Но внезапно Раш понял, что больше не хочет умирать. А ведь совсем недавно на борту самолета он с удовольствием проломил бы обшивку, чтобы вместе с ненавистными англичанами рухнуть вниз.
Но время идет, и человек меняется.
Голос раздался как бы ниоткуда. Очевидно, в потолок был встроен невидимый динамик. Голос звучал мягко, но настойчиво – англичане пытались войти с ним в контакт. Раш решил проигнорировать эти попытки. Тогда зазвучал другой голос – суровый и угрожающий. Он требовал, чтобы Раш согласился давать показания, иначе... Немец проигнорировал и второй голос.
Затем его ноздри опять ощутили газ. Он не стал сопротивляться, потому что знал – газ все равно его одолеет. Вместо этого Раш сделал вид, что уже потерял сознание, и растянулся на полу. Но англичане не клюнули – качали газ до тех пор, пока немец действительно не потерял сознание.
Очнулся он, опять затянутый в смирительную рубашку и прикрученный к какому-то столу. После того как он открыл глаза, его целый час не трогали. Потом вошел врач, воткнул в руку Раша шприц. Наверное, пентотал, подумал немец. Хотят развязать мне язык. Или они придумали еще какое-то средство, о котором у нас пока неизвестно? Он уже чувствовал, что ему неудержимо хочется поболтать.
Последним усилием воли Раш направил свою мысль в нужном направлении.
– Вы работаете на Шелленберга? – спросил приятный голос.
– Яволь, майн фюрер, – ответил Раш.
Рядом кто-то удивленно ахнул, потом воцарилось молчание.
– Расскажите мне про Шелленберга. Что вы о нем думаете?
– Майн фюрер, рейхсфюрер говорит, что... – Голос Раша оборвался. Он изо всех сил старался затянуть паузу, но язык сам порывался что-то сказать.
– Что говорит рейхсфюрер?
Раш почувствовал, что больше не может сопротивляться, и скороговоркой заговорил:
– Клянусь тебе, Адольф Гитлер, фюрер и канцлер германской империи, в том, что буду хранить тебе вечную и незыблемую верность. Клянусь повиноваться вплоть до самой смерти тебе и командирам, которых ты назначишь. Да поможет мне Господь!
И Раш захохотал. Точнее, попытался захохотать, но вместо смеха у него из горла вырвался какой-то скрипучий клекот. Этот звук даже самому Рашу показался безумным.
– Это хорошо, что вы такой верный солдат, Раш.
Говоривший владел немецким языком в совершенстве – причем не австрийским диалектом, как Гитлер, а самым настоящим хохдойчем.
– А вы – не очень, мой фюрер, – сказал Раш.
Он чувствовал, что не может удержаться – очень хотелось поговорить и добиться, чтобы приятный голос его похвалил. Мозг стал как чужой: чьи-то теплые руки нежно его массировали, вертели и так и сяк. Пой, приказал себе Раш. «Хорст Вессель» – отличная песня.
– "Выше знамена..." – заорал он.
Послышались чьи-то шаги, потом негромкий шепот.
Раш пропел всю песню до конца, все три куплета. Впервые он исполнял ее соло. Англичане терпеливо ждали, когда он допоет. Потом Раш еще раз произнес клятву СС. Язык заплетался, слова налезали одно на другое, словно им не терпелось поскорее сорваться с губ. Наркотик набирал силу. Рашу казалось, что содержимое его черепной коробки выставлено на всеобщее обозрение. Нужно держаться одной линии, не сворачивать в сторону...
– Яволь, герр рейхспротектор! – рявкнул он. – Это и в самом деле отличный клинок. Испанская сталь, из Толедо... В четыре часа? Разумеется, герр рейхспротектор!
Отлично, сцена всплыла в его памяти, как наяву. Гейдрих размахивал рапирой перед самым его носом и повторял:
– Вам никогда не победить меня, Раш.
Рейхспротектор знал, что говорит: если бы Раш победил, ему пришлось бы об этом пожалеть. Гейдрих не любил проигрывать.
Но проклятый язык не желал успокаиваться. Раш с ужасом почувствовал, что сейчас сболтнет лишнее.
– Я должен сообщить вам кое-что о Гейдрихе, – сами сказали губы. Усилием воли Раш заставил себя добавить: – Мой фюрер.
Потом опять забормотал о выпадах, переходе в терцию, батмане и прочих фехтовальных терминах. Раш старался нести всякую чушь, держаться фехтовальной тематики.
– Так что Гейдрих? – спросил приятный голос откуда-то издалека.
– Он мертв! – заорал Раш. – Слава Богу, мертв!
Он сжал челюсти, чтобы больше ничего не говорить. Если бы только можно было задохнуться, потерять сознание, уснуть.
– Слишком сильная доза, – сказал приятный голос.
– Он и так сообщил немало.
– Ничего связного.
– Он мертв! – вновь крикнул Раш. У него перед глазами предстал госпиталь в Праге. – Целых девять дней умирал!
– Этот человек знал Гейдриха, Гиммлера, Гитлера.
– Надо будет попробовать еще раз.
Пой же, черт тебя подери, приказал себе Раш. Кажется, о самом главном он так и не проболтался. Как там начинается «Хорст Вессель»?
– "Выше знамена..."
– Полный псих.
– Они все психи.
Раш прикусил себе язык, зажал его между зубами. Больше он не сказал ни слова. Его вывезли в камеру прямо на каталке – решили не рисковать понапрасну. Раш чувствовал сквозь полузабытье, как его развязывают, снимают с каталки, кладут на пол. Когда дверь закрылась, Раш судорожно вздохнул. Все прошло как надо. Кажется, семя посажено. Если бы только быть уверенным, что он не сболтнул лишнего...
* * *
Показания были записаны на магнитофон и распечатаны. Листки положили в конверт со штампом «Сверхсекретно. Молния». Последнее слово означало, что досье предназначалось для срочной обработки. Документы поступили к комиссару Уиллсу. У Уиллса была не одна должность, а сразу несколько, в том числе он являлся сотрудником Интеллидженс сервис, ответственным за сбор информации о вражеских лидерах. Между Колвином и Уиллсом состоялся короткий и осторожный разговор по телефону, из которого комиссар узнал, что документы к нему уже отправлены. Он взял конверт и сказал:
– Садитесь, пожалуйста.
Колвин сел напротив Уиллса и терпеливо ждал, пока тот прочитает протокол допроса. Комиссар был щупл, лыс, в очках, на вид лет пятидесяти. С первого взгляда его можно было принять за скромного служащего какой-нибудь страховой конторы. Частые появления Уиллса в резиденции правительства на Даунинг-стрит не привлекали ничьего внимания. Однако Уиллс напрямую общался с премьер-министром и министром внутренних дел.
– Ваши впечатления? – сказал Уиллс, дочитав протокол.
– Он сумасшедший, – ответил Колвин.
– Мы все немного сумасшедшие. Что еще?
– Я ни в чем теперь не уверен.
– И не нужно быть уверенным. Я всего лишь спрашиваю о ваших впечатлениях. Он действительно знает всех этих людей?
– Похоже на то.
– Близко с ними знаком?
Колвин задумался.
– Вряд ли, сэр. Слишком уж громко он рявкает свое «яволь». Скорее офицер охраны, адъютант – что-то в этом роде.
– Вы думаете, он не фантазирует?
– Думаю, что нет, сэр. Я не знаю, действительно ли Гейдрих занимался фехтованием, но...
– Действительно. А ваш психиатр дал Рашу слишком большую дозу.
– Он тоже так думает.
– Черт бы его побрал. – Уиллс посмотрел Колвину в глаза. – Специалисты по новым отраслям науки всегда слишком много о себе воображают. Но ведь вам на своем веку пришлось услышать немало признаний.
– Не все они были правдивы.
– Опишите Раша.
– Мои личные впечатления?
Уиллс кивнул.
– Очень крепкий экземпляр.
– В физическом смысле?
– В физическом тоже – как дубовая доска. Но он очень крепок и духом. Мне показалось, что он сопротивляется действию наркотика.
– А психиатр с вами не согласен.
– Я ни в чем не уверен, сэр. К тому же я не психиатр. Мне кажется, что Раш полоумный, но его безумие...
– Имеет рациональный характер, хотите вы сказать? – устало улыбнулся Уиллс. – Это состояние мне хорошо знакомо. Я и сам в нем постоянно пребываю. Как вы думаете, удастся вам что-нибудь из него вытянуть?
– Сомневаюсь.
– Даже с помощью наркотиков?
– Мне кажется, он хочет только одного – умереть, – сказал Колвин.
– Продолжайте.
– Психиатр придерживается того же мнения, сэр.
– Если вы говорите это только для того, чтобы высказать свое согласие с психиатром, могли бы и не трудиться. Отчет психиатра я уже прочитал.
– Нет, я не об этом, сэр... Понимаете, после того, как он убил Стритона... Стритон – это охранник...
– Это произошло у вас на глазах?
– Да, сэр. Раш прикончил его одним ударом и просто стоял на месте. Ждал. Даже ухмылялся. Не произнес ни единого слова, но смотрел с вызовом: мол, ничего не боюсь, даже смерти. Понимаете, сэр, я участвовал в недавних боях во Фландрии. Мне случалось видеть такое выражение лица у немцев.
– Понимаю, что вы имеете в виду. Молодые прусские офицеры, да?
– Не только они, сэр.
– Но чаще всего именно они. Мне тоже случалось это видеть, и я никогда не мог этого понять. Очевидно, нечто кастовое.
– Политика – не моя специальность, сэр, – невозмутимо ответил Колвин. – Но по виду Раша можно было точно сказать: он готов был сразиться сразу с десятью противниками и по меньшей мере пятерых из них уложил бы на месте.
– Как вы думаете, может быть, он просто был разгорячен?
– Это был не приступ ярости, сэр. Стритона он убил весьма хладнокровно.
Уиллс снова взял в руки протокол допроса и зашелестел страницами. Потом сказал:
– Гитлер, Гиммлер, Гейдрих, Шелленберг. При этом Раш разочарован в фашизме. Озлоблен. Мечтает о самоубийстве. И мне во что бы то ни стало нужно вытянуть из него информацию, которой он располагает. Даже сейчас эти сведения могли бы спасти немало жизней. Есть какие-нибудь идеи?
Да, у Колвина была идея. Она пришла ему в голову только что, а Колвин не доверял идеям-скороспелкам. Он предпочитал обмозговать все и так и этак и только потом высказывать свое предложение вслух.
– По-моему, вы что-то придумали, – заметил Уиллс.
– А что, если в качестве награды мы предложим ему смерть? – сказал Колвин.
Вечером состоялась неофициальная встреча. Эти двое встречались довольно часто, хоть и нерегулярно. Обменивались информацией, пытались выведать друг у друга разные сведения. Паттерсон занимал какой-то малопонятный пост офицера связи между американским посольством и штабом Эйзенхауэра. У него был поистине неистощимый запас американского виски, к которому Уиллс проникся искренней симпатией. В двадцатые годы Паттерсон учился в Гейдельберге и в качестве воспоминаний о студенческих годах имел на щеке шрам от сабельного удара. Поболтав о том о сем, Уиллс не смог удержаться от искушения и очень осторожно упомянул о Раше. Сделал он это весьма деликатно, желая проверить, какова будет реакция американца.
– Некоторые из немцев еще чопорнее и неприступнее, чем остальные, – сказал Паттерсон. – Откуда ваш клиент?
– Из Восточной Пруссии.
– Так я и думал, – улыбнулся американец. – Значит, кое-что вы о нем все-таки знаете. А говорите, что из него не вытянешь ни слова.
– Да, кое-что о нем мы знаем.
– Стопроцентный нацист?
– Солдат. Происходит из военной семьи.
– Очень крутой?
– Очень.
Американец усмехнулся.
– Хотите, я взгляну на него?
– Да нет, не стоит.
Уиллс внезапно почувствовал усталость и мысленно выругал себя за неосторожность. Не следовало сообщать Паттерсону о существовании Раша.
– Ладно, забудьте о нем. Это не важно. Просто любопытная теоретическая проблема.
– Разумеется. А где вы его раздобыли?
– Так, случайно выудили, – осторожно заметил Уиллс, надеясь, что американец поймет его буквально: немца захватили где-то в море. Черт же дернул его проболтаться! Теперь увиливать бессмысленно – это лишь распалит любопытство Паттерсона.
– Как, вы сказали, его фамилия?
– Раш, – обреченно произнес Уиллс. – Но это действительно не важно. Давайте-ка лучше поговорим о докладе Шифа по Рурской области...
Придет кто-нибудь или нет? – недоумевал Раш. Может быть, семя все-таки не прижилось? Шли часы, а он по-прежнему торчал в камере один, совершенно голый, без еды, без воды. Чувствовал он себя весьма скверно. Неужели англичане не поняли, как много он знает?
В конце концов из невидимого динамика раздался голос:
– Вы чего-нибудь хотите?
Раш молчал.
– Ничего не хотите?
Ни слова в ответ.
– Может быть, мы можем договориться? – поинтересовался голос, и Раш внутренне возликовал.
Теперь можно и ответить.
– Мне не о чем с вами договариваться, – сказал он. – У вас нет ничего такого, в чем я бы нуждался.
– Сомневаюсь, – произнес голос. – У нас есть многое, что вам было бы очень кстати. Например, еда.
– Я хочу только умереть.
– Вам больше не из-за чего жить?
На этот вопрос можно не отвечать.
– Если вы и в самом деле хотите умереть, это можно устроить, – сказал голос.
– Так устройте.
– Вы ведь, наверное, хотите умереть как подобает солдату. По всей форме, с расстрельной командой и так далее?
– Мне хватит и пистолета.
– Хорошо. Пистолет, пустая комната, никакой спешки. Но заплатить за это придется дорого, гауптштурмфюрер. Вы готовы?
– Я не готов разговаривать с тем, кого я не вижу, – ответил Раш.
Он твердо знал, что у него один-единственный козырь – готовность умереть. Очень мало что можно сделать с человеком, желающим смерти, – на него не подействуешь ни угрозами, ни убеждением. Он может диктовать собственные условия. Существуют, конечно, и пытки, но Раш сомневался, что англичане умеют их применять.
– Вы убили одного из наших людей, – заметил голос. – Не хочется предоставлять вам еще одну возможность.
– Как хотите.
– Вы дадите честное слово?
– А вы ему поверите?
Говорить нужно обязательно с глазу на глаз, иначе ничего не получится.
Потом вновь наступило молчание, длившееся часа два. Молчание нарушил тот же голос:
– Дверь открыта, гауптштурмфюрер. Выходите в коридор, поверните направо, там увидите еще одну раскрытую дверь. Войдите туда и закройте дверь за собой.
– Зачем я буду это делать?
– Вы ведь хотите, чтобы у нас состоялся настоящий разговор?
Раш вошел в указанную комнату и увидел, что она перегорожена надвое проволочной сеткой. Немец сел на стул, огляделся по сторонам. В камере пахло свежим деревом. Отлично, подумал Раш. Они оборудовали эту комнату специально для разговора со мной.
В противоположной стене открылась дверь, и вошел тот же мужчина, которого Раш впервые увидел в Дублине. Мужчина сел за маленький столик по другую сторону проволочной сетки. Держался он довольно неуверенно.
– Женевская конвенция требует, чтобы я назвал вам свое имя, звание, порядковый номер. И больше ничего, – ответил Раш.
– Это относится к военнопленным, – ответил Колвин. – Вы же не военнопленный. Вы участвовали в преступном заговоре с целью шантажа. Попросту говоря, занимались вымогательством.
– Я находился на нейтральной территории, откуда меня насильно вывезли вооруженные представители воюющей державы, – холодно произнес Раш. – Так что не будем навешивать друг на друга ярлыки.
Мужчина кивнул:
– Хорошо, значит, мы с вами на равных. Вы хотите свести счеты с жизнью. Я могу вам предоставить такую возможность, но взамен вы поделитесь с нами информацией. В зависимости от того, насколько ценной окажется эта информация, ваше желание или будет удовлетворено, или не будет. Но для начала давайте я уж сообщу вам, что вас ожидает в случае, если вы останетесь жить. Вы предстанете перед судом как член преступной организации, именуемой СС. Обвинительный приговор вам обеспечен. В зависимости от совершенных вами преступлений вас или отправят на виселицу, или надолго засадят в тюрьму.
Примерно то же самое говорил в Стокгольме Конуэй, подумал Раш. Вслух он сказал:
– Я не предаю друзей.
– А я не говорю о ваших друзьях, меня интересуют ваши начальники. Насколько мне известно, они сами вас предали.
– У меня не такое уж высокое звание, – сказал Раш.
– Зато служба довольно необычная.
Раш пожал плечами.
– Как я могу быть уверен, что вы меня не обманете?
– Вы не можете быть в этом уверены, – согласился Колвин. – Но я выполню свое слово после того, как вы мне выложите все.
– Вы даете мне честное слово? – спросил Раш.
– Откуда вам знать, сдержу я его или нет.
– Меня интересует пока, готовы ли вы его дать.
– Если я его и дам, это ничего не изменит. Главное – не мое обещание, а мое решение. Если вы не расскажете мне все, тихой комнаты с пистолетом на столе не будет.
– И тем не менее.
Колвин кивнул. Ему было ясно, что дальше разговор не пойдет, пока он не согласится.
– Хорошо, я дам вам честное слово, но в обмен на обещание с вашей стороны. Вы больше не будете нападать на наших людей.
– Согласен.
– Ну хорошо. – Колвин высморкался. – Начнем с имени, звания и порядкового номера. Потом вы расскажете нам о жизни гауптштурмфюрера Франца Раша со всеми подробностями. А там посмотрим, куда повернет дело.
– Для начала одно условие. Точнее, четыре условия.
– Слушаю вас.
– Брюки, сигареты, еда и немного коньяку.
– Что ж, что касается брюк, у меня возражений нет, – сказал Колвин. – Они и в самом деле необходимы, чтобы вы могли собраться с мыслями. Остальные три условия относятся к категории вознаграждений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Но время идет, и человек меняется.
Голос раздался как бы ниоткуда. Очевидно, в потолок был встроен невидимый динамик. Голос звучал мягко, но настойчиво – англичане пытались войти с ним в контакт. Раш решил проигнорировать эти попытки. Тогда зазвучал другой голос – суровый и угрожающий. Он требовал, чтобы Раш согласился давать показания, иначе... Немец проигнорировал и второй голос.
Затем его ноздри опять ощутили газ. Он не стал сопротивляться, потому что знал – газ все равно его одолеет. Вместо этого Раш сделал вид, что уже потерял сознание, и растянулся на полу. Но англичане не клюнули – качали газ до тех пор, пока немец действительно не потерял сознание.
Очнулся он, опять затянутый в смирительную рубашку и прикрученный к какому-то столу. После того как он открыл глаза, его целый час не трогали. Потом вошел врач, воткнул в руку Раша шприц. Наверное, пентотал, подумал немец. Хотят развязать мне язык. Или они придумали еще какое-то средство, о котором у нас пока неизвестно? Он уже чувствовал, что ему неудержимо хочется поболтать.
Последним усилием воли Раш направил свою мысль в нужном направлении.
– Вы работаете на Шелленберга? – спросил приятный голос.
– Яволь, майн фюрер, – ответил Раш.
Рядом кто-то удивленно ахнул, потом воцарилось молчание.
– Расскажите мне про Шелленберга. Что вы о нем думаете?
– Майн фюрер, рейхсфюрер говорит, что... – Голос Раша оборвался. Он изо всех сил старался затянуть паузу, но язык сам порывался что-то сказать.
– Что говорит рейхсфюрер?
Раш почувствовал, что больше не может сопротивляться, и скороговоркой заговорил:
– Клянусь тебе, Адольф Гитлер, фюрер и канцлер германской империи, в том, что буду хранить тебе вечную и незыблемую верность. Клянусь повиноваться вплоть до самой смерти тебе и командирам, которых ты назначишь. Да поможет мне Господь!
И Раш захохотал. Точнее, попытался захохотать, но вместо смеха у него из горла вырвался какой-то скрипучий клекот. Этот звук даже самому Рашу показался безумным.
– Это хорошо, что вы такой верный солдат, Раш.
Говоривший владел немецким языком в совершенстве – причем не австрийским диалектом, как Гитлер, а самым настоящим хохдойчем.
– А вы – не очень, мой фюрер, – сказал Раш.
Он чувствовал, что не может удержаться – очень хотелось поговорить и добиться, чтобы приятный голос его похвалил. Мозг стал как чужой: чьи-то теплые руки нежно его массировали, вертели и так и сяк. Пой, приказал себе Раш. «Хорст Вессель» – отличная песня.
– "Выше знамена..." – заорал он.
Послышались чьи-то шаги, потом негромкий шепот.
Раш пропел всю песню до конца, все три куплета. Впервые он исполнял ее соло. Англичане терпеливо ждали, когда он допоет. Потом Раш еще раз произнес клятву СС. Язык заплетался, слова налезали одно на другое, словно им не терпелось поскорее сорваться с губ. Наркотик набирал силу. Рашу казалось, что содержимое его черепной коробки выставлено на всеобщее обозрение. Нужно держаться одной линии, не сворачивать в сторону...
– Яволь, герр рейхспротектор! – рявкнул он. – Это и в самом деле отличный клинок. Испанская сталь, из Толедо... В четыре часа? Разумеется, герр рейхспротектор!
Отлично, сцена всплыла в его памяти, как наяву. Гейдрих размахивал рапирой перед самым его носом и повторял:
– Вам никогда не победить меня, Раш.
Рейхспротектор знал, что говорит: если бы Раш победил, ему пришлось бы об этом пожалеть. Гейдрих не любил проигрывать.
Но проклятый язык не желал успокаиваться. Раш с ужасом почувствовал, что сейчас сболтнет лишнее.
– Я должен сообщить вам кое-что о Гейдрихе, – сами сказали губы. Усилием воли Раш заставил себя добавить: – Мой фюрер.
Потом опять забормотал о выпадах, переходе в терцию, батмане и прочих фехтовальных терминах. Раш старался нести всякую чушь, держаться фехтовальной тематики.
– Так что Гейдрих? – спросил приятный голос откуда-то издалека.
– Он мертв! – заорал Раш. – Слава Богу, мертв!
Он сжал челюсти, чтобы больше ничего не говорить. Если бы только можно было задохнуться, потерять сознание, уснуть.
– Слишком сильная доза, – сказал приятный голос.
– Он и так сообщил немало.
– Ничего связного.
– Он мертв! – вновь крикнул Раш. У него перед глазами предстал госпиталь в Праге. – Целых девять дней умирал!
– Этот человек знал Гейдриха, Гиммлера, Гитлера.
– Надо будет попробовать еще раз.
Пой же, черт тебя подери, приказал себе Раш. Кажется, о самом главном он так и не проболтался. Как там начинается «Хорст Вессель»?
– "Выше знамена..."
– Полный псих.
– Они все психи.
Раш прикусил себе язык, зажал его между зубами. Больше он не сказал ни слова. Его вывезли в камеру прямо на каталке – решили не рисковать понапрасну. Раш чувствовал сквозь полузабытье, как его развязывают, снимают с каталки, кладут на пол. Когда дверь закрылась, Раш судорожно вздохнул. Все прошло как надо. Кажется, семя посажено. Если бы только быть уверенным, что он не сболтнул лишнего...
* * *
Показания были записаны на магнитофон и распечатаны. Листки положили в конверт со штампом «Сверхсекретно. Молния». Последнее слово означало, что досье предназначалось для срочной обработки. Документы поступили к комиссару Уиллсу. У Уиллса была не одна должность, а сразу несколько, в том числе он являлся сотрудником Интеллидженс сервис, ответственным за сбор информации о вражеских лидерах. Между Колвином и Уиллсом состоялся короткий и осторожный разговор по телефону, из которого комиссар узнал, что документы к нему уже отправлены. Он взял конверт и сказал:
– Садитесь, пожалуйста.
Колвин сел напротив Уиллса и терпеливо ждал, пока тот прочитает протокол допроса. Комиссар был щупл, лыс, в очках, на вид лет пятидесяти. С первого взгляда его можно было принять за скромного служащего какой-нибудь страховой конторы. Частые появления Уиллса в резиденции правительства на Даунинг-стрит не привлекали ничьего внимания. Однако Уиллс напрямую общался с премьер-министром и министром внутренних дел.
– Ваши впечатления? – сказал Уиллс, дочитав протокол.
– Он сумасшедший, – ответил Колвин.
– Мы все немного сумасшедшие. Что еще?
– Я ни в чем теперь не уверен.
– И не нужно быть уверенным. Я всего лишь спрашиваю о ваших впечатлениях. Он действительно знает всех этих людей?
– Похоже на то.
– Близко с ними знаком?
Колвин задумался.
– Вряд ли, сэр. Слишком уж громко он рявкает свое «яволь». Скорее офицер охраны, адъютант – что-то в этом роде.
– Вы думаете, он не фантазирует?
– Думаю, что нет, сэр. Я не знаю, действительно ли Гейдрих занимался фехтованием, но...
– Действительно. А ваш психиатр дал Рашу слишком большую дозу.
– Он тоже так думает.
– Черт бы его побрал. – Уиллс посмотрел Колвину в глаза. – Специалисты по новым отраслям науки всегда слишком много о себе воображают. Но ведь вам на своем веку пришлось услышать немало признаний.
– Не все они были правдивы.
– Опишите Раша.
– Мои личные впечатления?
Уиллс кивнул.
– Очень крепкий экземпляр.
– В физическом смысле?
– В физическом тоже – как дубовая доска. Но он очень крепок и духом. Мне показалось, что он сопротивляется действию наркотика.
– А психиатр с вами не согласен.
– Я ни в чем не уверен, сэр. К тому же я не психиатр. Мне кажется, что Раш полоумный, но его безумие...
– Имеет рациональный характер, хотите вы сказать? – устало улыбнулся Уиллс. – Это состояние мне хорошо знакомо. Я и сам в нем постоянно пребываю. Как вы думаете, удастся вам что-нибудь из него вытянуть?
– Сомневаюсь.
– Даже с помощью наркотиков?
– Мне кажется, он хочет только одного – умереть, – сказал Колвин.
– Продолжайте.
– Психиатр придерживается того же мнения, сэр.
– Если вы говорите это только для того, чтобы высказать свое согласие с психиатром, могли бы и не трудиться. Отчет психиатра я уже прочитал.
– Нет, я не об этом, сэр... Понимаете, после того, как он убил Стритона... Стритон – это охранник...
– Это произошло у вас на глазах?
– Да, сэр. Раш прикончил его одним ударом и просто стоял на месте. Ждал. Даже ухмылялся. Не произнес ни единого слова, но смотрел с вызовом: мол, ничего не боюсь, даже смерти. Понимаете, сэр, я участвовал в недавних боях во Фландрии. Мне случалось видеть такое выражение лица у немцев.
– Понимаю, что вы имеете в виду. Молодые прусские офицеры, да?
– Не только они, сэр.
– Но чаще всего именно они. Мне тоже случалось это видеть, и я никогда не мог этого понять. Очевидно, нечто кастовое.
– Политика – не моя специальность, сэр, – невозмутимо ответил Колвин. – Но по виду Раша можно было точно сказать: он готов был сразиться сразу с десятью противниками и по меньшей мере пятерых из них уложил бы на месте.
– Как вы думаете, может быть, он просто был разгорячен?
– Это был не приступ ярости, сэр. Стритона он убил весьма хладнокровно.
Уиллс снова взял в руки протокол допроса и зашелестел страницами. Потом сказал:
– Гитлер, Гиммлер, Гейдрих, Шелленберг. При этом Раш разочарован в фашизме. Озлоблен. Мечтает о самоубийстве. И мне во что бы то ни стало нужно вытянуть из него информацию, которой он располагает. Даже сейчас эти сведения могли бы спасти немало жизней. Есть какие-нибудь идеи?
Да, у Колвина была идея. Она пришла ему в голову только что, а Колвин не доверял идеям-скороспелкам. Он предпочитал обмозговать все и так и этак и только потом высказывать свое предложение вслух.
– По-моему, вы что-то придумали, – заметил Уиллс.
– А что, если в качестве награды мы предложим ему смерть? – сказал Колвин.
Вечером состоялась неофициальная встреча. Эти двое встречались довольно часто, хоть и нерегулярно. Обменивались информацией, пытались выведать друг у друга разные сведения. Паттерсон занимал какой-то малопонятный пост офицера связи между американским посольством и штабом Эйзенхауэра. У него был поистине неистощимый запас американского виски, к которому Уиллс проникся искренней симпатией. В двадцатые годы Паттерсон учился в Гейдельберге и в качестве воспоминаний о студенческих годах имел на щеке шрам от сабельного удара. Поболтав о том о сем, Уиллс не смог удержаться от искушения и очень осторожно упомянул о Раше. Сделал он это весьма деликатно, желая проверить, какова будет реакция американца.
– Некоторые из немцев еще чопорнее и неприступнее, чем остальные, – сказал Паттерсон. – Откуда ваш клиент?
– Из Восточной Пруссии.
– Так я и думал, – улыбнулся американец. – Значит, кое-что вы о нем все-таки знаете. А говорите, что из него не вытянешь ни слова.
– Да, кое-что о нем мы знаем.
– Стопроцентный нацист?
– Солдат. Происходит из военной семьи.
– Очень крутой?
– Очень.
Американец усмехнулся.
– Хотите, я взгляну на него?
– Да нет, не стоит.
Уиллс внезапно почувствовал усталость и мысленно выругал себя за неосторожность. Не следовало сообщать Паттерсону о существовании Раша.
– Ладно, забудьте о нем. Это не важно. Просто любопытная теоретическая проблема.
– Разумеется. А где вы его раздобыли?
– Так, случайно выудили, – осторожно заметил Уиллс, надеясь, что американец поймет его буквально: немца захватили где-то в море. Черт же дернул его проболтаться! Теперь увиливать бессмысленно – это лишь распалит любопытство Паттерсона.
– Как, вы сказали, его фамилия?
– Раш, – обреченно произнес Уиллс. – Но это действительно не важно. Давайте-ка лучше поговорим о докладе Шифа по Рурской области...
Придет кто-нибудь или нет? – недоумевал Раш. Может быть, семя все-таки не прижилось? Шли часы, а он по-прежнему торчал в камере один, совершенно голый, без еды, без воды. Чувствовал он себя весьма скверно. Неужели англичане не поняли, как много он знает?
В конце концов из невидимого динамика раздался голос:
– Вы чего-нибудь хотите?
Раш молчал.
– Ничего не хотите?
Ни слова в ответ.
– Может быть, мы можем договориться? – поинтересовался голос, и Раш внутренне возликовал.
Теперь можно и ответить.
– Мне не о чем с вами договариваться, – сказал он. – У вас нет ничего такого, в чем я бы нуждался.
– Сомневаюсь, – произнес голос. – У нас есть многое, что вам было бы очень кстати. Например, еда.
– Я хочу только умереть.
– Вам больше не из-за чего жить?
На этот вопрос можно не отвечать.
– Если вы и в самом деле хотите умереть, это можно устроить, – сказал голос.
– Так устройте.
– Вы ведь, наверное, хотите умереть как подобает солдату. По всей форме, с расстрельной командой и так далее?
– Мне хватит и пистолета.
– Хорошо. Пистолет, пустая комната, никакой спешки. Но заплатить за это придется дорого, гауптштурмфюрер. Вы готовы?
– Я не готов разговаривать с тем, кого я не вижу, – ответил Раш.
Он твердо знал, что у него один-единственный козырь – готовность умереть. Очень мало что можно сделать с человеком, желающим смерти, – на него не подействуешь ни угрозами, ни убеждением. Он может диктовать собственные условия. Существуют, конечно, и пытки, но Раш сомневался, что англичане умеют их применять.
– Вы убили одного из наших людей, – заметил голос. – Не хочется предоставлять вам еще одну возможность.
– Как хотите.
– Вы дадите честное слово?
– А вы ему поверите?
Говорить нужно обязательно с глазу на глаз, иначе ничего не получится.
Потом вновь наступило молчание, длившееся часа два. Молчание нарушил тот же голос:
– Дверь открыта, гауптштурмфюрер. Выходите в коридор, поверните направо, там увидите еще одну раскрытую дверь. Войдите туда и закройте дверь за собой.
– Зачем я буду это делать?
– Вы ведь хотите, чтобы у нас состоялся настоящий разговор?
Раш вошел в указанную комнату и увидел, что она перегорожена надвое проволочной сеткой. Немец сел на стул, огляделся по сторонам. В камере пахло свежим деревом. Отлично, подумал Раш. Они оборудовали эту комнату специально для разговора со мной.
В противоположной стене открылась дверь, и вошел тот же мужчина, которого Раш впервые увидел в Дублине. Мужчина сел за маленький столик по другую сторону проволочной сетки. Держался он довольно неуверенно.
– Женевская конвенция требует, чтобы я назвал вам свое имя, звание, порядковый номер. И больше ничего, – ответил Раш.
– Это относится к военнопленным, – ответил Колвин. – Вы же не военнопленный. Вы участвовали в преступном заговоре с целью шантажа. Попросту говоря, занимались вымогательством.
– Я находился на нейтральной территории, откуда меня насильно вывезли вооруженные представители воюющей державы, – холодно произнес Раш. – Так что не будем навешивать друг на друга ярлыки.
Мужчина кивнул:
– Хорошо, значит, мы с вами на равных. Вы хотите свести счеты с жизнью. Я могу вам предоставить такую возможность, но взамен вы поделитесь с нами информацией. В зависимости от того, насколько ценной окажется эта информация, ваше желание или будет удовлетворено, или не будет. Но для начала давайте я уж сообщу вам, что вас ожидает в случае, если вы останетесь жить. Вы предстанете перед судом как член преступной организации, именуемой СС. Обвинительный приговор вам обеспечен. В зависимости от совершенных вами преступлений вас или отправят на виселицу, или надолго засадят в тюрьму.
Примерно то же самое говорил в Стокгольме Конуэй, подумал Раш. Вслух он сказал:
– Я не предаю друзей.
– А я не говорю о ваших друзьях, меня интересуют ваши начальники. Насколько мне известно, они сами вас предали.
– У меня не такое уж высокое звание, – сказал Раш.
– Зато служба довольно необычная.
Раш пожал плечами.
– Как я могу быть уверен, что вы меня не обманете?
– Вы не можете быть в этом уверены, – согласился Колвин. – Но я выполню свое слово после того, как вы мне выложите все.
– Вы даете мне честное слово? – спросил Раш.
– Откуда вам знать, сдержу я его или нет.
– Меня интересует пока, готовы ли вы его дать.
– Если я его и дам, это ничего не изменит. Главное – не мое обещание, а мое решение. Если вы не расскажете мне все, тихой комнаты с пистолетом на столе не будет.
– И тем не менее.
Колвин кивнул. Ему было ясно, что дальше разговор не пойдет, пока он не согласится.
– Хорошо, я дам вам честное слово, но в обмен на обещание с вашей стороны. Вы больше не будете нападать на наших людей.
– Согласен.
– Ну хорошо. – Колвин высморкался. – Начнем с имени, звания и порядкового номера. Потом вы расскажете нам о жизни гауптштурмфюрера Франца Раша со всеми подробностями. А там посмотрим, куда повернет дело.
– Для начала одно условие. Точнее, четыре условия.
– Слушаю вас.
– Брюки, сигареты, еда и немного коньяку.
– Что ж, что касается брюк, у меня возражений нет, – сказал Колвин. – Они и в самом деле необходимы, чтобы вы могли собраться с мыслями. Остальные три условия относятся к категории вознаграждений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32