множество храмов было разбросано по всему городу. Ёдзо, сложив ладони, кланялся перед каждым храмом. Самурай прекрасно понимал, что он испытывает при этом.
Детям он купил игрушечных лошадок, жене — гребень. Когда он покупал ей подарок, перед глазами вдруг возникло лицо жены, и неожиданно для себя Самураю стало стыдно перед Ёдзо, он даже покраснел.
День ото дня на душе Самурая становилось всё тяжелее. Его неотступно терзала мысль о долгом морском путешествии, о том, что ему придется отправиться в неведомую страну южных варваров. Для него, как для всех жителей здешних мест, было невыносимо жить вдали от Ято. Но всякий раз, когда становилось совсем невмоготу, он вспоминал слова господина Сираиси и к нему снова возвращалась бодрость духа.
Наступала весна — это ощущалось во всем. Побеги хвоща уже пиками торчали из земли, кое-где виднелись стебли подбела. Все в этой долине, еще с детских лет ставшей неотъемлемой частью его жизни, он будет с нежностью вспоминать на корабле, думал Самурай. Этот пейзаж он долго не сможет увидеть. Те же печальные мысли посещали его и по вечерам, когда, сидя у очага, он смотрел на жену и детей. Держа на коленях младшего сына, Гондзиро, он говорил ему:
— Отец уезжает в далекую страну. — Хотя малыш ничего не мог понять. — Отец уезжает в далекую, далекую страну и привезет подарки Кандзабуро и Гондзиро.
Он рассказывал Гондзиро сказку, которую когда-то слышал от матери.
— Давным-давно, — покачивая сына на коленях, он словно рассказывал сказку самому себе, — когда наступила весна и стаял снег, лягушка из нашей деревни и лягушка из соседней деревни решили взобраться на вершину холма. — Гондзиро начал клевать носом, но Самурай продолжал: — Давным-давно лягушка решила отправиться в путешествие и, усевшись на лошадь, за спиной барышника, отправилась в путь…
Огромная комната, которая называлась Соколиным залом, была темной и холодной. Единственное, что привлекало внимание, — четырехстворчатые фусума, на которых был изображен сокол с пронзительным взглядом. Раньше Миссионеру тоже случалось бывать в таких же мрачных холодных залах в эдоском замке и дворцах богатых вельмож, и каждый раз у него возникало чувство, что в этой тьме, подобно теням, витают тайные мысли японцев.
— С нижайшим поклоном обращаемся к великому Владыке мира, Его святейшеству Папе Павлу V.
Старик писец зачитывал послание князя. В отличие от высших сановников, которые, как и в прошлый раз, сидели на возвышении справа и слева от господина Сираиси, голова у него была выбрита и одет он был во все черное, как буддийский священник.
— Веласко, брат ордена святого Франциска, прибыл в нашу страну, чтобы проповедовать христианство. Посетив наши владения, он посвятил нас в таинства христианской веры, и мы, впервые познав смысл этого учения, решили без колебаний следовать ему.
То и дело спотыкаясь, писец продолжал читать послание князя:
— Питая уважение и любовь к братьям ордена святого Франциска, мы полны желания строить храмы, отдавать все силы тому, чтобы укреплять добродетель. Мы с радостью сделаем в нашей стране все, что Ваше святейшество посчитает необходимым для распространения веры Христовой. Мы с радостью предоставим средства и земли для строительства храмов.
Слушая сиплый голос писца, Миссионер посматривал на господина Сираиси и сановников, но по их каменным лицам невозможно было определить, о чем они думают.
— Новая Испания находится далеко от нашей страны, но мы тем не менее испытываем горячее желание установить с ней отношения и весьма надеемся, что Ваше святейшество поможет нам в осуществлении этих намерений.
Писец медленно положил свиток на колени и поднял голову, как обвиняемый в ожидании приговора. Господин Сираиси, приложив руку ко рту, несколько раз кашлянул.
— У вас нет возражений, господин Веласко?
— Все хорошо. Хотелось бы только обратить ваше внимание на два момента. Прежде всего, когда обращаются с приветствием к Папе, принято добавлять традиционную фразу. Она звучит так: «Мы смиренно припадаем к стопам Вашего святейшества».
— Неужели мы должны писать, что Его светлость целует ноги Папе?
— Так принято.
Миссионер говорил непреклонно, тоном, не допускающим возражений. Сановники возмущенно подняли головы, но господин Сираиси лишь невесело усмехнулся.
— Второе замечание касается того места, где говорится о посылке в ваши владения падре, — продолжал наступать Миссионер, воспользовавшись минутной растерянностью Сираиси. — Здесь нужно специально указать, что речь идет только о священниках, принадлежащих к ордену францисканцев. В противном случае наш орден не сможет передать Папе ваше послание.
Миссионер хотел сказать, что следует изгнать из Японии иезуитов и отдать распространение веры в этой стране в полное распоряжение францисканцев, но он понимал, что чрезмерная откровенность неуместна.
— Это очень важно.
— Мы сделаем такое добавление, — согласился господин Сираиси. Для него, так же как и для остальных японцев, и иезуиты, и францисканцы были одинаковыми христианскими падре, и его нисколько не интересовало различие между ними. — Вы уверены, что это послание дойдет до Папы? — спросил он едва ли не заискивающе.
Действительно, без Миссионера ни один из его сановников не смог бы ничего сделать для достижения цели. После того как огромный корабль прибудет в Новую Испанию, посланники, не знающие языка и обычаев этой чужой страны, окажутся беспомощными как дети. И лишь Веласко может помочь им.
— Уверен. Если будет необходимо, я сам отправлюсь в Рим и вручу послание Папе.
— Вы поедете один?
— Нет, возьму с собой кого-нибудь из посланников.
— Поедете туда из Новой Испании?
— Да. Так будет надежнее.
Миссионер уже давно решил: чем отправлять послание через посредников, разумнее самому в сопровождении японцев прибыть к Папе. Сейчас, высказав наконец заветную мысль, он еще больше укрепился в своем намерении. Он возьмет с собой японца и отправится в Рим. Римляне будут глазеть на людей из далекой страны, и высшее духовенство воочию убедится, каких успехов он добился в Японии. Ради того, чтобы стать епископом…
— Ну что ж. — Господин Сираиси, снова приложив руку ко рту, кашлянул. Он, видимо, хотел немного подумать, прежде чем ответить. — В таком случае… вам лучше всего взять с собой Рокуэмона Хасэкуру.
— Господина Хасэкуру?
Миссионер припомнил лицо одного из посланников, с которым он увиделся во внутреннем дворе замка. По-крестьянски широкоскулое, с глубоко посаженными глазами, лицо человека, готового вынести любые испытания. Он почему-то решил, это именно он — Рокуэмон Хасэкура.
Словно стараясь подольститься к Миссионеру, господин Сираиси с похвалой отозвался об огромном корабле, постройка которого близилась к концу, и с улыбкой сказал, что, если бы был помоложе, сам поплыл бы посмотреть на Новую Испанию.
Беседа закончилась. Натянуто улыбаясь, сановники провожали взглядом Миссионера. Когда звук шагов затих, господин Сираиси иронически посмотрел на писца:
— Ну и несет же от этого южного варвара. Сколько лет он живет в Японии?
— Больше десяти, — почтительно ответил писец.
— Больше десяти? Неужели он хочет обвести нас вокруг пальца? — Господин Сираиси поглаживал левую руку, сжатую в кулак.
День отплытия приближался. В Ято царила суета, как это бывало прежде, когда отец и дядя отправлялись на войну. Поскольку Самурай был главой рода, попрощаться с ним прибыли даже родственники, жившие в дальних деревнях, по очереди приходили помогать и крестьяне. В передней было сложено множество тюков.
В тот день с раннего утра во дворе усадьбы стоял невообразимый гам. На лошадей, приведенных из конюшни, навьючивали поклажу, конюшня и ворота были украшены сосновыми ветками, как на Новый год, в комнатах разложены сушеные каштаны []. Когда сборы были закончены, Самурай сел у очага, выпил из фаянсового кувшинчика, который принесла жена Рику, три глотка священного вина, настоянного на листьях мисканта, и передал его дяде. От него кувшинчик перешел к Рику, а от Рику — к старшему сыну Кандзабуро, потом дядя разбил его о земляной пол в прихожей. В доме Самурая было заведено поступать так в день отправки на войну.
Во дворе ржали лошади. Самурай поклонился дяде, потом пристально посмотрел на Рику. Не отрывая от нее взгляда, погладил по голове детей. Ёдзо, закончив приготовления, ждал Самурая во дворе с пикой в руке; Сэйхати, Итискэ и Дайскэ — трое юношей, отобранных деревенскими стариками, — стояли у навьюченных лошадей; за воротами собрались крестьяне, чтобы проводить отъезжающих.
Сев в седло, Самурай снова поклонился дяде. За ним стояла Рику, по лицу которой было видно, какие страдания доставляет ей отъезд мужа. Самурай с улыбкой кивнул Гондзиро, которого держала на руках служанка, и стоявшему рядом Кандзабуро. Он подумал в этот момент, как сильно изменятся дети, когда он вернется домой.
— Береги себя, — крикнул дядя, и Самурай тронул поводья.
Погода была ясная. В Ято уже пришла весна. В рощах зацвели белые цветы, в поле пели жаворонки. Самурай смотрел на этот пейзаж, который он так долго не увидит, стараясь получше его запомнить.
Они выбрали ту же дорогу, по которой Самурай ездил однажды в Огацу. Весть об отплывающем огромном корабле уже распространилась во владениях Его светлости, поэтому на всем пути их встречали люди. Одни предлагали попить горячей воды, другие благодарили за то, что они взяли на себя такую тяжелую миссию. Когда Самурай ехал в прошлый раз по этой дороге, была еще зима, а сейчас повсюду цвели цветы, на полях крестьяне погоняли неторопливых быков. На следующий день вдали показалось море, освещенное теплыми лучами весеннего солнца, по небу плыли мягкие, похожие на вату, облака.
Наконец Самурай и его попутчики увидели на горизонте огромный корабль. И крик восхищения вырвался у них из груди.
Темный корабль напоминал огромную крепость. Серые паруса на двух высоченных мачтах надуты ветром. Похожий на острое копье бушприт устремлен в голубую даль, волны взбивают пену у бортов.
В полном молчании они взирали на корабль. Он был гораздо могущественнее и внушительнее любого боевого корабля Его светлости, которые им приходилось до этого видеть. Послезавтра он примет на борт посланников и их попутчиков и станет вершителем судеб этих людей — сейчас Самурай ощутил это с особой остротой. Он теперь ясно осознал, что тихой жизни в Ято пришел конец. И ощутил душевный подъем и волнение, словно и в самом деле отправлялся на войну.
«Вот это да, вот это да… Такой корабль построить!»
Имея низкий ранг мэсидаси, Самурай лишь несколько раз, и то издали, видел Его светлость, обычно пребывавшего в главной башне замка. Он был для него недостижим. Но в тот момент, как Самурай увидел огромный корабль, в его мозгу сразу же всплыли слова: «служить Его светлости». Для него корабль олицетворял князя, олицетворял могущество. Верноподданного Самурая переполняла радость оттого, что он отдает себя в полную власть Его светлости.
В Цикиноуре собралось множество людей, как тогда в Огацу. На окруженном с трех сторон горами крохотном побережье, напоминавшем узкую лощину, грузчики тащили к лодкам тюки, предназначавшиеся для погрузки на корабль, чиновники тростями указывали, что куда нести. Когда Самурай и его попутчики пробрались через толпу, чиновники вежливо поздоровались и поздравили их с прибытием.
У храма, где отвели помещение Самураю, стояли стражники. От них он узнал, что остальные посланники — Тюсаку Мацуки, Тародзаэмон Танака и Кюскэ Ниси — уже прибыли, а испанская команда будет размещена в храме близлежащей деревни. Окна помещения, где поселили посланников, выходили прямо на бухту. Но корабль загораживала гора, и его не было видно. В бухте сновали тяжело груженные лодки, направляясь к мысу, за которым стоял корабль.
— Какой огромный груз, — заметил самый молодой, Кюскэ Ниси. — Ведь на корабле, как я слыхал, поплывет больше ста человек купцов, рудокопов и мастеровых.
Самурай и Тародзаэмон Танака недоверчиво слушали восторженные рассказы Кюскэ Ниси о грандиозном предприятии Его светлости. Тюсаку Мацуки стоял в стороне и, скрестив руки, смотрел на бухту. А Ниси торжественно говорил о том, что купцов взяли на корабль, чтобы продавать в той стране разные японские товары и заключать торговые сделки; рудокопов, кузнецов и литейщиков — чтобы обучиться принятым у южных варваров горному и литейному делу. Самурай, разумеется, знал, что во владениях Его светлости есть золотые прииски, богатые залежи руды, но то, что такие люди отправятся с ними на корабле, слышал впервые. Уже лежа в постели, он стал убеждать себя, что его миссия не имеет со всем этим ничего общего — он обязан лишь доставить послания в Новую Испанию и Ватикан. В ту ночь он долго не мог заснуть от шума волн и громкого биения сердца.
Утром в день отплытия на морском ветру хлопало натянутое на берегу бухты полотнище с фамильным гербом Его светлости. Посланники, прежде чем сесть в лодку, которая должна была доставить их на корабль, почтительно попрощались с господином Сираиси и двумя другими сановниками, прибывшими из Сиогамы на военном корабле. Господин Сираиси напутствовал ободряющими словами каждого из посланников, а когда подошел Самурай в сопровождении Ёдзо и трех других слуг, сказал ему, подымаясь со скамьи и держа в руках шкатулку, завернутую в золотую парчу:
— Рокуэмон, здесь послания князя. — И вручил шкатулку Самураю.
Самурай с трепетом принял из его рук шкатулку.
Лодка с посланниками, медленно удаляясь от берега, вдоль перерезающей бухту скалы направлялась в открытое море. Самурай со шкатулкой в руках и четверо его попутчиков, не в силах произнести ни слова, безмолвно смотрели на выстроившихся по обеим сторонам белого полотнища чиновников и стражу. Они думали о том, придет ли их встречать сюда столько же людей, когда они через много лет возвратятся живыми на родину и вновь войдут в эту бухту.
Не успела лодка выйти из бухты, как перед их глазами возник огромный корабль, который они впервые увидели позавчера. Нос корабля, высившегося точно крепостная стена, бушприт, копьем врезающийся в голубое небо, аккуратно свернутые паруса, реи, с которых свисали бесчисленные фалы… Выстроившаяся на палубе испанская команда и японские матросы смотрели вниз, на приближающуюся лодку.
Один за другим посланники поднялись по раскачивающейся веревочной лестнице на борт. Корабль был трехпалубный, по верхней, точно муравьи, сновали японские матросы. На второй был люк, который вел в трюм. Прибывшие спустились в свои каюты. Посланникам была выделена каюта в носовой части корабля. В ней еще пахло свежим лаком. Слугам пришлось пройти в большую каюту, где должны были разместиться и купцы. Это было забитое ящиками помещение с обнаженными потолочными балками.
Посланники, войдя в каюту, некоторое время молчали, прислушиваясь к шуму на палубе. Это, топая, поднимались на борт купцы, которые провели ночь в Одзике. Сквозь небольшое оконце были видны крохотные островки Тасиро и Адзи. Но бухту увидеть не удалось.
— Интересно, отбыли уже сановники? — сказал Ниси, прижимаясь к окошку.
Ниси поднялся на палубу, остальные последовали за ним. Все на корабле было для них в новинку, и они боялись оставаться в одиночестве.
Самурай, пробравшись сквозь толпу купцов, встал рядом со своими слугами и стал смотреть на горы Одзика, с которыми вот-вот должен был расстаться. Их покрывала яркая майская зелень. Может быть, он в последний раз видел этот японский пейзаж. Неожиданно перед его взором стали всплывать холмы и деревни Ято, его собственный дом, конюшня, лицо Рику, и он с болью подумал: интересно, что сейчас делают дети? С верхней палубы донеслись громкие крики. Это испанская команда гортанными голосами пела какую-то песню. Несколько японских матросов поднялись на мачты и по указанию испанской команды распускали огромные паруса, похожие на гигантские флаги. Снасти стонали, крик чаек напоминал кошачье мяуканье. Но вот незаметно для всех огромный корабль развернулся и лег на курс. Под шум бьющих в борт волн Самурай подумал: начинается новая жизнь.
Глава III
Корабль вышел из Цукиноуры, небольшого порта на полуострове Одзика, в пятый день пятого месяца. Галеон, который японцы называют «Муцу-мару», а испанская команда — «Сан-Хуан-Баутиста», качаясь, плывет по холодному Великому океану на северо-восток. Надутые паруса напоминают луки. В утро отплытия я, стоя на палубе, неотрывно смотрел на острова Японии, где прожил целых десять лет.
Десять лет — мне горько об этом говорить, но христианство до сих пор не укоренилось в Японии. Японцы ни умом, ни любопытством не уступают ни одному из европейских народов, но, как только речь заходит о нашем Боге, они закрывают глаза и затыкают уши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Детям он купил игрушечных лошадок, жене — гребень. Когда он покупал ей подарок, перед глазами вдруг возникло лицо жены, и неожиданно для себя Самураю стало стыдно перед Ёдзо, он даже покраснел.
День ото дня на душе Самурая становилось всё тяжелее. Его неотступно терзала мысль о долгом морском путешествии, о том, что ему придется отправиться в неведомую страну южных варваров. Для него, как для всех жителей здешних мест, было невыносимо жить вдали от Ято. Но всякий раз, когда становилось совсем невмоготу, он вспоминал слова господина Сираиси и к нему снова возвращалась бодрость духа.
Наступала весна — это ощущалось во всем. Побеги хвоща уже пиками торчали из земли, кое-где виднелись стебли подбела. Все в этой долине, еще с детских лет ставшей неотъемлемой частью его жизни, он будет с нежностью вспоминать на корабле, думал Самурай. Этот пейзаж он долго не сможет увидеть. Те же печальные мысли посещали его и по вечерам, когда, сидя у очага, он смотрел на жену и детей. Держа на коленях младшего сына, Гондзиро, он говорил ему:
— Отец уезжает в далекую страну. — Хотя малыш ничего не мог понять. — Отец уезжает в далекую, далекую страну и привезет подарки Кандзабуро и Гондзиро.
Он рассказывал Гондзиро сказку, которую когда-то слышал от матери.
— Давным-давно, — покачивая сына на коленях, он словно рассказывал сказку самому себе, — когда наступила весна и стаял снег, лягушка из нашей деревни и лягушка из соседней деревни решили взобраться на вершину холма. — Гондзиро начал клевать носом, но Самурай продолжал: — Давным-давно лягушка решила отправиться в путешествие и, усевшись на лошадь, за спиной барышника, отправилась в путь…
Огромная комната, которая называлась Соколиным залом, была темной и холодной. Единственное, что привлекало внимание, — четырехстворчатые фусума, на которых был изображен сокол с пронзительным взглядом. Раньше Миссионеру тоже случалось бывать в таких же мрачных холодных залах в эдоском замке и дворцах богатых вельмож, и каждый раз у него возникало чувство, что в этой тьме, подобно теням, витают тайные мысли японцев.
— С нижайшим поклоном обращаемся к великому Владыке мира, Его святейшеству Папе Павлу V.
Старик писец зачитывал послание князя. В отличие от высших сановников, которые, как и в прошлый раз, сидели на возвышении справа и слева от господина Сираиси, голова у него была выбрита и одет он был во все черное, как буддийский священник.
— Веласко, брат ордена святого Франциска, прибыл в нашу страну, чтобы проповедовать христианство. Посетив наши владения, он посвятил нас в таинства христианской веры, и мы, впервые познав смысл этого учения, решили без колебаний следовать ему.
То и дело спотыкаясь, писец продолжал читать послание князя:
— Питая уважение и любовь к братьям ордена святого Франциска, мы полны желания строить храмы, отдавать все силы тому, чтобы укреплять добродетель. Мы с радостью сделаем в нашей стране все, что Ваше святейшество посчитает необходимым для распространения веры Христовой. Мы с радостью предоставим средства и земли для строительства храмов.
Слушая сиплый голос писца, Миссионер посматривал на господина Сираиси и сановников, но по их каменным лицам невозможно было определить, о чем они думают.
— Новая Испания находится далеко от нашей страны, но мы тем не менее испытываем горячее желание установить с ней отношения и весьма надеемся, что Ваше святейшество поможет нам в осуществлении этих намерений.
Писец медленно положил свиток на колени и поднял голову, как обвиняемый в ожидании приговора. Господин Сираиси, приложив руку ко рту, несколько раз кашлянул.
— У вас нет возражений, господин Веласко?
— Все хорошо. Хотелось бы только обратить ваше внимание на два момента. Прежде всего, когда обращаются с приветствием к Папе, принято добавлять традиционную фразу. Она звучит так: «Мы смиренно припадаем к стопам Вашего святейшества».
— Неужели мы должны писать, что Его светлость целует ноги Папе?
— Так принято.
Миссионер говорил непреклонно, тоном, не допускающим возражений. Сановники возмущенно подняли головы, но господин Сираиси лишь невесело усмехнулся.
— Второе замечание касается того места, где говорится о посылке в ваши владения падре, — продолжал наступать Миссионер, воспользовавшись минутной растерянностью Сираиси. — Здесь нужно специально указать, что речь идет только о священниках, принадлежащих к ордену францисканцев. В противном случае наш орден не сможет передать Папе ваше послание.
Миссионер хотел сказать, что следует изгнать из Японии иезуитов и отдать распространение веры в этой стране в полное распоряжение францисканцев, но он понимал, что чрезмерная откровенность неуместна.
— Это очень важно.
— Мы сделаем такое добавление, — согласился господин Сираиси. Для него, так же как и для остальных японцев, и иезуиты, и францисканцы были одинаковыми христианскими падре, и его нисколько не интересовало различие между ними. — Вы уверены, что это послание дойдет до Папы? — спросил он едва ли не заискивающе.
Действительно, без Миссионера ни один из его сановников не смог бы ничего сделать для достижения цели. После того как огромный корабль прибудет в Новую Испанию, посланники, не знающие языка и обычаев этой чужой страны, окажутся беспомощными как дети. И лишь Веласко может помочь им.
— Уверен. Если будет необходимо, я сам отправлюсь в Рим и вручу послание Папе.
— Вы поедете один?
— Нет, возьму с собой кого-нибудь из посланников.
— Поедете туда из Новой Испании?
— Да. Так будет надежнее.
Миссионер уже давно решил: чем отправлять послание через посредников, разумнее самому в сопровождении японцев прибыть к Папе. Сейчас, высказав наконец заветную мысль, он еще больше укрепился в своем намерении. Он возьмет с собой японца и отправится в Рим. Римляне будут глазеть на людей из далекой страны, и высшее духовенство воочию убедится, каких успехов он добился в Японии. Ради того, чтобы стать епископом…
— Ну что ж. — Господин Сираиси, снова приложив руку ко рту, кашлянул. Он, видимо, хотел немного подумать, прежде чем ответить. — В таком случае… вам лучше всего взять с собой Рокуэмона Хасэкуру.
— Господина Хасэкуру?
Миссионер припомнил лицо одного из посланников, с которым он увиделся во внутреннем дворе замка. По-крестьянски широкоскулое, с глубоко посаженными глазами, лицо человека, готового вынести любые испытания. Он почему-то решил, это именно он — Рокуэмон Хасэкура.
Словно стараясь подольститься к Миссионеру, господин Сираиси с похвалой отозвался об огромном корабле, постройка которого близилась к концу, и с улыбкой сказал, что, если бы был помоложе, сам поплыл бы посмотреть на Новую Испанию.
Беседа закончилась. Натянуто улыбаясь, сановники провожали взглядом Миссионера. Когда звук шагов затих, господин Сираиси иронически посмотрел на писца:
— Ну и несет же от этого южного варвара. Сколько лет он живет в Японии?
— Больше десяти, — почтительно ответил писец.
— Больше десяти? Неужели он хочет обвести нас вокруг пальца? — Господин Сираиси поглаживал левую руку, сжатую в кулак.
День отплытия приближался. В Ято царила суета, как это бывало прежде, когда отец и дядя отправлялись на войну. Поскольку Самурай был главой рода, попрощаться с ним прибыли даже родственники, жившие в дальних деревнях, по очереди приходили помогать и крестьяне. В передней было сложено множество тюков.
В тот день с раннего утра во дворе усадьбы стоял невообразимый гам. На лошадей, приведенных из конюшни, навьючивали поклажу, конюшня и ворота были украшены сосновыми ветками, как на Новый год, в комнатах разложены сушеные каштаны []. Когда сборы были закончены, Самурай сел у очага, выпил из фаянсового кувшинчика, который принесла жена Рику, три глотка священного вина, настоянного на листьях мисканта, и передал его дяде. От него кувшинчик перешел к Рику, а от Рику — к старшему сыну Кандзабуро, потом дядя разбил его о земляной пол в прихожей. В доме Самурая было заведено поступать так в день отправки на войну.
Во дворе ржали лошади. Самурай поклонился дяде, потом пристально посмотрел на Рику. Не отрывая от нее взгляда, погладил по голове детей. Ёдзо, закончив приготовления, ждал Самурая во дворе с пикой в руке; Сэйхати, Итискэ и Дайскэ — трое юношей, отобранных деревенскими стариками, — стояли у навьюченных лошадей; за воротами собрались крестьяне, чтобы проводить отъезжающих.
Сев в седло, Самурай снова поклонился дяде. За ним стояла Рику, по лицу которой было видно, какие страдания доставляет ей отъезд мужа. Самурай с улыбкой кивнул Гондзиро, которого держала на руках служанка, и стоявшему рядом Кандзабуро. Он подумал в этот момент, как сильно изменятся дети, когда он вернется домой.
— Береги себя, — крикнул дядя, и Самурай тронул поводья.
Погода была ясная. В Ято уже пришла весна. В рощах зацвели белые цветы, в поле пели жаворонки. Самурай смотрел на этот пейзаж, который он так долго не увидит, стараясь получше его запомнить.
Они выбрали ту же дорогу, по которой Самурай ездил однажды в Огацу. Весть об отплывающем огромном корабле уже распространилась во владениях Его светлости, поэтому на всем пути их встречали люди. Одни предлагали попить горячей воды, другие благодарили за то, что они взяли на себя такую тяжелую миссию. Когда Самурай ехал в прошлый раз по этой дороге, была еще зима, а сейчас повсюду цвели цветы, на полях крестьяне погоняли неторопливых быков. На следующий день вдали показалось море, освещенное теплыми лучами весеннего солнца, по небу плыли мягкие, похожие на вату, облака.
Наконец Самурай и его попутчики увидели на горизонте огромный корабль. И крик восхищения вырвался у них из груди.
Темный корабль напоминал огромную крепость. Серые паруса на двух высоченных мачтах надуты ветром. Похожий на острое копье бушприт устремлен в голубую даль, волны взбивают пену у бортов.
В полном молчании они взирали на корабль. Он был гораздо могущественнее и внушительнее любого боевого корабля Его светлости, которые им приходилось до этого видеть. Послезавтра он примет на борт посланников и их попутчиков и станет вершителем судеб этих людей — сейчас Самурай ощутил это с особой остротой. Он теперь ясно осознал, что тихой жизни в Ято пришел конец. И ощутил душевный подъем и волнение, словно и в самом деле отправлялся на войну.
«Вот это да, вот это да… Такой корабль построить!»
Имея низкий ранг мэсидаси, Самурай лишь несколько раз, и то издали, видел Его светлость, обычно пребывавшего в главной башне замка. Он был для него недостижим. Но в тот момент, как Самурай увидел огромный корабль, в его мозгу сразу же всплыли слова: «служить Его светлости». Для него корабль олицетворял князя, олицетворял могущество. Верноподданного Самурая переполняла радость оттого, что он отдает себя в полную власть Его светлости.
В Цикиноуре собралось множество людей, как тогда в Огацу. На окруженном с трех сторон горами крохотном побережье, напоминавшем узкую лощину, грузчики тащили к лодкам тюки, предназначавшиеся для погрузки на корабль, чиновники тростями указывали, что куда нести. Когда Самурай и его попутчики пробрались через толпу, чиновники вежливо поздоровались и поздравили их с прибытием.
У храма, где отвели помещение Самураю, стояли стражники. От них он узнал, что остальные посланники — Тюсаку Мацуки, Тародзаэмон Танака и Кюскэ Ниси — уже прибыли, а испанская команда будет размещена в храме близлежащей деревни. Окна помещения, где поселили посланников, выходили прямо на бухту. Но корабль загораживала гора, и его не было видно. В бухте сновали тяжело груженные лодки, направляясь к мысу, за которым стоял корабль.
— Какой огромный груз, — заметил самый молодой, Кюскэ Ниси. — Ведь на корабле, как я слыхал, поплывет больше ста человек купцов, рудокопов и мастеровых.
Самурай и Тародзаэмон Танака недоверчиво слушали восторженные рассказы Кюскэ Ниси о грандиозном предприятии Его светлости. Тюсаку Мацуки стоял в стороне и, скрестив руки, смотрел на бухту. А Ниси торжественно говорил о том, что купцов взяли на корабль, чтобы продавать в той стране разные японские товары и заключать торговые сделки; рудокопов, кузнецов и литейщиков — чтобы обучиться принятым у южных варваров горному и литейному делу. Самурай, разумеется, знал, что во владениях Его светлости есть золотые прииски, богатые залежи руды, но то, что такие люди отправятся с ними на корабле, слышал впервые. Уже лежа в постели, он стал убеждать себя, что его миссия не имеет со всем этим ничего общего — он обязан лишь доставить послания в Новую Испанию и Ватикан. В ту ночь он долго не мог заснуть от шума волн и громкого биения сердца.
Утром в день отплытия на морском ветру хлопало натянутое на берегу бухты полотнище с фамильным гербом Его светлости. Посланники, прежде чем сесть в лодку, которая должна была доставить их на корабль, почтительно попрощались с господином Сираиси и двумя другими сановниками, прибывшими из Сиогамы на военном корабле. Господин Сираиси напутствовал ободряющими словами каждого из посланников, а когда подошел Самурай в сопровождении Ёдзо и трех других слуг, сказал ему, подымаясь со скамьи и держа в руках шкатулку, завернутую в золотую парчу:
— Рокуэмон, здесь послания князя. — И вручил шкатулку Самураю.
Самурай с трепетом принял из его рук шкатулку.
Лодка с посланниками, медленно удаляясь от берега, вдоль перерезающей бухту скалы направлялась в открытое море. Самурай со шкатулкой в руках и четверо его попутчиков, не в силах произнести ни слова, безмолвно смотрели на выстроившихся по обеим сторонам белого полотнища чиновников и стражу. Они думали о том, придет ли их встречать сюда столько же людей, когда они через много лет возвратятся живыми на родину и вновь войдут в эту бухту.
Не успела лодка выйти из бухты, как перед их глазами возник огромный корабль, который они впервые увидели позавчера. Нос корабля, высившегося точно крепостная стена, бушприт, копьем врезающийся в голубое небо, аккуратно свернутые паруса, реи, с которых свисали бесчисленные фалы… Выстроившаяся на палубе испанская команда и японские матросы смотрели вниз, на приближающуюся лодку.
Один за другим посланники поднялись по раскачивающейся веревочной лестнице на борт. Корабль был трехпалубный, по верхней, точно муравьи, сновали японские матросы. На второй был люк, который вел в трюм. Прибывшие спустились в свои каюты. Посланникам была выделена каюта в носовой части корабля. В ней еще пахло свежим лаком. Слугам пришлось пройти в большую каюту, где должны были разместиться и купцы. Это было забитое ящиками помещение с обнаженными потолочными балками.
Посланники, войдя в каюту, некоторое время молчали, прислушиваясь к шуму на палубе. Это, топая, поднимались на борт купцы, которые провели ночь в Одзике. Сквозь небольшое оконце были видны крохотные островки Тасиро и Адзи. Но бухту увидеть не удалось.
— Интересно, отбыли уже сановники? — сказал Ниси, прижимаясь к окошку.
Ниси поднялся на палубу, остальные последовали за ним. Все на корабле было для них в новинку, и они боялись оставаться в одиночестве.
Самурай, пробравшись сквозь толпу купцов, встал рядом со своими слугами и стал смотреть на горы Одзика, с которыми вот-вот должен был расстаться. Их покрывала яркая майская зелень. Может быть, он в последний раз видел этот японский пейзаж. Неожиданно перед его взором стали всплывать холмы и деревни Ято, его собственный дом, конюшня, лицо Рику, и он с болью подумал: интересно, что сейчас делают дети? С верхней палубы донеслись громкие крики. Это испанская команда гортанными голосами пела какую-то песню. Несколько японских матросов поднялись на мачты и по указанию испанской команды распускали огромные паруса, похожие на гигантские флаги. Снасти стонали, крик чаек напоминал кошачье мяуканье. Но вот незаметно для всех огромный корабль развернулся и лег на курс. Под шум бьющих в борт волн Самурай подумал: начинается новая жизнь.
Глава III
Корабль вышел из Цукиноуры, небольшого порта на полуострове Одзика, в пятый день пятого месяца. Галеон, который японцы называют «Муцу-мару», а испанская команда — «Сан-Хуан-Баутиста», качаясь, плывет по холодному Великому океану на северо-восток. Надутые паруса напоминают луки. В утро отплытия я, стоя на палубе, неотрывно смотрел на острова Японии, где прожил целых десять лет.
Десять лет — мне горько об этом говорить, но христианство до сих пор не укоренилось в Японии. Японцы ни умом, ни любопытством не уступают ни одному из европейских народов, но, как только речь заходит о нашем Боге, они закрывают глаза и затыкают уши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33