В сей пасмурный день Волга была похожа на огромного осетра, притихшего меж берегов.
Как раз в это время мимо нас шлепал по воде колесами пароход «Островский» почтово-пассажирского пароходства «Самолет», осуществлявшего сообщение между Нижним и Астраханью. И при виде «Островского» Смольников озаботился размышлениями: был ли ящик сброшен в воду неподалеку от берега или его принесло волнами издалека, например, с мимоидущего парохода? Для выяснения последнего обстоятельства он даже предпринял следственный опыт – несколько преувеличенную реконструкцию преступления.
Мы с Рублевым были в это время заняты разговором с какой-то женщиной (из простых), оказавшейся на берегу. Не обращая ни малейшего внимания ни на сундук, ни на присутствие полицейских чинов, она моталась туда-сюда, заглядывая во все кусты и протяжно выкликая:
– Жулька! Жулька! Куда ты подевалась, сукина дочь!
Я обратилась к женщине с некоторыми вопросами. Оказывается, особа сия, мещанка Гаврилова Дарья Семеновна, вдова двадцати семи лет, проживавшая в Красном переулке, искала убежавшую собачонку, без которой тоскуют ее дети (дети Гавриловой, само собой разумеется, а не собачки!). Я тщательно скрывала, что судьба бродяжки Жульки меня волнует куда меньше, нежели загадочное появление на берегу ящика с его мрачным содержимым. Окольными путями попыталась выяснить, не видела ли Гаврилова чего-то необычного, не слышала ли чего. Однако она только головой качала в ответ на все мои расспросы да вдруг принималась заунывно взывать:
– Жулька! Жу-улька-а!
В конце концов я поняла, что приличными разговорами с этой глупой бабой ничего не добьешься, и препоручила ее заботам агента и квартального надзирателя, которые, надеюсь, заставят ее вспомнить не только о злополучной Жульке, но и обо всех событиях, свидетельницей которых сия Гаврилова была в обозримом прошедшем. Тут я заметила, что Смольников что-то затеял, и поспешила к нему. В это время он грузился в лодку вместе с двумя городовыми и тем самым сундуком, из коего недавно был вынут труп. К сожалению, речная полиция, даром что страшная находка была обнаружена на подведомственной ей территории, оказалась нынче нерасторопна и не позаботилась снабдить нас лодкою. Смольникову пришлось нанять лодочника из числа тех, что промышляют перевозом или прогулочными поездками. Теперь он поглядывал по сторонам с тоской, явно мечтая, чтобы кто-нибудь избавил его от пугающего груза и еще более пугающих пассажиров. Доброго человека, увы, не нашлось: я к отправлению лодки так и не поспела, а поэтому только с берега смогла наблюдать за тем следственным опытом, который затеял Смольников.
Признаться, я не поверила своим глазам! Изрядно удалившись от берега, товарищ прокурора велел городовому – живому городовому! – сесть в тот самый сундук (вернее, запихать себя в оный, ибо городовой оказался мужчина изрядной корпуленции), а затем сундук с его содержимым был сброшен в Волгу! Я едва не открыла всем присутствующим слабость своей дамской натуры: каким-то чудом удержалась от испуганного крика. А впрочем, могла бы и не стараться особенно: мой голос всяко был бы заглушен истерическим воплем Дарьи Гавриловой.
Как и следовало ожидать, сундук с его содержимым не замедлил пойти ко дну. Тут-то и выяснилось, за какой надобностью в лодку был взят второй городовой! Пока до смерти перепуганный лодочник удерживал свое утлое суденышко на плаву, сей городовой и сам Смольников спасали заключенного в сундуке человека. На счастье, и впрямь спасли, однако тяжеленный ящик набрался воды и затонул в десятке саженей от берега…
Когда лодка причалила к суше, выражение лиц всех четверых достойно было бы пера господина Каляки-Маляки, который так лихо рисует карикатурки, помещаемые в газете «Нижегородский листок». Уж не ведаю, кто скрывается под сим веселеньким псевдонимом, однако пером и карандашом он владеет мастерски, сюжеты выбирает преуморительные. Уверена, что, глядючи на карикатуру, изображавшую возвращение некоего товарища прокурора с его следственного опыта, весь город животики надорвал бы, как любит говорить моя няня Павла.
Лодочник выглядел словно человек, воротившийся с того света, хотя он-то подвергался лишь условному риску. Оба городовых были – хоть выжми (один тонул, другой спасал, и то, и другое – дела мокрые!), лица имели синие и громко клацали зубами, ибо местность наша далека от южных широт, а август нынче не задался и теплом не балует. От этого непрерывного движения челюстей вверх-вниз постороннему наблюдателю могло почудиться, что пред ним находятся два антропофага, принадлежащие к варварскому племени синеликих, которые мечтают пообедать оказавшимся поблизости бледнолицым. Роль сего бледнолицего с успехом исполнял Смольников, который и прежде-то не сиял особенным румянцем, а после случившегося и вовсе как-то полинял. При этом он чаще обыкновенного снимал и надевал свой le chapeau а la Robespierre и старался не смотреть в мою сторону. Нет, мы все-таки обменялись взглядом, всего лишь одним, но успели при этом сказать друг другу очень многое! Мой взор был негодующим, а Смольникова – высокомерным.
«Сознаете ли вы, милостивый государь, – как бы выкрикнула я, – что несколько минут назад вы не только подвергли неоправданному риску человеческую жизнь, но и уничтожили ценнейшее вещественное доказательство? А вдруг в этом сундуке еще сохранились какие-то следы, могущие привести нас к разгадке преступления?»
«Успокойтесь, сударыня! – словно ответствовал Смольников. – Городовой находился на службе, а его служба, как и военная, сопряжена с постоянным риском. Что же касается утопления сундука, то едва ли в нем могли сыскаться хоть какие-то следы после того, как он полсуток или более простоял пусть и на отмели, однако беспрестанно захлестываемый волной! Поэтому поумерьте огонь ваших глаз, а то я решу, что вы ко мне неравнодушны!»
Я торопливо потупилась. Товарищ прокурора, безусловно, прав: и служба городовых предполагает ежеминутный риск, и доказательных следов в ящике уже вряд ли возможно было сыскать, и я к нему очень даже неравнодушна.
Буду откровенна: в описываемые минуты я его просто-таки ненавидела!
Нижний Новгород. Наши дни
Конечно, Алена не успела нажать кнопку сигнала, и маршрутка проскочила остановку «Улица Адмирала Нахимова» на полном ходу.
– Погодите, остановите! – панически завопила Алена, пробираясь из глубины изрядно набитого «пазика». – Остановите, пожалуйста!
Маршрутка неслась вперед.
– Ну, теперь уж на «Пролетарской» выйдете да вернетесь, – миролюбиво сказала какая-то необъятная тетка, настолько плотно перекрывшая собой проход, что протиснуться мимо было совершенно невозможно. Именно из-за этих телес, сделавших бы честь чемпиону мира по борьбе сумо, Алена и не успела добраться до двери вовремя. И она еще успокаивает ее, зараза!
С невероятной силой рванувшись, Алена выдернула себя из закупоренного теткой прохода и ринулась вперед, к водителю:
– Остановите, ну очень вас прошу!
Шофер на нее даже не оглянулся. Так и пилить бы ей до «Пролетарской», а потом возвращаться, увиливая от машин и трамваев (отчего-то переходов под мостом было не предусмотрено), и в конце концов безнадежно опоздать на встречу со Светой, но, на счастье, светофор вспыхнул красным – и, кажется, что-то дрогнуло в мозолистом водительском сердце. Дверца неожиданно распахнулась, растерявшаяся Алена на миг замешкалась, но тут же вылетела из маршрутки, словно пробка из бутылки, и по инерции понеслась вперед, негодующе пыхтя.
С тех пор как Алена рассталась со своими пятнадцатью лишними килограммами, а главное, оказалась вынуждена постоянно сдерживать свой здоровый аппетит, она с презрением и даже где-то с ненавистью относилась к толстухам, которые смирились со своими габаритами и умудряются извлекать из жизни максимум удовольствия, треская жиры, белки и углеводы в неограниченных количествах, с утра до вечера (и даже на ночь!). Шпикачки. Пельмени. Картофельное пюре и котлеты с подливой. Булочки с маком в шоколадной глазури. Эклеры и корзиночки. И обворожительные заварные пирожные с творогом, под детским и оттого еще более вкусным названием «Юмбрики»…
Кошмар. Две секунды на языке, два часа в желудке и два года на талии. Женщины не ведают, что творят!
Кто это сказал, что неведение – благо? Какой молодец, а! Ведь так оно и есть.
Во всяком случае, своей высокомерной неприязни наша писательница от толстух не скрывала и в качестве героини романа ни в коем случае не избрала бы ни одну из них. Однако жизнь, которая, как известно, любит во все вносить свои коррективы, сделала это в очередной раз. Света Львова, докторша из «Скорой», бесценный и словоохотливый консультант, если и не толстушка, то явно таскает на себе десятка полтора, а то и два лишних килограммов. Алена втихомолку мечтает, что когда-нибудь приведет свою новую подружку за ручку на шейпинг, но это потом, когда выкачает из нее всю нужную информацию и вдоволь наездится с ней по вызовам. Ведь женщины – натуры еще более непредсказуемые и неописуемые, чем мужчины, и при общении с ними дорога в ад вымощена благими намерениями еще прочнее! В ад разрыва дружбы, в ад зависти, переходящей порою в тайную или даже явную ненависть, в ад злобных сплетен, откровенной вражды, устройства мелких и крупных пакостей – ну и прочих радостей жизни, оценить которые способны только особи женского пола.
Сии особи, между прочим, тоже отличаются выдающимися талантами в данной области, но об этом в обществе так же не принято говорить, как о том способе, каким ты уклоняешься от налогов.
Подстанцию «Скорой помощи» Ленинского района, где работала Света Львова, построили не просто там, куда Макар телят не гонял (весь Ленинский район, если на то пошло, находится именно в этом местечке), но и замаскировали в глубине дворов. Алене до сих пор было жутко вспоминать, как искала ее неделю назад, когда шла сюда впервые.
Тогда уже смеркалось. Около гаражей гуляла пьяная компания, возле облезлой панельной пятиэтажки кого-то били смертным боем, а из кустов доносился кокетливый девичий визг и басистое сопенье:
– Ну Нинуль, ну давай, а то в штаны кончу!
Жизнь в Ленинском районе, короче, била ключом.
Алена весьма приблизительно представляла себе, куда идти: судя по описаниям, она уже трижды побывала на том месте, где обязана находиться станция «Скорой»! Надо было срочно спросить у кого-то дорогу, но не у Нинулика же неподатливого! А обращаться к алкашам или драчунам – смерти подобно.
Внезапно она завидела впереди одинокий силуэт. Человек издали выглядел очень прилично, и Алена ринулась к нему с воплем:
– Скажите, пожалуйста, не знаете ли вы?..
Человек медленно обернулся и выставил вперед руку.
– Конечно, есть, – ласково сказал он, глядя на Алену и в то же время мимо нее, причем направо и налево попеременно. Что-то такое было у него с глазами, они совершенно не фокусировались на одном предмете… – Бери. И жгут возьми. У тебя что?
– Что? – ничегошеньки не поняв, переспросила она, уставившись на простертую к ней руку, в которой почему-то был зажат шприц.
– Ну, чем?.. – с той же дружеской интонацией начал незнакомец, еще настойчивей протягивая к ней руку, как вдруг…
– А ну, пошли отсюда, ширялы поганые! – заорал кто-то над Алениным ухом с такой яростью, что она шарахнулась назад и наткнулась спиной на что-то твердое, урчащее. Обернулась – и чуть не рухнула, обнаружив, что впритык к ней стоит белый «Фольксваген» с красной надписью «Реанимация», а из окон в два голоса кричат и в четыре кулака грозят какие-то донельзя сердитые мужики.
Как они умудрились подъехать, что Алена не слышала? На цыпочках, что ли, подкрался этот «Фольксваген», обутый в импортные мягкие тапочки-шины?!
От изумления и неожиданности она остолбенела, и в эту минуту незнакомец сунул ей шприц в руку, а сам дал деру в те самые кусты, где несколько минут назад стыдливо хихикала телка по прозванию Нинулик.
– Пошла вон отсюда, прошмандовка! – совсем уж дурным голосом заорал на Алену водитель «Реанимации», и из его глаз полыхнуло синим пламенем такой ненависти, что она даже не нашлась что ответить, а почему-то подняла руку с зажатым в ней шприцом и растерянно помахала ею. В следующую секунду «фолькс» слегка посунулся к ней левым боком – на самом деле слегка, самую чуточку, но этой чуточки вполне хватило, чтобы Алена покачнулась, потеряла равновесие и съехала в кювет, на дне которого собралось немало водички от вчерашнего, позавчерашнего и позапозавчерашнего дождя. Чудом удержалась и в воду не упала, но ноги промочила изрядно. А когда выбралась наконец, проклиная все на свете и чихая (простуда привязывалась к ней моментально и прочно, словно цыганка к доверчивому прохожему), то обнаружила, что искомая подстанция «Скорой» находится буквально за поворотом.
Как водится в романах, первым, кого увидела Алена, когда вошла в ворота, створка которых болталась на одной петле, был именно тот самый водила, столкнувший ее в кювет. Алена направилась к нему, желая поскорее сказать, что именно думает о нем и его непроходимой глупости, которая заставляет в нормальных, приличных, уважаемых, даже, можно сказать, знаменитых людях видеть отбросы человеческого общества, как вдруг мужичок порскнул в сторону, распахнул дверку какого-то сарая, и оттуда появилась лохматая рыжая собачища совершенно устрашающего вида.
– Рыжак, куси ее, куси, наркоманку проклятую! – завопил водила, и Алена поняла, что дядька вовсе сдвинулся.
Вышеназванный Рыжак смотрел на нее с сомнением. С одной стороны, не родилась еще на свет собака, которая решилась бы не то что укусить, но даже всерьез облаять Алену. Так уж рассудили звезды, когда определяли ей судьбу, и с их волей Рыжак спорить не отваживался. С другой стороны, пес отлично знал, кто его кормит и поит… После некоторой заминки, во время которой он отчаянно обмозговывал ситуацию, Рыжак принял соломоново решение. Он ретиво, с самым свирепым видом ринулся к Алене, однако лаять не лаял, кусать не кусал, а просто принялся подталкивать ее своей лобастой головой к воротам. При этом он изредка поглядывал на нее снизу вверх с выражением явно извиняющимся. Это было так неожиданно и смешно, что Алена, вообще очень быстро переходившая от одного настроения к другому (наверное, это свидетельствовало о ее психической неустойчивости, а может быть, просто-напросто о легком характере), остановилась и начала хохотать.
– Здрасьте, – сказал в это время кто-то за Алениной спиной. – Вы не меня ищете?
Она обернулась. Высокая толстушка смотрела на нее с невероятно жизнерадостным выражением лица. Она была румяная, смуглая, с пышными, вьющимися черными волосами, с прелестными, чуть заметными усиками над тугими, вишневыми, лукавыми губами, и глаза у нее тоже были лукавые, блестящие, опять же очень похожие на переспелые вишни, сбрызнутые дождем.
– Рыжая куртка, джинсы, волосы кудрявые, глаза серые, – смеясь, перечислила толстушка Аленины приметы. – Вы так себя по телефону описали. Вы – писательница Дмитриева, правда? А я Светлана Львова.
– Кто?! – возопил водила. – Она – писательница? Да она ширяла, наркоманка, только что кололась вон там, под кустами, я сам видел!
– Было дело, – подтвердил стройный и очень красивый темноглазый парень в белом халате, в эту минуту вышедший во двор из невзрачного приземистого здания, где, очевидно, и размещалась подстанция.
У него была чудная стрижка: волосы короткие, но сзади, на затылке, оставлена длинная прядь. Лицо его показалось Алене смутно знакомым. Ага, так ведь это он сидел в кабине «Фольксвагена» рядом с водилой!
– Ну и связи у тебя, доктор Львова! – насмешливо продолжал красавчик, закуривая.
Глаза доктора Львовой словно вцепились в Алену. Та растерянно моргнула, чувствуя себя чрезвычайно глупо. Ну в самом деле – анекдотическая ситуация!
Конечно, любой нормальный человек на месте Алены попытался бы объяснить, что налицо недоразумение. Но у нее вечно попадала вожжа под хвост, когда не надо. А потому, высокомерно задрав свой и без того вздернутый нос, она процедила сквозь зубы:
– Да что вы знаете о сути творческого процесса? За шесть лет у меня вышло тридцать романов. Думаете, так просто писать по пять книг в год без всякого допинга? Сами попробуйте, а потом осуждайте. К тому же я пишу детективы. А герои детективов – сами понимаете кто. В том числе и наркоманы. Должна же я знать процесс изнутри!
– Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда! – пробормотал, не вынимая сигареты изо рта, красивый доктор, потом вытащил ее – и оглушительно захохотал.
Ему вторила Света Львова.
Рыжак плюхнулся на землю, задрал ногу и принялся вылизываться, очень довольный тем, как сложилась ситуация.
1 2 3 4 5 6
Как раз в это время мимо нас шлепал по воде колесами пароход «Островский» почтово-пассажирского пароходства «Самолет», осуществлявшего сообщение между Нижним и Астраханью. И при виде «Островского» Смольников озаботился размышлениями: был ли ящик сброшен в воду неподалеку от берега или его принесло волнами издалека, например, с мимоидущего парохода? Для выяснения последнего обстоятельства он даже предпринял следственный опыт – несколько преувеличенную реконструкцию преступления.
Мы с Рублевым были в это время заняты разговором с какой-то женщиной (из простых), оказавшейся на берегу. Не обращая ни малейшего внимания ни на сундук, ни на присутствие полицейских чинов, она моталась туда-сюда, заглядывая во все кусты и протяжно выкликая:
– Жулька! Жулька! Куда ты подевалась, сукина дочь!
Я обратилась к женщине с некоторыми вопросами. Оказывается, особа сия, мещанка Гаврилова Дарья Семеновна, вдова двадцати семи лет, проживавшая в Красном переулке, искала убежавшую собачонку, без которой тоскуют ее дети (дети Гавриловой, само собой разумеется, а не собачки!). Я тщательно скрывала, что судьба бродяжки Жульки меня волнует куда меньше, нежели загадочное появление на берегу ящика с его мрачным содержимым. Окольными путями попыталась выяснить, не видела ли Гаврилова чего-то необычного, не слышала ли чего. Однако она только головой качала в ответ на все мои расспросы да вдруг принималась заунывно взывать:
– Жулька! Жу-улька-а!
В конце концов я поняла, что приличными разговорами с этой глупой бабой ничего не добьешься, и препоручила ее заботам агента и квартального надзирателя, которые, надеюсь, заставят ее вспомнить не только о злополучной Жульке, но и обо всех событиях, свидетельницей которых сия Гаврилова была в обозримом прошедшем. Тут я заметила, что Смольников что-то затеял, и поспешила к нему. В это время он грузился в лодку вместе с двумя городовыми и тем самым сундуком, из коего недавно был вынут труп. К сожалению, речная полиция, даром что страшная находка была обнаружена на подведомственной ей территории, оказалась нынче нерасторопна и не позаботилась снабдить нас лодкою. Смольникову пришлось нанять лодочника из числа тех, что промышляют перевозом или прогулочными поездками. Теперь он поглядывал по сторонам с тоской, явно мечтая, чтобы кто-нибудь избавил его от пугающего груза и еще более пугающих пассажиров. Доброго человека, увы, не нашлось: я к отправлению лодки так и не поспела, а поэтому только с берега смогла наблюдать за тем следственным опытом, который затеял Смольников.
Признаться, я не поверила своим глазам! Изрядно удалившись от берега, товарищ прокурора велел городовому – живому городовому! – сесть в тот самый сундук (вернее, запихать себя в оный, ибо городовой оказался мужчина изрядной корпуленции), а затем сундук с его содержимым был сброшен в Волгу! Я едва не открыла всем присутствующим слабость своей дамской натуры: каким-то чудом удержалась от испуганного крика. А впрочем, могла бы и не стараться особенно: мой голос всяко был бы заглушен истерическим воплем Дарьи Гавриловой.
Как и следовало ожидать, сундук с его содержимым не замедлил пойти ко дну. Тут-то и выяснилось, за какой надобностью в лодку был взят второй городовой! Пока до смерти перепуганный лодочник удерживал свое утлое суденышко на плаву, сей городовой и сам Смольников спасали заключенного в сундуке человека. На счастье, и впрямь спасли, однако тяжеленный ящик набрался воды и затонул в десятке саженей от берега…
Когда лодка причалила к суше, выражение лиц всех четверых достойно было бы пера господина Каляки-Маляки, который так лихо рисует карикатурки, помещаемые в газете «Нижегородский листок». Уж не ведаю, кто скрывается под сим веселеньким псевдонимом, однако пером и карандашом он владеет мастерски, сюжеты выбирает преуморительные. Уверена, что, глядючи на карикатуру, изображавшую возвращение некоего товарища прокурора с его следственного опыта, весь город животики надорвал бы, как любит говорить моя няня Павла.
Лодочник выглядел словно человек, воротившийся с того света, хотя он-то подвергался лишь условному риску. Оба городовых были – хоть выжми (один тонул, другой спасал, и то, и другое – дела мокрые!), лица имели синие и громко клацали зубами, ибо местность наша далека от южных широт, а август нынче не задался и теплом не балует. От этого непрерывного движения челюстей вверх-вниз постороннему наблюдателю могло почудиться, что пред ним находятся два антропофага, принадлежащие к варварскому племени синеликих, которые мечтают пообедать оказавшимся поблизости бледнолицым. Роль сего бледнолицего с успехом исполнял Смольников, который и прежде-то не сиял особенным румянцем, а после случившегося и вовсе как-то полинял. При этом он чаще обыкновенного снимал и надевал свой le chapeau а la Robespierre и старался не смотреть в мою сторону. Нет, мы все-таки обменялись взглядом, всего лишь одним, но успели при этом сказать друг другу очень многое! Мой взор был негодующим, а Смольникова – высокомерным.
«Сознаете ли вы, милостивый государь, – как бы выкрикнула я, – что несколько минут назад вы не только подвергли неоправданному риску человеческую жизнь, но и уничтожили ценнейшее вещественное доказательство? А вдруг в этом сундуке еще сохранились какие-то следы, могущие привести нас к разгадке преступления?»
«Успокойтесь, сударыня! – словно ответствовал Смольников. – Городовой находился на службе, а его служба, как и военная, сопряжена с постоянным риском. Что же касается утопления сундука, то едва ли в нем могли сыскаться хоть какие-то следы после того, как он полсуток или более простоял пусть и на отмели, однако беспрестанно захлестываемый волной! Поэтому поумерьте огонь ваших глаз, а то я решу, что вы ко мне неравнодушны!»
Я торопливо потупилась. Товарищ прокурора, безусловно, прав: и служба городовых предполагает ежеминутный риск, и доказательных следов в ящике уже вряд ли возможно было сыскать, и я к нему очень даже неравнодушна.
Буду откровенна: в описываемые минуты я его просто-таки ненавидела!
Нижний Новгород. Наши дни
Конечно, Алена не успела нажать кнопку сигнала, и маршрутка проскочила остановку «Улица Адмирала Нахимова» на полном ходу.
– Погодите, остановите! – панически завопила Алена, пробираясь из глубины изрядно набитого «пазика». – Остановите, пожалуйста!
Маршрутка неслась вперед.
– Ну, теперь уж на «Пролетарской» выйдете да вернетесь, – миролюбиво сказала какая-то необъятная тетка, настолько плотно перекрывшая собой проход, что протиснуться мимо было совершенно невозможно. Именно из-за этих телес, сделавших бы честь чемпиону мира по борьбе сумо, Алена и не успела добраться до двери вовремя. И она еще успокаивает ее, зараза!
С невероятной силой рванувшись, Алена выдернула себя из закупоренного теткой прохода и ринулась вперед, к водителю:
– Остановите, ну очень вас прошу!
Шофер на нее даже не оглянулся. Так и пилить бы ей до «Пролетарской», а потом возвращаться, увиливая от машин и трамваев (отчего-то переходов под мостом было не предусмотрено), и в конце концов безнадежно опоздать на встречу со Светой, но, на счастье, светофор вспыхнул красным – и, кажется, что-то дрогнуло в мозолистом водительском сердце. Дверца неожиданно распахнулась, растерявшаяся Алена на миг замешкалась, но тут же вылетела из маршрутки, словно пробка из бутылки, и по инерции понеслась вперед, негодующе пыхтя.
С тех пор как Алена рассталась со своими пятнадцатью лишними килограммами, а главное, оказалась вынуждена постоянно сдерживать свой здоровый аппетит, она с презрением и даже где-то с ненавистью относилась к толстухам, которые смирились со своими габаритами и умудряются извлекать из жизни максимум удовольствия, треская жиры, белки и углеводы в неограниченных количествах, с утра до вечера (и даже на ночь!). Шпикачки. Пельмени. Картофельное пюре и котлеты с подливой. Булочки с маком в шоколадной глазури. Эклеры и корзиночки. И обворожительные заварные пирожные с творогом, под детским и оттого еще более вкусным названием «Юмбрики»…
Кошмар. Две секунды на языке, два часа в желудке и два года на талии. Женщины не ведают, что творят!
Кто это сказал, что неведение – благо? Какой молодец, а! Ведь так оно и есть.
Во всяком случае, своей высокомерной неприязни наша писательница от толстух не скрывала и в качестве героини романа ни в коем случае не избрала бы ни одну из них. Однако жизнь, которая, как известно, любит во все вносить свои коррективы, сделала это в очередной раз. Света Львова, докторша из «Скорой», бесценный и словоохотливый консультант, если и не толстушка, то явно таскает на себе десятка полтора, а то и два лишних килограммов. Алена втихомолку мечтает, что когда-нибудь приведет свою новую подружку за ручку на шейпинг, но это потом, когда выкачает из нее всю нужную информацию и вдоволь наездится с ней по вызовам. Ведь женщины – натуры еще более непредсказуемые и неописуемые, чем мужчины, и при общении с ними дорога в ад вымощена благими намерениями еще прочнее! В ад разрыва дружбы, в ад зависти, переходящей порою в тайную или даже явную ненависть, в ад злобных сплетен, откровенной вражды, устройства мелких и крупных пакостей – ну и прочих радостей жизни, оценить которые способны только особи женского пола.
Сии особи, между прочим, тоже отличаются выдающимися талантами в данной области, но об этом в обществе так же не принято говорить, как о том способе, каким ты уклоняешься от налогов.
Подстанцию «Скорой помощи» Ленинского района, где работала Света Львова, построили не просто там, куда Макар телят не гонял (весь Ленинский район, если на то пошло, находится именно в этом местечке), но и замаскировали в глубине дворов. Алене до сих пор было жутко вспоминать, как искала ее неделю назад, когда шла сюда впервые.
Тогда уже смеркалось. Около гаражей гуляла пьяная компания, возле облезлой панельной пятиэтажки кого-то били смертным боем, а из кустов доносился кокетливый девичий визг и басистое сопенье:
– Ну Нинуль, ну давай, а то в штаны кончу!
Жизнь в Ленинском районе, короче, била ключом.
Алена весьма приблизительно представляла себе, куда идти: судя по описаниям, она уже трижды побывала на том месте, где обязана находиться станция «Скорой»! Надо было срочно спросить у кого-то дорогу, но не у Нинулика же неподатливого! А обращаться к алкашам или драчунам – смерти подобно.
Внезапно она завидела впереди одинокий силуэт. Человек издали выглядел очень прилично, и Алена ринулась к нему с воплем:
– Скажите, пожалуйста, не знаете ли вы?..
Человек медленно обернулся и выставил вперед руку.
– Конечно, есть, – ласково сказал он, глядя на Алену и в то же время мимо нее, причем направо и налево попеременно. Что-то такое было у него с глазами, они совершенно не фокусировались на одном предмете… – Бери. И жгут возьми. У тебя что?
– Что? – ничегошеньки не поняв, переспросила она, уставившись на простертую к ней руку, в которой почему-то был зажат шприц.
– Ну, чем?.. – с той же дружеской интонацией начал незнакомец, еще настойчивей протягивая к ней руку, как вдруг…
– А ну, пошли отсюда, ширялы поганые! – заорал кто-то над Алениным ухом с такой яростью, что она шарахнулась назад и наткнулась спиной на что-то твердое, урчащее. Обернулась – и чуть не рухнула, обнаружив, что впритык к ней стоит белый «Фольксваген» с красной надписью «Реанимация», а из окон в два голоса кричат и в четыре кулака грозят какие-то донельзя сердитые мужики.
Как они умудрились подъехать, что Алена не слышала? На цыпочках, что ли, подкрался этот «Фольксваген», обутый в импортные мягкие тапочки-шины?!
От изумления и неожиданности она остолбенела, и в эту минуту незнакомец сунул ей шприц в руку, а сам дал деру в те самые кусты, где несколько минут назад стыдливо хихикала телка по прозванию Нинулик.
– Пошла вон отсюда, прошмандовка! – совсем уж дурным голосом заорал на Алену водитель «Реанимации», и из его глаз полыхнуло синим пламенем такой ненависти, что она даже не нашлась что ответить, а почему-то подняла руку с зажатым в ней шприцом и растерянно помахала ею. В следующую секунду «фолькс» слегка посунулся к ней левым боком – на самом деле слегка, самую чуточку, но этой чуточки вполне хватило, чтобы Алена покачнулась, потеряла равновесие и съехала в кювет, на дне которого собралось немало водички от вчерашнего, позавчерашнего и позапозавчерашнего дождя. Чудом удержалась и в воду не упала, но ноги промочила изрядно. А когда выбралась наконец, проклиная все на свете и чихая (простуда привязывалась к ней моментально и прочно, словно цыганка к доверчивому прохожему), то обнаружила, что искомая подстанция «Скорой» находится буквально за поворотом.
Как водится в романах, первым, кого увидела Алена, когда вошла в ворота, створка которых болталась на одной петле, был именно тот самый водила, столкнувший ее в кювет. Алена направилась к нему, желая поскорее сказать, что именно думает о нем и его непроходимой глупости, которая заставляет в нормальных, приличных, уважаемых, даже, можно сказать, знаменитых людях видеть отбросы человеческого общества, как вдруг мужичок порскнул в сторону, распахнул дверку какого-то сарая, и оттуда появилась лохматая рыжая собачища совершенно устрашающего вида.
– Рыжак, куси ее, куси, наркоманку проклятую! – завопил водила, и Алена поняла, что дядька вовсе сдвинулся.
Вышеназванный Рыжак смотрел на нее с сомнением. С одной стороны, не родилась еще на свет собака, которая решилась бы не то что укусить, но даже всерьез облаять Алену. Так уж рассудили звезды, когда определяли ей судьбу, и с их волей Рыжак спорить не отваживался. С другой стороны, пес отлично знал, кто его кормит и поит… После некоторой заминки, во время которой он отчаянно обмозговывал ситуацию, Рыжак принял соломоново решение. Он ретиво, с самым свирепым видом ринулся к Алене, однако лаять не лаял, кусать не кусал, а просто принялся подталкивать ее своей лобастой головой к воротам. При этом он изредка поглядывал на нее снизу вверх с выражением явно извиняющимся. Это было так неожиданно и смешно, что Алена, вообще очень быстро переходившая от одного настроения к другому (наверное, это свидетельствовало о ее психической неустойчивости, а может быть, просто-напросто о легком характере), остановилась и начала хохотать.
– Здрасьте, – сказал в это время кто-то за Алениной спиной. – Вы не меня ищете?
Она обернулась. Высокая толстушка смотрела на нее с невероятно жизнерадостным выражением лица. Она была румяная, смуглая, с пышными, вьющимися черными волосами, с прелестными, чуть заметными усиками над тугими, вишневыми, лукавыми губами, и глаза у нее тоже были лукавые, блестящие, опять же очень похожие на переспелые вишни, сбрызнутые дождем.
– Рыжая куртка, джинсы, волосы кудрявые, глаза серые, – смеясь, перечислила толстушка Аленины приметы. – Вы так себя по телефону описали. Вы – писательница Дмитриева, правда? А я Светлана Львова.
– Кто?! – возопил водила. – Она – писательница? Да она ширяла, наркоманка, только что кололась вон там, под кустами, я сам видел!
– Было дело, – подтвердил стройный и очень красивый темноглазый парень в белом халате, в эту минуту вышедший во двор из невзрачного приземистого здания, где, очевидно, и размещалась подстанция.
У него была чудная стрижка: волосы короткие, но сзади, на затылке, оставлена длинная прядь. Лицо его показалось Алене смутно знакомым. Ага, так ведь это он сидел в кабине «Фольксвагена» рядом с водилой!
– Ну и связи у тебя, доктор Львова! – насмешливо продолжал красавчик, закуривая.
Глаза доктора Львовой словно вцепились в Алену. Та растерянно моргнула, чувствуя себя чрезвычайно глупо. Ну в самом деле – анекдотическая ситуация!
Конечно, любой нормальный человек на месте Алены попытался бы объяснить, что налицо недоразумение. Но у нее вечно попадала вожжа под хвост, когда не надо. А потому, высокомерно задрав свой и без того вздернутый нос, она процедила сквозь зубы:
– Да что вы знаете о сути творческого процесса? За шесть лет у меня вышло тридцать романов. Думаете, так просто писать по пять книг в год без всякого допинга? Сами попробуйте, а потом осуждайте. К тому же я пишу детективы. А герои детективов – сами понимаете кто. В том числе и наркоманы. Должна же я знать процесс изнутри!
– Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда! – пробормотал, не вынимая сигареты изо рта, красивый доктор, потом вытащил ее – и оглушительно захохотал.
Ему вторила Света Львова.
Рыжак плюхнулся на землю, задрал ногу и принялся вылизываться, очень довольный тем, как сложилась ситуация.
1 2 3 4 5 6