А потом, по дороге домой, в Нижний, лежа на вагонной полке, ты как следует обдумаешь случившееся.
А скорее всего, постараешься забыть эту историю, отогнать от себя, как отгоняешь все непонятное, неприятное, ненужное. И зачем, зачем, в самом деле, думать о тревожном? Совсем скоро, если все сложится хорошо, ты отряхнешь с ног прах отечества...
Так не по барабану ли тебе все русские самаритяне на свете, будь они фанаты белых платьев или просто-напросто опасные маньяки?
Данила Холмский. 30 июля 2002 года. Нижний Новгород
Он глазам своим не поверил, увидев наконец-то «Автолайн». Уж и не ждал, что тот когда-нибудь появится. В Нижнем Новгороде транспорт после десяти вечера – вообще явление редкое, а уж на этой автозаводской окраине – и вовсе уникальное. Данила думал, придется выбрать одно из двух: либо трюхать домой, на Советскую площадь, на своих двоих, либо прилечь до утра под каким-нибудь кустиком, на свежем воздухе. Благо ночью замерзнуть ему не грозило по причине неутихающей жары. Другое дело, что воздух в Нижнем в последнее время трудно назвать свежим: он был насквозь пронизан дымом и отчетливо отдавал запахом горящей помойки. На самом деле это горели торфяники за Волгой, совсем близко. Горящие торфяники, если кто не знает, пахнут помойкой. В верхней части города было еще так-сяк, там, на горах, ветер порою сдувал дым, а здесь, под автозаводскими кустами, к утру превратишься в основательно прокопченный мясной продукт.
Впрочем, у Данилы имелся и третий вариант! Вернуться в дом, откуда он только что вышел, и попроситься на ночлег в одну из квартир, в которых он весь вечер проводил опрос: будете ли вы участвовать в выборах мэра, а если да, то за кого из шести кандидатов пойдете голосовать, и почему именно за этого, и чем вам не угодил мэр предыдущий, и почему вы уверены, что следующий будет лучше, и сколько вам лет, какого вы пола, и как вас зовут, и какие газеты вы предпочитаете читать, и кому из нижегородских политиков доверяете, а с кем даже рядом не сядете, – ну и всякая такая мутата, интересующая неведомых социологов, пиарщиков и прочий аналогичный народец. Данила и множество ему подобных молодых людей и девиц, желающих подработать, шлялись по домам в разгар предвыборной кампании и принуждали людей (вернее, очень любезно умоляли их) ответить на вопросы анкет. Иногда это получалось, иногда не очень.
Нынешний вечер, к примеру, выдался для Данилы удачным. Его никто не послал на три буквы, никто не крикнул: «Будьте вы все прокляты!», никто не затеял бесплодной дискуссии на тему: «А на хрена мне все это нужно?» Люди попались как один приветливые, беда только, любопытные не в меру: отчего-то личность анкетирующего вызывала у них куда больший интерес, чем персона будущего градоначальника. Данилу многие даже жалели: «Надо же, им там выборы, знают только деньги народные тратить, а молодому человеку приходится ноги бить по такой жаре!» То, что некоторая часть этих самых денег осядет в карманах многого народа, обслуживающего выборы, в том числе и персонально Данилином, он не афишировал. Изображал этакого самоотверженного волонтера. Это выглядело трогательно, поэтому на его вопросы отвечали-таки, а потом приглашали пройти в комнаты, присесть отдохнуть, уговаривали поужинать, выпить чаю, вина, пива, даже самогонки.
Дважды Данила не устоял: перед пирогами одной бабульки, безумно похожей на его собственную бабушку, даже и пироги у нее были такими же обалденно вкусными, как у бабы Кати, и перед котлетами веселой молодой супружеской пары. Строго говоря, именно поэтому он и задержался так долго в этом доме, что дважды поужинал. Зато он устоял перед весьма недвусмысленными намеками очень сильно перезрелой дамы со жгуче-черными волосами, черными же глазами и непомерно толстыми, ну прямо как окорока, руками. Вообще дама была преизрядного объема, Данила запросто мог задохнуться в ее объятиях, словно младенец – в чрезмерно пышной и мягкой перине. И она, будто нарочно, называла его «мой мальчик»... А его, пардон, мужской орган она, наверное, называла бы «наш дружок»!
Собственно, Данила ничего не имел против экстремалки, и хоть вел весьма сдержанный образ жизни одинокого двадцатисемилетнего психолога-консультанта, даже в его высокодуховной жизни случались более чем материальные прорывы. Причем возрастная амплитуда его связей оказывалась порой очень размашистой. Но вот этакие шумно дышащие особы были совсем не в его вкусе. Вдобавок ее толстенные руки... Короче, он принял девственно-невинный вид и вел себя так, словно не понимал не только намеков, но даже и открытого текста.
А ведь, вернись он сейчас и попроси приюта, дама будет просто счастлива! Вот только поспать рядом с ней вряд ли удастся. Все время будешь прикидывать, задавит она тебя в объятиях или пощадит и отпустит живым.
Нет уж, лучше пешком идти!
И тут же его целомудрие было вознаграждено появлением «Автолайна», который, правда, сначала воровато прошмыгнул мимо одинокой фигуры на остановке, но потом был тронут безумной попыткой Данилы догнать и перегнать удаляющуюся машину – и остановился.
В салоне было практически пусто, за исключением мужика в мятых белых брюках и бордовой майке, спящего на угловом сиденье и выдыхавшего в душный, перегревшийся за день салон невероятное количество перегара.
– Тебе куда? – спросил водитель, принимая от Данилы пятирублевую монету.
– До Советской площади.
– До конечной, значит? Тогда я пойду без остановок.
– Ради бога, – охотно разрешил Данила, поудобнее устраиваясь на трех совмещенных сиденьях.
Удалось прилечь, однако вытянуть гудевшие ноги не получилось. Ну и ладно, это нисколько не помешало ему мгновенно вырубиться, обняв собственные коленки и прижав к груди портфельчик, набитый анкетами.
Господи, чудилось, только-только смежил глаза, даже ни одного сна не мелькнуло в голове, а уже грянул трубный водительский глас:
– Эй, мужики, у меня ведь тут не ночлежка, меня тоже жена ждет в койке, давайте-ка выметайтесь!
Данила открыл глаза, приподнялся, глянул в окошко, а потом зажмурился, удивляясь, насколько разительно все изменилось в мире, пока он мотался по Автозаводу. Вроде бы никогда не было на Советской площади высоченного трамплина для прыжков на лыжах. Неужели успели выстроить? Когда?! Или это не Советская площадь?
– И где это мы? – спросил Данила.
Оказалось, на Сенной, которая, как известно, расположена от Советской площади на преизрядном расстоянии. Водитель, по неизвестным причинам, решил не ехать домой, а переночевать у двоюродного брата, который жил около татарской мечети. Пассажира он предоставил его собственной судьбе.
Данила пожал плечами и обреченно начал выбираться из «Автолайна». В наше время бессмысленно спорить даже с водителями раритетных государственных автобусов, а уж с частными автолайнщиками... На них и вовсе нет никакой управы. Поэтому Данила безропотно спрыгнул на землю и, чуточку покачиваясь со сна, шагнул вперед, прикидывая, каким путем короче добраться до дому.
– Дружка своего забери, – скомандовал шофер.
Первая мысль, пришедшая в голову Даниле, была такая неприличная, что он покраснел и невольно взглянул на свою ширинку. С «молнией» все было в порядке, и он перестал краснеть.
– Какого еще дружка?
– Да вон того, храпящего.
Данила заглянул в салон и обнаружил, что мужик в белых штанах все так же спит в дальнем углу, только свалился с сидений на пол, но и от этого не проснулся, а только начал с подвывом храпеть.
– Да какой он мне дружок, я его знать не знаю, – удивился Данила.
– Как не знаешь? Вы же вместе сели на Автозаводе.
– Да вы что? Когда я сел, он уже спал тут!
– Ладно врать-то! – возмутился водитель. – Я отлично помню, как вы садились на Маршрутной. Пить надо меньше, понял? Не умеешь – не берись, а то всю память пропьешь!
Данила начал объяснять, что у него всю неделю не было времени не только напиться, но даже перекусить как следует, вот только сегодня и наелся наконец, а где находится улица Маршрутная, он не имеет никакого представления, но водителю все это показалось глубоко неинтересным. Он перебрался через спинку своего сиденья в салон, сгреб спящего за плечи, подтащил к дверце, вывалил его на землю, как куль, а потом задвинул дверцу изнутри, снова перелез через спинку сиденья, сел за руль, завел мотор и, обогнув площадь, укатил в глухие переулки возле мечети.
Данила какое-то время только и мог, что смотрел вслед машине и вслушивался в удаляющийся рокот двигателя. Вроде бы давно не мальчик и ко многому успел в жизни привыкнуть, однако вот такие прибамбасы человеческой натуры не переставали его изумлять. Одно из двух: или он ненормальный, или этот водила какой-то нелюдь. Надо же так: выкинуть пассажира из салона, оставить беспомощного, пусть и пьяного, человека посреди дороги, а самому сделать ноги!..
Данила, покачивая головой, побрел было через дорогу, мысленно готовя себя к не менее чем сорокаминутному марш-броску до Советской площади, как вдруг остановилcя. Остановиться его заставила мысль: а ведь если он сейчас уйдет и оставит своего невольного товарища по несчастью валяться на земле, то тем самым как бы уподобится «нелюдю» шоферюге...
Он мысленно проклял свои чрезмерно завышенные моральные установки, поборолся несколько мгновений с собственной натурой, но поделать с ней так ничего и не смог. Вернулся к лежащему, присел над ним на корточки и осторожно потряс за плечо:
– Послушайте...
– Слушаю вас, – неожиданно отчетливо и ясно произнес человек. – Говорите, записываю.
Это последнее словечко живо убедило Данилу, что чудес не бывает – особенно чудес внезапного отрезвления. Конечно, незнакомец не пришел в чувство – просто заговорил во сне.
– Послушайте, вы можете встать? – безнадежно спросил Данила, не ожидая ответа, и чуть не упал сам, услышав вполне членораздельное:
– Надо попробовать.
Тут же Данила увидел блеснувший открывшийся глаз и с облегчением вздохнул: чудеса все-таки случаются. Повезло, честное слово! Пьяный проспался и начал что-то соображать. Поэтому Данила охотно помог копошащемуся на земле человеку подняться и не возражал, когда тот, в попытке удержаться на ногах, всей тяжестью навалился ему на плечо.
Здесь следует сказать – предваряя некоторые события, которые произойдут в дальнейшем, – что Данила Холмский был парень довольно-таки образованный: все-таки он не родился бегуном-агитатором и, что характерно, не собирался умереть в этом качестве. Он работал психологом-консультантом на телефоне доверия, а агитатором просто подрабатывал, чтобы оплатить заочную учебу на психологическом факультете университета, квартиру, которую снимал (родом Данила был из Богородска и собственной жилплощадью в губернском центре пока не разжился), ну и вообще – приодеться, съездить куда-нибудь в отпуск, купить подарочки любимым маме и бабушке... В общем, Данила Холмский был человек скорее хороший, чем плохой, скорее умный, чем глупый, но при многих бесспорных достоинствах у него был один весьма серьезный недостаток: он не любил читать.
Нет, с обязательной психологической литературой все обстояло как надо, ее Данила поглощал пачками, однако что касается книг как сокровищ общечеловеческих ценностей... В школе по литературе у нашего героя была развалистая троечка, сочинение на вступительных экзаменах он умудрился списать со шпаргалки, из Пушкина усвоил только метеопрогнозы: дескать, если буря периодически кроет небо мглою, то вскоре закрутятся снежные вихри. К «Мастеру и Маргарите» господин Холмский подступался трижды – и трижды отступался от этой великой книги, которую втихомолку начал считать скучнейшим произведением всех времен и народов... Что характерно, сказок Данила тоже не любил, а потому о приключениях Синдбада-морехода не читал. И, конечно, слыхом не слыхал о том, как сей храбрый мореход однажды необдуманно ответил любезностью на просьбу какого-то немощного старца подставить ему свое крепкое плечо... Нет, Даниле, в отличие от Синдбада, не пришлось сажать незнакомца на закорки и переносить через реку, да и стариком тот отнюдь не был, однако конечный результат и для Синдбада, который несчетное количество дней не мог избавиться от зловредного тунеядца, и для Данилы, взвалившего на себя в эту ночь ношу непосильную, оказался почти одинаков.
В этом «почти» кроется весь смысл дальнейших событий... но не стоит забегать вперед!
Короче говоря, Данила подставил свое плечо незнакомцу, который без этой опоры, несомненно, снова сверзился бы наземь. И они вместе сделали несколько шагов, после чего пьяница поинтересовался:
– А куда мы идем?
Строго говоря, этот на диво логичный вопрос должен был задать себе не едва проспавшийся человек, а трезвейший Данила. Этот последний же только и мог, что промямлил в ответ:
– Не знаю.
– А это какая улица? – спросил бывший пьяный.
– Вон там – Минина, – показал кивком Данила, потому что руки у него были заняты: одна поддерживала незнакомца, другая несла портфель с анкетами. – А там – Сенная площадь.
– О, класс! – восхитился незнакомец. – Пошли на Минина. Дом четырнадцать, квартира двадцать шесть.
– Вы там живете? – поинтересовался Данила.
– В том числе, – последовал загадочный ответ.
Впрочем, Даниле было не до того, чтобы задаваться какими-то там загадками. До дома посредине улицы Минина не очень далеко, это да, однако его собственный путь домой лежал несколько в другую сторону. Он так и объяснил проспавшемуся попутчику и даже принялся снимать с плеча его руку, однако обладатель этой руки начал без поддержки качаться, что былинка на ветру, и Даниле ничего другого не осталось, как снова сделаться подобием костыля.
Строго говоря, он вполне мог предоставить этого человека его собственной подпившей судьбе. Проще выражаясь, оставить его одного, пойти своим путем. И Данила знал, что на его месте так поступил бы каждый... пусть даже незнакомец незамедлительно свалился бы наземь и вынужден был бы продолжить путь на карачках. Но все дело в том, что после средней школы наш герой два года учился в медицинском училище, закончил его, потом даже умудрился поработать фельдшером на «Скорой». Происходило все это не в Нижнем, а в родимом Богородске, но суть дела, вернее, суть данной Данилой клятвы Гиппократа от этого не менялась...
«Клянусь Аполлоном-врачом, Асклепием, Гигиеей и Панакеей и всеми богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно моим силам и моему разумению, следующую присягу. Я направлю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла; точно так же я не вручу никакой женщине абортивного пессария. Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство. В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всего намеренного, неправедного и пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и рабами. Что бы при лечении – а также и без лечения – я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной. Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастие в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена; преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому».
Ну и все прочее в том же роде.
Среди этого устаревшего извития словес, в наше время преобразовавшегося в суховатую и обтекаемую «Клятву врача», Данила и по сю пору считал необходимым неукоснительно исполнять два пункта: никому не отказывать в помощи и свято хранить врачебную тайну. Это уже принесло ему в жизни немало хлопот; судя по всему, должно было принести еще больше; однако он ничего не мог с собой поделать: покорно потащился по улице Минина, влача на себе незнакомца, который и пытался самостоятельно передвигать ногами, да только проку от этих попыток было мало.
Худо-бедно они добрели до дома номер четырнадцать, представлявшего нарядную «сталинку» в череде других, похожих на нее как близнецы-братья, вернее, сестры, ввалились в подъезд и двинулись вверх по широкой, просторной лестнице с такими удобными ступенями, что подниматься по ним даже с грузом на спине было гораздо приятней, чем налегке – по ступенькам «хрущобы»-пятиэтажки, в которой квартировал Данила. Он почти не заметил, как вознесся на четвертый этаж сам и втащил своего злополучного спутника.
Достигнув двери, Данила счел наконец Гиппократа вполне удовлетворенным и попытался ретироваться, однако несчастный пьяница вновь ослабел настолько, что нашему герою пришлось шарить по его карманам в поисках ключа – вернее, целой связки таковых, потом долго, с упорством взломщика-непрофессионала, подбирающего отмычки, искать, какими тремя ключами отопрутся три затейливых замка, потом перетаскивать хозяина через порог квартиры и волочь в комнату, так как того окончательно перестали держать ноги, он даже по стеночке не мог передвигаться, а вяло сползал по ней на пол.
1 2 3 4 5 6