Об огромном числе животных, убитых некоторыми охотниками, ходили целые легенды. Одним из таких охотников был Буффало Билл Коди, снабжавший мясом железнодорожников. Его работа, если не принимать во внимание орудий, которые он употреблял, не отличалась от работы любого мясника на любой скотобойне. Она не была ни более похвальной или героической, ни более достойной порицания. Коди отличался от других мясников-профессионалов тем, что бродил по свету, изображая в лицах сцены из жизни на «диком Западе», заряжал свои пистолеты крупной картечью и заслужил себе славу великого рубаки, великого стрелка и великого вруна.
Однако ни он, ни другие охотники за мясом не были повинны в истреблении слишком большого числа бизонов, когда-то громадными стадами бродивших по прериям. Бизоны были уничтожены в невероятно короткий срок охотниками за бизоньими шкурами, ставившими себе целью добывать только шкуры — и ничего больше. Мясо и кости убитых животных не представляли для них интереса. В своем стремлении разбогатеть они оставляли за собой страшные следы уничтожения. Они следовали за стадами в огромных, тяжелых фургонах и из своих крупнокалиберных ружей убивали, убивали и убивали. Обычно они работали, объединившись в группы по шесть человек: двое убивали, четверо снимали шкуры. Это требовало мастерства. Надо было знать, как распороть кожу на брюхе животного, как на ногах, и снять не повредив. Искусники могли освежевать самку в семь минут. Снятые с бизонов шкуры кучами складывались в огромные фургоны.
В шестидесятые годы, в годы процветания страны, охота за шкурами приносила богатство. Составлялись целые компании из крепких, выносливых людей, занимавшихся убийством животных, и из еще более выносливых — сдиравших шкуры. За стадами следовало сорок, шестьдесят, а то и сто фургонов. Ружья охотников гремели днем и ночью. На сотни миль разносилось в прериях зловоние от гниющего мяса, и сытые по горло койоты отворачивались от него. Такого избиения Америка еще не видывала, и сомнительно, чтобы когда-нибудь в истории человечества миллионы фунтов съедобного мяса бесполезно гнили и разлагались под знойным солнцем. Даже неисчислимые стада бизонов не могли устоять перед таким массовым уничтожением.
Когда железные дороги впервые пересекли континент, поездам иногда приходилось простаивать целый день, ожидая, чтобы бизонье стадо перешло через рельсы. Спустя пять лет бизоны стали редкостью, а через десять они фактически уже не существовали, и только как память о них лежали повсюду груды скелетов, выбеленных солнцем.
Для индейцев это было одним из многочисленных и наименее понятных преступлений. Оно имело самые тяжелые для них, самые трагические последствия. С незапамятных времен бизоны давали им все необходимое для жизни: мясо было пищей индейцев; из шкур они шили одежду, меховые полости, доспехи, палатки; из костей делали оружие и иглы; из зубов — украшения; сухожилия использовались как нитки; внутренности шли на мешки и утварь, копыта — на клей; даже навоз — он служил превосходным топливом и давал ровное жаркое пламя. Отходов не было — все, до последней капли крови бизона, шло на службу кочующим племенам.
Поэтому индейцы рассматривали стада бизонов как вечный источник своего существования. Но они убивали только такое количество животных, какое им было нужно.
Когда индейцы увидели, что стада исчезают и прерии завалены гниющим мясом, они почувствовали жгучую ненависть к охотникам. По непонятным для индейцев причинам эти люди обрекали их на гибель, уничтожая то, что питало их. Они смогли бы понять охоту за мясом, даже в крупном масштабе, но полное, бессмысленное истребление бизонов было в их глазах величайшим преступлением. С бизонами из прерий уходило все, что давало средства к жизни индейским племенам.
Вот как обстояло дело с бизонами, когда шестеро охотников явились в форт Додж. Эти шестеро заросших бородами людей, грязных, зловонных — ив силу своей профессии и по неопрятности, — представляли собой малоприятное зрелище. Выпросив табаку, жуя его и сплевывая, они рассказали следующую историю. Рассказывали ее охотники медленно, с перерывами, взвешивая слова, точно всё еще сомневались, что остались живыми.
Они охотились на север от реки Арканзас, имея с собой всего два фургона. Дело обстоит ведь теперь не так, как в добрые старые времена: животные почти истреблены. Чтобы найти стадо, приходится тщательно прочесывать прерии; даже в случае удачи в стаде всего каких-нибудь сорок-пятьдесят голов. Теперь не разбогатеешь от этого дела. Заработка хватает только на порох, пули да, может быть, на ночевку в Додже.
Но на этот раз им посчастливилось. Они нагнали стадо к югу от Паунийского притока. Двое из них, сделав круг в поисках животных, наконец обнаружили стадо и погнали его к стоянке, стреляя и крича изо всех сил. Остальные четверо тут же запрягли фургоны, вскочили в них и перехватили стадо. Ни один бизон не ускользнул; в стаде оказалось семнадцать коров и один бык, и охотники всех убили. По теперешним временам это была крупная добыча. Да и стрелки действовали здорово. Им повезло все животные лежали по кругу, диаметр которого не превышал и полумили. Распив по этому случаю кварту виски, они принялись сдирать шкуры, даже не перезарядив ружей. У них был с собой значительный запас муки и бекона. Подобно большинству охотников за шкурами, они испытывали отвращение к бизоньему мясу и потому решили использовать только два бизоньих языка. Они не дали себе даже труда закопать туши.
Об индейцах они не думали: им было известно, что их здесь нет и на сто миль в окружности. Они развели костры из бизоньего помета, поставили тушить языки и, замесив тесто, предоставили ему закисать на солнце. Было около трех часов дня, и они, лежа у костра, курили, допивая вторую бутылку виски. Разговор шел о разном, главным образом о недавней удаче. Об индейцах они даже не упоминали. Не думали они об индейцах и тогда, когда послышался конский топот. Они решили, что это какой-нибудь фермер возвращается домой.
Вдруг на гребне холма, покрытого желтой травой, появились индейцы. Они возникли, как пена. Здесь было целое племя — около трехсот мужчин, женщин и детей. Опомнившись, охотники схватились за ружья, чтобы зарядить их и действовать. Но человеческий поток захлестнул их, окружил со всех сторон. Ружья были выхвачены у них из рук, и они беспомощно стояли среди этого водоворота. Воины соскакивали со своих пони, дети скатывались с них, пробирались между ног мужчин; женщины теснились вокруг, стараясь разглядеть, что происходит. Быстрые лошадки возбужденно рыли копытами землю, собаки заливались лаем. А шестеро охотников стояли в центре шумевшей, взволнованной толпы. Андерсон, крупный, медлительный и глуповатый человек, немного понимал по-шайенски, понимал и Мак-Кейб, который когда-то имел склад товаров и вел торговлю с арапахами. Оба уверяли, что никогда еще они не были так близки к смерти, как в эти несколько жутких минут. Восемнадцать туш убитых животных лежали у всех на виду, служа немым свидетельством, так же как и их набитый шкурами фургон. Индейцы изголодались, они были страшно худы и изнурены. Их ярость рвалась наружу, как вода через разрушенную плотину. С Андерсона сорвали рубаху, женщины царапали его; так же поступили и с остальными. Дети проклинали их и кусали за ноги. А когда наконец мужчины стали вокруг них плотным кольцом, оттеснив женщин и детей, то охотники решили, что это только передышка, только подготовка к каким-нибудь ужасным пыткам.
Уорд немного захмелел, и его нервы сразу же сдали. Он расплакался, как ребенок. Андерсон крикнул ему:
— Черт тебя побери, Уорд, заткнись!
Позднее Мак-Кейб уверял, что Уорд только ухудшил этим положение. Индейцы начали громко смеяться — кто презрительно, кто забавляясь его страхом. Они, видимо, совсем не понимали английского языка. Уорд начал было умолять их, но они, наверно, ничего не поняли из того, что он говорил, а может быть, не желали понимать.
Воины слегка отступили, оставив свободное пространство, в центре которого находились шестеро охотников. Как только женщины увидели, что мужчины собираются действовать, они направились к тушам, чтобы разделать их.
— Они, вероятно, были очень голодны, просто умирали с голоду, — заметил Мак-Кейб. — Доказательством этому служила жадность, с какой они набросились на мясо. Разломав фургон на топливо, женщины принялись печь мясо тонкими ломтями, чтобы оно скорее было готово. Первыми получили пищу дети. Когда они жевали мясо, то стонали и плакали. Сколько же надо голодать, чтобы пища могла причинять страдания!
Между тем вожди шайенов решили взять дело в свои руки.
Рассказывая в форте Додж о происшедшем, Мак-Кейб так описал Маленького Волка.
— Невысокий человек, — говорил он, мысленно сравнивая его с рослыми шайенами. — Нет, невысокий, но какой-то особенный… Да, особенный, — подчеркнул он. — Я уже не боялся, что нас будут пытать. Убьют — да, но пытать не будут.
Маленький Волк выступил вперед, и индейцы глядели на него так, как глядят на отца.
Но, кроме него, там был человек еще старше Маленького Волка, сморщенный, как сушеное яблоко. Маленький Волк стоял рядом с ним, и старик выглядел его отцом.
— Может быть, это был Тупой Нож, — продолжал Мак-Кейб. — Он, вероятно, у них главный вождь, потому что они ни разу не назвали его по имени, тогда как Маленького Волка называли. Я думаю, что это и был Тупой Нож.
Мак-Кейб понимал кое-что по-шайенски, когда говорили медленно и не горячась.
В словах индейцев чувствовались накопившаяся горечь и ненависть. Андерсон подтвердил, что остальные охотники, совсем не знавшие по-шайенски, просто ждали смерти.
Мак-Кейб и Андерсон догадывались, какая судьба их ожидает.
Молодые индейцы выказывали беспощадную ненависть к ним. Они не горячились, не теряли самообладания, как этого можно было ожидать от индейцев. Их ненависть была сдержанной, глубоко сознательной.
Шестеро охотников за шкурами знали об этих индейцах только то, что они появились из-за холма и что это было какое-то племя, перекочевывавшее со всем своим скарбом на новое место. Но откуда они и почему очутились здесь, никто из охотников не представлял себе.
И вожди удержали молодежь. Ни Андерсон, ни Мак-Кейб не знали, как и почему их оставили в живых. Старый вождь, по имени Маленький Волк, вынул свою трубку и, набив ее до отказа крепким табаком, подошел к костру взять уголек, прикурил и, попыхивая ею, вернулся. И тогда охотники, даже Уорд, поняли, что пока старик прохаживается по кругу, попыхивая трубкой, они будут жить. Он одним своим присутствием воздвигал как бы преграду между шайенами и их добычей.
— И трубка у него была смешная — не какая-нибудь проклятая языческая штучка, а обыкновенная десятицентовая трубочка, — сказал Мак-Кейб.
Маленький Волк курил и напряженно думал; его широкое, худое, все в морщинах лицо было глубоко озабоченно. Закутавшись в старое, изношенное одеяло, он продолжал ходить покуривая — в его руках была жизнь шестерых людей — и не отзывался на гневные крики своего ожесточившегося племени. Они требовали смерти охотников. Стоя кольцом вокруг пленников, воины жадно жевали полусырое мясо и требовали их смерти. Они твердили о том, что свыше миллиона бизонов было перебито в прериях вот такими людьми, как эти охотники за шкурами.
Мак-Кейбу было непонятно, какую власть имел над ними старый вождь.
— Да, особенный человек, — повторял он.
Но преграда, которую Маленький Волк воздвиг между смертью и шестерыми охотниками, не рухнула. Его сила была пассивной, но это была железная воля человека, которому нельзя перечить. Все охотники согласились с мнением Мак-Кейба: воины боялись идти против старого вождя, но это не был обычный страх, а нечто совсем иное.
— Особенный человек, — упорно повторял Мак-Кейб, как будто в одном этом слове и заключалось объяснение.
А офицеры форта Додж, слушавшие этот рассказ, заявили, что Маленький Волк — вредная бестия, весьма вредная.
Буря требований, брани, ярости, гнева и угроз разразилась над Маленьким Волком, но он не обращал на нее внимания до тех пор, пока не обдумал происходившее и не докурил трубку. Затем он выбил ее и, указав почерневшим черенком на охотников, заговорил. Наступила тишина, даже женщины и дети подошли поближе и почтительно слушали слова шайенского вождя. Белым людям трудно было уследить за потоком его речи. В шайенском языке слово является словом, но предложение — тоже слово, и десяток предложений, льющихся, как вода, тоже может означать лишь одно понятие. Язык этот странный, журчащий и певучий, как музыка. В нем есть все оттенки, все многообразие и выразительность первобытных языков. Поэтому Мак-Кейб не многое понял из того, что было сказано, а Андерсон и того меньше. Остальные лишь ожидали смерти.
— Я слушал, и у меня горло пересохло, как будто я целый год не пил, — рассказывал в форте Мак-Кейб. — Кто даст мне выпить?
Ему поднесли стакан. Он проглотил виски, вытер губы и продолжал:
— Я понял, что дело шло о правосудии.
— Как же ты понял это, — спросили его, — раз ты не знаешь их языка?
— Я не знаю, — согласился Мак-Кейб. — Надо быть по крайней мере проклятым метисом, чтобы понимать шайенов, но я все-таки догадался, в чем дело.
Но ни Мак-Кейб, ни другие охотники, стоявшие в этом кольце смерти, не знали, откуда пришли шайены, почему они пришли и куда направляются, и лишь смутно представляли себе, что дело, видимо, идет о справедливости и несправедливости, о том, что какие-то мощные силы гонят, окружают и преследуют, как диких зверей, целый народ, нацию, часть человечества — народ, основные права которого служат причиной его гибели, и только гибели.
И вот в кругу разгневанных, жаждущих отмщения людей стоят шестеро грязных, жалких охотников за бизонами.
Но понемногу шайены стали отворачиваться один за другим, на их лицах отразилось раздумье о своей собственной неизбежной судьбе. Маленький Волк замолчал; он стоял, опустив глаза и словно растратив свою неодолимую силу. И он медленно сказал охотникам по-шайенски:
— Уходите отсюда.
Воины расступились, и шестеро охотников бросились бежать, думая, что это только начало пыток. Они мчались, точно безумные. Сердца их бурно колотились, дыхание прерывалось. Когда силы оставили их, они пошли шагом, а затем побежали опять. И вот они были одни и на свободе.
Обо всем этом они рассказали в форте Додж.
Была и другая версия, которую генерал Шерман сообщил репортерам, собравшимся в подвальном помещении его дома в Вашингтоне. Генералу было пятьдесят восемь лет. Это был человек воинственный, решительный, прямо какая-то ходячая легенда. Когда на пресс-конференциях он начинал волноваться, то вскакивал и, тяжело ступая, бегал по комнате, точно лохматый лев. Репортеры, посмеиваясь, но не без некоторого почтения, называли это «маршем через Джорджию».
И вот, когда репортеры окружили его, засыпая вопросами о войне в Канзасе, он сказал:
— Джентльмены, такого рода разговорами вы приносите больше вреда, чем пользы.
— Но ведь в Канзасе война, генерал?
— Война? Нет!
— Однако индейцы все же совершают набеги, генерал. Сообщения поступают ежечасно из Доджа, из Колдуотера, Гринсбурга, Медисин-Лоджа, Пратта. У нас есть сведения, что убито восемьдесят гражданских лиц, разрушено двенадцать ранчо, что войска ведут бои по всему штату и что индейцы «вступили на тропу войны».
И тогда генерал встал, сердито забегал по комнате и заявил:
— Вы понимаете, джентльмены, это все-таки не война! Слишком много чести, если мы назовем то, что делается, даже мятежом. И не говорите о войне! Дикари совершают убийства, но будьте уверены, джентльмены, каждое убийство будет отомщено. Это последний набег индейцев, которому подвергается наша страна.
Когда репортеры ушли, Шерман составил приказ о назначении генерала Джорджа Крука главнокомандующим всех военных операций в прериях и предписал ему поступить с шайенами, как поступают с волком, укравшим ягненка.
Крук заменил генерала Поупа. Это был опытный истребитель индейцев, и он не строил иллюзий насчет того, как ему следует действовать. Он уже воевал с шайенами в их родном Вайоминге, и на Паудер-Ривер, и в Черных Холмах, и в прериях. Он знал индейцев равнин и не считал, что послать против сотни шайенов сотню пехотинцев или два, даже три кавалерийских эскадрона — это правильный стратегический прием. В деле, которое не могло дать ему особой славы, он искал не славы, а результатов: добычи, трофеев, возможности написать своему главнокомандующему деловито и кратко:
«Я захватил, согласно приказу, шайенов Маленького Волка и отсылаю их в кандалах и под стражей на юг».
Генерал начертил на карте круг. Этот круг охватил Канзас, Небраску и часть Колорадо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Однако ни он, ни другие охотники за мясом не были повинны в истреблении слишком большого числа бизонов, когда-то громадными стадами бродивших по прериям. Бизоны были уничтожены в невероятно короткий срок охотниками за бизоньими шкурами, ставившими себе целью добывать только шкуры — и ничего больше. Мясо и кости убитых животных не представляли для них интереса. В своем стремлении разбогатеть они оставляли за собой страшные следы уничтожения. Они следовали за стадами в огромных, тяжелых фургонах и из своих крупнокалиберных ружей убивали, убивали и убивали. Обычно они работали, объединившись в группы по шесть человек: двое убивали, четверо снимали шкуры. Это требовало мастерства. Надо было знать, как распороть кожу на брюхе животного, как на ногах, и снять не повредив. Искусники могли освежевать самку в семь минут. Снятые с бизонов шкуры кучами складывались в огромные фургоны.
В шестидесятые годы, в годы процветания страны, охота за шкурами приносила богатство. Составлялись целые компании из крепких, выносливых людей, занимавшихся убийством животных, и из еще более выносливых — сдиравших шкуры. За стадами следовало сорок, шестьдесят, а то и сто фургонов. Ружья охотников гремели днем и ночью. На сотни миль разносилось в прериях зловоние от гниющего мяса, и сытые по горло койоты отворачивались от него. Такого избиения Америка еще не видывала, и сомнительно, чтобы когда-нибудь в истории человечества миллионы фунтов съедобного мяса бесполезно гнили и разлагались под знойным солнцем. Даже неисчислимые стада бизонов не могли устоять перед таким массовым уничтожением.
Когда железные дороги впервые пересекли континент, поездам иногда приходилось простаивать целый день, ожидая, чтобы бизонье стадо перешло через рельсы. Спустя пять лет бизоны стали редкостью, а через десять они фактически уже не существовали, и только как память о них лежали повсюду груды скелетов, выбеленных солнцем.
Для индейцев это было одним из многочисленных и наименее понятных преступлений. Оно имело самые тяжелые для них, самые трагические последствия. С незапамятных времен бизоны давали им все необходимое для жизни: мясо было пищей индейцев; из шкур они шили одежду, меховые полости, доспехи, палатки; из костей делали оружие и иглы; из зубов — украшения; сухожилия использовались как нитки; внутренности шли на мешки и утварь, копыта — на клей; даже навоз — он служил превосходным топливом и давал ровное жаркое пламя. Отходов не было — все, до последней капли крови бизона, шло на службу кочующим племенам.
Поэтому индейцы рассматривали стада бизонов как вечный источник своего существования. Но они убивали только такое количество животных, какое им было нужно.
Когда индейцы увидели, что стада исчезают и прерии завалены гниющим мясом, они почувствовали жгучую ненависть к охотникам. По непонятным для индейцев причинам эти люди обрекали их на гибель, уничтожая то, что питало их. Они смогли бы понять охоту за мясом, даже в крупном масштабе, но полное, бессмысленное истребление бизонов было в их глазах величайшим преступлением. С бизонами из прерий уходило все, что давало средства к жизни индейским племенам.
Вот как обстояло дело с бизонами, когда шестеро охотников явились в форт Додж. Эти шестеро заросших бородами людей, грязных, зловонных — ив силу своей профессии и по неопрятности, — представляли собой малоприятное зрелище. Выпросив табаку, жуя его и сплевывая, они рассказали следующую историю. Рассказывали ее охотники медленно, с перерывами, взвешивая слова, точно всё еще сомневались, что остались живыми.
Они охотились на север от реки Арканзас, имея с собой всего два фургона. Дело обстоит ведь теперь не так, как в добрые старые времена: животные почти истреблены. Чтобы найти стадо, приходится тщательно прочесывать прерии; даже в случае удачи в стаде всего каких-нибудь сорок-пятьдесят голов. Теперь не разбогатеешь от этого дела. Заработка хватает только на порох, пули да, может быть, на ночевку в Додже.
Но на этот раз им посчастливилось. Они нагнали стадо к югу от Паунийского притока. Двое из них, сделав круг в поисках животных, наконец обнаружили стадо и погнали его к стоянке, стреляя и крича изо всех сил. Остальные четверо тут же запрягли фургоны, вскочили в них и перехватили стадо. Ни один бизон не ускользнул; в стаде оказалось семнадцать коров и один бык, и охотники всех убили. По теперешним временам это была крупная добыча. Да и стрелки действовали здорово. Им повезло все животные лежали по кругу, диаметр которого не превышал и полумили. Распив по этому случаю кварту виски, они принялись сдирать шкуры, даже не перезарядив ружей. У них был с собой значительный запас муки и бекона. Подобно большинству охотников за шкурами, они испытывали отвращение к бизоньему мясу и потому решили использовать только два бизоньих языка. Они не дали себе даже труда закопать туши.
Об индейцах они не думали: им было известно, что их здесь нет и на сто миль в окружности. Они развели костры из бизоньего помета, поставили тушить языки и, замесив тесто, предоставили ему закисать на солнце. Было около трех часов дня, и они, лежа у костра, курили, допивая вторую бутылку виски. Разговор шел о разном, главным образом о недавней удаче. Об индейцах они даже не упоминали. Не думали они об индейцах и тогда, когда послышался конский топот. Они решили, что это какой-нибудь фермер возвращается домой.
Вдруг на гребне холма, покрытого желтой травой, появились индейцы. Они возникли, как пена. Здесь было целое племя — около трехсот мужчин, женщин и детей. Опомнившись, охотники схватились за ружья, чтобы зарядить их и действовать. Но человеческий поток захлестнул их, окружил со всех сторон. Ружья были выхвачены у них из рук, и они беспомощно стояли среди этого водоворота. Воины соскакивали со своих пони, дети скатывались с них, пробирались между ног мужчин; женщины теснились вокруг, стараясь разглядеть, что происходит. Быстрые лошадки возбужденно рыли копытами землю, собаки заливались лаем. А шестеро охотников стояли в центре шумевшей, взволнованной толпы. Андерсон, крупный, медлительный и глуповатый человек, немного понимал по-шайенски, понимал и Мак-Кейб, который когда-то имел склад товаров и вел торговлю с арапахами. Оба уверяли, что никогда еще они не были так близки к смерти, как в эти несколько жутких минут. Восемнадцать туш убитых животных лежали у всех на виду, служа немым свидетельством, так же как и их набитый шкурами фургон. Индейцы изголодались, они были страшно худы и изнурены. Их ярость рвалась наружу, как вода через разрушенную плотину. С Андерсона сорвали рубаху, женщины царапали его; так же поступили и с остальными. Дети проклинали их и кусали за ноги. А когда наконец мужчины стали вокруг них плотным кольцом, оттеснив женщин и детей, то охотники решили, что это только передышка, только подготовка к каким-нибудь ужасным пыткам.
Уорд немного захмелел, и его нервы сразу же сдали. Он расплакался, как ребенок. Андерсон крикнул ему:
— Черт тебя побери, Уорд, заткнись!
Позднее Мак-Кейб уверял, что Уорд только ухудшил этим положение. Индейцы начали громко смеяться — кто презрительно, кто забавляясь его страхом. Они, видимо, совсем не понимали английского языка. Уорд начал было умолять их, но они, наверно, ничего не поняли из того, что он говорил, а может быть, не желали понимать.
Воины слегка отступили, оставив свободное пространство, в центре которого находились шестеро охотников. Как только женщины увидели, что мужчины собираются действовать, они направились к тушам, чтобы разделать их.
— Они, вероятно, были очень голодны, просто умирали с голоду, — заметил Мак-Кейб. — Доказательством этому служила жадность, с какой они набросились на мясо. Разломав фургон на топливо, женщины принялись печь мясо тонкими ломтями, чтобы оно скорее было готово. Первыми получили пищу дети. Когда они жевали мясо, то стонали и плакали. Сколько же надо голодать, чтобы пища могла причинять страдания!
Между тем вожди шайенов решили взять дело в свои руки.
Рассказывая в форте Додж о происшедшем, Мак-Кейб так описал Маленького Волка.
— Невысокий человек, — говорил он, мысленно сравнивая его с рослыми шайенами. — Нет, невысокий, но какой-то особенный… Да, особенный, — подчеркнул он. — Я уже не боялся, что нас будут пытать. Убьют — да, но пытать не будут.
Маленький Волк выступил вперед, и индейцы глядели на него так, как глядят на отца.
Но, кроме него, там был человек еще старше Маленького Волка, сморщенный, как сушеное яблоко. Маленький Волк стоял рядом с ним, и старик выглядел его отцом.
— Может быть, это был Тупой Нож, — продолжал Мак-Кейб. — Он, вероятно, у них главный вождь, потому что они ни разу не назвали его по имени, тогда как Маленького Волка называли. Я думаю, что это и был Тупой Нож.
Мак-Кейб понимал кое-что по-шайенски, когда говорили медленно и не горячась.
В словах индейцев чувствовались накопившаяся горечь и ненависть. Андерсон подтвердил, что остальные охотники, совсем не знавшие по-шайенски, просто ждали смерти.
Мак-Кейб и Андерсон догадывались, какая судьба их ожидает.
Молодые индейцы выказывали беспощадную ненависть к ним. Они не горячились, не теряли самообладания, как этого можно было ожидать от индейцев. Их ненависть была сдержанной, глубоко сознательной.
Шестеро охотников за шкурами знали об этих индейцах только то, что они появились из-за холма и что это было какое-то племя, перекочевывавшее со всем своим скарбом на новое место. Но откуда они и почему очутились здесь, никто из охотников не представлял себе.
И вожди удержали молодежь. Ни Андерсон, ни Мак-Кейб не знали, как и почему их оставили в живых. Старый вождь, по имени Маленький Волк, вынул свою трубку и, набив ее до отказа крепким табаком, подошел к костру взять уголек, прикурил и, попыхивая ею, вернулся. И тогда охотники, даже Уорд, поняли, что пока старик прохаживается по кругу, попыхивая трубкой, они будут жить. Он одним своим присутствием воздвигал как бы преграду между шайенами и их добычей.
— И трубка у него была смешная — не какая-нибудь проклятая языческая штучка, а обыкновенная десятицентовая трубочка, — сказал Мак-Кейб.
Маленький Волк курил и напряженно думал; его широкое, худое, все в морщинах лицо было глубоко озабоченно. Закутавшись в старое, изношенное одеяло, он продолжал ходить покуривая — в его руках была жизнь шестерых людей — и не отзывался на гневные крики своего ожесточившегося племени. Они требовали смерти охотников. Стоя кольцом вокруг пленников, воины жадно жевали полусырое мясо и требовали их смерти. Они твердили о том, что свыше миллиона бизонов было перебито в прериях вот такими людьми, как эти охотники за шкурами.
Мак-Кейбу было непонятно, какую власть имел над ними старый вождь.
— Да, особенный человек, — повторял он.
Но преграда, которую Маленький Волк воздвиг между смертью и шестерыми охотниками, не рухнула. Его сила была пассивной, но это была железная воля человека, которому нельзя перечить. Все охотники согласились с мнением Мак-Кейба: воины боялись идти против старого вождя, но это не был обычный страх, а нечто совсем иное.
— Особенный человек, — упорно повторял Мак-Кейб, как будто в одном этом слове и заключалось объяснение.
А офицеры форта Додж, слушавшие этот рассказ, заявили, что Маленький Волк — вредная бестия, весьма вредная.
Буря требований, брани, ярости, гнева и угроз разразилась над Маленьким Волком, но он не обращал на нее внимания до тех пор, пока не обдумал происходившее и не докурил трубку. Затем он выбил ее и, указав почерневшим черенком на охотников, заговорил. Наступила тишина, даже женщины и дети подошли поближе и почтительно слушали слова шайенского вождя. Белым людям трудно было уследить за потоком его речи. В шайенском языке слово является словом, но предложение — тоже слово, и десяток предложений, льющихся, как вода, тоже может означать лишь одно понятие. Язык этот странный, журчащий и певучий, как музыка. В нем есть все оттенки, все многообразие и выразительность первобытных языков. Поэтому Мак-Кейб не многое понял из того, что было сказано, а Андерсон и того меньше. Остальные лишь ожидали смерти.
— Я слушал, и у меня горло пересохло, как будто я целый год не пил, — рассказывал в форте Мак-Кейб. — Кто даст мне выпить?
Ему поднесли стакан. Он проглотил виски, вытер губы и продолжал:
— Я понял, что дело шло о правосудии.
— Как же ты понял это, — спросили его, — раз ты не знаешь их языка?
— Я не знаю, — согласился Мак-Кейб. — Надо быть по крайней мере проклятым метисом, чтобы понимать шайенов, но я все-таки догадался, в чем дело.
Но ни Мак-Кейб, ни другие охотники, стоявшие в этом кольце смерти, не знали, откуда пришли шайены, почему они пришли и куда направляются, и лишь смутно представляли себе, что дело, видимо, идет о справедливости и несправедливости, о том, что какие-то мощные силы гонят, окружают и преследуют, как диких зверей, целый народ, нацию, часть человечества — народ, основные права которого служат причиной его гибели, и только гибели.
И вот в кругу разгневанных, жаждущих отмщения людей стоят шестеро грязных, жалких охотников за бизонами.
Но понемногу шайены стали отворачиваться один за другим, на их лицах отразилось раздумье о своей собственной неизбежной судьбе. Маленький Волк замолчал; он стоял, опустив глаза и словно растратив свою неодолимую силу. И он медленно сказал охотникам по-шайенски:
— Уходите отсюда.
Воины расступились, и шестеро охотников бросились бежать, думая, что это только начало пыток. Они мчались, точно безумные. Сердца их бурно колотились, дыхание прерывалось. Когда силы оставили их, они пошли шагом, а затем побежали опять. И вот они были одни и на свободе.
Обо всем этом они рассказали в форте Додж.
Была и другая версия, которую генерал Шерман сообщил репортерам, собравшимся в подвальном помещении его дома в Вашингтоне. Генералу было пятьдесят восемь лет. Это был человек воинственный, решительный, прямо какая-то ходячая легенда. Когда на пресс-конференциях он начинал волноваться, то вскакивал и, тяжело ступая, бегал по комнате, точно лохматый лев. Репортеры, посмеиваясь, но не без некоторого почтения, называли это «маршем через Джорджию».
И вот, когда репортеры окружили его, засыпая вопросами о войне в Канзасе, он сказал:
— Джентльмены, такого рода разговорами вы приносите больше вреда, чем пользы.
— Но ведь в Канзасе война, генерал?
— Война? Нет!
— Однако индейцы все же совершают набеги, генерал. Сообщения поступают ежечасно из Доджа, из Колдуотера, Гринсбурга, Медисин-Лоджа, Пратта. У нас есть сведения, что убито восемьдесят гражданских лиц, разрушено двенадцать ранчо, что войска ведут бои по всему штату и что индейцы «вступили на тропу войны».
И тогда генерал встал, сердито забегал по комнате и заявил:
— Вы понимаете, джентльмены, это все-таки не война! Слишком много чести, если мы назовем то, что делается, даже мятежом. И не говорите о войне! Дикари совершают убийства, но будьте уверены, джентльмены, каждое убийство будет отомщено. Это последний набег индейцев, которому подвергается наша страна.
Когда репортеры ушли, Шерман составил приказ о назначении генерала Джорджа Крука главнокомандующим всех военных операций в прериях и предписал ему поступить с шайенами, как поступают с волком, укравшим ягненка.
Крук заменил генерала Поупа. Это был опытный истребитель индейцев, и он не строил иллюзий насчет того, как ему следует действовать. Он уже воевал с шайенами в их родном Вайоминге, и на Паудер-Ривер, и в Черных Холмах, и в прериях. Он знал индейцев равнин и не считал, что послать против сотни шайенов сотню пехотинцев или два, даже три кавалерийских эскадрона — это правильный стратегический прием. В деле, которое не могло дать ему особой славы, он искал не славы, а результатов: добычи, трофеев, возможности написать своему главнокомандующему деловито и кратко:
«Я захватил, согласно приказу, шайенов Маленького Волка и отсылаю их в кандалах и под стражей на юг».
Генерал начертил на карте круг. Этот круг охватил Канзас, Небраску и часть Колорадо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26