я не меньше вас ненавижу рабство, но не вижу иного способа вырвать из его лап эту несчастную жертву.
Капитан был еще молод и не умел вполне владеть своим лицом, на котором после слов Десмонда проступила целая гамма чувств: ужас, жалость, растерянность. Впрочем, не все в этих словах было ложью — Десмонд действительно собирался спасти рабыню…
Очевидно, последний довод Десмонда подействовал на капитана. Лицо его просветлело.
— Бог вам судья, сэр, — проговорил простодушный «морской волк» в свойственной ему возвышенной тональности. — Если речь идет о спасении жизни этой несчастной дикарки.., то прошу поскорее в шлюпку, — закончил он торопливо, ибо дружный вопль возмущенных долгим ожиданием пассажиров: «Капитан Вильямс!!!» — вернул его мысли с горних высей человеколюбия к повседневным хлопотам.
Он зашагал к морю, увязая в песке. Десмонд неуклюже последовал за ним, даже не оглянувшись посмотреть, следует ли за ним его злополучное имущество. Разумеется, следует! Куда ж ей еще деваться? Впрочем, и ему от нее теперь уже никак не избавиться…
* * *
Там, на берегу незамерзающей быстротекущей Басурманки, увидев до смерти перепуганного Олега и почти плачущего от отчаяния Клима, Десмонд испытал прилив такого облегчения, что ему показалось, будто и не было ничего с ним в той баньке, а все свершившееся — лишь морок метельный, шутки нечистой силы, которая накануне Рождества буйствует неудержимо. Однако зоркий глаз Олега сразу приметил что-то неладное, а потому после первых объятий, перемежавшихся с крепкими проклятиями, он с тревогой спросил:
* * *
— Что с тобой? Где был ты и что делал? Вид у тебя такой, словно нечистое содеял! Успокойся и не дрожи. Э, да ты замерз! А где тулуп?
Десмонд скрипнул зубами. Тулуп остался валяться в баньке, а рядом с ним…
Конечно, можно было отовраться; наверное, так и следовало бы поступить, однако воспоминание о крике, полном ужаса, о черных от страха глазах помешало Десмонду солгать. Торопливо, задыхаясь, он выложил все, что с ним случилось нынче ночью, — и ощутил некое облегчение, словно часть своей ноши переложил на другого.
Против ожидания Олег не ужаснулся, а только удивился безмерно. Такое же изумление, как в зеркале, отразилось на лице Клима, исподтишка поглядывающего на господ.
— Суров твой нрав и на расправу прыток! — пробормотал Олег, недоверчиво разглядывая своего родственника. — И что же теперь делать будем?
* * *
— Я обронил там тулуп, — пробормотал Десмонд. — Ежели полиция примется искать…
— И-эх, милый! — похлопал его по плечу Олег. — Ты что, забыл, где находишься? Ну какая тут, в России, полиция?! К тому же убитый явно крепостной человек, хозяин над ним в полном праве.
— А если проговорится где-то твой кучер, мол, я заблудился где-то в этих местах в то время, когда приключилось убийство? И кто-нибудь свяжет концы с концами?
— Это, брат, тебе не Англия, — ласково, будто несмышленому ребенку, сказал Олег. — У нас, в России, закон — царская да господская воля. Наша воля! Даже если Клим где-то спьяну проговорится, что видел, как ты пристукнул нечестивца, то против его слова будет мое — слово дворянина! — а оно вдесятеро стоит. Я такой: если увижу своими глазами, что мой брат дворянин прикончил смерда, и тут пойду под присягу, что ничего об том не ведаю!
В словах Олега был столько жару, что Десмонд понял: бояться ему нечего, кузен его в обиду не даст. Можно было уезжать. Олег, ободряюще похлопав его по плечу,двинулся к возку.
Десмонд поплелся за ним, то и дело оглядываясь. Вдруг представилось, как она очнется.., что увидит? Кошмар! Наверное, решит, что любовник ей привиделся, а тот, кто валяется рядом, — взял ее силою. А в отместку она его… От этой мысли ноги у Десмонда вконец заплелись!
— Ну, что стал? — оглянулся Олег. Всмотрелся проницательными глазами, усмехнулся:
— Что, девку жалко? Понимаю… Ну, грехом с нею спознался, грехом и расстался. А без греха такому делу не быть!
— Она ведь подумает, что сама того негодяя прикончила, — убитым голосом сказал Десмонд.
— Ничего, он получил за дело, — бодрясь отозвался Олег. — Надо надеяться, очнется девка скоро, и у нее хватит ума убежать да язык за зубами держать, что бы она там ни подумала. Небось спишут на какого-нибудь лихого человека. Мало ли их по лесам здешним бродит! Скажи, Клим, — обернулся он к кучеру, — мы на чьих землях сейчас?
Клим напряженно растянул губы в улыбке, и Олег расхохотался, сообразив, что, забывшись, продолжал говорить по-английски. Повторил вопрос — и Десмонд увидел, как вдруг помрачнело лицо его неунывающего кузена.
— Что такое? Ну, что он тебе сказал? — встревожился Десмонд, но Олег отмахнулся:
— Да так, пустое! — и полез в возок. Десмонд оглянулся. Клим взбирался на облучок, имея самый сокрушенный вид. Что-то здесь было не так…
— Ну, давай скорее, что ли! — раздраженно окликнул Олег, высовываясь из-за полсти. — Ты уж как снеговик.
— Что тебе кучер сказал? — резко спросил Десмонд и, увидев, как вильнули в сторону глаза кузена, пригрозил:
— Клянусь, не скажешь — я и с места не сойду! Никуда не поеду, пока не узнаю, в чем дело!
— Никакого дела и нет, — пожал плечами Олег, выбираясь из возка. — Просто Клим сказал, что это бахметевские земли, а я Бахметевых на дух не переношу. Понял? Ну, теперь поехали уж!
— За что ты их не переносишь? — не унялся, однако, Десмонд и даже за рукав кузена придержал.
— Ну, сам граф Бахметев, покойный, был человек отменных качеств, о нем никто никогда слова недоброго не сказал. Но сейчас здесь всем заправляет его младший брат, а он был в семье паршивой овцой. Имение-то наследовала дочь Бахметева, но во владение через какое-то время вступит, я точно не знаю. Так знаешь, что говорят по соседству? Мол, не доживет Марина Дмитриевна до сего возрасту, непременно ее дядюшка изведет, чтобы самому заграбастать наследство. Всем известно, в каком черном теле он племянницу держит. Девка на выданье, однако же последние три года ее на балах или где-то в гостях не видели. Сам барин тоже у себя никого не принимает. Скуп, как.., как.., ну, нету такого второго скупца! — махнул рукой Олег. — Зато слухи идут по губернии о его бесчинствах над крепостными. С мужской прислугой зверски жесток, женщин и девушек запирает в свой гарем. Женат он на самом уродливом и неприятном создании в мире, вот и разгулялся, а поскольку и сам жуткий урод, девки ему противятся. Он да любимчик его, палач домашний, Герасим, берут их тогда насилкою. Право же, — воскликнул Олег с негодованием, — некоторые дворяне поступают со своими слугами хуже, чем со скотами. К стыду признаться, немалое число таких есть, и младший Бахметев — из их числа.
— Герасим? — задумчиво повторил Десмонд. — А не знает ли Клим, каков собою этот любимец барский? Кряжистый очень, широкоплечий, руки чуть не до земли висят, черная борода и маленькая голова? Не таков ли? Ну-ка, расспроси его.
Олег послушался — и через несколько слов всплеснул руками:
— Ну истинный портрет! Именно таков и есть Герасим, как ты описал.
— Но ведь его я и убил… — медленно проговорил Десмонд и понурился, словно нестерпимая ноша вдруг пригнула его к земле.
* * *
А и впрямь — огромная тяжесть налегла ему на сердце. Нет, не призрак убитого явился ему — судя по всему, был он негодяй отъявленный, смерть коего будет для жертв его радостью. Но…кого сочтут убийцею, вот в чем вопрос?
— Да не тревожься ты так, — тихо сказал Олег, заглядывая кузену в лицо и читая по нему, как по раскрытой книге — Может быть, она успеет очнуться и убежать, прежде чем их с Герасимом обнаружат.
— А что проку? — в отчаянии воскликнул Десмонд. — Ты не знаешь женщин? Кто из них сможет держать язык за зубами? Она непременно проболтается какой-нибудь подружке, та — другой подружке.., и все, конец бедняжке!
Если все так, как ты говоришь, господин не простит ей убийства верного слуги. Ей же смерть грозит!
* * *
— Ну, знаешь! — Растерянный от такого пыла, Олег пожал плечами. — Эка ты напридумывал страстей! Еще не известно, будет сие или нет. Главное, чтоб очнулась девка вовремя, а уж там, чай, сообразит язык прикусить.
Десмонд нервно схватил ком снега, растер по лицу. Снег мигом обратился в воду, и Десмонд ощутил, что лоб его горит. Да и сердце горело, ныло от непонятной тревоги. В самом деле — не зря Олег глядит с таким недоумением. Ну что ему в той незнакомке? Губы у нее были сладкими, как вишни, — это да. Ну и что?
— В обмороке она! — вскричал Десмонд, обращая на Олега столь сердитый взгляд, словно тот был виновен в случившемся. — В обмороке глубоком. Я видел такое, знаю — это сродни летаргусу, шок. Сутки пребывать в нем можно, а то и больше. Ее этот злодей напугал до смерти! Нет, найдут их рядом, найдут — и ее обвинят в убийстве. Эх, если бы ее увезти, спрятать где-то! — Он с мольбой сжал руку Олега. — Позволь забрать ее, спрятать в Чердынцеве, Я в долгу не останусь.
Лицо Олега вспыхнуло было оживлением, да тут же и погасло.
— Пустое говоришь. Для тебя, по-родственному да по дружбе, я и не на такое бы решился, но.., это ведь только кажется, что в мире нет ничего более, кроме этого мостка, — он потыкал рукой в снежные стены, подступившие со всех сторон. — А развеется — и станет видно, что здесь до Чердынцева рукой подать. Ну куда беглой деваться? Только к нам. Не в землю же ее схоронить — непременно кто-то увидит да проболтается. Бывало уже, прятались бахметевские битые да мученые на наших землях! Ничего с того не вышло, кроме свар да штрафов нам, хоть мы с отцом тут ни сном ни духом. Бедняг хватали да в колодки, на дыбу, под кнут…
* * *
Судорога прошла по лицу Десмонда, и Олег подивился чувствительности, вдруг проснувшейся в этом прежде надменном и сдержанном кузене. Эк его разбирает! Или и впрямь девка хороша, словно Елена Троянская? Жаль, конечно, что выходит такая нескладеха. Худо, когда помочь хочется, да нечем.
— И в петербургском доме ее не скроешь, — добавил он печально. — Тут уж непременно придется объясняться с батюшкой, а он в такую ярость придет: мол, соседское добро украли! — что держись, кабы меня не высек!
— Но человеколюбие!.. — взвился было Десмонд — да и сник: не много в нем пребывало человеколюбия, когда одним ударом пришиб того мужика! А ведь бедняга повинен был лишь в том, что не совладал с похотью.., как и он сам. Мужик даже не успел свои нечистые помыслы осуществить, а Десмонд? Успел, еще как успел! До сих пор болят колени, коими упирался в лавку, да растекается томление по чреслам при воспоминаниях. Тьфу, чертов Приап! Вот уж не ко времени одолел! Да уж, нет у него права ни просить, ни требовать. Сам эту кашу заварил, как говорят русские, — сам и расхлебывай.
— Беглые у нас как делают? — размышлял меж тем Олег. — На Дон, в Малороссию, за Урал скрываются, там просторы вольные — ищи-свищи! Но не везти же ее за Урал?
— Нет, конечно, — твердо сказал Десмонд. — Не на Урал, а.., в Англию я ее увезу. Тебя же прощу лишь об одном: отцу ничего не сказывай, но помоги выправить нужные бумаги.
* * *
В Чердынцеве они остановились ровно на столько, сколько требовалось времени, чтобы сменить лошадей да положить припас на дорогу, — и снова пустились в путь к Петербургу. На облучке с новой силою взмахивал кнутом Клим. Рот у него был так стиснут, словно зашит накрепко: ведь за молчание барин обещал отдать ему в жены Глашу, дочь чердынского старосты Лукьяна, по которой Клим давно и безнадежно сох. Девка тоже была бы не прочь, да родителям Клим не глянулся. Ничего, теперь глянется, ежели сам граф молодой сватом придет! Чтобы заполучить Глашу, Клим готов был не только рот зашить, но и язык себе откусить. Он бы не дрогнув поклялся перед иконами, что не видел, как молодой граф и его родственник-иноземец приволокли откуда-то из метели нечто, закутанное в тулуп так плотно, что только русая коса до земли свешивалась. Клим нарочно тогда отвернулся. Подумаешь, беда! Дело молодое, холостое, обычное!
Вдобавок Климу предстояло довезти чужеземца до самой границы, и он никак не мог опомниться от столь внезапного поворота в своей судьбе.
Всю дорогу девушка была недвижима. Десмонд иногда вглядывался в ее лицо, украдкой касался губами виска, губ — якобы проверить, бьется ли пульс, ощутить ее дыхание. Он даже себе почему-то стыдился признаться, что не в силах подавить желания прикасаться к ней беспрестанно.
Олег поглядывал на него враз с тревогою, насмешкой и изумлением. В девичьем бледном лице, мельком увиденном, он не нашел ничего особенного, способного в одночасье свести мужчину с ума и заставить его пойти на преступление. С другой стороны, сказал же великий женолюб Франциск I: мол, жизнь без женщины — как год без весны или весна без розы! Очевидно, Десмонду вдруг среди зимы захотелось весны — что ж, его воля. Опять же — не зря говорится, что вдвоем в дороге веселее. Но чуял, чуял Олег, что наплачется еще его кузен с этим своим неожиданным приобретением, ох, наплачется! Небось она тихая, пока в беспамятстве лежит. А потом… Ну, это уж Десмондова докука. А сам Олег сделал все, что от него зависело: дарственную написал, небогатый багаж кузена, таясь, из дому вынес…
Оставалось только пожелать счастливого пути этому рыцарю Ланселоту и его безмолвной, беспамятной жертве. «Что ж с нею, бедной, станется, когда она вдруг очнется да увидит себя невесть где и с кем? Тут и ума решиться недолго!» — с внезапно проснувшейся жалостью подумал Олег и от всей души пожелал бедняжке подольше не приходить в сознание.
Ему было невдомек, что пожелание его исполнится, и чуть ли не весь путь по пустынному прибалтийскому краю, где даже деревеньки из двух-трех дворов редки и не прерывается густой сосновый лес, окружающий мрачную дорогу, Десмонд проделает, держа в объятиях по-прежнему бесчувственное создание.
Прибыли в Вильно. У Десмонда было заемное письмо к одному из здешних немецких торговых людей, и он отправился за деньгами, скрепя сердце оставив девушку на постоялом дворе под приглядкою Клима и обещая вскорости вернуться. Отсутствие его неожиданно затянулось из-за того, что он битый час искал дорогу. Десмонд толком не знал, как называется здешнее население, латыши или чухонцы, но простонародье говорило на неимоверной смеси русского языка с белорусским и польским, которая была непостижима для молодого англичанина. Люди же по чину выше оказались все как на подбор недогадливыми и весьма дерзкими. Они, кроме своего языка, другого не понимали, и всякие попытки объясниться с ними оставались безуспешными до тех пор, пока Десмонд не сообразил вынуть золотой. Куда девалось высокомерное достоинство чухонское! Куда девалась важная медлительность! Не меньше десятка желающих указать правильный путь, вполне вразумительно говорящих не только по-русски, но и по-английски, собралось вокруг Десмонда, лебезя и угодничая, и ему пришлось преизрядно порастрясти свои карманы, прежде чем наполнить их вновь.
На обратном пути он заглянул в лавку, где продавалось женское платье, и замер там в растерянности. Ему еще в Петербурге хотелось купить для своей «рабыни» новый наряд, да Олег посоветовал не дурить: мол, кто поверит тогда, что Десмонд везет крепостную девку — то есть просто вещь, — а не какую-нибудь барыню, чего доброго, мужнюю жену похищает против воли? Так и проделала девка весь долгий путь в одной холстинковой рубахе да тулупе: платье ее и осталось валяться в баньке под лавкою, куда его зашвырнул Десмонд. Да и оставались от того платья, сколько ему помнилось, одни лохмотья! Однако все, что он видел в лавке, казалось ему либо слишком вульгарным, либо мрачно-старушечьим. Наконец лавочник, раздраженный привередливостью покупателя, презрительно швырял на прилавок русский сарафан да рубаху из белого тонкого льна, и Десмонд почувствовал, что у него гора спала с плеч. Может быть, когда-нибудь, уже в Лондоне, он и купит девушке приличное платье.., вроде того красного, которое дарил некогда Агнесс. Ох и разозлился тогда Алистер за то, что брат выставил напоказ свою связь с горничной! Но теперь Алистера нет, Агнесс, может быть, уже замужем за каким-нибудь лакеем или конюхом… Впрочем, как говорят русские, свято место не бывает пусто! Десмонд везет себе новую любовницу — и это опять простолюдинка! Вот хохотали бы те, кто охотился во Франции за неуловимым спасителем аристократов, когда б узнали, сколь низменны его эротические пристрастия!
Черт подери, да неужто он, лорд Маккол, и впрямь привезет в Англию беспамятную и безвольную куклу?
1 2 3 4 5 6 7
Капитан был еще молод и не умел вполне владеть своим лицом, на котором после слов Десмонда проступила целая гамма чувств: ужас, жалость, растерянность. Впрочем, не все в этих словах было ложью — Десмонд действительно собирался спасти рабыню…
Очевидно, последний довод Десмонда подействовал на капитана. Лицо его просветлело.
— Бог вам судья, сэр, — проговорил простодушный «морской волк» в свойственной ему возвышенной тональности. — Если речь идет о спасении жизни этой несчастной дикарки.., то прошу поскорее в шлюпку, — закончил он торопливо, ибо дружный вопль возмущенных долгим ожиданием пассажиров: «Капитан Вильямс!!!» — вернул его мысли с горних высей человеколюбия к повседневным хлопотам.
Он зашагал к морю, увязая в песке. Десмонд неуклюже последовал за ним, даже не оглянувшись посмотреть, следует ли за ним его злополучное имущество. Разумеется, следует! Куда ж ей еще деваться? Впрочем, и ему от нее теперь уже никак не избавиться…
* * *
Там, на берегу незамерзающей быстротекущей Басурманки, увидев до смерти перепуганного Олега и почти плачущего от отчаяния Клима, Десмонд испытал прилив такого облегчения, что ему показалось, будто и не было ничего с ним в той баньке, а все свершившееся — лишь морок метельный, шутки нечистой силы, которая накануне Рождества буйствует неудержимо. Однако зоркий глаз Олега сразу приметил что-то неладное, а потому после первых объятий, перемежавшихся с крепкими проклятиями, он с тревогой спросил:
* * *
— Что с тобой? Где был ты и что делал? Вид у тебя такой, словно нечистое содеял! Успокойся и не дрожи. Э, да ты замерз! А где тулуп?
Десмонд скрипнул зубами. Тулуп остался валяться в баньке, а рядом с ним…
Конечно, можно было отовраться; наверное, так и следовало бы поступить, однако воспоминание о крике, полном ужаса, о черных от страха глазах помешало Десмонду солгать. Торопливо, задыхаясь, он выложил все, что с ним случилось нынче ночью, — и ощутил некое облегчение, словно часть своей ноши переложил на другого.
Против ожидания Олег не ужаснулся, а только удивился безмерно. Такое же изумление, как в зеркале, отразилось на лице Клима, исподтишка поглядывающего на господ.
— Суров твой нрав и на расправу прыток! — пробормотал Олег, недоверчиво разглядывая своего родственника. — И что же теперь делать будем?
* * *
— Я обронил там тулуп, — пробормотал Десмонд. — Ежели полиция примется искать…
— И-эх, милый! — похлопал его по плечу Олег. — Ты что, забыл, где находишься? Ну какая тут, в России, полиция?! К тому же убитый явно крепостной человек, хозяин над ним в полном праве.
— А если проговорится где-то твой кучер, мол, я заблудился где-то в этих местах в то время, когда приключилось убийство? И кто-нибудь свяжет концы с концами?
— Это, брат, тебе не Англия, — ласково, будто несмышленому ребенку, сказал Олег. — У нас, в России, закон — царская да господская воля. Наша воля! Даже если Клим где-то спьяну проговорится, что видел, как ты пристукнул нечестивца, то против его слова будет мое — слово дворянина! — а оно вдесятеро стоит. Я такой: если увижу своими глазами, что мой брат дворянин прикончил смерда, и тут пойду под присягу, что ничего об том не ведаю!
В словах Олега был столько жару, что Десмонд понял: бояться ему нечего, кузен его в обиду не даст. Можно было уезжать. Олег, ободряюще похлопав его по плечу,двинулся к возку.
Десмонд поплелся за ним, то и дело оглядываясь. Вдруг представилось, как она очнется.., что увидит? Кошмар! Наверное, решит, что любовник ей привиделся, а тот, кто валяется рядом, — взял ее силою. А в отместку она его… От этой мысли ноги у Десмонда вконец заплелись!
— Ну, что стал? — оглянулся Олег. Всмотрелся проницательными глазами, усмехнулся:
— Что, девку жалко? Понимаю… Ну, грехом с нею спознался, грехом и расстался. А без греха такому делу не быть!
— Она ведь подумает, что сама того негодяя прикончила, — убитым голосом сказал Десмонд.
— Ничего, он получил за дело, — бодрясь отозвался Олег. — Надо надеяться, очнется девка скоро, и у нее хватит ума убежать да язык за зубами держать, что бы она там ни подумала. Небось спишут на какого-нибудь лихого человека. Мало ли их по лесам здешним бродит! Скажи, Клим, — обернулся он к кучеру, — мы на чьих землях сейчас?
Клим напряженно растянул губы в улыбке, и Олег расхохотался, сообразив, что, забывшись, продолжал говорить по-английски. Повторил вопрос — и Десмонд увидел, как вдруг помрачнело лицо его неунывающего кузена.
— Что такое? Ну, что он тебе сказал? — встревожился Десмонд, но Олег отмахнулся:
— Да так, пустое! — и полез в возок. Десмонд оглянулся. Клим взбирался на облучок, имея самый сокрушенный вид. Что-то здесь было не так…
— Ну, давай скорее, что ли! — раздраженно окликнул Олег, высовываясь из-за полсти. — Ты уж как снеговик.
— Что тебе кучер сказал? — резко спросил Десмонд и, увидев, как вильнули в сторону глаза кузена, пригрозил:
— Клянусь, не скажешь — я и с места не сойду! Никуда не поеду, пока не узнаю, в чем дело!
— Никакого дела и нет, — пожал плечами Олег, выбираясь из возка. — Просто Клим сказал, что это бахметевские земли, а я Бахметевых на дух не переношу. Понял? Ну, теперь поехали уж!
— За что ты их не переносишь? — не унялся, однако, Десмонд и даже за рукав кузена придержал.
— Ну, сам граф Бахметев, покойный, был человек отменных качеств, о нем никто никогда слова недоброго не сказал. Но сейчас здесь всем заправляет его младший брат, а он был в семье паршивой овцой. Имение-то наследовала дочь Бахметева, но во владение через какое-то время вступит, я точно не знаю. Так знаешь, что говорят по соседству? Мол, не доживет Марина Дмитриевна до сего возрасту, непременно ее дядюшка изведет, чтобы самому заграбастать наследство. Всем известно, в каком черном теле он племянницу держит. Девка на выданье, однако же последние три года ее на балах или где-то в гостях не видели. Сам барин тоже у себя никого не принимает. Скуп, как.., как.., ну, нету такого второго скупца! — махнул рукой Олег. — Зато слухи идут по губернии о его бесчинствах над крепостными. С мужской прислугой зверски жесток, женщин и девушек запирает в свой гарем. Женат он на самом уродливом и неприятном создании в мире, вот и разгулялся, а поскольку и сам жуткий урод, девки ему противятся. Он да любимчик его, палач домашний, Герасим, берут их тогда насилкою. Право же, — воскликнул Олег с негодованием, — некоторые дворяне поступают со своими слугами хуже, чем со скотами. К стыду признаться, немалое число таких есть, и младший Бахметев — из их числа.
— Герасим? — задумчиво повторил Десмонд. — А не знает ли Клим, каков собою этот любимец барский? Кряжистый очень, широкоплечий, руки чуть не до земли висят, черная борода и маленькая голова? Не таков ли? Ну-ка, расспроси его.
Олег послушался — и через несколько слов всплеснул руками:
— Ну истинный портрет! Именно таков и есть Герасим, как ты описал.
— Но ведь его я и убил… — медленно проговорил Десмонд и понурился, словно нестерпимая ноша вдруг пригнула его к земле.
* * *
А и впрямь — огромная тяжесть налегла ему на сердце. Нет, не призрак убитого явился ему — судя по всему, был он негодяй отъявленный, смерть коего будет для жертв его радостью. Но…кого сочтут убийцею, вот в чем вопрос?
— Да не тревожься ты так, — тихо сказал Олег, заглядывая кузену в лицо и читая по нему, как по раскрытой книге — Может быть, она успеет очнуться и убежать, прежде чем их с Герасимом обнаружат.
— А что проку? — в отчаянии воскликнул Десмонд. — Ты не знаешь женщин? Кто из них сможет держать язык за зубами? Она непременно проболтается какой-нибудь подружке, та — другой подружке.., и все, конец бедняжке!
Если все так, как ты говоришь, господин не простит ей убийства верного слуги. Ей же смерть грозит!
* * *
— Ну, знаешь! — Растерянный от такого пыла, Олег пожал плечами. — Эка ты напридумывал страстей! Еще не известно, будет сие или нет. Главное, чтоб очнулась девка вовремя, а уж там, чай, сообразит язык прикусить.
Десмонд нервно схватил ком снега, растер по лицу. Снег мигом обратился в воду, и Десмонд ощутил, что лоб его горит. Да и сердце горело, ныло от непонятной тревоги. В самом деле — не зря Олег глядит с таким недоумением. Ну что ему в той незнакомке? Губы у нее были сладкими, как вишни, — это да. Ну и что?
— В обмороке она! — вскричал Десмонд, обращая на Олега столь сердитый взгляд, словно тот был виновен в случившемся. — В обмороке глубоком. Я видел такое, знаю — это сродни летаргусу, шок. Сутки пребывать в нем можно, а то и больше. Ее этот злодей напугал до смерти! Нет, найдут их рядом, найдут — и ее обвинят в убийстве. Эх, если бы ее увезти, спрятать где-то! — Он с мольбой сжал руку Олега. — Позволь забрать ее, спрятать в Чердынцеве, Я в долгу не останусь.
Лицо Олега вспыхнуло было оживлением, да тут же и погасло.
— Пустое говоришь. Для тебя, по-родственному да по дружбе, я и не на такое бы решился, но.., это ведь только кажется, что в мире нет ничего более, кроме этого мостка, — он потыкал рукой в снежные стены, подступившие со всех сторон. — А развеется — и станет видно, что здесь до Чердынцева рукой подать. Ну куда беглой деваться? Только к нам. Не в землю же ее схоронить — непременно кто-то увидит да проболтается. Бывало уже, прятались бахметевские битые да мученые на наших землях! Ничего с того не вышло, кроме свар да штрафов нам, хоть мы с отцом тут ни сном ни духом. Бедняг хватали да в колодки, на дыбу, под кнут…
* * *
Судорога прошла по лицу Десмонда, и Олег подивился чувствительности, вдруг проснувшейся в этом прежде надменном и сдержанном кузене. Эк его разбирает! Или и впрямь девка хороша, словно Елена Троянская? Жаль, конечно, что выходит такая нескладеха. Худо, когда помочь хочется, да нечем.
— И в петербургском доме ее не скроешь, — добавил он печально. — Тут уж непременно придется объясняться с батюшкой, а он в такую ярость придет: мол, соседское добро украли! — что держись, кабы меня не высек!
— Но человеколюбие!.. — взвился было Десмонд — да и сник: не много в нем пребывало человеколюбия, когда одним ударом пришиб того мужика! А ведь бедняга повинен был лишь в том, что не совладал с похотью.., как и он сам. Мужик даже не успел свои нечистые помыслы осуществить, а Десмонд? Успел, еще как успел! До сих пор болят колени, коими упирался в лавку, да растекается томление по чреслам при воспоминаниях. Тьфу, чертов Приап! Вот уж не ко времени одолел! Да уж, нет у него права ни просить, ни требовать. Сам эту кашу заварил, как говорят русские, — сам и расхлебывай.
— Беглые у нас как делают? — размышлял меж тем Олег. — На Дон, в Малороссию, за Урал скрываются, там просторы вольные — ищи-свищи! Но не везти же ее за Урал?
— Нет, конечно, — твердо сказал Десмонд. — Не на Урал, а.., в Англию я ее увезу. Тебя же прощу лишь об одном: отцу ничего не сказывай, но помоги выправить нужные бумаги.
* * *
В Чердынцеве они остановились ровно на столько, сколько требовалось времени, чтобы сменить лошадей да положить припас на дорогу, — и снова пустились в путь к Петербургу. На облучке с новой силою взмахивал кнутом Клим. Рот у него был так стиснут, словно зашит накрепко: ведь за молчание барин обещал отдать ему в жены Глашу, дочь чердынского старосты Лукьяна, по которой Клим давно и безнадежно сох. Девка тоже была бы не прочь, да родителям Клим не глянулся. Ничего, теперь глянется, ежели сам граф молодой сватом придет! Чтобы заполучить Глашу, Клим готов был не только рот зашить, но и язык себе откусить. Он бы не дрогнув поклялся перед иконами, что не видел, как молодой граф и его родственник-иноземец приволокли откуда-то из метели нечто, закутанное в тулуп так плотно, что только русая коса до земли свешивалась. Клим нарочно тогда отвернулся. Подумаешь, беда! Дело молодое, холостое, обычное!
Вдобавок Климу предстояло довезти чужеземца до самой границы, и он никак не мог опомниться от столь внезапного поворота в своей судьбе.
Всю дорогу девушка была недвижима. Десмонд иногда вглядывался в ее лицо, украдкой касался губами виска, губ — якобы проверить, бьется ли пульс, ощутить ее дыхание. Он даже себе почему-то стыдился признаться, что не в силах подавить желания прикасаться к ней беспрестанно.
Олег поглядывал на него враз с тревогою, насмешкой и изумлением. В девичьем бледном лице, мельком увиденном, он не нашел ничего особенного, способного в одночасье свести мужчину с ума и заставить его пойти на преступление. С другой стороны, сказал же великий женолюб Франциск I: мол, жизнь без женщины — как год без весны или весна без розы! Очевидно, Десмонду вдруг среди зимы захотелось весны — что ж, его воля. Опять же — не зря говорится, что вдвоем в дороге веселее. Но чуял, чуял Олег, что наплачется еще его кузен с этим своим неожиданным приобретением, ох, наплачется! Небось она тихая, пока в беспамятстве лежит. А потом… Ну, это уж Десмондова докука. А сам Олег сделал все, что от него зависело: дарственную написал, небогатый багаж кузена, таясь, из дому вынес…
Оставалось только пожелать счастливого пути этому рыцарю Ланселоту и его безмолвной, беспамятной жертве. «Что ж с нею, бедной, станется, когда она вдруг очнется да увидит себя невесть где и с кем? Тут и ума решиться недолго!» — с внезапно проснувшейся жалостью подумал Олег и от всей души пожелал бедняжке подольше не приходить в сознание.
Ему было невдомек, что пожелание его исполнится, и чуть ли не весь путь по пустынному прибалтийскому краю, где даже деревеньки из двух-трех дворов редки и не прерывается густой сосновый лес, окружающий мрачную дорогу, Десмонд проделает, держа в объятиях по-прежнему бесчувственное создание.
Прибыли в Вильно. У Десмонда было заемное письмо к одному из здешних немецких торговых людей, и он отправился за деньгами, скрепя сердце оставив девушку на постоялом дворе под приглядкою Клима и обещая вскорости вернуться. Отсутствие его неожиданно затянулось из-за того, что он битый час искал дорогу. Десмонд толком не знал, как называется здешнее население, латыши или чухонцы, но простонародье говорило на неимоверной смеси русского языка с белорусским и польским, которая была непостижима для молодого англичанина. Люди же по чину выше оказались все как на подбор недогадливыми и весьма дерзкими. Они, кроме своего языка, другого не понимали, и всякие попытки объясниться с ними оставались безуспешными до тех пор, пока Десмонд не сообразил вынуть золотой. Куда девалось высокомерное достоинство чухонское! Куда девалась важная медлительность! Не меньше десятка желающих указать правильный путь, вполне вразумительно говорящих не только по-русски, но и по-английски, собралось вокруг Десмонда, лебезя и угодничая, и ему пришлось преизрядно порастрясти свои карманы, прежде чем наполнить их вновь.
На обратном пути он заглянул в лавку, где продавалось женское платье, и замер там в растерянности. Ему еще в Петербурге хотелось купить для своей «рабыни» новый наряд, да Олег посоветовал не дурить: мол, кто поверит тогда, что Десмонд везет крепостную девку — то есть просто вещь, — а не какую-нибудь барыню, чего доброго, мужнюю жену похищает против воли? Так и проделала девка весь долгий путь в одной холстинковой рубахе да тулупе: платье ее и осталось валяться в баньке под лавкою, куда его зашвырнул Десмонд. Да и оставались от того платья, сколько ему помнилось, одни лохмотья! Однако все, что он видел в лавке, казалось ему либо слишком вульгарным, либо мрачно-старушечьим. Наконец лавочник, раздраженный привередливостью покупателя, презрительно швырял на прилавок русский сарафан да рубаху из белого тонкого льна, и Десмонд почувствовал, что у него гора спала с плеч. Может быть, когда-нибудь, уже в Лондоне, он и купит девушке приличное платье.., вроде того красного, которое дарил некогда Агнесс. Ох и разозлился тогда Алистер за то, что брат выставил напоказ свою связь с горничной! Но теперь Алистера нет, Агнесс, может быть, уже замужем за каким-нибудь лакеем или конюхом… Впрочем, как говорят русские, свято место не бывает пусто! Десмонд везет себе новую любовницу — и это опять простолюдинка! Вот хохотали бы те, кто охотился во Франции за неуловимым спасителем аристократов, когда б узнали, сколь низменны его эротические пристрастия!
Черт подери, да неужто он, лорд Маккол, и впрямь привезет в Англию беспамятную и безвольную куклу?
1 2 3 4 5 6 7