Все четверо были ему хорошо знакомы. Один из них, хромой, со шрамами на лице, очень напоминал судью, который погиб, свалившись с лестницы. Другой, толстяк, с короткой шеей и багровым лицом, был удивительно похож на судью, скончавшегося от апоплексического удара. Третий, худой, как палочка корицы, настоящий скелет, все время кашлял — это был судья, умерший от чахотки. А четвертый был прокурор собственной персоной, тот самый прокурор, который всегда за преферансом со всеми ссорился, вечно жаловался на печень и в конце концов в припадке ипохондрии проглотил стрихнин!..
Что это значит?.. Может быть, пан Лукаш спит и видит сон?..
Старик ущипнул себя и только сейчас заметил, что он уже не в халате, а в длинном черном сюртуке на вате. Вдруг что-то кольнуло его в подбородок. Это воротничок, но как туго он накрахмален, пан Лукаш не носил таких. Затем он почувствовал, что у него горят ноги. Взглянул — да на нем новые башмаки!.. Новые и чересчур узкие.
Беспредельное изумление охватило старика. Он перестал соображать и не только потерял память, но, что еще хуже, — встреча с четырьмя умершими партнерами по преферансу стала казаться ему совершенно естественной.
В таком состоянии пан Лукаш нажал огромную дверную ручку. Тяжелая дверь отворилась, и старик вошел в зал, такой же сводчатый, как и сени, напомнивший ему не то монастырь, не то ломбард.
В эту минуту человек, читавший судебные акты, поднял голову, и пан Лукаш узнал адвоката Криспина. Вид у юриста был несколько помятый, но цвет кожи — здоровый и выражение лица довольно непринужденное.
— Так ты жив, Криспин? — вскричал пан Лукаш, крепко пожимая руку своему приятелю.
Адвокат испытующе взглянул на него.
— Твой писец, — продолжал пан Лукаш, — сообщил мне, что поезд, в котором ты ехал, потерпел крушение…
— Ну да.
— Он предполагал, что ты погиб.
— Ну да, — равнодушно подтвердил адвокат.
Пан Лукаш заколебался, словно не веря собственным ушам.
— Позволь, значит, ты погиб при железнодорожной катастрофе?
— Конечно.
— Разбился насмерть?
— Конечно! — уже потеряв терпение, повторил адвокат. — Если я сам тебе говорю, что я убит, — можешь не сомневаться, это — правда.
Пан Лукаш задумался. С точки зрения логики, принятой на земле, то, что говорил Криспин, называлось не «правдой», а «бессмыслицей». Но в эту минуту мозг старика озарили проблески некой новой логики, и адвокат, говорящий о своей смерти в прошедшем времени, вдруг представился ему если не обычным явлением, то, во всяком случае, вполне возможным.
— Скажи мне, дорогой Криспин, — спросил Лукаш, — скажи, а… деньги у тебя не украли?
— Деньги целы и даже лежат здесь, в этом зале.
И адвокат указал на полку, где в куче макулатуры валялись его закладные.
Пан Лукаш возмутился:
— Кто же так поступает, Криспин? Они ведь тут могут пропасть!
— А мне что за дело? Здесь закладные не имеют никакой ценности.
— Только золото? — догадался Лукаш.
— И золото не ценится. Да на что оно нам? Стол у нас даровой, квартира даровая, одежда не изнашивается, а в преферанс мы играем на мелкие грешки.
Пан Лукаш не понимал того, что говорил ему Криспин, но и не удивлялся.
— Тем не менее, — сказал он адвокату, — даже в этих условиях золото не теряет своей прелести. Оно сверкает, звенит…
Адвокат подошел к стене и отворил небольшую железную дверцу. В ту же минуту что-то ослепительно засверкало, словно разверзлась печь, в которой плавится сталь, а до слуха старика донеслись ужасающие тысячеголосые стоны и лязг цепей.
Пан Лукаш закрыл глаза и заткнул уши. Никогда еще нервы его не подвергались такому сильному испытанию.
Адвокат захлопнул дверцу и сказал:
— Это сверкает ярче золота и громче звенит. Правда?
— Да, — ответил уже спокойнее Лукаш, — но золото, кроме того, имеет вес и прочность.
С минуту Криспин грустно молчал.
— Лукаш, — неожиданно попросил он, — подай-ка мне мою перчатку. Вон она лежит на столе.
Лукаш быстро схватил черную перчатку обычного размера, но тотчас же уронил ее наземь. И — удивительное дело! — перчатка упала с таким грохотом, словно она была из железа и весила много пудов.
— Что это значит? — спросил он с изумлением.
— Из той же материи сшита наша одежда, — пояснил Криспин. — Галстук и перчатки весят по пятисот фунтов, башмаки по две тысячи, сюртук около ста тысяч и так далее. Словом, у нас тут хватает веса, которым так привлекает тебя золото.
Как мы говорили, войдя в этот зал, пан Лукаш ничему больше не удивлялся, но ничего и не понимал. Понемногу он начал кое-что соображать, потом все больше и больше, но страх, который он испытывал вначале, возрастал с каждой минутой. Наконец, Лукаш решился рассеять свои сомнения и страхи; с чувством сжимая руку адвоката, он тихо спросил:
— Скажи мне, дорогой Криспин, куда… ну, куда я попал?
Адвокат пожал плечами.
— Как, ты до сих пор не догадался, что находишься в загробном мире, где умершие обретают жизнь вечную?
Пан Лукаш утер пот, выступивший на лбу.
— Горе мне, горе! — вскричал он. — Да ведь я оставил и дом и свою квартиру без присмотра…
В соседнем зале раздался звонок.
— Кто там? — испуганно спросил Лукаш.
— Наши партнеры по преферансу — судьи и прокурор.
— Так мы сможем разыграть пульку? — уже веселей сказал Лукаш. — Я даже видел там стол…
Но Криспин был по-прежнему невесел.
— Мы здесь играем в карты, — ответил он, — но тебе сначала придется уладить формальности. Знай же, что эти господа будут тебя судить, все обстоятельства твоей жизни подвергнутся тщательному расследованию, а затем тебя зачислят в тот или иной круг ада. Меня назначили твоим адвокатом, я уже ознакомился с твоим делом и опасаюсь, что тебе не удастся снова играть с нами в преферанс…
Если бы в эту минуту пан Лукаш мог увидеть в зеркале свое осунувшееся лицо, это убедило бы его в том, что он на самом деле труп — так подействовали на него слова адвоката.
— Послушай, Криспин, — спросил несчастный, дрожа всем телом, — значит, вы находитесь в аду?
— Конечно!..
— И я тоже попаду в ад?
— Ох!.. — буркнул адвокат, словно удивляясь вопросу.
— Но по какому же праву вы будете меня судить?
— А здесь, видишь ли, существует такой обычай, что прохвоста судят другие прохвосты, — пояснил Криспин.
— Дорогой мой! — Пан Лукаш умоляюще сложил руки. — Раз так, присудите меня к тому же отделению, в котором вы сами находитесь.
— Мы только этого и хотим, но…
— Что «но»?.. Почему «но»?..
— Для этого ты должен доказать суду, что совершил в своей жизни хотя бы один бескорыстный поступок.
— Один? — воскликнул пан Лукаш. — Я приведу вам хоть сто, хоть тысячу… Да я всю жизнь поступал бескорыстно.
Криспин с сомнением покачал головой.
— Дорогой Лукаш, — сказал он, — из твоего дела этого совсем не видно. Если бы ты действительно всю жизнь поступал бескорыстно, то не попал бы в нашу компанию, которая числится по четвертому департаменту ада и состоит в восьмой секции одиннадцатого отделения.
В соседнем зале снова прозвучал звонок.
Одновременно Лукаш услышал зычный голос судьи, умершего от апоплексического удара:
— Вновь прибывший уже подготовился?
— Идем! — сказал адвокат, беря Лукаша под руку.
Они вошли в зал. Суд собрался в полном составе, но никто даже не кивнул Лукашу. Старик окинул взглядом зал. В больших шкафах лежали акты, на которых были помечены фамилии. Лукаш наспех пробежал некоторые из них и с удивлением отметил, что всё это были фамилии хорошо знакомых ему варшавских домовладельцев. На одних полках хранились документы преферансистов, на других — любителей винта, на третьих — тех, кто играл только в безик.
Над шкафами висела густая паутина, а соткавшие ее пауки, с лицами известных ростовщиков, терзали мух. В этих несчастных насекомых Лукаш узнал самых знаменитых современных мотов и расточителей.
Надзирал за порядком в зале бывший начальник полиции, который грешил по части взяток и умер от пьянства.
Слово взял прокурор.
— Достопочтенные господа судьи! Этот человек, — начал он, указывая на Лукаша, — как вам известно из соответствующих документов, на протяжении семидесяти лет, прожитых им на земле, никому не сделал добра, но зато многим причинил зло. За это подсудимый по приговору высшей инстанции осужден на заключение в одиннадцатом отделении четвертого департамента ада. Теперь остается лишь решить вопрос — следует ли принять его в нашу секцию или направить в какую-нибудь другую, а может быть, вообще сослать куда-нибудь подальше. Это зависит от личных показаний подсудимого, а также от его дальнейшего поведения. Что имеет доложить суду адвокат обвиняемого?
Пан Лукаш заметил, что уже на половине прокурорской речи все судьи крепко уснули. Однако это его ничуть не удивило, так как, будучи заядлым сутягой, он очень часто бывал в суде — разумеется, там, на земле.
Никогда еще Криспин не вел защиту с таким блеском. Он запутывал дело и так мастерски изворачивался и лгал, что в забранных решетками окнах судебного зала вскоре показались удивленные лица чертей. Но судьи продолжали дремать, зная, что даже в аду не стоит выслушивать доводы, лишенные всякого смысла.
Наконец адвокат спохватился и воскликнул:
— А теперь, достопочтенные господа судьи, я приведу лишь один, но неопровержимый довод в защиту моего клиента. Так вот: он был преферансист, каких у нас мало.
— Это правда! — подтвердили проснувшиеся судьи.
— Мой клиент мог играть всю ночь напролет и при этом никогда не раздражался.
— Это правда! — снова подтвердили судьи.
— Я кончил, господа! — объявил адвокат.
— И отлично сделали, — откликнулся прокурор. — А теперь я все же просил бы вас указать нам хотя бы один поступок, совершенный обвиняемым бескорыстно. Без этого грешник, как вам известно, не может быть принят в нашу секцию.
— А бедняга так старался, — глядя на адвоката, сочувственно прошептал судья, умерший вследствие падения с лестницы.
Красноречивый адвокат умолк и погрузился в разглядывание документов. Судя по всему, доводы ею иссякли.
Дело пана Лукаша приняло такой грустный оборот, что это растрогало даже прокурора.
— Обвиняемый, — обратился он к Лукашу, — не вспомните ли вы сами хотя бы один добрый поступок в своей жизни, совершенный вами бескорыстно?
— Господа судьи! — с глубоким поклоном ответил Лукаш. — Я приказал покрыть асфальтом тротуар перед домом…
— И уже за две недели до этого повысили квартирную плату, — прервал его прокурор.
— Я отстроил уборную!..
— Да, но вас принудила к этому полиция.
Лукаш задумался.
— Я женился, — сказал он, наконец.
Но прокурор только махнул рукой и строго спросил:
— Это все, что вы можете сказать?
— Господа судьи! — в страхе закричал Лукаш. — Я совершил в своей жизни много бескорыстных поступков, но от старости у меня пропала память.
Вдруг адвокат вскочил, словно его осенило.
— Господа судьи, — воскликнул он, — обвиняемый прав! Он, несомненно, мог бы найти в своей жизни не один прекрасный, благородный и бескорыстный поступок, но что делать, если ему изменила память? Поэтому я прошу и даже требую, чтобы суд, приняв во внимание возраст и испуг обвиняемого, не ограничивался заслушанными здесь показаниями, а подверг моего подзащитного испытаниям, которые представят во всем блеске его высокие достоинства.
Предложение было принято, и суд стал совещаться относительно рода испытаний.
Между тем пан Лукаш, оглянувшись, увидел позади какую-то фигуру. По всей вероятности, это был судебный пристав, но лицом он удивительно напоминал тайного советника, который на земле прославился громким процессом, будучи обвинен в воровстве, мошенничестве и незаконном присвоении чинов.
— Если не ошибаюсь, я имею честь быть с вами знакомым, — сказал Лукаш, протягивая руку приставу.
У пристава сверкнули глаза, он уже хотел взять Лукаша за руку, как вдруг Криспин оттолкнул его и, обращаясь к приятелю, крикнул:
— Оставь его, Лукаш! Это же черт!.. Хорош бы ты был, если бы он тебя схватил.
Пан Лукаш сильно смутился, затем стал внимательно разглядывать этого субъекта и, наконец, шепнул адвокату:
— А ведь до чего люди любят преувеличивать! Сколько раз я слышал, что у черта огромные рога, точно у старого козла, а у этого рожки маленькие, как у теленка! И даже не рожки, а едва заметные шишечки…
В эту минуту адвоката подозвали к судейскому столу. Председатель что-то шепнул ему на ухо, а Криспин громко спросил Лукаша:
— Скажите, не приходилось ли вам в своей жизни делать пожертвования с благотворительной целью?
Лукаш заколебался.
— Я не помню твердо, — сказал он, — мне ведь уже семьдесят лет.
— А не хотели бы вы сейчас что-нибудь пожертвовать на благотворительные дела? — спросил адвокат и многозначительно подмигнул Лукашу.
Пану Лукашу совсем этого не хотелось, но, заметив знаки, которые делал ему Криспин, он согласился.
Ему подали перо и бумагу.
— Напишите объявление, как если б вы его давали в газету «Курьер», — предложил Криспин.
Пан Лукаш сел, подумал, написал и отдал бумагу.
Прокурор прочитал вслух:
— «Лукаш X. — домовладелец, проживающий на улице… номер… жертвует с благотворительной целью три (3) рубля серебром. Там же продаются инструменты для каменщиков и сдаются квартиры по умеренным ценам».
Услышав это, судьи остолбенели, адвокат закусил губу, а черт так и покатился со смеху.
— Обвиняемый, — крикнул прокурор, — что вы тут написали? Это реклама для вашего дома, а не объявление о пожертвовании. С благотворительной целью жертвуют бескорыстно и не устраивают заодно свои имущественные дела.
После этого назидания пану Лукашу дали другой лист бумаги. Дрожа от страха, несчастный присел к столу и написал:
«Неизвестный вносит в пользу бедных пятнадцать копеек».
Но тотчас же зачеркнул слово «пятнадцать» и написал: «пять».
Ознакомившись с новым объявлением, судьи покачали головами, однако решили, что с такого, как Лукаш, хватит и этого пожертвования, лишь бы оно было бескорыстным.
Но вдруг вмешался черт:
— Скажите, пан Лукаш, с какой целью вы пожертвовали на бедных эти пять копеек?
— Для спасения моей грешной души, сударь, — ответил Лукаш.
Черт снова расхохотался, председатель суда стукнул кулаком по столу, а адвокат стал рвать на себе волосы.
— Старый осел! — крикнул он Лукашу. — Ты же слышал, что пожертвование должно быть бескорыстным. Значит, не ради сообщения о сдаче квартиры и даже не во имя спасения души!.. Но ты, видать, до того жаден, что даже пяти копеек не пожертвуешь на бедных, не требуя за это награды, да еще такой, как спасение души!..
Судьи поднялись со своих мест. В их грозных и грустных взорах Лукаш прочел страшный приговор.
— Пристав! Проводите обвиняемого в последний круг ада! — приказал председатель.
Но черт лишь махнул рукой.
— А зачем нам такой постоялец, — сказал он, — который собственную душу ценит в пятак?
— Что же нам с ним делать? — спросил прокурор.
— Что вам будет угодно, — ответил черт, презрительно пожимая плечами.
— Я предлагаю подвергнуть обвиняемого еще одному испытанию, — выступил адвокат.
Он подошел к председателю и о чем-то тихо переговорил с ним.
Председатель, посоветовавшись с судьями, снова обратился к Лукашу:
— Обвиняемый! С нами остаться вы не можете, черт от вас тоже отказывается, так низко вы сами оценили свою душу. Поэтому мы решили подвергнуть вас последнему испытанию: пусть душа ваша вселится в старую туфлю, которую вы на днях выбросили в мусорный ящик… Dixi.
Рассуждения председателя о душе пан Лукаш выслушал безучастно, но упоминание о туфле его заинтересовало.
В эту минуту черт легонько подтолкнул его к окну; старик посмотрел через решетку, и — о, чудо!.. — он увидел свой двор, окна своей квартиры (по которой кто-то расхаживал), наконец, кучу мусора и на вершине ее свою туфлю.
— Мда, — буркнул Лукаш, — а, пожалуй, поспешил я ее выбросить!.. Да уж очень дорого стоила починка…
Во двор вошла жалкая, оборванная нищенка. Она сильно хромала, припадая на ногу, обмотанную грязной тряпкой.
Она посмотрела на окна, очевидно собираясь попросить милостыню. Но в окнах никого не было, и нищенка направилась к мусорному ящику, надеясь хоть там что-нибудь найти. Вдруг она заметила туфлю Лукаша.
Вначале этот опорок показался ей уж очень плохим. Но лучше тут ничего не было, да и боль в ноге ее донимала, и женщина подняла туфлю.
Пан Лукаш зорко следил за каждым движением нищенки. Когда же увидел, что та берет туфлю и собирается уйти с ней со двора, он крикнул:
— Эй, эй! Баба, это моя туфля!
Нищенка обернулась и ответила:
— Да уж вашей-то милости на что такая рвань?
— Рвань не рвань, а все-таки она моя. А даром ничего брать не полагается: это похоже на кражу. Не хочешь греха на себя взять, так… помолись за упокой души Лукаша.
— Слушаюсь, ваша милость, — согласилась нищенка и забормотала молитву.
1 2 3 4
Что это значит?.. Может быть, пан Лукаш спит и видит сон?..
Старик ущипнул себя и только сейчас заметил, что он уже не в халате, а в длинном черном сюртуке на вате. Вдруг что-то кольнуло его в подбородок. Это воротничок, но как туго он накрахмален, пан Лукаш не носил таких. Затем он почувствовал, что у него горят ноги. Взглянул — да на нем новые башмаки!.. Новые и чересчур узкие.
Беспредельное изумление охватило старика. Он перестал соображать и не только потерял память, но, что еще хуже, — встреча с четырьмя умершими партнерами по преферансу стала казаться ему совершенно естественной.
В таком состоянии пан Лукаш нажал огромную дверную ручку. Тяжелая дверь отворилась, и старик вошел в зал, такой же сводчатый, как и сени, напомнивший ему не то монастырь, не то ломбард.
В эту минуту человек, читавший судебные акты, поднял голову, и пан Лукаш узнал адвоката Криспина. Вид у юриста был несколько помятый, но цвет кожи — здоровый и выражение лица довольно непринужденное.
— Так ты жив, Криспин? — вскричал пан Лукаш, крепко пожимая руку своему приятелю.
Адвокат испытующе взглянул на него.
— Твой писец, — продолжал пан Лукаш, — сообщил мне, что поезд, в котором ты ехал, потерпел крушение…
— Ну да.
— Он предполагал, что ты погиб.
— Ну да, — равнодушно подтвердил адвокат.
Пан Лукаш заколебался, словно не веря собственным ушам.
— Позволь, значит, ты погиб при железнодорожной катастрофе?
— Конечно.
— Разбился насмерть?
— Конечно! — уже потеряв терпение, повторил адвокат. — Если я сам тебе говорю, что я убит, — можешь не сомневаться, это — правда.
Пан Лукаш задумался. С точки зрения логики, принятой на земле, то, что говорил Криспин, называлось не «правдой», а «бессмыслицей». Но в эту минуту мозг старика озарили проблески некой новой логики, и адвокат, говорящий о своей смерти в прошедшем времени, вдруг представился ему если не обычным явлением, то, во всяком случае, вполне возможным.
— Скажи мне, дорогой Криспин, — спросил Лукаш, — скажи, а… деньги у тебя не украли?
— Деньги целы и даже лежат здесь, в этом зале.
И адвокат указал на полку, где в куче макулатуры валялись его закладные.
Пан Лукаш возмутился:
— Кто же так поступает, Криспин? Они ведь тут могут пропасть!
— А мне что за дело? Здесь закладные не имеют никакой ценности.
— Только золото? — догадался Лукаш.
— И золото не ценится. Да на что оно нам? Стол у нас даровой, квартира даровая, одежда не изнашивается, а в преферанс мы играем на мелкие грешки.
Пан Лукаш не понимал того, что говорил ему Криспин, но и не удивлялся.
— Тем не менее, — сказал он адвокату, — даже в этих условиях золото не теряет своей прелести. Оно сверкает, звенит…
Адвокат подошел к стене и отворил небольшую железную дверцу. В ту же минуту что-то ослепительно засверкало, словно разверзлась печь, в которой плавится сталь, а до слуха старика донеслись ужасающие тысячеголосые стоны и лязг цепей.
Пан Лукаш закрыл глаза и заткнул уши. Никогда еще нервы его не подвергались такому сильному испытанию.
Адвокат захлопнул дверцу и сказал:
— Это сверкает ярче золота и громче звенит. Правда?
— Да, — ответил уже спокойнее Лукаш, — но золото, кроме того, имеет вес и прочность.
С минуту Криспин грустно молчал.
— Лукаш, — неожиданно попросил он, — подай-ка мне мою перчатку. Вон она лежит на столе.
Лукаш быстро схватил черную перчатку обычного размера, но тотчас же уронил ее наземь. И — удивительное дело! — перчатка упала с таким грохотом, словно она была из железа и весила много пудов.
— Что это значит? — спросил он с изумлением.
— Из той же материи сшита наша одежда, — пояснил Криспин. — Галстук и перчатки весят по пятисот фунтов, башмаки по две тысячи, сюртук около ста тысяч и так далее. Словом, у нас тут хватает веса, которым так привлекает тебя золото.
Как мы говорили, войдя в этот зал, пан Лукаш ничему больше не удивлялся, но ничего и не понимал. Понемногу он начал кое-что соображать, потом все больше и больше, но страх, который он испытывал вначале, возрастал с каждой минутой. Наконец, Лукаш решился рассеять свои сомнения и страхи; с чувством сжимая руку адвоката, он тихо спросил:
— Скажи мне, дорогой Криспин, куда… ну, куда я попал?
Адвокат пожал плечами.
— Как, ты до сих пор не догадался, что находишься в загробном мире, где умершие обретают жизнь вечную?
Пан Лукаш утер пот, выступивший на лбу.
— Горе мне, горе! — вскричал он. — Да ведь я оставил и дом и свою квартиру без присмотра…
В соседнем зале раздался звонок.
— Кто там? — испуганно спросил Лукаш.
— Наши партнеры по преферансу — судьи и прокурор.
— Так мы сможем разыграть пульку? — уже веселей сказал Лукаш. — Я даже видел там стол…
Но Криспин был по-прежнему невесел.
— Мы здесь играем в карты, — ответил он, — но тебе сначала придется уладить формальности. Знай же, что эти господа будут тебя судить, все обстоятельства твоей жизни подвергнутся тщательному расследованию, а затем тебя зачислят в тот или иной круг ада. Меня назначили твоим адвокатом, я уже ознакомился с твоим делом и опасаюсь, что тебе не удастся снова играть с нами в преферанс…
Если бы в эту минуту пан Лукаш мог увидеть в зеркале свое осунувшееся лицо, это убедило бы его в том, что он на самом деле труп — так подействовали на него слова адвоката.
— Послушай, Криспин, — спросил несчастный, дрожа всем телом, — значит, вы находитесь в аду?
— Конечно!..
— И я тоже попаду в ад?
— Ох!.. — буркнул адвокат, словно удивляясь вопросу.
— Но по какому же праву вы будете меня судить?
— А здесь, видишь ли, существует такой обычай, что прохвоста судят другие прохвосты, — пояснил Криспин.
— Дорогой мой! — Пан Лукаш умоляюще сложил руки. — Раз так, присудите меня к тому же отделению, в котором вы сами находитесь.
— Мы только этого и хотим, но…
— Что «но»?.. Почему «но»?..
— Для этого ты должен доказать суду, что совершил в своей жизни хотя бы один бескорыстный поступок.
— Один? — воскликнул пан Лукаш. — Я приведу вам хоть сто, хоть тысячу… Да я всю жизнь поступал бескорыстно.
Криспин с сомнением покачал головой.
— Дорогой Лукаш, — сказал он, — из твоего дела этого совсем не видно. Если бы ты действительно всю жизнь поступал бескорыстно, то не попал бы в нашу компанию, которая числится по четвертому департаменту ада и состоит в восьмой секции одиннадцатого отделения.
В соседнем зале снова прозвучал звонок.
Одновременно Лукаш услышал зычный голос судьи, умершего от апоплексического удара:
— Вновь прибывший уже подготовился?
— Идем! — сказал адвокат, беря Лукаша под руку.
Они вошли в зал. Суд собрался в полном составе, но никто даже не кивнул Лукашу. Старик окинул взглядом зал. В больших шкафах лежали акты, на которых были помечены фамилии. Лукаш наспех пробежал некоторые из них и с удивлением отметил, что всё это были фамилии хорошо знакомых ему варшавских домовладельцев. На одних полках хранились документы преферансистов, на других — любителей винта, на третьих — тех, кто играл только в безик.
Над шкафами висела густая паутина, а соткавшие ее пауки, с лицами известных ростовщиков, терзали мух. В этих несчастных насекомых Лукаш узнал самых знаменитых современных мотов и расточителей.
Надзирал за порядком в зале бывший начальник полиции, который грешил по части взяток и умер от пьянства.
Слово взял прокурор.
— Достопочтенные господа судьи! Этот человек, — начал он, указывая на Лукаша, — как вам известно из соответствующих документов, на протяжении семидесяти лет, прожитых им на земле, никому не сделал добра, но зато многим причинил зло. За это подсудимый по приговору высшей инстанции осужден на заключение в одиннадцатом отделении четвертого департамента ада. Теперь остается лишь решить вопрос — следует ли принять его в нашу секцию или направить в какую-нибудь другую, а может быть, вообще сослать куда-нибудь подальше. Это зависит от личных показаний подсудимого, а также от его дальнейшего поведения. Что имеет доложить суду адвокат обвиняемого?
Пан Лукаш заметил, что уже на половине прокурорской речи все судьи крепко уснули. Однако это его ничуть не удивило, так как, будучи заядлым сутягой, он очень часто бывал в суде — разумеется, там, на земле.
Никогда еще Криспин не вел защиту с таким блеском. Он запутывал дело и так мастерски изворачивался и лгал, что в забранных решетками окнах судебного зала вскоре показались удивленные лица чертей. Но судьи продолжали дремать, зная, что даже в аду не стоит выслушивать доводы, лишенные всякого смысла.
Наконец адвокат спохватился и воскликнул:
— А теперь, достопочтенные господа судьи, я приведу лишь один, но неопровержимый довод в защиту моего клиента. Так вот: он был преферансист, каких у нас мало.
— Это правда! — подтвердили проснувшиеся судьи.
— Мой клиент мог играть всю ночь напролет и при этом никогда не раздражался.
— Это правда! — снова подтвердили судьи.
— Я кончил, господа! — объявил адвокат.
— И отлично сделали, — откликнулся прокурор. — А теперь я все же просил бы вас указать нам хотя бы один поступок, совершенный обвиняемым бескорыстно. Без этого грешник, как вам известно, не может быть принят в нашу секцию.
— А бедняга так старался, — глядя на адвоката, сочувственно прошептал судья, умерший вследствие падения с лестницы.
Красноречивый адвокат умолк и погрузился в разглядывание документов. Судя по всему, доводы ею иссякли.
Дело пана Лукаша приняло такой грустный оборот, что это растрогало даже прокурора.
— Обвиняемый, — обратился он к Лукашу, — не вспомните ли вы сами хотя бы один добрый поступок в своей жизни, совершенный вами бескорыстно?
— Господа судьи! — с глубоким поклоном ответил Лукаш. — Я приказал покрыть асфальтом тротуар перед домом…
— И уже за две недели до этого повысили квартирную плату, — прервал его прокурор.
— Я отстроил уборную!..
— Да, но вас принудила к этому полиция.
Лукаш задумался.
— Я женился, — сказал он, наконец.
Но прокурор только махнул рукой и строго спросил:
— Это все, что вы можете сказать?
— Господа судьи! — в страхе закричал Лукаш. — Я совершил в своей жизни много бескорыстных поступков, но от старости у меня пропала память.
Вдруг адвокат вскочил, словно его осенило.
— Господа судьи, — воскликнул он, — обвиняемый прав! Он, несомненно, мог бы найти в своей жизни не один прекрасный, благородный и бескорыстный поступок, но что делать, если ему изменила память? Поэтому я прошу и даже требую, чтобы суд, приняв во внимание возраст и испуг обвиняемого, не ограничивался заслушанными здесь показаниями, а подверг моего подзащитного испытаниям, которые представят во всем блеске его высокие достоинства.
Предложение было принято, и суд стал совещаться относительно рода испытаний.
Между тем пан Лукаш, оглянувшись, увидел позади какую-то фигуру. По всей вероятности, это был судебный пристав, но лицом он удивительно напоминал тайного советника, который на земле прославился громким процессом, будучи обвинен в воровстве, мошенничестве и незаконном присвоении чинов.
— Если не ошибаюсь, я имею честь быть с вами знакомым, — сказал Лукаш, протягивая руку приставу.
У пристава сверкнули глаза, он уже хотел взять Лукаша за руку, как вдруг Криспин оттолкнул его и, обращаясь к приятелю, крикнул:
— Оставь его, Лукаш! Это же черт!.. Хорош бы ты был, если бы он тебя схватил.
Пан Лукаш сильно смутился, затем стал внимательно разглядывать этого субъекта и, наконец, шепнул адвокату:
— А ведь до чего люди любят преувеличивать! Сколько раз я слышал, что у черта огромные рога, точно у старого козла, а у этого рожки маленькие, как у теленка! И даже не рожки, а едва заметные шишечки…
В эту минуту адвоката подозвали к судейскому столу. Председатель что-то шепнул ему на ухо, а Криспин громко спросил Лукаша:
— Скажите, не приходилось ли вам в своей жизни делать пожертвования с благотворительной целью?
Лукаш заколебался.
— Я не помню твердо, — сказал он, — мне ведь уже семьдесят лет.
— А не хотели бы вы сейчас что-нибудь пожертвовать на благотворительные дела? — спросил адвокат и многозначительно подмигнул Лукашу.
Пану Лукашу совсем этого не хотелось, но, заметив знаки, которые делал ему Криспин, он согласился.
Ему подали перо и бумагу.
— Напишите объявление, как если б вы его давали в газету «Курьер», — предложил Криспин.
Пан Лукаш сел, подумал, написал и отдал бумагу.
Прокурор прочитал вслух:
— «Лукаш X. — домовладелец, проживающий на улице… номер… жертвует с благотворительной целью три (3) рубля серебром. Там же продаются инструменты для каменщиков и сдаются квартиры по умеренным ценам».
Услышав это, судьи остолбенели, адвокат закусил губу, а черт так и покатился со смеху.
— Обвиняемый, — крикнул прокурор, — что вы тут написали? Это реклама для вашего дома, а не объявление о пожертвовании. С благотворительной целью жертвуют бескорыстно и не устраивают заодно свои имущественные дела.
После этого назидания пану Лукашу дали другой лист бумаги. Дрожа от страха, несчастный присел к столу и написал:
«Неизвестный вносит в пользу бедных пятнадцать копеек».
Но тотчас же зачеркнул слово «пятнадцать» и написал: «пять».
Ознакомившись с новым объявлением, судьи покачали головами, однако решили, что с такого, как Лукаш, хватит и этого пожертвования, лишь бы оно было бескорыстным.
Но вдруг вмешался черт:
— Скажите, пан Лукаш, с какой целью вы пожертвовали на бедных эти пять копеек?
— Для спасения моей грешной души, сударь, — ответил Лукаш.
Черт снова расхохотался, председатель суда стукнул кулаком по столу, а адвокат стал рвать на себе волосы.
— Старый осел! — крикнул он Лукашу. — Ты же слышал, что пожертвование должно быть бескорыстным. Значит, не ради сообщения о сдаче квартиры и даже не во имя спасения души!.. Но ты, видать, до того жаден, что даже пяти копеек не пожертвуешь на бедных, не требуя за это награды, да еще такой, как спасение души!..
Судьи поднялись со своих мест. В их грозных и грустных взорах Лукаш прочел страшный приговор.
— Пристав! Проводите обвиняемого в последний круг ада! — приказал председатель.
Но черт лишь махнул рукой.
— А зачем нам такой постоялец, — сказал он, — который собственную душу ценит в пятак?
— Что же нам с ним делать? — спросил прокурор.
— Что вам будет угодно, — ответил черт, презрительно пожимая плечами.
— Я предлагаю подвергнуть обвиняемого еще одному испытанию, — выступил адвокат.
Он подошел к председателю и о чем-то тихо переговорил с ним.
Председатель, посоветовавшись с судьями, снова обратился к Лукашу:
— Обвиняемый! С нами остаться вы не можете, черт от вас тоже отказывается, так низко вы сами оценили свою душу. Поэтому мы решили подвергнуть вас последнему испытанию: пусть душа ваша вселится в старую туфлю, которую вы на днях выбросили в мусорный ящик… Dixi.
Рассуждения председателя о душе пан Лукаш выслушал безучастно, но упоминание о туфле его заинтересовало.
В эту минуту черт легонько подтолкнул его к окну; старик посмотрел через решетку, и — о, чудо!.. — он увидел свой двор, окна своей квартиры (по которой кто-то расхаживал), наконец, кучу мусора и на вершине ее свою туфлю.
— Мда, — буркнул Лукаш, — а, пожалуй, поспешил я ее выбросить!.. Да уж очень дорого стоила починка…
Во двор вошла жалкая, оборванная нищенка. Она сильно хромала, припадая на ногу, обмотанную грязной тряпкой.
Она посмотрела на окна, очевидно собираясь попросить милостыню. Но в окнах никого не было, и нищенка направилась к мусорному ящику, надеясь хоть там что-нибудь найти. Вдруг она заметила туфлю Лукаша.
Вначале этот опорок показался ей уж очень плохим. Но лучше тут ничего не было, да и боль в ноге ее донимала, и женщина подняла туфлю.
Пан Лукаш зорко следил за каждым движением нищенки. Когда же увидел, что та берет туфлю и собирается уйти с ней со двора, он крикнул:
— Эй, эй! Баба, это моя туфля!
Нищенка обернулась и ответила:
— Да уж вашей-то милости на что такая рвань?
— Рвань не рвань, а все-таки она моя. А даром ничего брать не полагается: это похоже на кражу. Не хочешь греха на себя взять, так… помолись за упокой души Лукаша.
— Слушаюсь, ваша милость, — согласилась нищенка и забормотала молитву.
1 2 3 4