на самом деле они были серо-голубые, ясные. Настолько ясные, что Фанни с легкостью смогла кое-что в них прочесть, поэтому она затаенно усмехнулась и решительно продолжила: – Или вы намерены таким образом выяснить, замужем ли я, сколько у меня детей и будет ли кто-то нам мешать, если я приглашу вас к себе?
Забавно было наблюдать за его лицом. Мгновение на нем еще оставалась приклеенной вежливая улыбка – маска, за которой совершался торопливый перевод. Но вот смысл слов Фанни дошел до незнакомца, и он оторопел… Однако Фанни сразу поняла: это вовсе не была оторопь отвращения. Да, сначала незнакомец растерялся от неожиданности, но через миг дерзкая (о да, на сей раз без сомнения дерзкая!) улыбка тронула его четко прорисованные губы:
– Ну да, вы угадали, мадам. Я именно это хотел узнать. Видите ли, я только недавно прилетел в Париж. Дела мои идут не так хорошо, как хотелось бы, и я чувствую себя невероятно одиноким…
Сначала он смотрел в глаза Фанни, а потом перевел взгляд на ее грудь, и она вдруг ощутила, как напряглись у нее соски. Тогда Фанни тоже перестала таращиться в его улыбчивое лицо и перевела глаза туда, куда ужасно хотят, но стесняются посмотреть все приличные женщины. А поскольку Фанни вовсе не считала себя приличной женщиной, она решительно посмотрела на ширинку его джинсов.
О-очень интересная картина! Если соски Фанни вполне могли напрячься от холода, который пронизывал ее все сильнее, то вот эта выпуклость, видная меж полами щеголевато распахнутой куртки, вряд ли объяснима чем-то иным, кроме…
«Странный мужчина, – успела подумать Фанни, чувствуя, что у нее пересыхают губы. – Может быть, какой-нибудь маньяк? Надо отправить его к черту!»
Лучше бы она так и поступила! Ведь на его счету уже была одна смерть, хотя кое-кто был убежден, что даже две… Другое дело, что в этих смертях он был неповинен, вернее, в одной повинен лишь косвенно, а к другой вообще не имел никакого отношения, кроме того, что присвоил нечто, принадлежащее мертвому… Ну, так или иначе две чужие погибшие жизни влачились за его плечами, словно две черные неотступные тени, а скоро к ним прибавится и третья…
Итак, Фанни подумала, что не худо бы отправить этого легко возбудимого мужчину к черту. Но то был последний проблеск здравого смысла перед тем, как она влюбилась в него – так сказать, с первого взгляда.
Впрочем, она всегда влюблялась в своих мужчин с первого взгляда. В крайнем случае со второго – открыв затуманенные глаза после секса (если секс бывал удачен). Однако ничего подобного тому, что Фанни испытывала сейчас, с ней еще не происходило! Правда, она всегда пребывала в уверенности, что ничего подобного тому, что происходит в данный момент, с ней еще не происходило. Новое платье – всегда самое лучшее, это знает каждая женщина.
Лоран, это и был Лоран… Или не Лоран, какая разница! Фанни его так называла, чтобы не ломать язык на его настоящем имени, но все – все! – больше ей так называть некого. Его больше нет в жизни Фанни, она потеряла его по собственной дурости, потеряла меньше чем через полгода после того, как обрела, после того, как поверила, что может наконец-то стать счастливой. И вот с тех пор она каждый день продолжает прибегать по утрам на Пон-Неф, жадно отыскивая глазами широкоплечую фигуру, и темные волосы, и промельк улыбки в серо-голубых глазах, а не найдя Лорана, снова и снова приостанавливается около каменной скамьи, смотрит на зеленую воду Сены (в Сене всегда зеленая вода, зимой и летом, весной и осенью, в дождь и при солнце) и думает, что настанет, обязательно настанет наконец день, когда она или дождется здесь Лорана, или все же перегнется через парапет слишком сильно, так что носки ее кроссовок оторвутся от мостовой, и Фанни потеряет равновесие, перевалится вниз… Но она не даст своему телу задержаться на спасительном выступе, а скатится с него, рухнет в темно-зеленую стынь Сены, которая сразу отнимет у нее дыхание… а потом ее рыжие волосы и бледное лицо сведут с ума раннего прохожего, к примеру, туриста-японца, который будет таращиться на нее с какого-нибудь другого моста, например, с Пон-дез-Арт или Пон-дю-Карусель, и думать, есть, мол, нечто жуткое и завораживающее в этой картине – утопленница, несомая течением…
Фанни передернула плечами, отгоняя привычно наваливающийся на нее утренний кошмар, еще раз негодующе взглянула на тщедушного наглеца в сизых джинсах, который занял священное для нее место, и совсем было собралась бежать дальше, так и не исполнив непременного утреннего ритуала, как вдруг заметила, что парень слишком уж перегнулся через парапет. Носки его кроссовок почти оторвались от мостовой, он вот-вот рухнет вниз.
И он склоняется еще сильнее! Он с ума сошел!
* * *
Валерий Сергеевич Константинов умер в ночь на понедельник, 31 января, на четырнадцатом месте четвертого купе шестого вагона скорого поезда «Нижегородец» сообщением Горький – Москва (несмотря на то, что Нижний Новгород давно обрел свое историческое название, железнодорожники упорно продолжают именовать его Горьким, то ли для скорости произношения и написания, то ли еще по каким-то своим тайным железнодорожным причинам). Смерть Константинова на первый взгляд выглядела вполне естественной – никаких следов насилия и прочего криминала: уснул человек и не проснулся. Тихая, милосердная смерть. Между нами говоря, кто из нормальных людей, срок земного бытия которых с каждым годом становится все короче, не мечтает о такой тихой смерти – конечно, желательно бы не в вагоне поезда, пусть даже скорого и даже сообщением Горький – Москва, а в собственной постели… но это уж кому как повезет. Можно было бы считать, что Константинову тоже повезло, хотя вроде бы рановато умирать пятидесятипятилетнему мужчине. С другой стороны, всякое бывает, и вообще, процент ранних смертей у мужчин куда выше, чем у женщин! Однако работникам милиции по долгу службы положено предполагать криминал даже там, где его нет и быть не может. Ведь Константинов вполне мог быть, например, отравлен. Конечно, вскрытие покажет причину, но ситуацию однозначно делало подозрительной исчезновение попутчиков покойного.
Впрочем, в том, что на месте не оказалось двоих из них, ничего подозрительного не было: они сошли на своей станции в половине шестого утра. Копии проездных документов у проводницы сохранились: билеты ровно неделю тому назад приобрели супруги Шаповаловы, пенсионеры, решившие навестить внука, которому 31 января исполнялось восемнадцать. Конечно, вполне могло статься, что Шаповаловы нарочно подгадали поездку к тому времени, когда Валерий Константинов отправится по каким-то неведомым своим делам в Москву, и совершеннолетие внука было не более чем попыткой создать алиби, однако свои билеты они купили на два дня раньше, чем покойный Константинов. Купить билеты на два дня раньше и оказаться в одном купе с будущей жертвой – это устроить не так-то просто… Либо следует предположить участие в деле сообщника из числа железнодорожников, например билетной кассирши, либо такую степень совпадения случайностей, которой не отыщешь даже в романчике какой-нибудь дамы-детективщицы, самой пылкой любительницы невероятных совпадений.
Пожалуй, Шаповаловы как кандидаты на роль преступников отпадали изначально. Самое большее, на что они годились, – это быть свидетелями.
Вот только свидетелями чего?
Но пока бог с ними, с Шаповаловыми, тем паче что они ни в чем не повинны.
Гораздо больший интерес у дознавателей вызывала личность еще одного попутчика покойного Константинова – четвертого пассажира купе, ехавшего на шестнадцатом месте. Хотя бы потому, что эта самая личность оказалась неизвестна. То есть потом, после соответствующего запроса, из данных, сохранившихся в компьютере, выяснилось, что билет на данное место был продан некоему Ломакину А.Н. (номер паспорта такой-то, прописан в Нижнем Новгороде там-то). Учитывая, что Ломакин покупал билет почти одновременно с Константиновым и даже в одной кассе с ним, упомянутый гражданин вполне годился на роль объекта милицейских розысков. Однако вся странность состояла в том, что Ломакин на своем месте не ехал! То есть, когда поезд отошел от вокзала и проводница начала проверять билеты, оказалось, что пассажир не явился к отправлению.
Такое бывает. Например, опоздал. Или передумал ехать, а билет сдать не успел. Или потерял билет. Или вообще в больницу попал, уже не до билета стало, не до поездки и не до Москвы. Да умер, в конце концов!
Проводница Якушкина сообщила о наличии свободного места начальнику поезда, и тот решил осчастливить мужчину, который ворвался в поезд за несколько минут до отправления и принялся умолять начальника найти ему свободное местечко.
Такое бывает сплошь и рядом. Особенно по понедельникам. Особенно если понедельник приходится на тридцать первое число. В дни (вернее, ночи) таких поистине роковых совпадений второй, вечерний поезд из Нижнего в Москву, в народе по старинке именуемый «Ярмарка», хотя официально он зовется теперь как-то иначе, отчего-то не ходит. И вся нагрузка (а народу в Москву к понедельнику рвется чертова уйма!) ложится на бедный «Нижегородец», который тогда просто-таки трещит по швам. Начальники поездов пускают пассажиров даже на места 37 и 38, которые официально значатся местами для отдыха проводников! Как оформляются в этом случае проездные документы, знает всякий, кто хоть раз попадал в такую ситуацию. А вот какие суммы взимаются с желающих непременно добраться до Москвы – это остается красивой маленькой тайной начальника поезда и пассажира. С другой стороны, начальники называют конкретную стоимость билета, но ведь пассажиру нужен билет любой ценой , и он сулит, что будет очень благодарен …
Впрочем, сумма, которую заплатил за билет пассажир, оказавшийся соседом Валерия Константинова, в данной ситуации роли не играет. Гораздо важнее то, что начальник поезда, выписывая квитанцию, проставил только следующее: А.В. Ил…, не дописав почему-то фамилию и забыв про номер паспорта. Видимо, его что-то отвлекло. Оплошность, конечно, непростительная, необъяснимая, но ведь и на старуху (в данном случае – на старика) бывает проруха! К тому же этот А.В. Ил… мог оказаться вообще не причастен к внезапной смерти Константинова. Конечно, он не мог не заметить, что сосед слишком долго спит на своей четырнадцатой полке, но… мог и не заметить. Проводница Якушкина вспомнила, что А.В. Ил… тоже заспался: она дважды входила в темное купе и громогласно напоминала, что через несколько минут Москва, а пассажиры все никак не вставали (старинная страшилка насчет скорого закрытия туалетов больше не действует, ибо почти все вагоны фирменных поездов снабжены теперь биотуалетами, которыми можно пользоваться когда и где угодно). Наконец А.В. Ил… сорвался с полки, чуть приподнял штору, суматошно вгляделся в проплывающие за окном московские улицы, напялил джинсы и свитер, накинул куртку, нахлобучил шапку, выхватил из кармана отчаянно звонивший мобильник, схватил сумку, уронил ее, и из нее что-то выпало, какие-то вещи. Он принялся их собирать, однако ронял снова и снова. Проводница, снуя по коридору в последних предприездных хлопотах (раздать, кому надо, квитанции на постель, собрать деньги за чай-кофе и все такое прочее), видела, как он ползает на коленках по полу, но в купе она больше не входила, во-первых, чтобы пассажиру не мешать, во-вторых, у нее и мысли не было, что второй пассажир не проснулся еще… и тем паче – что он вообще никогда больше не проснется!
Но вот А.В. Ил… вылетел в коридор, чуть не первым оказался у двери тамбура, которую проводница уже открывала (надвигался Курский вокзал), и она успела заметить, какой у него смешной, суматошный вид – в этой криво надетой куртке, с взъерошенными, непричесанными волосами. Ну да, он ведь даже не умылся, небось и биотуалет не успел посетить – то-то кубарем скатился со ступенек, то-то чесанул по платформе, едва только поезд остановился, даже не буркнув: «Спасибодосвида…», – наверняка торопился в вокзальный туалет! И при этом он еще по телефону умудрялся разговаривать!
Проводница Якушкина немедленно забыла про А.В. Ил… Но не навсегда, а конкретно до того времени, как ее начали допрашивать органы дознания на предмет обнаружения на четырнадцатом месте четвертого купе шестого вагона фирменного скорого поезда «Нижегородец» сообщением Горький – Москва внезапно скончавшегося гражданина. Его билет так и лежал на столике в купе, и это значительно облегчило процедуру установления личности покойного.
Личности же попутчиков Константинова стали особенно интересны следствию немедленно после того, как на вскрытии выяснилось, что смерть Константинова приключилась от инсулиновой комы.
* * *
Не думая, что делает, повинуясь невольному побуждению, Фанни метнулась вперед, схватила парня за бедра и сильно рванула на себя – так сильно, что едва не завалилась вместе с ним на спину. И тотчас разжала руки, потому что схватила она его очень неудачно – а может, и удачно, это как посмотреть. Словом, схватила она его за самое что ни на есть неприличное место!
Нечаянно, конечно…
Но он, кажется, так не думал. Ему удалось сохранить равновесие, отпрянуть и обернуться с выражением такого яростного негодования на лице, что Фанни вскинула руки, защищаясь (ну да, судя по его виду, он готов был дать ей пощечину, решив, конечно, что она какая-то маньячка, которая посягнула на его честь, а может быть, и девственность!), и выпалила:
– Извините, но я испугалась, что вы упадете прямо в воду.
И у нее пересохло в горле от этих слов, которые когда-то сказал ей Лоран.
Фанни ничуть не удивилась бы, если бы сегодняшний молодой придурок буквально повторил ее собственный прошлогодний ответ, потому что в жизни гораздо больше странных и невероятных совпадений, чем нам кажется. Однако он не стал рассуждать о каменном выступе, с которого можно скатиться лишь при желании, а поддернул джинсы и буркнул:
– Ну и что, а вам какое дело?
По-французски он говорил плохо, с сильным акцентом. Смотрел на Фанни люто, недоверчиво, предостерегающе, словно боялся, что незнакомая баба вот-вот снова кинется его лапать.
Идиот! Нужен он ей! Ей нужен совсем другой!
– Вы правы, – согласилась Фанни, – мне до вас нет никакого дела. Поэтому я бегу дальше, а вы продолжайте начатое.
И она развернулась было и даже сделала первый шаг, когда он тихо сказал:
– Зачем, зачем вы мне помешали? Думаете, мне легко было решиться прийти сюда? Думаете, это легко – решиться умереть?
У него прервался голос. Он нервно вздохнул, провел рукой по глазам и укоризненно уставился на Фанни.
И ей стало так стыдно за эту удавшуюся попытку спасения человеческой жизни, как не было стыдно никогда и ничего в жизни.
Ну-ну, не стоит огорчаться, совсем скоро она станет одной из соучастниц убийства этого человека… пусть косвенной, пусть невольной, но все же соучастницей – и таким образом исправит ошибку, которую совершила на мосту, удержав его от самоубийства… которого, кстати сказать, он и не собирался совершать… Но Фанни, к своему счастью, об этом никогда не узнает…
Короче, необъяснимым стыдом Фанни словно бы пригвоздило к земле. Она просто сдвинуться с места не могла – стояла и разглядывала этого мальчишку с мокрыми ресницами.
Ну да, он был совсем мальчишка. Самое большее – лет двадцати пяти, от силы – двадцати шести! Некоторые считают этот возраст уже весьма солидным – например, шестнадцатилетние девчонки так думают, но женщины, как принято выражаться, «под пятьдесят» (говорится – под , но на самом-то деле, как правило, за ) заслуженно полагают желторотыми юнцами парней в два раза себя моложе. У некоторых при виде таких юнцов пробуждается материнский инстинкт. У некоторых же оживают инстинкты прямо противоположного рода, и до добра это женщину не доводит.
Честно говоря, Фанни не знала, к какому типу женщин она принадлежит, потому что мужчины младше тридцати пяти лет раньше не вызывали у нее вообще никаких эмоций. Они существовали где-то вне ее мира. Она их, строго говоря, не замечала, даже когда вынужденно общалась, обслуживая в бистро, или здороваясь на лестнице, или сталкиваясь на улице. Дети – фиксировала она безотчетно. Детей она не слишком-то любила и не обращала на них внимания. Не обратила бы и на этого «ребенка» – попадись он ей часом позже и в другом месте. Но он стоял в половине седьмого на Пон-Неф…
«Красивый мальчик», – подумала Фанни.
Ну и что?
Красивых мальчиков в Париже много. Очень много (значительно больше, между нами говоря, чем красивых девочек), просто глаза разбегаются! Беленьких, черненьких, всякеньких. Встречаются и вот такого же горячего, не то чуточку испанского, не то малость итальянского, а может, даже самую капельку и мавританского типа.
1 2 3 4 5 6
Забавно было наблюдать за его лицом. Мгновение на нем еще оставалась приклеенной вежливая улыбка – маска, за которой совершался торопливый перевод. Но вот смысл слов Фанни дошел до незнакомца, и он оторопел… Однако Фанни сразу поняла: это вовсе не была оторопь отвращения. Да, сначала незнакомец растерялся от неожиданности, но через миг дерзкая (о да, на сей раз без сомнения дерзкая!) улыбка тронула его четко прорисованные губы:
– Ну да, вы угадали, мадам. Я именно это хотел узнать. Видите ли, я только недавно прилетел в Париж. Дела мои идут не так хорошо, как хотелось бы, и я чувствую себя невероятно одиноким…
Сначала он смотрел в глаза Фанни, а потом перевел взгляд на ее грудь, и она вдруг ощутила, как напряглись у нее соски. Тогда Фанни тоже перестала таращиться в его улыбчивое лицо и перевела глаза туда, куда ужасно хотят, но стесняются посмотреть все приличные женщины. А поскольку Фанни вовсе не считала себя приличной женщиной, она решительно посмотрела на ширинку его джинсов.
О-очень интересная картина! Если соски Фанни вполне могли напрячься от холода, который пронизывал ее все сильнее, то вот эта выпуклость, видная меж полами щеголевато распахнутой куртки, вряд ли объяснима чем-то иным, кроме…
«Странный мужчина, – успела подумать Фанни, чувствуя, что у нее пересыхают губы. – Может быть, какой-нибудь маньяк? Надо отправить его к черту!»
Лучше бы она так и поступила! Ведь на его счету уже была одна смерть, хотя кое-кто был убежден, что даже две… Другое дело, что в этих смертях он был неповинен, вернее, в одной повинен лишь косвенно, а к другой вообще не имел никакого отношения, кроме того, что присвоил нечто, принадлежащее мертвому… Ну, так или иначе две чужие погибшие жизни влачились за его плечами, словно две черные неотступные тени, а скоро к ним прибавится и третья…
Итак, Фанни подумала, что не худо бы отправить этого легко возбудимого мужчину к черту. Но то был последний проблеск здравого смысла перед тем, как она влюбилась в него – так сказать, с первого взгляда.
Впрочем, она всегда влюблялась в своих мужчин с первого взгляда. В крайнем случае со второго – открыв затуманенные глаза после секса (если секс бывал удачен). Однако ничего подобного тому, что Фанни испытывала сейчас, с ней еще не происходило! Правда, она всегда пребывала в уверенности, что ничего подобного тому, что происходит в данный момент, с ней еще не происходило. Новое платье – всегда самое лучшее, это знает каждая женщина.
Лоран, это и был Лоран… Или не Лоран, какая разница! Фанни его так называла, чтобы не ломать язык на его настоящем имени, но все – все! – больше ей так называть некого. Его больше нет в жизни Фанни, она потеряла его по собственной дурости, потеряла меньше чем через полгода после того, как обрела, после того, как поверила, что может наконец-то стать счастливой. И вот с тех пор она каждый день продолжает прибегать по утрам на Пон-Неф, жадно отыскивая глазами широкоплечую фигуру, и темные волосы, и промельк улыбки в серо-голубых глазах, а не найдя Лорана, снова и снова приостанавливается около каменной скамьи, смотрит на зеленую воду Сены (в Сене всегда зеленая вода, зимой и летом, весной и осенью, в дождь и при солнце) и думает, что настанет, обязательно настанет наконец день, когда она или дождется здесь Лорана, или все же перегнется через парапет слишком сильно, так что носки ее кроссовок оторвутся от мостовой, и Фанни потеряет равновесие, перевалится вниз… Но она не даст своему телу задержаться на спасительном выступе, а скатится с него, рухнет в темно-зеленую стынь Сены, которая сразу отнимет у нее дыхание… а потом ее рыжие волосы и бледное лицо сведут с ума раннего прохожего, к примеру, туриста-японца, который будет таращиться на нее с какого-нибудь другого моста, например, с Пон-дез-Арт или Пон-дю-Карусель, и думать, есть, мол, нечто жуткое и завораживающее в этой картине – утопленница, несомая течением…
Фанни передернула плечами, отгоняя привычно наваливающийся на нее утренний кошмар, еще раз негодующе взглянула на тщедушного наглеца в сизых джинсах, который занял священное для нее место, и совсем было собралась бежать дальше, так и не исполнив непременного утреннего ритуала, как вдруг заметила, что парень слишком уж перегнулся через парапет. Носки его кроссовок почти оторвались от мостовой, он вот-вот рухнет вниз.
И он склоняется еще сильнее! Он с ума сошел!
* * *
Валерий Сергеевич Константинов умер в ночь на понедельник, 31 января, на четырнадцатом месте четвертого купе шестого вагона скорого поезда «Нижегородец» сообщением Горький – Москва (несмотря на то, что Нижний Новгород давно обрел свое историческое название, железнодорожники упорно продолжают именовать его Горьким, то ли для скорости произношения и написания, то ли еще по каким-то своим тайным железнодорожным причинам). Смерть Константинова на первый взгляд выглядела вполне естественной – никаких следов насилия и прочего криминала: уснул человек и не проснулся. Тихая, милосердная смерть. Между нами говоря, кто из нормальных людей, срок земного бытия которых с каждым годом становится все короче, не мечтает о такой тихой смерти – конечно, желательно бы не в вагоне поезда, пусть даже скорого и даже сообщением Горький – Москва, а в собственной постели… но это уж кому как повезет. Можно было бы считать, что Константинову тоже повезло, хотя вроде бы рановато умирать пятидесятипятилетнему мужчине. С другой стороны, всякое бывает, и вообще, процент ранних смертей у мужчин куда выше, чем у женщин! Однако работникам милиции по долгу службы положено предполагать криминал даже там, где его нет и быть не может. Ведь Константинов вполне мог быть, например, отравлен. Конечно, вскрытие покажет причину, но ситуацию однозначно делало подозрительной исчезновение попутчиков покойного.
Впрочем, в том, что на месте не оказалось двоих из них, ничего подозрительного не было: они сошли на своей станции в половине шестого утра. Копии проездных документов у проводницы сохранились: билеты ровно неделю тому назад приобрели супруги Шаповаловы, пенсионеры, решившие навестить внука, которому 31 января исполнялось восемнадцать. Конечно, вполне могло статься, что Шаповаловы нарочно подгадали поездку к тому времени, когда Валерий Константинов отправится по каким-то неведомым своим делам в Москву, и совершеннолетие внука было не более чем попыткой создать алиби, однако свои билеты они купили на два дня раньше, чем покойный Константинов. Купить билеты на два дня раньше и оказаться в одном купе с будущей жертвой – это устроить не так-то просто… Либо следует предположить участие в деле сообщника из числа железнодорожников, например билетной кассирши, либо такую степень совпадения случайностей, которой не отыщешь даже в романчике какой-нибудь дамы-детективщицы, самой пылкой любительницы невероятных совпадений.
Пожалуй, Шаповаловы как кандидаты на роль преступников отпадали изначально. Самое большее, на что они годились, – это быть свидетелями.
Вот только свидетелями чего?
Но пока бог с ними, с Шаповаловыми, тем паче что они ни в чем не повинны.
Гораздо больший интерес у дознавателей вызывала личность еще одного попутчика покойного Константинова – четвертого пассажира купе, ехавшего на шестнадцатом месте. Хотя бы потому, что эта самая личность оказалась неизвестна. То есть потом, после соответствующего запроса, из данных, сохранившихся в компьютере, выяснилось, что билет на данное место был продан некоему Ломакину А.Н. (номер паспорта такой-то, прописан в Нижнем Новгороде там-то). Учитывая, что Ломакин покупал билет почти одновременно с Константиновым и даже в одной кассе с ним, упомянутый гражданин вполне годился на роль объекта милицейских розысков. Однако вся странность состояла в том, что Ломакин на своем месте не ехал! То есть, когда поезд отошел от вокзала и проводница начала проверять билеты, оказалось, что пассажир не явился к отправлению.
Такое бывает. Например, опоздал. Или передумал ехать, а билет сдать не успел. Или потерял билет. Или вообще в больницу попал, уже не до билета стало, не до поездки и не до Москвы. Да умер, в конце концов!
Проводница Якушкина сообщила о наличии свободного места начальнику поезда, и тот решил осчастливить мужчину, который ворвался в поезд за несколько минут до отправления и принялся умолять начальника найти ему свободное местечко.
Такое бывает сплошь и рядом. Особенно по понедельникам. Особенно если понедельник приходится на тридцать первое число. В дни (вернее, ночи) таких поистине роковых совпадений второй, вечерний поезд из Нижнего в Москву, в народе по старинке именуемый «Ярмарка», хотя официально он зовется теперь как-то иначе, отчего-то не ходит. И вся нагрузка (а народу в Москву к понедельнику рвется чертова уйма!) ложится на бедный «Нижегородец», который тогда просто-таки трещит по швам. Начальники поездов пускают пассажиров даже на места 37 и 38, которые официально значатся местами для отдыха проводников! Как оформляются в этом случае проездные документы, знает всякий, кто хоть раз попадал в такую ситуацию. А вот какие суммы взимаются с желающих непременно добраться до Москвы – это остается красивой маленькой тайной начальника поезда и пассажира. С другой стороны, начальники называют конкретную стоимость билета, но ведь пассажиру нужен билет любой ценой , и он сулит, что будет очень благодарен …
Впрочем, сумма, которую заплатил за билет пассажир, оказавшийся соседом Валерия Константинова, в данной ситуации роли не играет. Гораздо важнее то, что начальник поезда, выписывая квитанцию, проставил только следующее: А.В. Ил…, не дописав почему-то фамилию и забыв про номер паспорта. Видимо, его что-то отвлекло. Оплошность, конечно, непростительная, необъяснимая, но ведь и на старуху (в данном случае – на старика) бывает проруха! К тому же этот А.В. Ил… мог оказаться вообще не причастен к внезапной смерти Константинова. Конечно, он не мог не заметить, что сосед слишком долго спит на своей четырнадцатой полке, но… мог и не заметить. Проводница Якушкина вспомнила, что А.В. Ил… тоже заспался: она дважды входила в темное купе и громогласно напоминала, что через несколько минут Москва, а пассажиры все никак не вставали (старинная страшилка насчет скорого закрытия туалетов больше не действует, ибо почти все вагоны фирменных поездов снабжены теперь биотуалетами, которыми можно пользоваться когда и где угодно). Наконец А.В. Ил… сорвался с полки, чуть приподнял штору, суматошно вгляделся в проплывающие за окном московские улицы, напялил джинсы и свитер, накинул куртку, нахлобучил шапку, выхватил из кармана отчаянно звонивший мобильник, схватил сумку, уронил ее, и из нее что-то выпало, какие-то вещи. Он принялся их собирать, однако ронял снова и снова. Проводница, снуя по коридору в последних предприездных хлопотах (раздать, кому надо, квитанции на постель, собрать деньги за чай-кофе и все такое прочее), видела, как он ползает на коленках по полу, но в купе она больше не входила, во-первых, чтобы пассажиру не мешать, во-вторых, у нее и мысли не было, что второй пассажир не проснулся еще… и тем паче – что он вообще никогда больше не проснется!
Но вот А.В. Ил… вылетел в коридор, чуть не первым оказался у двери тамбура, которую проводница уже открывала (надвигался Курский вокзал), и она успела заметить, какой у него смешной, суматошный вид – в этой криво надетой куртке, с взъерошенными, непричесанными волосами. Ну да, он ведь даже не умылся, небось и биотуалет не успел посетить – то-то кубарем скатился со ступенек, то-то чесанул по платформе, едва только поезд остановился, даже не буркнув: «Спасибодосвида…», – наверняка торопился в вокзальный туалет! И при этом он еще по телефону умудрялся разговаривать!
Проводница Якушкина немедленно забыла про А.В. Ил… Но не навсегда, а конкретно до того времени, как ее начали допрашивать органы дознания на предмет обнаружения на четырнадцатом месте четвертого купе шестого вагона фирменного скорого поезда «Нижегородец» сообщением Горький – Москва внезапно скончавшегося гражданина. Его билет так и лежал на столике в купе, и это значительно облегчило процедуру установления личности покойного.
Личности же попутчиков Константинова стали особенно интересны следствию немедленно после того, как на вскрытии выяснилось, что смерть Константинова приключилась от инсулиновой комы.
* * *
Не думая, что делает, повинуясь невольному побуждению, Фанни метнулась вперед, схватила парня за бедра и сильно рванула на себя – так сильно, что едва не завалилась вместе с ним на спину. И тотчас разжала руки, потому что схватила она его очень неудачно – а может, и удачно, это как посмотреть. Словом, схватила она его за самое что ни на есть неприличное место!
Нечаянно, конечно…
Но он, кажется, так не думал. Ему удалось сохранить равновесие, отпрянуть и обернуться с выражением такого яростного негодования на лице, что Фанни вскинула руки, защищаясь (ну да, судя по его виду, он готов был дать ей пощечину, решив, конечно, что она какая-то маньячка, которая посягнула на его честь, а может быть, и девственность!), и выпалила:
– Извините, но я испугалась, что вы упадете прямо в воду.
И у нее пересохло в горле от этих слов, которые когда-то сказал ей Лоран.
Фанни ничуть не удивилась бы, если бы сегодняшний молодой придурок буквально повторил ее собственный прошлогодний ответ, потому что в жизни гораздо больше странных и невероятных совпадений, чем нам кажется. Однако он не стал рассуждать о каменном выступе, с которого можно скатиться лишь при желании, а поддернул джинсы и буркнул:
– Ну и что, а вам какое дело?
По-французски он говорил плохо, с сильным акцентом. Смотрел на Фанни люто, недоверчиво, предостерегающе, словно боялся, что незнакомая баба вот-вот снова кинется его лапать.
Идиот! Нужен он ей! Ей нужен совсем другой!
– Вы правы, – согласилась Фанни, – мне до вас нет никакого дела. Поэтому я бегу дальше, а вы продолжайте начатое.
И она развернулась было и даже сделала первый шаг, когда он тихо сказал:
– Зачем, зачем вы мне помешали? Думаете, мне легко было решиться прийти сюда? Думаете, это легко – решиться умереть?
У него прервался голос. Он нервно вздохнул, провел рукой по глазам и укоризненно уставился на Фанни.
И ей стало так стыдно за эту удавшуюся попытку спасения человеческой жизни, как не было стыдно никогда и ничего в жизни.
Ну-ну, не стоит огорчаться, совсем скоро она станет одной из соучастниц убийства этого человека… пусть косвенной, пусть невольной, но все же соучастницей – и таким образом исправит ошибку, которую совершила на мосту, удержав его от самоубийства… которого, кстати сказать, он и не собирался совершать… Но Фанни, к своему счастью, об этом никогда не узнает…
Короче, необъяснимым стыдом Фанни словно бы пригвоздило к земле. Она просто сдвинуться с места не могла – стояла и разглядывала этого мальчишку с мокрыми ресницами.
Ну да, он был совсем мальчишка. Самое большее – лет двадцати пяти, от силы – двадцати шести! Некоторые считают этот возраст уже весьма солидным – например, шестнадцатилетние девчонки так думают, но женщины, как принято выражаться, «под пятьдесят» (говорится – под , но на самом-то деле, как правило, за ) заслуженно полагают желторотыми юнцами парней в два раза себя моложе. У некоторых при виде таких юнцов пробуждается материнский инстинкт. У некоторых же оживают инстинкты прямо противоположного рода, и до добра это женщину не доводит.
Честно говоря, Фанни не знала, к какому типу женщин она принадлежит, потому что мужчины младше тридцати пяти лет раньше не вызывали у нее вообще никаких эмоций. Они существовали где-то вне ее мира. Она их, строго говоря, не замечала, даже когда вынужденно общалась, обслуживая в бистро, или здороваясь на лестнице, или сталкиваясь на улице. Дети – фиксировала она безотчетно. Детей она не слишком-то любила и не обращала на них внимания. Не обратила бы и на этого «ребенка» – попадись он ей часом позже и в другом месте. Но он стоял в половине седьмого на Пон-Неф…
«Красивый мальчик», – подумала Фанни.
Ну и что?
Красивых мальчиков в Париже много. Очень много (значительно больше, между нами говоря, чем красивых девочек), просто глаза разбегаются! Беленьких, черненьких, всякеньких. Встречаются и вот такого же горячего, не то чуточку испанского, не то малость итальянского, а может, даже самую капельку и мавританского типа.
1 2 3 4 5 6