Вот обрадуется мальчик! Деньги я, конечно, положу в банк, а жить буду на проценты, не то этот шалопай все промотает в два-три года, и на старости лет мне придется поступить куда-нибудь главным мастером… Ха-ха-ха!
Иногда ему снилась высокая, чуть не до неба, гора; из нее вырывался огонь, а он, со свойственным ему упорством, взбирался на вершину. Не раз во сне он поднимался на воздушном шаре высоко, высоко, туда, откуда звезды кажутся больше. То вдруг он видел толпы нарядных, красивых танцоров, наполнявших бесконечные анфилады пышных гостиных. Но повсюду он был один. Фердинанда не было с ним.
Проснувшись, он думал:
«Этот бездельник совсем отучил меня от своего общества, я даже не вижу его во сне. Если мы проживем так еще несколько лет, я забуду, как он выглядит».
Но сына своего он любил все сильнее; потому и позволял ему беситься вне дома, потому и не удерживал при себе, что слишком его любил.
— Как я могу приковать мальчика к фабрике, если она опротивела мне самому? Какое ему дело до того, что я скучаю по нем? Он ведь молодой, а я старик. Ему и нужно развлекаться с молодежью, а у меня свое развлечение — работа.
На следующий день после ярмарки старый фабрикант совершал, как обычно, обход всех мастерских и конторы. Многие рабочие были вчера на ярмарке, и сейчас по всей фабрике передавались рассказы о проделках Фердинанда — разумеется, сильно преувеличенные. Говорили, что он закупил обеды во всех ресторанах и что каждый шляхтич, которому хотелось чего-нибудь поесть или выпить, должен был сперва поклониться молодому барину.
Адлер вначале посмеялся над проделками сына, но, приблизительно подсчитав, во что это должно было обойтись, стал мрачен.
— Этот бездельник, — сказал он бухгалтеру, — промотает весь наш барыш от повышения цен на хлопок. Сколько хлопот у меня с этим сумасшедшим!
Во дворе стояли подводы с хлопком, и специально нанятые для этого грузчики переносили его в склады. Адлер постоял немного, посмотрел, как они работают, затем, обойдя склады, настрого запретил курить и вернулся в контору.
У ворот две женщины оживленно разговаривали с привратником, но, заметив Адлера, убежали.
Старик не обратил на это внимания.
Из конторы выскочил с растерянным видом какой-то служащий. В кассе бухгалтер, его помощник и кассир, забившись в угол, совещались о чем-то с явными признаками волнения. При виде хозяина они бросились к своим столам и склонились над бумагами.
Адлеру и это не показалось странным. Вчера была ярмарка, и служащие, наверно, рассказывают друг другу какие-нибудь сплетни.
В приемной Адлер столкнулся лицом к лицу с незнакомым мужчиной. Посетитель был чем-то расстроен и встревожен. Он быстро расхаживал по комнате, размахивая руками. Заметив огромную фигуру фабриканта, он вдруг остановился и спросил в замешательстве:
— Пан Адлер?
— Да, — ответил фабрикант. — У вас какое-нибудь дело ко мне?
Посетитель долго не отвечал, у него дрожали губы.
Фабрикант пристально разглядывал его, стараясь угадать, кто он и чего он хочет. Незнакомец не был похож на просителя, желающего получить место в конторе. Скорее это был богатый шляхтич.
— У меня к вам важное дело! — наконец сказал посетитель.
— Не угодно ли пойти ко мне домой? — спросил Адлер, решив, что с таким возбужденным человеком лучше разговаривать не при служащих: может быть, он собирается предъявить ему какие-нибудь претензии?
Посетитель заколебался, но тотчас ответил:
— Да, пойдемте к вам… я уже был там…
— Вы искали меня?
— Да… потому что… видите ли, пан Адлер, мы… привезли Фердинанда…
Адлер был так далек от мысли о каком-нибудь несчастье, что спросил веселым тоном:
— Неужели Фердинанд так напился на ярмарке, что его пришлось отвозить?
— Он ранен, — ответил гость.
Они уже подходили к дому. Адлер вдруг остановился.
— Кто ранен? — спросил он.
— Фердинанд.
Старик всплеснул руками.
— Ногу сломал, шею свернул? Что случилось?
— Он ранен… пулей.
— Пулей? Он? Каким образом?
— Он дрался на дуэли.
Красное лицо фабриканта сделалось кирпичным. Они были уже на крыльце. Адлер бросил шляпу и вбежал в открытую дверь… Он даже не спросил, кто ранил его сына. Не все ли равно?
В первой комнате он увидел слуг и еще одного незнакомца. Фабрикант растолкал всех и очутился возле дивана, на котором лежал Фердинанд.
На раненом не было ни сюртука, ни жилета. Лицо его так ужасающе изменилось, что в первую минуту Адлер не узнал собственного сына. У изголовья его сидел доктор.
Адлер глядел… глядел… Потом опустился на свободный стул и, положив мощные руки на колени, сказал сдавленным голосом:
— Что ты натворил, негодяй!
Фердинанд посмотрел на нею с неописуемой грустью. Он взял руку отца и впервые — с очень давних пор — поцеловал ее.
Адлер вздрогнул. Он остолбенел.
Фердинанд заговорил медленно, поминутно останавливаясь:
— Я должен был, папа… должен! Все нас ругали… шляхта… официанты, газеты. Говорили, что я мотаю деньги, а ты грабишь рабочих… Скоро… нам стали бы плевать в глаза…
— Не утомляйтесь! — прошептал доктор.
Старик, широко разинув рот, наклонился над сыном, смотрел на него, слушал. Весь вид его выражал величайшее изумление и скорбь.
— Папа, спаси меня! — вскрикнул Фердинанд. — Я обещал доктору десять тысяч…
Тень неудовольствия скользнула по лицу Адлера.
— Почему так много? — спросил он машинально.
— Потому что я… умираю… Я чувствую, что умираю…
Старик вскочил.
— Да ты с ума сошел! — закричал он. — Ты поступил глупо, мерзко!.. Но до смерти тебе еще далеко…
— Я умираю! — Простонал раненый.
Адлер всплеснул руками.
— Он с ума сошел! Ей-богу, с ума сошел!
Адлер забегал по комнате, ломая пальцы так, что они хрустели, и вдруг, остановившись перед доктором, закричал:
— Ну, скажите же ему, что он дурак… Он говорит о смерти и думает, что я дам ему умереть!.. Тебе умереть!.. Ты обещал доктору десять тысяч? Этого мало. Доктор, — в возбуждении воскликнул старик, — я отдам за моего сына сто тысяч рублей, если есть хоть малейшая опасность. Но только за то, что он дурак, я платить не намерен. Каково его состояние?
— Ничего особенно опасного нет, — ответил доктор, — но все же требуется тщательный врачебный уход.
— Ну конечно! — прервал его Адлер. — Фердинанд, ты слышал, что сказал доктор?.. А если слышал, не забивай голову ни себе, ни мне всякими глупостями… Иоганн! Телеграфируй в Варшаву, чтобы приехали экспрессом самые лучшие доктора. Если нужно, телеграфируй в Берлин, в Вену, наконец в Париж. Доктор, дайте, пожалуйста, адреса самых знаменитых. Я заплачу. У меня есть чем заплатить…
— О, как мне страшно! — простонал Фердинанд, заметавшись на диване.
Отец припал к нему.
— Успокойтесь! — сказал доктор.
— Папа! — крикнул раненый. — Папа, дорогой, я уже не вижу тебя…
На губах его выступила кровавая пена. Лицо исказилось ужасом и отчаянием.
— Душно! — закричал Фердинанд.
Он вскочил с дивана и, протягивая руки, как слепой, подбежал к окну. Вдруг его руки бессильно опустились. Он двинулся назад, пошатнулся и упал на диван, ударившись головой о стену.
Потом еще раз обернулся к отцу, широко и с трудом раскрыл глаза, и две слезы повисли на его ресницах.
Адлер, дрожа всем телом, сел, обессиленный, возле него и стал вытирать своими большими руками мокрое от слез лицо и пену на губах.
— Фердинанд! Фердинанд! — шептал он. — Успокойся. Ты будешь жить, я отдам все свое состояние.
Вдруг он почувствовал, что сын тяжелеет в его объятиях и валится.
— Доктор! Приведите его в чувство, он теряет сознание!
— Пан Адлер, выйдите из комнаты! — сказал доктор.
— Почему я должен уйти? Я не могу уйти, когда сын нуждается в моей помощи…
— Больше он уже в помощи не нуждается, — тихо ответил доктор.
Адлер смотрел на сына, тряс его, теребил. На повязке, сбившейся на груди, показалось большое красное пятно. Фердинанд был мертв.
Старик обезумел. Он вскочил с дивана, отшвырнул ногой стул, оттолкнул доктора и выбежал во двор, а оттуда на шоссе.
По дороге он встретил одного из возчиков, перевозивших хлопок. Схватив его за плечи, Адлер крикнул:
— Знаешь?.. Мой сын умер!
Затем, отшвырнув его, побежал к будке привратника.
— Эй! Созовите к моему дому всех людей, пусть приходят… Сейчас же…
С такой же стремительностью он вернулся в комнату, где лежал его мертвый сын, и, сев против него, смотрел… смотрел…
— Почему так тихо? — спросил он. — Разве машина сломалась?
— Вы велели созвать всех рабочих, поэтому машину остановили. Все ждут вас во дворе, — ответил Иоганн.
— Зачем? Для чего? Сейчас же пошли их работать. Я не хочу, чтобы было так тихо. Скажи им, чтобы пустили машину и все станки. Пусть ткут, пусть прядут, двигаются, шумят…
Он схватился обеими руками за голову.
— Мой сын… сын… сын! — шептал он.
За пастором послали еще раньше, и как раз теперь он приехал и вбежал со слезами в комнату.
— Готлиб! — воскликнул он. — Господь послал нам тяжелое испытание, но будем уповать на милосердие его!..
Адлер долго глядел на него, потом сказал, указывая на останки сына:
— Смотри, Мартин, это я! Не его, а мой это труп! Если бы я не верил в это, я бы сошел с ума. Посмотри, — продолжал он, — здесь лежит моя фабрика, мое состояние, моя надежда!.. Но он жив! Скажи мне это, и вы все скажите. Это успокоит меня… О, сердце мое, сердце! Как оно болит!
Волна возмездия возвратилась.
Когда доктор и секунданты уехали, пастор стал уговаривать своего друга выйти из комнаты. Адлер послушался, и они пошли в сад. Поднявшись на пригорок, старый фабрикант поглядел по сторонам и заговорил:
— Если бы я мог…
Он раскинул руки.
— Если бы я мог все это охватить, задушить, бросить наземь и затоптать ногами вот так, так!.. Если бы я мог! Если бы мог!.. Мартин, ты не знаешь, что творится у меня в голове и как болит у меня сердце…
Он упал на скамью и продолжал:
— Там лежит мой мертвый сын, а я не могу ничем ему помочь. Знаешь, что я тебе скажу? Мне кажется, что через год, через месяц, может быть даже через неделю доктора найдут средство возвращать к жизни и излечивать таких раненых. Но тогда это уже не будет интересовать меня, а сейчас я готов отдать за такое средство все свое состояние и самого себя!.. Я продал бы себя, как собаку, как кусок ситца. И все же я не в силах ничего сделать.
Пастор взял его за руку.
— Готлиб, давно ты не молился?
— Разве я помню? Лет тридцать, а может быть, и сорок.
— Ты помнишь молитвы?
— Я помню… что у меня был сын.
— Сын твой теперь у бога.
Адлер поник головой.
— Какой же кровожадный этот ваш бог!..
— Не богохульствуй! Тебе еще придется встретиться с ним.
— Когда?
— Когда пробьет твой час.
Старик задумался, потом вынул из кармана часы с репетиром, нажал пружину, дождался боя и сказал:
— Мой час уже пробил, а ты, Мартин, поезжай домой. Там ждут тебя жена, дочка, приход. Радуйся» глядя на них, служи свои молебны, пей рейнское вино, а меня оставь в покое… У меня такое чувство, как будто я жду похорон всего мира и прислушиваюсь, скоро ли ударят в большой колокол, от которого у меня лопнет голова. Погибнет весь мир и я вместе с ним… Поезжай домой, Мартин! Я не нуждаюсь в друге, а тем более в пасторе. Твое испуганное лицо раздражает меня и приводит в уныние. И, наконец, я могу обойтись без няньки; я ведь сам вынянчил моего сына.
— Готлиб, успокойся, помолись!
Адлер вскочил со скамьи.
— Убирайся к черту! — крикнул он.
Затем бросился в глубь сада и через калитку убежал в поле.
Пастор не знал, что делать. Охваченный недобрыми предчувствиями, он вернулся в дом. Он хотел, чтобы кто-нибудь издали последил за Адлером, но слуги боялись своего хозяина.
Тогда пастор вызвал бухгалтера и сказал ему, что хозяин его близок к безумию и убежал в таком состоянии в поле.
— Ну! Ничего, — ответил бухгалтер. — Устанет и вернется успокоенный. Он всегда так делает, когда чем-нибудь сильно огорчен.
Прошло несколько часов, наступил вечер, но Адлер не появлялся.
Никогда еще в мастерских не было такого оживления, как сегодня, с той минуты, когда привезли раненого Фердинанда. Несчастье, случившееся с Гославским, тоже потрясло всю фабрику, напомнив людям о притеснениях, которые они терпели, а суровость хозяина вызвала возмущение; но в случае с молодым Адлером все происходило по-иному.
Известие о внезапной смерти Фердинанда в первую минуту вызвало у рабочих удивление и ужас: словно с ясного неба грянул гром, словно заколебались самые основы фабрики или остановилось солнце. Ни у кого, начиная с главного бухгалтера и кончая последней работницей и ночным сторожем, не укладывалось в голове, что Фердинанд мертв. Он, такой молодой, сильный, веселый, богатый! Он, имевший возможность ничего не делать, не простаивать целыми днями у машины! Он, сын такого могущественного отца, мертв! Погиб еще быстрее, чем бедный рабочий Гославский, погиб, как заяц, от выстрела, чуть ли не мгновенно!
Эти люди — простые, бедные, зависимые, которым Адлер представлялся грозным божеством, более могущественным, чем все земные власти, самым крупным магнатом и человеком неодолимой силы, — эти люди испугались. В первую минуту им казалось, что мелкий шляхтич, скромный волостной судья Запора, убивший Фердинанда, совершил святотатство. Как посмел он стрелять в панича, перед которым даже самые дерзкие рабочие опускали глаза, самые сильные чувствовали себя слабыми? Что же это творится?
Странное дело. Те самые люди, которые каждый день осыпали проклятиями фабриканта и его сына, сейчас осуждали его убийцу. Не один кричал сгоряча, что такого негодяя надо убить, как собаку. Но если бы этот негодяй внезапно встал перед ними — они отступили бы.
После вспышки наступила минута раздумья. Механики и старшие мастера растолковали остальным, что Запора стрелял в Фердинанда не как охотник по дичи, а что Фердинанд сам этого хотел и выстрелил первым. Следовательно, это была борьба. Но зачем Фердинанд ввязался в борьбу, если он не мог убить противника? Почему он промахнулся? Из-за чего эти два человека — вернее, эти две сверхчеловеческие силы — столкнулись между собой?
Кто-то шепнул, что это из-за них, рабочих, Запора убил Фердинанда за то, что тот проматывал деньги, нажитые их кровавым трудом. «В конце концов, — добавляли старики, — бог покарал Адлера. Услышаны наши проклятия».
Таким образом, в течение нескольких часов создалась легенда: слезы и человеческая кровь дошли до господнего престола, и свершилось чудо — вот здесь, на глазах всей округи. Верующие взволновались, вольнодумцы слушали с презрительным видом, но в душе трепетали.
— Что еще будет? — спрашивали все.
— А знаете: старик, говорят, в уме повредился?
— Оно и видно, если он возчика швырнул на шоссе, нас всех созвал невесть зачем, а теперь из дому удрал и шатается где-то по полям.
— Он всегда так делает, когда разозлится…
— На кого ж ему злиться?.. Разве что на господа бога!
— Заткни рот!.. Не поминай имени господнего всуе, а то еще беда какая стрясется!
— Что же будет теперь старик делать?
— А что?.. Может, уже не будет жилы из нас выматывать?
— В конторе говорят, что, наверно, он продаст фабрику и поедет к своим.
— Да у него никого нет.
— Э, найдет!.. Швабы — они плодовитые.
Так перешептывались рабочие. Старшие мастера были озабочены. Работы они и не спрашивали, а только бегали поминутно в контору узнать, нет ли новостей. Один из мастеров предложил в знак траура приостановить работу на фабрике, но старик бухгалтер воспротивился этому.
— Пусть все идет, как шло, — сказал он. — Хозяин и так не в себе, зачем же его раздражать?.. Мне и самому было тоскливо и страшно, когда остановилась фабрика и все пошли к дому хозяина. Когда грохочут машины, становится легче на сердце и кажется, что ничего дурного не случилось…
— Правильно!.. Правильно! — поддакивали ему остальные.
Около шести вечера явился в контору Адлер. Он вошел незаметно, как призрак. К одежде его прилипла грязь, словно он валялся на земле. Коротко остриженные льняные волосы были взъерошены. Он вспотел и задыхался. Белки его глаз налились кровью, зрачки непомерно расширились.
Войдя в контору, он быстро обежал все комнаты, с хрустом ломая толстые пальцы. Служащие дрожали, сидя на своих стульях.
Молодой корреспондент читал какую-то телеграмму. Адлер подошел к нему и спросил изменившимся голосом, хотя довольно спокойно:
— Что там такое?
— Хлопок опять поднялся в цене, — ответил корреспондент. — Мы сегодня заработали шесть тысяч.
Он не окончил фразы. Адлер вырвал у него телеграмму, скомкал ее и швырнул ему в лицо.
— Подлец!.. — закричал он на служащего. — Подлец! Как ты смеешь говорить мне что-либо подобное?..
Он снова забегал по комнате, бормоча:
— Человек — это самое худшее из животных. Собаки и те, видя мое горе, не осмеливаются ластиться ко мне и убегают, поджав хвост… А он говорит о шести тысячах рублей!
1 2 3 4 5 6 7 8 9