталась урезонить мадам Дусе, говоря, что ее страхи напрасны, она только кивала, а потом снова продолжала в том же духе. Наконец Элиз принесла ей стакан теплого молока с коньяком. Напиток принес успокоение измотанной собственными страхами женщине, и она в конце концов уснула.К тому времени Элиз сама уже так устала, что хотела одного — добраться до постели. Однако, улегшись, она не могла заснуть. В мозгу снова звучали слова Пьера, воскрешая в памяти день резни и все, что произошло потом. Она лежала в темноте с открытыми глазами и думала о Рено, о том, каким он был в тот день в лесу, когда потребовал, чтобы она разделила с ним ложе. Потом Элиз вспомнила, как он обнаженный стоял под холодным дождем, как лунный свет падал на его тело…Он был наполовину начез, в его жилах текла кровь убийц ее друзей и соседей — тех, кто напал на них в предутренней осенней мгле и снял с них скальпы. Когда он слушал рассказ обо всех этих ужасах, его лицо не выражало ни гнева, ни отвращения, ни жалости — ничего.Что же он за человек? Сегодня днем Рено осмелился оправдывать пытки, по сути, поставил знак равенства между подвигами в европейских войнах и подлым убийством ее соотечественников. Противно…Да, противно. Но губернатор Перье — воспитанный вельможа, а натравил вооруженных рабов на невинных людей только потому, что они индейцы, а ему нужно было добиться своей цели. О господи, какие ужасные дела творят люди!Уткнувшись в подушку, Элиз лежала не шевелясь, стараясь ни о чем не думать. Она слышала, как остальные расходились по спальням, готовясь ко сну. А Рено все не шел. Может быть, ему потребовалось побыть с другом наедине, чтобы поговорить о деле, которое привело сюда Пьера? Разумеется, если такое дело было, а она в этом сомневалась. Неизвестно, сколько они просидят за вином и беседой. Да это и неважно. Тряхнув головой, Элиз решительно закрыла глаза.Сон ее был неспокойным, со сновидениями. Раз она проснулась от кошмара, сердце ее бешено стучало, волосы взмокли, словно она долго бежала. Элиз не совсем поняла смысл сновидения, да и не старалась. Она протянула руку и ощупала другую половину постели. Та все еще пустовала. Элиз опять заснула.Когда она проснулась окончательно, в комнате было светло, через занавески сочилось бледно-желтое сияние, означавшее, что солнце уже взошло. Элиз потянулась, повернула голову и обнаружила, что Рено лежит лицом вниз рядом с ней, положив голову на руку. Она немного приподнялась в постели, положив подушку повыше, и лежа наблюдала за ним.Дыхание его было глубоким и ровным. На темном медно-бронзовом лице, резко выделявшемся на фоне белой вышитой наволочки, застыло выражение замкнутости. Мелкие лучики разбегались от уголков глаз, густые черные ресницы чуть подрагивали. Волосы выбились из косички, темные пряди крутой волной упали на висок. Мышцы расслабились, так что линии плеч и рук казались более плавными, чем обычно.У Элиз возникло желание прикоснуться к нему. Ей хотелось провести пальцем по его бровям, убрать со лба волосы и прижаться губами к жилке, пульсировавшей у него на шее. Хотелось откинуть покрывало и провести рукой по его плечам, спине, ниже — туда, где виднелись очертания бедер. Элиз призналась себе, что изнемогает от страстного желания, груди ее налились и отяжелели. Она закусила нижнюю губу и сжала пальцы в кулак, чтобы отогнать искушение.Когда она в последний раз ласкала его? Элиз точно не помнила. За время пребывания в его доме он только дважды потребовал от нее этого, но всякий раз внезапно останавливал прежде, чем она успевала прикоснуться к нему. Сначала она испытывала облегчение, но потом ей стало недоставать этой близости, она жаждала ее. Глупо! Она сама себя наказала, считая, что так чувствовать могут только женщины легкого поведения. Ничего хорошего из этого не вышло…Рено шевельнулся, и у нее подпрыгнуло сердце. Она бесшумно отодвинулась от него и закрыла глаза — нельзя допустить, чтобы ее застали склоненной над ним, как влюбленную дуру. Иначе у него будут все основания полагать, что она поощряет его ухаживания. Одна мысль о подобном недоразумении заставила ее покраснеть.Элиз тихо лежала, сосредоточившись на своем дыхании, в надежде, что румянец сойдет. Затем послышался шелест простыней, скрип матраца. Рено сел. Элиз хотелось знать, смотрит ли он на нее. Внезапно она осознала, что ночная сорочка на ней перекрутилась и вырез сдвинулся в сторону. Левой груди было как-то подозрительно прохладно, но шевельнуться Элиз не осмелилась.Рено сидел и смотрел на нее. Она была прелестна — на лице сонный румянец, изящные белоснежные руки выпростались из кружевных рукавов сорочки, нежный холмик груди с коралловой вершиной обнажился там, где вырез сбился набок. Его неодолимо влекло к этому сладостному полушарию, он наклонился, но потом резко выпрямился, едва не вывихнув себе шею. Нет. Если она проснется и в глазах у нее будет тот жуткий страх, который ему уже однажды довелось увидеть, он никогда не сможет себе этого простить. Рено понимал, что должен ждать, хотя времени у него оставалось все меньше…Он выбрался из постели, собрал в охапку одежду и вышел, тихонько прикрыв за собой дверь.Элиз слышала, как он ушел, и почему-то ей захотелось плакать. Поняв, что не сможет больше уснуть, она встала, надела желтое в белую полоску платье с косынкой, кружевной передник и маленький чепчик. В столовой она узнала, что Рено и Пьер уехали покататься верхом, а остальные еще не вставали. Она выпила чашку шоколада, а булочку раскрошила на тарелке. Появился Генри. Он был несколько подавлен, но Элиз обрадовался. Она завела с ним разговор о достоинствах жизни купца и сумела даже заставить его раз или два улыбнуться, но чувствовалось, что делал он это через силу.— Что ты будешь делать, когда мы прибудем в форт Сан-Жан-Баптист? — спросила она.— Не знаю, — вздохнул Генри. — В этом-то и дело. У меня же ничего нет — ни семьи, ни даже профессии: ведь я совсем недолго пробыл в учениках бондаря.— Какая-нибудь работа для тебя найдется. Может быть, кто-то возьмет тебя в ученики.— Может быть. Правда, я не представляю, какому ремеслу хотел бы выучиться. А некоторые так просто ненавистны мне.— Например?— Ну, например, дубление кож. Воняет, — простодушно сказал Генри.— Да, это очень неприятно, — согласилась Элиз. — Ну а как насчет сапожника или булочника?Он покачал головой:— Мне нравится работать на свежем воздухе, это-то я уже знаю. Если бы я смог добраться до Нового Орлеана, возможностей было бы больше.— Вероятно, ты сможешь это сделать потом, — улыбнулась Элиз, стараясь подбодрить его. — Я думаю, ждать нам осталось уже недолго.Элиз не сомневалась, что Пьер и был тем самым другом, которого ждал Рено, и что теперь они смогут продолжить путешествие. Отправившись навестить мадам Дусе, она обнаружила, что ее занимают те же мысли.— Не знаю, смогу ли я отправиться дальше вместе со всеми, — объявила пожилая женщина.Сегодня голос ее звучал уже увереннее, но лицо было все еще бледным, отекшим. Она была не одна — с ней рядом сидела Маделейн. Между экономкой и мадам Дусе завязалась крепкая дружба. Причина, возможно, заключалась в том, что Маделейн разглядела в мадам Дусе более слабый характер, не способный ни в чем соперничать с ней. А может быть, — нужно отдать должное этой женщине, — она привязалась к мадам Дусе потому, что та нуждалась в поддержке, но стеснялась показать это.— Не поедете дальше? — закрывая за собой дверь, спросила Элиз. — Что вы имеете в виду?— Мне так хочется отправиться к моей бедной дочери! Она ведь обезумеет от горя. Она очень любила своего сына, и то, что он так страшно умер… Я боюсь за нее!Элиз в недоумении наблюдала, как пожилая женщина прикладывает к глазам носовой платок, утирая слезы.— Я ничего не понимаю. Стало известно что-нибудь еще?— О, Элиз, дорогая, ночью до меня дошло, что убитый ребенок — это мой бесценный, дорогой внучек. Возраст совпадает, и он был такой красивый… Я знаю, именно его выбрала женщина-Солнце в приятели своему сыну. Разве могло быть иначе?— Но ведь точно вы не знаете, никто ничего подобного не говорил.— Иногда нет необходимости говорить о таких вещах. Я чувствую это здесь, в своем сердце. — Она прижала руку к груди, потом склонила голову и снова вытерла слезы.Элиз обменялась взглядом с экономкой, та тихонько покачала головой. Потом она присела на кровать рядом с пожилой женщиной и взяла ее за руку.— Даже если все действительно так, вы ничем уже не поможете внуку. Вы должны ехать дальше. Самое лучшее, что вы могли бы сделать для своей дочери, это добраться до властей и уговорить их отправиться на спасение всех женщин. Впрочем, они в любом случае отправятся, я уверена, но нужно их поторопить.Мадам Дусе захлопала глазами, вытерла нос и посмотрела на Элиз.— Вы такая разумная, моя дорогая, такая сильная. В вас это всегда чувствовалось, но никогда так сильно, как сейчас. Как, должно быть, хорошо всегда знать, что нужно делать, не ведать страха! Я так никогда не могла…Немного отодвинувшись, Элиз пристально посмотрела на нее, но сарказма в глазах не обнаружила. Она через силу улыбнулась мадам Дусе. Знала бы эта женщина, какой отчаянный страх она испытывает, находясь рядом с мужчиной!— Не все на самом деле так, как кажется. Но речь не обо мне. Вам нужно подумать, кто из знакомых в Новом Орлеане может помочь вашей дочери и внуку.— Элиз, неужели вы не слушали? Он мертв, мой красивый мальчик! Я надеюсь, он не знал, что должно было произойти. Надеюсь, он держался храбро и не плакал. Мальчик мой, мой милый, и моя бедная, несчастная дочь…Подошла Маделейн. В руках она держала смоченную лавандовой водой салфетку. Осознав, что напрасно пытается спорить с убитой горем женщиной, Элиз поручила ее заботам экономки и ушла. Глава 8 Днем Элиз неожиданно вспомнила, что скоро Рождество. За последние недели так много всего произошло, что она утратила нить естественного течения времени. Тем более что погода стояла теплая, и даже ночью не нужно было разводить огонь в камине. И вот совсем скоро Рождество! Своим удивительным открытием Элиз поделилась с мадам Дусе и Маделейн, когда они беседовали в гостиной после обеда.— Да, — задумчиво сказала Маделейн. — Я очень довольна, что Рено здесь. Так бывает не всегда. Правда, в прошлом году он прибыл прямо в канун Рождества и привез с собой священника иезуитов, который направлялся с миссией к каддо. Святой отец отслужил для нас прекрасную мессу.— А потом, — прерывающимся голосом заговорила мадам Дусе, — будет Новый год и Крещение…Новый год был самый праздничный день календаря. В новогоднюю ночь пировали, веселились, провозглашали тосты, а в первый день нового года обменивались подарками. И, конечно, особенно много подарков получали дети. Молодые люди наносили визиты всем знакомым девушкам, дарили им цветы и конфеты, и их обязательно приглашали отведать пунша из стоявшей наготове дымящейся чаши. Нередко пользующийся вниманием молодой человек возвращался домой уже затемно, спотыкаясь и распевая песни по дороге. В Крещение навещали друзей и родственников, дороги были запружены повозками и всадниками. И все в этот день много и вкусно ели.Маделейн ласково погладила руку пожилой женщины.— Не надо об этом думать, моя дорогая.— Как я могу не думать об этом? В прошлом году мы были так счастливы! Я сделала для своего внучка маленькую лошадку с гривой из шерстяных ниток. Он с ней всегда спал. Моя дочь, ее муж и мой дорогой, бедный Дусе были все вместе, а я со своими служанками приготовила такой обед, какого вы никогда не пробовали.Чтобы отвлечь ее от этих тяжелых мыслей, Элиз сказала:— Интересно, где в этом году мы будем на Новый год и Крещение или даже на Рождество?— Думаете, не здесь? — приподняла бровь Маделейн. В ее отношении к Элиз появилась некоторая теплота, но в целом она держалась по-прежнему официально.— Я не знаю. Все зависит от Рено. — Элиз пожала плечами.— Все?Неужели эта женщина полагает, что она собирается остаться здесь навсегда? Должно быть, Рено все же не настолько доверяет ей, как предполагала Элиз. Но если никто не рассказал ей об истинном положении дел и она не знает, почему Элиз и все остальные здесь, это многое меняет. Что же в таком случае должна была думать Маделейн о ее близости с Рено?— Да, конечно, — ответила Элиз. Но если она ожидала, что Маделейн позволит себе хотя бы вздох облегчения, ей пришлось испытать разочарование.Вскоре после обеда возникла некоторая суматоха: обнаружили, что бродившая у дома пантера утащила овцу. Тотчас организовали отряд преследования; сборы сопровождались лаем собак и спорами, стоит ли ехать верхом, учитывая, что зверь наверняка направился в болота. К отряду присоединились все мужчины, за исключением Сан-Аманта. Он предпочел остаться в библиотеке — сказал, что обнаружил издание «Анекдотов» Прокопиуса и не может оторваться от замечательно рассказанных скандалов о романтическом треугольнике: римский император Юстиниан, императрица Теодора и генерал Белизариус.Итак, под лай гончих псов, с боевыми криками отряд умчался, и снова наступила тишина. Несколькими часами позже Элиз забрела в библиотеку в поисках чего-нибудь, что помогло бы скоротать время до ужина. Сан-Амант, сидевший в обитом бархатом кресле у окна, при ее появлении поднял глаза, кивнул и продолжал читать. Она бродила вдоль полок, просматривая названия книг, пробегая пальцами по кожаным переплетам с тисненым рисунком. Чувствовалось, что Маделейн следит, чтобы книги содержались в порядке, но все же на некоторых видны были пятна плесени от сырости. Элиз улыбнулась, увидев экземпляр сказок Шарля Перро: Рено и сказки — это казалось несовместимым. Она пропустила томики Расина и Вольтера и выбрала роман контессы Ла Файет.Элиз уже собиралась уходить, когда Сан-Амант захлопнул книгу и встал, чтобы поставить ее на полку.— Неужели римские скандалы надоели? — спросила Элиз.— К несчастью, я уже все прочитал.— Ну, тогда вы могли бы за чашкой шоколада попотчевать меня подробностями, поскольку я не читаю по-латыни.— Замечательно, что вы вообще умеете читать.— Меня в детстве научила мать, а она научилась у своего отца. Дед мой был грамотеем и не желал мириться со всеобщей необразованностью. Позже я училась в монастырской школе — монахини давали нам уроки истории и географии, но главным образом обучали вышивке, домоводству, музыке и смирению.— Тогда понятно, откуда у вас такая хорошая хозяйственная хватка. — Он прошел вперед и открыл дверь.— Вижу, вы ходите уже без палки, — заметила Элиз, направляясь вместе с ним в гостиную.— Да, моему колену уже гораздо лучше.Элиз положила на стол книгу и, извинившись, отправилась на поиски слуги — попросить принести шоколаду. По дороге она заглянула в комнаты, чтобы пригласить мадам Дусе и Маделейн присоединиться к ним, но их нигде не было. Вернувшись, она сказала:— Кажется, мы одни. Женщины, должно быть, прилегли вздремнуть.— Мадам Дусе это пойдет на пользу.Элиз кивнула:— Все ее мысли поглощены резней, хотя это, конечно, неудивительно.— Может, мы все слишком много об этом думаем.— Вы тоже кого-нибудь потеряли? Вы никогда не говорили…— Это не то, что вы думаете. И все же… Да, была женщина…— Ее убили?— Не знаю, и это самое страшное. Меня там не было. Я не смог туда добраться.— Понятно.Сан-Амант криво усмехнулся:— Сомневаюсь, что вам понятно. Она была замужем за другим.— Ах, вот как… — помолчав, сказала Элиз. — Любовный треугольник — совсем как в Древнем Риме?Он пожал плечами:— Я об этом так никогда не думал. Ситуация, разумеется, совсем иная.— Вы любили ее?Сан-Амант медленно кивнул.— Вам, должно быть, тяжко оттого, что вы ничего не знаете…— Да, — ответил он и так сильно сжал руки, что у него побелели пальцы. — А главное — она ждала ребенка. Моего ребенка.— Боже мой!Что можно было сказать мужчине, когда его любимая женщина, может быть, мертва или в рабстве у дикарей, которые не проявят снисхождения, несмотря на ее положение — положение, когда любая трудность тяжела вдвойне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38