Юлия ощутила улыбку на своем лице и подумала, что, может быть, не так уж все страшно обернулось, как ей показалось с перепугу. В конце концов, ее любовь к Адаму не уменьшилась оттого, что он бросил какое-то там дело ради побега с нею. Так неужто ж и Адам не смягчится, поразмыслив, сколь многое она покинула ради него? Ведь даже в самые отчаянные, захватывающие мгновения их скоротечного романа она не переставала надеяться, что рано или поздно сможет вернуться с мужем домой, отец с матерью простят ее ослушничество, поймут. Любовь извиняет все, а потому Адам должен простить ее! Что бы сделать, как бы поступить, чтобы уж наверняка этого добиться? Не поговорить ли с ним, не объясниться ли начистоту? Или, напротив, затаившись, ждать, пока он сам явится к ней с упреками, и развеять все их слезами, мольбами, ласками?
Ласками? Юлия задумалась. Адам такой нежный, такой ласковый – устоит ли он, если Юлия кинется к нему с жаркими поцелуями? Неужто не растопят они лед его обиды?
Ах, что делать, что делать? Вот ежели бы оказался рядом кто-то премудрый, преопытный, с кем можно было посоветоваться!
Юлия задумчиво поднялась по лесенке и очутилась в квадратном коридоре, уставленном по углам креслицами и диванчиками. Даже кадка с фикусом поместилась в этом тесном, но уютном местечке, назначенном, верно, для отдыха и бесед панов проезжающих. Однако сейчас в укромнейшем уголочке возле деревянного инкрустированного столика сидела всего одна немолодая женщина, одетая в черное платье с белым кружевом и черный чепец. Единственное, что разнообразило ее унылый туалет, это тонкая, тоньше шелка, шаль дивного переливчатого оттенка: не то темно-синего, не то темно-зеленого, да еще с золотым блеском. Дама была столь маленькая, тщедушная, что пряталась за могучим фикусом, будто птичка от дождя – под веточкой.
Юлия отвесила незнакомке легкий полупоклон и задумчиво воззрилась на полускрытые портьерами двери, выходившие в коридор: которая, интересно бы знать, ведет в отведенную ей комнату? Хорошо бы там отдохнуть, поуспокоиться, обдумать, как быть дальше…
И вдруг какое-то движение отвлекло ее взор. Она глянула в сторону дамы – и увидела, что та тасует карты и раскладывает на столике пасьянс.
Юлия любила карты: не игру, а именно пасьянсы. Любила пустяшные вопросы, на которые можно было найти ответ, если картинки сложатся так, а не иначе, любила двуличные, двусмысленные изображения карточных королей, дам, валетов, их застывшие, надменные, насмешливые лица, в которых таился намек… Карты могли пророчить, и Юлии всегда хотелось по-настоящему поворожить на судьбу, но ни одной истинной гадалки, вроде знаменитейшей мадам Ленорман, предрекшей Наполеону его восход и закат, она еще не видела. А вот эта дама в черном очень похожа на гадалку…
И не успела она так подумать, как дама подняла на нее лицо – его тонкие черты, подернутые вуалью морщинок, хранили следы красоты замечательной! – и с улыбкою спросила:
– Не желает ли пани изведать свою судьбу?
Юлия изумленно уставилась на даму, почти испуганная тем, что небеса так скоро отозвались на ее мольбу и послали ей столь необходимую советчицу. В ее по-птичьи остреньком личике было что-то маняще-коварное, льстиво-лживое, как во всех карточных дамах, вместе взятых, и Юлия, неотрывно глядя в миндалевидные, жгуче-черные глаза, глядевшие на нее с властно-насмешливым выражением, согласно кивнула. Как зачарованная подошла она к даме, села, покорно сдвинула («Левой рукой, от сердца!») часть колоды, потом еще раз, еще… потом с быстротою вихря на столе раскинулся веер карт – и гадание началось.
Надобно сказать, что для этой цели незнакомка вынула из шелковой черной сумочки совсем другую колоду – не ту, которую использовала для пасьянса, ибо «судьба пустых забав не любит», как пояснила она с чрезвычайной серьезностью, от которой у Юлии холодок побежал по спине. Что же она только что проделала со своей судьбой, как не пустую забаву?! Нет, эта гадалка оказалась здесь не случайно! Ее Бог послал, чтобы выбрать верный путь, ее и ее карты!
Юлия никогда прежде не видела таких карт: фигуры на них были изображены в полный рост, и когда она хотела перевернуть одну даму, оказавшуюся вверх ногами, гадалка испуганно схватила ее за руку: «При перевороте фигура получает совершенно другое значение!»
– Перевернутая бланка означает, что загадывающее лицо в беспокойстве! – вглядываясь в карты, произнесла гадалка, и Юлия подумала, что ее беспокойство у нее на лице написано, да и разве обратится к гадалке человек, у которого на душе спокойно и нет тревожных мыслей? Она поправила снисходительно:
– Меня зовут Юлия, а не Бланка.
Гадалка с легкой улыбкой объяснила, что бланка – это карта, означающая Юлию. Не бубновая дама, ибо ею может оказаться вовсе другое лицо, – а именно особенная, отдельная карта бубновой масти, и это – «млада, ладна панна».
В своей привлекательности Юлия никогда не сомневалась. Карты, значит, тоже в этом уверены? Спасибо им!
– Млада, ладна панна сейчас в гостинице, – сообщила гадалка.
Поразительная наблюдательность! Неужели, чтобы установить это, нужно так внимательно всматриваться в перевернутого туза червей и короля той же масти, лежащего вниз головой, а не оглядеться вокруг?
– Перевернутые валет червей и бланка означают, что панна думает о молодом человеке, – сказала гадалка и, не успела Юлия усмехнуться: «А что, есть панны, которые не думают о молодых людях?», уточнила: – Панна полагается на одного человека (видите, бубновый король рядом с семеркой пик?), но четыре семерки гласят, что это – неверный человек!
Юлия растерянно моргнула. Адам – неверный человек?! Глупости какие. Впрочем, да, тот скаженный Сокольский говорил же о дезертирстве… Ну, это ничего! Слово «неверность» имеет для Юлии, как и для всякой женщины, одно, совершенно определенное значение.
И тотчас гадалка ее успокоила:
– Молодой человек страдает от любви.
Ну, слава богу! Знать, еще не все потеряно?
– Ах, военный переменится к вам!
Военный? Какой еще военный? Он-то откуда в колоде взялся? Ах да, это Адам с его школой подпрапорщиков! Или несусветный Зигмунд? Он, стало быть, изменится к Юлии? Да зачем ей это?! Нет, нельзя ли поточнее?
– Вы разойдетесь с молодым человеком.
Это нечестно! Ведь, моля о совете, Юлия хотела услышать одобрение, а вовсе не безжалостный приговор! Впрочем, с чего это она так отчаялась? Почему слепо поверила незнакомой женщине, которая несет что в голову взбредет? Такое пристало бы наивной до глупости Аннусе, но уж никак не институтке, не ?mancip?e барышне, которая, одна из немногих, отважилась сама распорядиться своею судьбою! Надо сейчас же пойти прочь, не слушать более эту врушу…
Означенная «вруша» тем временем быстро собрала и перетасовала карты, а потом принялась метать их на стол по две-три, опутывая бланку их причудливым хороводом, опутывая Юлию вязью слов, гипнотизируя быстрыми движениями, мельканием разноцветных пятен, лживых улыбок, лукавых взглядов, суетливых гримас карточных персонажей:
– Вот восьмерка и валет червей. Ваш милый думает о вас! Но вы не должны упускать удачу. Вы собираетесь что-то сделать? И сделайте! Девятка и семерка бубен гласят, что промедление принесет вам неприятности. Последовав совету карт, вы сойдетесь с замечательным человеком. Видите этого короля червей? А рядом король бубен – стало быть, это влиятельный человек, grand seigneur . Он ждет вас! Туз пик лег вершиной вниз рядом с бубновым валетом. Далее предстоит любовь с этим королем. Мало сказать… это страстная любовь. О, три туза, треф, бубен и пик, указывают на беспутство… Беспутство! – значительно повторила она, подняв черные глазки на вспыхнувшую Юлию.
– Будьте осторожны на пути забвения приличий: что-то приведет вас в отчаяние, более того – перевернутые десятка пик и восьмерка червей пророчат внезапное потрясение, удар!
Гадалка вскинула, как птичка, свою маленькую головку и сбоку, по-птичьи, взглянула в лицо «бланки». Оно давно утратило хмурое, недоверчивое выражение: Юлия сидела как пришитая, глядя во все глаза, слушая во все уши.
Спрятав довольную усмешку тонких лукавых уст, гадалка нетерпеливо передернула плечами – и заиграли синие, зеленые, темно-золотые огни.
– Это предсказание на ближайшее время. А вот что говорят карты о том, что в ногах бланки: что ей предстоит не так скоро. Та-ак… десятка пик и перевернутая восьмерка треф означают, что вы встретитесь с молодой брюнеткой. А перевернутый бубновый валет и червонная дама подсказывают, что это иностранка. Четыре девятки – вас ждет неприятная неожиданность. Четыре семерки – вас впутают в какую-то интригу. О, какие плохие карты! Берегитесь тюрьмы! Обратите внимание на эту десятку бубен и восьмерку червей – они пророчат вам дорогу… А что в конце ее?
Гадалка медленно, нарочито медленно вытащила две карты… пристально вгляделась в них и радостно закричала:
– Какое счастье! Перевернутый червонный король и туз этой же масти! Все окончится венчанием!
Юлия тупо моргнула, не веря своему счастью. Тяжелая рука страха, стиснувшая сердце, медленно разжалась. Стало быть, все обойдется?! Все беды избудутся?! Она уже расплылась было в признательной улыбке, однако гадалка никак не могла уняться:
– А теперь последняя карта. Карта судьбы!
Юлия воззрилась на нее с опаскою. Ну что это такое, будто на качелях качаешься: то взлетаешь к вершинам блаженства, то рушишься в пропасть отчаяния. Сейчас эта особа ка-ак ляпнет что-нибудь безнадежное, развеет сладостный туман мечты…
Но нет – лицо гадалки не утратило умильного выражения, когда она вытащила заветную карту. Впрочем, оказалось, что это две карты приклеились одна к другой, и гадалка восхищенно откинула руки:
– Червонная семерка! Червонный валет! Ваш милый думает о вас!
Сердце Юлии глухо стукнуло в самом горле.
«Ваш милый думает о вас!» Какие дивные слова!
Она зажмурилась, смаргивая внезапные слезы, а когда открыла глаза, ни гадалки в кресле, ни карт на столе уже не было. Сквозняк шевелил потертые портьеры на дверях, да с улицы постукивала клювиком в окошко маленькая сорока с белой грудью и черными крыльями, отливающими по временам то синим, то зеленым, то темно-золотым блеском.
Юлия невольно перекрестилась. Сорока всполошенно забила крыльями, спорхнула с окна, и только сейчас Юлия поняла, что на дворе уже вовсе ночь.
* * *
Надо полагать, разговоры внизу, в горнице, тоже иссякли, потому что на лестнице послышалась торопливая поступь хозяина, вероятно, провожающего гостей в отведенные им комнаты, и множество других шагов. Юлия заметалась в панике, ввалилась в первую попавшуюся дверь – и с облегчением перевела дух: на кровати лежал ее салоп, на полу стоял ее баул – это отведенная ей комната. Слава богу, можно здесь отсидеться, можно не показываться, можно избежать встречи с насмешливыми глазами Сокольского и негодующими – Адама, можно собраться с мыслями. Она припала к щелке: пан Валевский вошел в боковую дверь, Адам и Зигмунд – в комнату напротив ее спальни. Так, ясно. Сюда, стало быть, их определили на ночлег, обоих вместе. А она одна. И еще час назад она не сомневалась бы, что, лишь только сосед уснет, Адам выскользнет из своей постели и прокрадется к ней. А теперь? Как он поступит теперь?
Чтобы не мучиться попусту в догадках, Юлия решила заняться каким-никаким делом. Она сняла платье и как следует причесала свои круто вьющиеся светло-русые волосы, заплела в две косы – как всегда, на ночь. Пришли на память две тугих Аннусиных косы, переброшенные на пышную грудь, по которой блуждала ладонь Зигмунда, – и почему-то сразу настроение, без того неважнецкое, испортилось еще пуще. Стиснув зубы от злости на Зигмунда, на Аннусю, на себя, она спустила на пол сорочку и принялась мыться, благо хозяйство на этой захудалой станции велось на манер европейский и постояльцев ожидали тазы и кувшины с горячей водой. Намывшись дорогим парижским мылом, Юлия хмуро вынула из баула новую тоненькую сорочку и окутала в нее свое стройное, пышногрудое и длинноногое тело, зарозовевшее после горячей воды. Сорочка тоже была розовая, и когда Юлия увидела в зеркале, как приманчиво стекает мягкий шелк с плеч, как натягивается на кончиках грудей, какие нежные отсветы бросает ей на щеки, она отчаянно пожалела своей красоты, пропадающей без толку, и посулила злокозненному Зигмунду нынче же ночью свершения всяческих неприятностей, с которыми он не смог бы развязаться во всю свою жизнь.
С улицы донеслись голоса, и Юлия, не сдержав любопытства, подскочила к окну. Неужели кто-то еще приехал? Если среди новых гостей будет дама, вполне может статься, что Юлии придется потесниться: в ее комнатке есть еще одна кровать, и тогда… тогда Адам… Ох, нет, слава богу! Приезжих во дворе не было, а хозяин и работник выводили под уздцы из конюшни лошадей. Батюшки! Оказывается, она так увлеклась своим туалетом, что не слышала шагов в коридоре, не слышала, как уходил из своей спальни пан Валевский – его орлиный профиль и сутулые плечи она узнала даже во мраке, рассеиваемом лишь тусклым фонарем. Куда это он собрался?! Надо полагать, дела, зовущие его в Варшаву, столь неотложны, что вынуждают отправиться в путь ночью, не отдохнув, да еще в самую непогоду. Незаметно разыгралась на дворе настоящая буря, полил дождь, ветер беспощадно трепал голые ветви, и Юлия мимолетно подивилась, почему ноябрь по-польски зовется листопадом, в то время как уже давным-давно на деревьях не осталось ни разъединого листочка. Так, а для кого же вторая лошадь? Вглядевшись, она тихонько взвизгнула от радости, узнав приметный плащ с пелериною, обтянувший широкие плечи.
Да ведь это Сокольский! Сокольский сопровождает пана Валевского! Верно, важные дела зовут в Варшаву сего наполеоноподобного господина. И тут Юлия, ахнув, даже по лбу себя шлепнула: как же ей сразу в голову не пришло! Да ведь сей Валевский потому столь схож с Бонапартом, что он – сын Корсиканца и той самой легендарной польской красавицы Марии Валевской. Да конечно, конечно же! Юлия слышала прежде, будто Флориан-Александр-Жозеф-Колонна, граф Валевский, родился в 1810 году, а в 1824-м впервые появился в Польше. Не по годам развитый, образованный, привлекательный, вдобавок овеянный наполеоновской легендой, он заинтересовал не только варшавских столпов шляхетства, но и великого князя Константина Павловича, которого встревожило появление сына Бонапарта, носящего, кроме того, историческое польское имя. Сначала Константин пытался привлечь его к себе и, невзирая на молодость, даже предложил ему должность личного адъютанта. Но поскольку надменный юноша был решительно против службы у тех, кто сокрушил величие его отца, отношение к нему властей круто переменилось: за Валевским был даже установлен негласный полицейский надзор. Сыну Наполеона быстро надоело это притеснение, и он стал хлопотать о выезде во Францию. Когда длившиеся несколько месяцев попытки получить паспорт оказались безрезультатными, он решил уехать нелегально. Переодетый, после многих приключений, он добрался до Санкт-Петербурга, а там проник на английский корабль, которым и доплыл до Франции.
И вот эта важная персона снова в Польше… Конечно, Юлия не ошиблась – достаточно вспомнить, как был потрясен при виде его хозяин гостиницы. Что же нужно Валевскому столь срочно в Варшаве, ежели он пустился в путь в такую ужасную ночь? Но и слава богу, что дела столь неотложны: ведь с ним уехал и ее враг! Ох, как быстро, как своевременно сбылось ее проклятье! Надо надеяться, Сокольский нынче ночью промокнет до мозга костей, невзирая на свой плотный плащ. Да будь воля Юлии, к нему бы еще и хвороба какая-нибудь неотвязная прицепилась: хоть горячка, хоть чахотка!
В это время всадник, словно почувствовав что-то, поднял голову – Юлия едва успела отпрянуть от окна.
Поезжай, пан Зигмунд! Юлия Аргамакова, которой ты чуть не испортил нынче вечером жизнь, не помашет вслед! На это есть крошка Аннуся. Где она, интересно, и почему не рыдает на крылечке: уезжает ее любовник, придется Аннусе поспать этой ночью в собственной постели! Поезжай, пан Зигмунд, скатертью дорога!
Юлия сорвала с постели покрывало и прыгнула под перину, поджимая колени к подбородку, чтобы скорее согреться, возбужденно перекатываясь с боку на бок. Потом она быстро взбила подушки, легла на спину, не забыв красиво уложить косы на грудь. Хотела погасить свечу, но раздумала: пусть Адам, чуть войдет, увидит ее улыбку, поймет, как она ждала его! Пусть горит свеча, ее хватит на всю ночь.
Свеча догорела почти до конца, прежде чем Юлия поняла, что Адам не придет.
* * *
Не придет…
Спит небось и не мается оттого, что один в постели, хотя уж нынче-то ночью они непременно должны были спать вдвоем! Сколько сладостных картин, сколько тайных мечтаний могли бы воплотиться в явь нынче ночью!
1 2 3 4 5 6