Этот ландшафт ни в какое сравнение не шел с привычными ей городами, а точнее, убогими поселениями среди дикой пустыни, почти без травы или деревьев, которые едва-едва держались за жизнь благодаря упрямству обитателей, желавших иметь хоть какое-то подобие зелени.
Вдоль трассы через равные интервалы возникали ультрасовременные постройки, яркие и богатые, словно произрастали из столь же богатой почвы. Здание ING-Банка, выполненное в стиле радикального модерна, напоминало старинное торговое судно из стали и стекла, бросившее якорь возле автострады и готовое в любой миг выйти на парусах в залив Зейдер-Зе, от которого люди уже давно начали отвоевывать участки суши. В центре же Амстердама их до самой гостиницы сопровождали домики и каналы, которые своей живописной нереальностью походили на игрушечный город, построенный для столь же игрушечной железной дороги.
Объятая полудремой, Эсфирь почему-то подумала о тех кратких и страшных минутах, пока она видела своего отца еще живым. Из окна она заметила державшуюся за руки парочку, остановившуюся возле уличного продавца итальянского мороженого, и представила, как целовалась мать с Сэмюелем Мейером. Услышала звон разбитых бокалов под конец свадебной церемонии. Представила их обнимающимися в постели. Увидела татуировку концентрационного лагеря, нанесенную на предплечья…
– Мартин?
Если не считать небольших мешочков под глазами, Хенсон ничем не выдавал усталость от перелета. Он показал пальцем на ярко раскрашенное здание за окном.
– Правда, красиво?
Девушка нагнулась вперед, но успела разглядеть только угол красной кирпичной стены.
– Мартин, а у Сэмюеля Мейера была татуировка?
– Татуировка? Какая татуировка?
– На руке.
– А! – Он отвернулся. – Ты об этом. Да, но только на ее месте ничего не осталось, кроме шрама. Он говорил, что выжег ее.
– Почему ты ничего об этом не сказал?
– А какой смысл?
– Во всем есть смысл!
Мартин вдруг заинтересовался:
– Так в чем дело-то? Есть идеи, почему он от нее избавился?
– Моя мать носила свою татуировку с гордостью, – сказала Эсфирь. – Она говорила, что никто не должен забывать.
– Может, Мейеру-то хотелось забыть.
– А он сидел в лагере?
На лице Хенсона как-то сразу показалась усталость.
– Нет, не сидел. Следствие в шестьдесят шестом решило, что он подделал ожог. Мы уже послали запрос в Германию, чтобы там еще раз проверили всякие записи. Известно же, что масса документов оставалась за «железным занавесом» в Восточной Германии или Советском Союзе. Впрочем, пока что новых данных не нашли.
– Почему ты ничего об этом не говорил?
– Ты же до сих пор не числишься в нашей группе, верно?
– Брось! Он был мне отцом.
– Да, но был ли твой отец Стефаном Мейербером?
Эсфирь обмякла. А как иначе у старика мог оказаться Ван Гог?
– Не сердись. Я бы открыл для тебя все его досье, но…
– Ты просто выкручиваешь мне руки, чтобы я вошла в твою дурацкую команду!
Хенсон задумчиво разглядывал группу длинноволосых бородачей в цветастых майках и сандалиях.
– Ну, знаешь… По второму кругу пошла?
– Ты очень ловко разыгрываешь из себя невинного туриста! – рассердилась девушка.
Хенсон усмехнулся.
– Я простой парнишка со Среднего Запада. В душе я до сих пор мечтаю поймать девчонку на сеновале.
Она скрестила ноги и прижалась щекой к прохладной двери. Запахло лимонным стеклоочистителем.
– Слушай, – произнес Хенсон, – я тебе одну вещь хотел сказать… Мне еще на борту передали сообщение.
– Ну и?
– Манфред Шток сделал ноги.
– Можно подумать, это большая новость! – съязвила Эсфирь. – Он, похоже, старый дока по части таких делишек.
– Не совсем. Например, он не получил того, чего хотел, – заметил Хенсон.
– До поры до времени.
– Ты ведь до сих пор жива. Ван Гога мы вот-вот доставим в музей. А ту машину, что он взял напрокат в аэропорте Мидуэй, нашли в Виндзоре, Онтарио.
– В Канаде?!
– Должно быть, он доехал до Детройта, а там пересек границу. Конная полиция Канады его уже ищет, однако страна у них тоже не маленькая.
– Я что-то в толк не возьму… Разве между Соединенными Штатами и Канадой нет паспортного контроля?
– Ну-у, есть, конечно… Впрочем… Наверное, не так сложно пересечь границу. Я, правда, понятия не имею, как именно можно незаметно проехать по мосту между Детройтом и Виндзором, но ведь кто знает? На реке Сент-Клэр есть также паромы, а у Порт-Гурона еще один мост. Должно быть, он умеет ловко объезжать полицейские блокпосты на трассах.
– В Израиле такого бы никогда не случилось, – фыркнула она.
– Может, да. А может, и нет. У вас тоже полиция не всесильна.
– Так он, получается, все еще охотится за мной?
– Этого мы не знаем. Скажем, он мог закончить свои дела и вернуться в Чили. А то, чего он не отыскал в доме Сэмюеля Мейера, обратилось в пепел.
Да, пожар был еще тот. Началось с горящего магния, потом добавился газ… Слишком сильное пламя, чтобы его можно было побороть обычными средствами. Пожарным удалось-таки спасти строения через улицу, зато соседний дом сгорел. Чуть было не занялся весь квартал. Соседскую старушку едва успели вынести. Если бы не ее сын, который пораньше удрал с работы, чтобы поспеть к бейсбольному матчу…
Хенсон вздохнул.
– От дома остался хорошо прожаренный кирпичный каркас, набитый горячим пеплом. Отсюда вопрос: зачем он поджег дом твоего отца?
В голове у Эсфири внезапно прояснилось, и она тут же поняла, к чему клонит Хенсон. Как именно и когда Шток пробрался внутрь – не столь важно. Согласно предварительной экспертизе, самолетная бомба была снабжена альтиметром. Стоило только достичь высоты 25 тысяч футов, как произошел бы взрыв. Поскольку бомбу удалось целиком извлечь из багажника автомобиля Гектора, сейчас фэбээровцы анализируют ее детали, химический состав взрывчатки, саму спортивную сумку и даже изоленту на проводах. Но ведь Шток мог установить в доме заряд с таймером еще недели назад. Скажем, в тот день, когда застрелил Сэмюеля Мейера. Когда они с Хенсоном осматривали комнаты, то просто ничего не заметили. Зажигательное устройство сработало в кухонной плите, в непосредственной близи от подключенной газовой трубы.
Шток явно закаленный оперативник, профессионал. С этим не поспоришь. Внешне столь заметный – могучее телосложение, блондин – и вместе с тем неуловимый. Ни одному из любителей не может так везти.
– В доме имелась некая вещь, которую он хотел уничтожить, – сказал Хенсон. – По крайней мере, у меня такое объяснение. К примеру, чего-то он боялся.
– И Ван Гог тут ни при чем?
– Кто знает? Он к тому же решил, что ты могла эту вещь из дома вынести. Или просто знала нечто такое, что могло повредить ему или тем людям, на кого он работает. Ведь картины уже не было, когда он стрелял в нас в ресторане.
– Я тебе говорила: я забрала только снимок с матерью и мою собственную детскую карточку.
– А если причина в тех людях, что стоят на фото?
– Мы это уже обсуждали. Да и откуда он мог знать, что снимок у меня? И почему сам не взял его, когда обыскивал дом?
– Все же стоит проверить…
Хенсон вынул из кармана пиджака записную книжку и снял колпачок со своего «Монблана».
– Итак, у кого могли быть сведения про лагерь беженцев в Триесте? – спросил он вполголоса, делая какие-то пометки.
– Насколько я помню, Тито пытался захватить полуостров как раз возле Триеста, – сказала Эсфирь. – Трумэну с Черчиллем пришлось его занять, чтобы эта территория осталась в границах Италии.
– Твоя мать что-нибудь рассказывала, кто именно руководил этим лагерем?
– Кажется, жаловалась на английскую еду, но… Может, англичане просто поставляли туда провиант? Еще она упоминала про итальянских охранников, которые тайком пронесли для нее обувь и более-менее приличное платье. Должно быть, то самое, что на снимке.
– Какие-нибудь имена помнишь?
Эсфирь закрыла глаза, но в ее памяти ничего не всплыло.
– Просто «итальянцы». Ей было очень трудно говорить о тех годах. И рассказывала она как раз про все эти маленькие знаки доброты и милосердия. Наверное, чтобы доказать мне и самой себе, что в людях всегда остается хоть что-то человеческое. Ведь после всего, что ей пришлось пережить, в этом легко усомниться.
– Возможно, нам удастся идентифицировать того итальянца, что стоит на фотографии… – Хенсон прищелкнул пальцами. – Слушай, а как насчет твоего детского снимка? Ты уверена, что это ты?
– Ну да. Надпись на обороте очень похожа на почерк моей матери.
– Но ты не уверена на все сто?
– Говорю же, почерк ее. И прежде чем ты начнешь цепляться за другие соломинки, скажу, что на снимке нет ничего, кроме маленького ребенка в чепчике и башмачках.
Хенсон вздохнул.
– Да, ты права. Я действительно цепляюсь за соломинки. Просто боюсь, что все наши шансы разобраться в этом деле вылетели в чикагское небо вместе с дымом.
– Еще остается Ван Гог, – возразила Эсфирь. – Ворованный или поддельный, все равно: им интересуется масса людей. Если бы удалось проследить за…
Хенсон показал пальцем в окно.
– Вот она, наша гостиница.
Он потянулся за бумажником и замер.
– Черт! Я забыл поменять деньги!
– Ох, мистер Хенсон, я начинаю в вас сомневаться, – вздохнула Эсфирь.
Глава 12
СБОР ЭКСПЕРТОВ
На следующий день, все еще неважно себя чувствуя после перелета, Эсфирь с Мартином взяли такси до Рийксмузеума Ван Гога. У охранника при входе в полуподвальную аудиторию почти не оказалось акцента:
– Извините, сэр, сюда допускают только прессу.
Хенсон показал свои документы и придвинулся вплотную, чтобы никто из посторонних не услышал его объяснений. Охранник подумал и сказал:
– Вам все же лучше пройти в соседнюю дверь.
Хенсон же на это просто поблагодарил, схватил Эсфирь за локоть и потащил ее в бурлящее море журналистов. Фотографы из самых разных международных агентств новостей пихались локтями, отвоевывая себе побольше места, в то время как телеоператоры изрыгали ругательства на поистине вавилонском смешении языков и наречий, когда чья-то спина закрывала им облюбованную точку съемки. Пара ослепительных юпитеров вспыхнула почти одновременно на дальней стороне зала, где японский журналист и телеведущий от Си-эн-эн готовились начать свои репортажи. Хенсон с Эсфирью добрались до барьера и там вступили в утомительные переговоры с охранниками, пока наконец с подиума не сошел Антуан Жолие, жестами показывая, что этих двоих можно пропустить.
Антуан протянул руку.
– Очень рад видеть вас вновь, мисс Горен.
– Я подожду сзади, – сказала она.
– Для вас во втором ряду зарезервированы места. Я настаиваю.
– Спасибо, – сказал Хенсон.
– Кажется, нас ждет изрядная перепалка, – сообщил Жолие, потирая руки.
– Вот как? – нахмурился Хенсон.
Жолие презрительно усмехнулся.
– Там, где есть два эксперта, найдется место для семи различных мнений. C'est toujours да!
– А у нас в Израиле говорят: «Два еврея – три политические партии», – сообщила Эсфирь.
– Поверьте мне, дорогая мисс Горен, эксперты куда хуже!
– Как насчет экспертов-евреев?
– Ха! – Жолие одобрительно прищелкнул пальцами и тут же обернулся к боковой двери, увидев входящего мужчину, импозантного, чуть ли не профессорского вида, седовласого и с галстуком-бабочкой. – Прошу прощения, это лорд Хазельтон.
Антуан поспешил ему навстречу.
– Еще не хватало, чтобы они принялись спорить насчет ее подлинности, – заметил Хенсон. – Вот тогда мы точно концов не найдем.
– Я все же перейду назад, – сказала Эсфирь.
Он наклонился поближе.
– Камеры смотрят не на тебя, да и в любом случае ты просто турагент. Не забыла еще?
Эсфирь взглянула на своего спутника, озадаченная неожиданно серьезной ноткой в его голосе. Похоже, она постоянно его недооценивает, принимая за чрезмерно оптимистичного американца с мальчишескими повадками.
Хенсон застенчиво улыбнулся.
– Или, скажем, ты моя подружка, – прошептал он. – Эй, не надо так смотреть! К тому же моя репутация только выиграет. Считай это жестом благотворительности с твоей стороны.
– Я тебе покажу благотворительность… – сердито ответила она.
– А потом, стоя сзади, ты будешь слишком заметна.
Они заняли свои места, и тут на подиум начали выходить эксперты, пожимая друг другу руки. Двое даже обнялись, словно долгое время не виделись. А еще кое-кто, по-видимому, старался избежать любого контакта со своими коллегами, с нарочитым видом изучая повестку дня сквозь узенькие очки. Среди присутствующих в аудитории Эсфирь заметила адвоката от Якова Минского, беседовавшего с элегантным мужчиной, который отличался хищным носом. Наверное, тоже адвокат, только европеец. Кроме того, она насчитала шесть агентов безопасности в штатском, расставленных между авансценой и публикой. И разумеется, картину дополняли полицейские в униформе, маячившие возле дверей и по углам подиума.
– Н-да, охрана у них как для главы государства, – сообщила она Хенсону.
– Это Ван Гог, – ответил тот. – Он куда важнее государственных мужей. Как поется в песне, мы до сих пор пытаемся понять, что нам сказал Винсент.
– В песне?
– Ты не слышала? «Звездная, звездная ночь»? Дон Маклин?
Судя по тону, такую песню полагалось знать всем и каждому. Может, дело в утомительном перелете, но в голове девушки ничего не всплывало. Она озадаченно посмотрела ему в лицо.
– Надеюсь, охраны хватит, чтобы сюда не пролез полковник Шток.
– Все в курсе, – ответил Хенсон. – Канадская конная полиция, Интерпол… Пока что его никто не видел. – Он обвел рукой зал. – И здесь на него никто не смахивает.
– Враги меня беспокоят больше, когда я их не вижу, – сказала Эсфирь.
– Старинная еврейская поговорка?
Тут в среде приглашенных общественных деятелей и ученых раздались аплодисменты. Медленно переваливаясь из стороны в сторону, к столу на подиуме двигался Геррит Биллем Турн. Один из членов комиссии было встал, чтобы помочь, но Турн нетерпеливо отмахнулся. Тот из экспертов, кто читал повестку дня, взглянул на него поверх очков, будто из чистого любопытства, а вовсе не из уважения. Место для Турна было отведено не за столом, а поодаль, возле края авансцены. Он плюхнулся на стул и сложил руки на вертикально поставленной трости. Пожевал губами и отрешенно уставился в потолок. Такая поза, решила Эсфирь, продиктована либо полнейшим равнодушием к публике, либо, напротив, лишний раз напоминает, кто здесь «ведущий мировой эксперт». Она даже сама не поняла, почему ей показалось, что Турн специально играет на публику. Когда они ездили к нему с картиной в «Палмер-Хаус», он более чем откровенно демонстрировал свое высокомерие и презрение. С другой стороны, он уже стар. Возможно, что он просто побаивается более молодых специалистов с их современными методами анализа, хотя и считает, что истина за ним. Коли так, он заслуживает просто жалости. Страх, продиктованный чувством уязвимости и неуверенности в дальнейшей судьбе, куда опаснее, нежели слабость, обусловленная возрастом.
Антуан Жолие подошел к модерновой трибуне из стекла и пластика, стоящей справа от почтенной комиссии. Серебристой авторучкой постучал по микрофону.
– Дамы и господа, mesdames et messieurs, damen en heren, позвольте представиться. Я – Антуан Жолие из Чикагского института искусства, и на этой пресс-конференции я с огромным удовольствием хотел бы познакомить вас с группой выдающихся экспертов, собравшихся здесь, чтобы определить аутентичность недавно обнаруженного автопортрета Винсента Ван Гога. Мы решили проводить нашу пресс-конференцию на английском, поскольку члены комиссии совершенно свободно и непринужде…
– А вот вряд ли! – прервал его седовласый мужчина, на чьем бейджике читалось имя «Балеара».
Среди подавляющей части публики и экспертов раздались смешки. Турн даже не улыбнулся.
– Так как члены комиссии, по крайней мере, знакомы с этим языком, то мы и станем им пользоваться в качестве нашего lingua franca, – вывернулся Жолие. – А если ваш собственный английский не столь адекватен уровню наших экспертов, то пресс-релизы будут распространяться на французском, немецком и, как я подозреваю, на голландском. Кроме того, нам дали понять, что среди присутствующих имеются преподаватели вузов, готовые сделать перевод на ряд других языков, включая русский, японский и арабский.
– Весь мир смотрит, – прошептал Хенсон на ухо девушке.
Жолие картинно обернулся к охране возле двери по левую руку.
– А сейчас, я полагаю, настало время познакомиться с нашим почетным гостем.
Он кивнул, полицейские распахнули дверь, и два новых охранника внесли мольберт, задрапированный белой атласной тканью. Аудитория забурлила. Представители прессы ринулись вперед, будто скаковые лошади после сигнального хлопка. Кое-кто из присутствующих вскочил на ноги, предвкушая удивительный миг. Охранники поставили мольберт точно по центру освещенного круга и утвердились по обеим сторонам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Вдоль трассы через равные интервалы возникали ультрасовременные постройки, яркие и богатые, словно произрастали из столь же богатой почвы. Здание ING-Банка, выполненное в стиле радикального модерна, напоминало старинное торговое судно из стали и стекла, бросившее якорь возле автострады и готовое в любой миг выйти на парусах в залив Зейдер-Зе, от которого люди уже давно начали отвоевывать участки суши. В центре же Амстердама их до самой гостиницы сопровождали домики и каналы, которые своей живописной нереальностью походили на игрушечный город, построенный для столь же игрушечной железной дороги.
Объятая полудремой, Эсфирь почему-то подумала о тех кратких и страшных минутах, пока она видела своего отца еще живым. Из окна она заметила державшуюся за руки парочку, остановившуюся возле уличного продавца итальянского мороженого, и представила, как целовалась мать с Сэмюелем Мейером. Услышала звон разбитых бокалов под конец свадебной церемонии. Представила их обнимающимися в постели. Увидела татуировку концентрационного лагеря, нанесенную на предплечья…
– Мартин?
Если не считать небольших мешочков под глазами, Хенсон ничем не выдавал усталость от перелета. Он показал пальцем на ярко раскрашенное здание за окном.
– Правда, красиво?
Девушка нагнулась вперед, но успела разглядеть только угол красной кирпичной стены.
– Мартин, а у Сэмюеля Мейера была татуировка?
– Татуировка? Какая татуировка?
– На руке.
– А! – Он отвернулся. – Ты об этом. Да, но только на ее месте ничего не осталось, кроме шрама. Он говорил, что выжег ее.
– Почему ты ничего об этом не сказал?
– А какой смысл?
– Во всем есть смысл!
Мартин вдруг заинтересовался:
– Так в чем дело-то? Есть идеи, почему он от нее избавился?
– Моя мать носила свою татуировку с гордостью, – сказала Эсфирь. – Она говорила, что никто не должен забывать.
– Может, Мейеру-то хотелось забыть.
– А он сидел в лагере?
На лице Хенсона как-то сразу показалась усталость.
– Нет, не сидел. Следствие в шестьдесят шестом решило, что он подделал ожог. Мы уже послали запрос в Германию, чтобы там еще раз проверили всякие записи. Известно же, что масса документов оставалась за «железным занавесом» в Восточной Германии или Советском Союзе. Впрочем, пока что новых данных не нашли.
– Почему ты ничего об этом не говорил?
– Ты же до сих пор не числишься в нашей группе, верно?
– Брось! Он был мне отцом.
– Да, но был ли твой отец Стефаном Мейербером?
Эсфирь обмякла. А как иначе у старика мог оказаться Ван Гог?
– Не сердись. Я бы открыл для тебя все его досье, но…
– Ты просто выкручиваешь мне руки, чтобы я вошла в твою дурацкую команду!
Хенсон задумчиво разглядывал группу длинноволосых бородачей в цветастых майках и сандалиях.
– Ну, знаешь… По второму кругу пошла?
– Ты очень ловко разыгрываешь из себя невинного туриста! – рассердилась девушка.
Хенсон усмехнулся.
– Я простой парнишка со Среднего Запада. В душе я до сих пор мечтаю поймать девчонку на сеновале.
Она скрестила ноги и прижалась щекой к прохладной двери. Запахло лимонным стеклоочистителем.
– Слушай, – произнес Хенсон, – я тебе одну вещь хотел сказать… Мне еще на борту передали сообщение.
– Ну и?
– Манфред Шток сделал ноги.
– Можно подумать, это большая новость! – съязвила Эсфирь. – Он, похоже, старый дока по части таких делишек.
– Не совсем. Например, он не получил того, чего хотел, – заметил Хенсон.
– До поры до времени.
– Ты ведь до сих пор жива. Ван Гога мы вот-вот доставим в музей. А ту машину, что он взял напрокат в аэропорте Мидуэй, нашли в Виндзоре, Онтарио.
– В Канаде?!
– Должно быть, он доехал до Детройта, а там пересек границу. Конная полиция Канады его уже ищет, однако страна у них тоже не маленькая.
– Я что-то в толк не возьму… Разве между Соединенными Штатами и Канадой нет паспортного контроля?
– Ну-у, есть, конечно… Впрочем… Наверное, не так сложно пересечь границу. Я, правда, понятия не имею, как именно можно незаметно проехать по мосту между Детройтом и Виндзором, но ведь кто знает? На реке Сент-Клэр есть также паромы, а у Порт-Гурона еще один мост. Должно быть, он умеет ловко объезжать полицейские блокпосты на трассах.
– В Израиле такого бы никогда не случилось, – фыркнула она.
– Может, да. А может, и нет. У вас тоже полиция не всесильна.
– Так он, получается, все еще охотится за мной?
– Этого мы не знаем. Скажем, он мог закончить свои дела и вернуться в Чили. А то, чего он не отыскал в доме Сэмюеля Мейера, обратилось в пепел.
Да, пожар был еще тот. Началось с горящего магния, потом добавился газ… Слишком сильное пламя, чтобы его можно было побороть обычными средствами. Пожарным удалось-таки спасти строения через улицу, зато соседний дом сгорел. Чуть было не занялся весь квартал. Соседскую старушку едва успели вынести. Если бы не ее сын, который пораньше удрал с работы, чтобы поспеть к бейсбольному матчу…
Хенсон вздохнул.
– От дома остался хорошо прожаренный кирпичный каркас, набитый горячим пеплом. Отсюда вопрос: зачем он поджег дом твоего отца?
В голове у Эсфири внезапно прояснилось, и она тут же поняла, к чему клонит Хенсон. Как именно и когда Шток пробрался внутрь – не столь важно. Согласно предварительной экспертизе, самолетная бомба была снабжена альтиметром. Стоило только достичь высоты 25 тысяч футов, как произошел бы взрыв. Поскольку бомбу удалось целиком извлечь из багажника автомобиля Гектора, сейчас фэбээровцы анализируют ее детали, химический состав взрывчатки, саму спортивную сумку и даже изоленту на проводах. Но ведь Шток мог установить в доме заряд с таймером еще недели назад. Скажем, в тот день, когда застрелил Сэмюеля Мейера. Когда они с Хенсоном осматривали комнаты, то просто ничего не заметили. Зажигательное устройство сработало в кухонной плите, в непосредственной близи от подключенной газовой трубы.
Шток явно закаленный оперативник, профессионал. С этим не поспоришь. Внешне столь заметный – могучее телосложение, блондин – и вместе с тем неуловимый. Ни одному из любителей не может так везти.
– В доме имелась некая вещь, которую он хотел уничтожить, – сказал Хенсон. – По крайней мере, у меня такое объяснение. К примеру, чего-то он боялся.
– И Ван Гог тут ни при чем?
– Кто знает? Он к тому же решил, что ты могла эту вещь из дома вынести. Или просто знала нечто такое, что могло повредить ему или тем людям, на кого он работает. Ведь картины уже не было, когда он стрелял в нас в ресторане.
– Я тебе говорила: я забрала только снимок с матерью и мою собственную детскую карточку.
– А если причина в тех людях, что стоят на фото?
– Мы это уже обсуждали. Да и откуда он мог знать, что снимок у меня? И почему сам не взял его, когда обыскивал дом?
– Все же стоит проверить…
Хенсон вынул из кармана пиджака записную книжку и снял колпачок со своего «Монблана».
– Итак, у кого могли быть сведения про лагерь беженцев в Триесте? – спросил он вполголоса, делая какие-то пометки.
– Насколько я помню, Тито пытался захватить полуостров как раз возле Триеста, – сказала Эсфирь. – Трумэну с Черчиллем пришлось его занять, чтобы эта территория осталась в границах Италии.
– Твоя мать что-нибудь рассказывала, кто именно руководил этим лагерем?
– Кажется, жаловалась на английскую еду, но… Может, англичане просто поставляли туда провиант? Еще она упоминала про итальянских охранников, которые тайком пронесли для нее обувь и более-менее приличное платье. Должно быть, то самое, что на снимке.
– Какие-нибудь имена помнишь?
Эсфирь закрыла глаза, но в ее памяти ничего не всплыло.
– Просто «итальянцы». Ей было очень трудно говорить о тех годах. И рассказывала она как раз про все эти маленькие знаки доброты и милосердия. Наверное, чтобы доказать мне и самой себе, что в людях всегда остается хоть что-то человеческое. Ведь после всего, что ей пришлось пережить, в этом легко усомниться.
– Возможно, нам удастся идентифицировать того итальянца, что стоит на фотографии… – Хенсон прищелкнул пальцами. – Слушай, а как насчет твоего детского снимка? Ты уверена, что это ты?
– Ну да. Надпись на обороте очень похожа на почерк моей матери.
– Но ты не уверена на все сто?
– Говорю же, почерк ее. И прежде чем ты начнешь цепляться за другие соломинки, скажу, что на снимке нет ничего, кроме маленького ребенка в чепчике и башмачках.
Хенсон вздохнул.
– Да, ты права. Я действительно цепляюсь за соломинки. Просто боюсь, что все наши шансы разобраться в этом деле вылетели в чикагское небо вместе с дымом.
– Еще остается Ван Гог, – возразила Эсфирь. – Ворованный или поддельный, все равно: им интересуется масса людей. Если бы удалось проследить за…
Хенсон показал пальцем в окно.
– Вот она, наша гостиница.
Он потянулся за бумажником и замер.
– Черт! Я забыл поменять деньги!
– Ох, мистер Хенсон, я начинаю в вас сомневаться, – вздохнула Эсфирь.
Глава 12
СБОР ЭКСПЕРТОВ
На следующий день, все еще неважно себя чувствуя после перелета, Эсфирь с Мартином взяли такси до Рийксмузеума Ван Гога. У охранника при входе в полуподвальную аудиторию почти не оказалось акцента:
– Извините, сэр, сюда допускают только прессу.
Хенсон показал свои документы и придвинулся вплотную, чтобы никто из посторонних не услышал его объяснений. Охранник подумал и сказал:
– Вам все же лучше пройти в соседнюю дверь.
Хенсон же на это просто поблагодарил, схватил Эсфирь за локоть и потащил ее в бурлящее море журналистов. Фотографы из самых разных международных агентств новостей пихались локтями, отвоевывая себе побольше места, в то время как телеоператоры изрыгали ругательства на поистине вавилонском смешении языков и наречий, когда чья-то спина закрывала им облюбованную точку съемки. Пара ослепительных юпитеров вспыхнула почти одновременно на дальней стороне зала, где японский журналист и телеведущий от Си-эн-эн готовились начать свои репортажи. Хенсон с Эсфирью добрались до барьера и там вступили в утомительные переговоры с охранниками, пока наконец с подиума не сошел Антуан Жолие, жестами показывая, что этих двоих можно пропустить.
Антуан протянул руку.
– Очень рад видеть вас вновь, мисс Горен.
– Я подожду сзади, – сказала она.
– Для вас во втором ряду зарезервированы места. Я настаиваю.
– Спасибо, – сказал Хенсон.
– Кажется, нас ждет изрядная перепалка, – сообщил Жолие, потирая руки.
– Вот как? – нахмурился Хенсон.
Жолие презрительно усмехнулся.
– Там, где есть два эксперта, найдется место для семи различных мнений. C'est toujours да!
– А у нас в Израиле говорят: «Два еврея – три политические партии», – сообщила Эсфирь.
– Поверьте мне, дорогая мисс Горен, эксперты куда хуже!
– Как насчет экспертов-евреев?
– Ха! – Жолие одобрительно прищелкнул пальцами и тут же обернулся к боковой двери, увидев входящего мужчину, импозантного, чуть ли не профессорского вида, седовласого и с галстуком-бабочкой. – Прошу прощения, это лорд Хазельтон.
Антуан поспешил ему навстречу.
– Еще не хватало, чтобы они принялись спорить насчет ее подлинности, – заметил Хенсон. – Вот тогда мы точно концов не найдем.
– Я все же перейду назад, – сказала Эсфирь.
Он наклонился поближе.
– Камеры смотрят не на тебя, да и в любом случае ты просто турагент. Не забыла еще?
Эсфирь взглянула на своего спутника, озадаченная неожиданно серьезной ноткой в его голосе. Похоже, она постоянно его недооценивает, принимая за чрезмерно оптимистичного американца с мальчишескими повадками.
Хенсон застенчиво улыбнулся.
– Или, скажем, ты моя подружка, – прошептал он. – Эй, не надо так смотреть! К тому же моя репутация только выиграет. Считай это жестом благотворительности с твоей стороны.
– Я тебе покажу благотворительность… – сердито ответила она.
– А потом, стоя сзади, ты будешь слишком заметна.
Они заняли свои места, и тут на подиум начали выходить эксперты, пожимая друг другу руки. Двое даже обнялись, словно долгое время не виделись. А еще кое-кто, по-видимому, старался избежать любого контакта со своими коллегами, с нарочитым видом изучая повестку дня сквозь узенькие очки. Среди присутствующих в аудитории Эсфирь заметила адвоката от Якова Минского, беседовавшего с элегантным мужчиной, который отличался хищным носом. Наверное, тоже адвокат, только европеец. Кроме того, она насчитала шесть агентов безопасности в штатском, расставленных между авансценой и публикой. И разумеется, картину дополняли полицейские в униформе, маячившие возле дверей и по углам подиума.
– Н-да, охрана у них как для главы государства, – сообщила она Хенсону.
– Это Ван Гог, – ответил тот. – Он куда важнее государственных мужей. Как поется в песне, мы до сих пор пытаемся понять, что нам сказал Винсент.
– В песне?
– Ты не слышала? «Звездная, звездная ночь»? Дон Маклин?
Судя по тону, такую песню полагалось знать всем и каждому. Может, дело в утомительном перелете, но в голове девушки ничего не всплывало. Она озадаченно посмотрела ему в лицо.
– Надеюсь, охраны хватит, чтобы сюда не пролез полковник Шток.
– Все в курсе, – ответил Хенсон. – Канадская конная полиция, Интерпол… Пока что его никто не видел. – Он обвел рукой зал. – И здесь на него никто не смахивает.
– Враги меня беспокоят больше, когда я их не вижу, – сказала Эсфирь.
– Старинная еврейская поговорка?
Тут в среде приглашенных общественных деятелей и ученых раздались аплодисменты. Медленно переваливаясь из стороны в сторону, к столу на подиуме двигался Геррит Биллем Турн. Один из членов комиссии было встал, чтобы помочь, но Турн нетерпеливо отмахнулся. Тот из экспертов, кто читал повестку дня, взглянул на него поверх очков, будто из чистого любопытства, а вовсе не из уважения. Место для Турна было отведено не за столом, а поодаль, возле края авансцены. Он плюхнулся на стул и сложил руки на вертикально поставленной трости. Пожевал губами и отрешенно уставился в потолок. Такая поза, решила Эсфирь, продиктована либо полнейшим равнодушием к публике, либо, напротив, лишний раз напоминает, кто здесь «ведущий мировой эксперт». Она даже сама не поняла, почему ей показалось, что Турн специально играет на публику. Когда они ездили к нему с картиной в «Палмер-Хаус», он более чем откровенно демонстрировал свое высокомерие и презрение. С другой стороны, он уже стар. Возможно, что он просто побаивается более молодых специалистов с их современными методами анализа, хотя и считает, что истина за ним. Коли так, он заслуживает просто жалости. Страх, продиктованный чувством уязвимости и неуверенности в дальнейшей судьбе, куда опаснее, нежели слабость, обусловленная возрастом.
Антуан Жолие подошел к модерновой трибуне из стекла и пластика, стоящей справа от почтенной комиссии. Серебристой авторучкой постучал по микрофону.
– Дамы и господа, mesdames et messieurs, damen en heren, позвольте представиться. Я – Антуан Жолие из Чикагского института искусства, и на этой пресс-конференции я с огромным удовольствием хотел бы познакомить вас с группой выдающихся экспертов, собравшихся здесь, чтобы определить аутентичность недавно обнаруженного автопортрета Винсента Ван Гога. Мы решили проводить нашу пресс-конференцию на английском, поскольку члены комиссии совершенно свободно и непринужде…
– А вот вряд ли! – прервал его седовласый мужчина, на чьем бейджике читалось имя «Балеара».
Среди подавляющей части публики и экспертов раздались смешки. Турн даже не улыбнулся.
– Так как члены комиссии, по крайней мере, знакомы с этим языком, то мы и станем им пользоваться в качестве нашего lingua franca, – вывернулся Жолие. – А если ваш собственный английский не столь адекватен уровню наших экспертов, то пресс-релизы будут распространяться на французском, немецком и, как я подозреваю, на голландском. Кроме того, нам дали понять, что среди присутствующих имеются преподаватели вузов, готовые сделать перевод на ряд других языков, включая русский, японский и арабский.
– Весь мир смотрит, – прошептал Хенсон на ухо девушке.
Жолие картинно обернулся к охране возле двери по левую руку.
– А сейчас, я полагаю, настало время познакомиться с нашим почетным гостем.
Он кивнул, полицейские распахнули дверь, и два новых охранника внесли мольберт, задрапированный белой атласной тканью. Аудитория забурлила. Представители прессы ринулись вперед, будто скаковые лошади после сигнального хлопка. Кое-кто из присутствующих вскочил на ноги, предвкушая удивительный миг. Охранники поставили мольберт точно по центру освещенного круга и утвердились по обеим сторонам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28