Они прислушивались через закрытую дверь.— Да, слава богу, — с трудом проговорила она: у нее зуб на зуб не попадал. — Он кончил, сейчас моя племянница с комической старухой убегут, а потом опять выйдет Кунце с лейтенантом, понимаете?— В пьесе есть и лейтенант? — спросил Дидерих с почтительным удивлением в голосе.— Да, вернее, он еще гимназист, это сын председателя суда господина Шпрециуса, понимаете? Тот самый бедный родственник, которого граф прочит в мужья своей дочери. Он обещает старику, что весь свет обыщет, а тайную графиню найдет.— Вполне понятно, — заметил Дидерих. — Это в его собственных интересах.— Вот увидите, как он благороден.— Но Ядассон! Смею сказать, графиня, вам не следовало бы давать ему роли, — с упреком и затаенным злорадством продолжал Дидерих. — Одни уши чего стоят!Вконец расстроенная фрау фон Вулков сказала:— Я не думала, что со сцены они произведут такое впечатление. Вы полагаете, он провалит пьесу?— Графиня! — Дидерих приложил руку к сердцу. — Такую пьесу, как «Тайная графиня», убить нелегко.— Не правда ли? Ведь в театральном искусстве важнее всего художественное достоинство пьесы.— Разумеется. Правда, такая пара ушей тоже не безразлична для… — И Дидерих с тревогой посмотрел на автора пьесы.Фрау фон Вулков умоляюще воскликнула:— А ведь второй акт еще лучше! Действие происходит в семье зазнавшегося фабриканта, у которого тайная графиня служит горничной. Там же — учитель музыки, человек сомнительный, он даже поцеловал как-то одну из дочерей, а теперь делает предложение графине, и та, конечно, решительно отвергает его. Учитель музыки! Разве она согласится на такое!..Дидерих подтвердил, что это совершенно исключено.— Но дальше-то и начинается трагедия: дочь, та самая, которую поцеловал учитель музыки, обручилась на балу с неким лейтенантом. Когда лейтенант приходит в дом, то оказывается, что это тот самый, который…— О боже, графиня! — Дидерих, потрясенный столь запутанной интригой, как бы защищаясь, выставил вперед обе руки. — И как вам все это приходит на ум?Фрау фон Вулков восторженно улыбнулась.— Вот это как раз интереснее всего. Я и сама не пойму… Какой-то загадочный процесс. Порой мне кажется, что это у нас в роду.— В вашем уважаемом роду много писателей?— Я бы не сказала. Но если бы мой великий прадед не выиграл сражения под Крехенвердой, кто знает, написала ли бы я «Тайную графиню»… Наследственность — это, знаете ли, основа основ.При упоминании о битве под Крехенвердой Дидерих шаркнул ножкой и уж не посмел продолжать расспросы.— Занавес скоро опустится. Вам что-нибудь слышно?Он ничего не слышал; только для автора не существовало ни дверей, ни стен.— Теперь лейтенант клянется в вечной верности далекой графине, — шепнула она, и кровь отхлынула у нее от лица.Но через секунду фрау фон Вулков так и вспыхнула: публика зааплодировала. Нельзя сказать, чтобы это была буря аплодисментов, но все же публика аплодировала. Авторша приоткрыла дверь. Занавес снова взвился, и когда молодой Шпрециус и вулковская племянница вышли на вызовы, хлопки усилились.Вдруг из-за кулис стрелой вылетел Ядассон, он оттеснил молодую чету и прорвался вперед с таким видом, точно хотел весь успех закрепить за собой. Ядассона встретили шиканьем. Фрау фон Вулков негодующе отвернулась. Когда теща бургомистра Шеффельвейса и супруга председателя суда Гарниша поздравляли ее, она заявила:— Асессор Ядассон немыслим как прокурор. Я скажу об этом мужу.Дамы поспешили разнести приговор супруги фон Вулкова и имели большой успех. В зеркальной галерее разбившаяся на группы публика только и говорила, что об ушах Ядассона. «Фрау фон Вулков написала прелестную вещь, но вот уши Ядассона…» Однако, узнав, что во втором действии Ядассон не участвует, публика была разочарована. Вольфганг Бук с Густой Даймхен подошли к Дидериху.— Вы уже слышали? — спросил Бук. — Ядассону, как официальному лицу, придется, говорят, конфисковать собственные уши.— Я никогда не острю за счет тех, кому не повезло, — назидательно сказал Дидерих.Он жадно перехватывал взгляды, которыми присутствующие окидывали Бука и его спутницу. При виде этой пары лица у всех оживлялись, Ядассон был моментально забыт. От дверей доносился пронзительный фальцет учителя Кюнхена: перекрывая многоголосый шум, Кюнхен выкрикивал что-то вроде «стыд и срам». Супруга пастора Циллиха, стараясь урезонить его, взяла его за рукав, но он повернулся и ужа совершенно явственно крикнул:— Да, да, беспримерный срам!Густа оглянулась, глаза ее сузились.— Там тоже говорят об этом, — загадочно сказала она.— О чем? — пробормотал Дидерих.— Мы уже знаем. И кто пустил слух, я тоже знаю.Дидериха прошиб пот.— Что с вами? — спросила Густа.Бук, искоса поглядывавший через боковую дверь на буфетную стойку, хладнокровно произнес:— Геслинг осторожный политик, он предпочитает затыкать уши, когда при нем говорят, что бургомистр, с одной стороны, прекрасный супруг, но, с другой стороны, и теще не может отказать.Дидерих побагровел:— Какая низость! И кто только сочиняет подобные мерзости!Густа захихикала. Бук и бровью не повел.— По-видимому, так оно и есть, ведь фрау Шеффельвейс накрыла обоих на месте преступления и рассказала обо всем одной из своих приятельниц. Но и без того ясно.— Вот видите, господин доктор, вы-то никогда не догадались бы. — И она, влюбленно глядя на жениха, подмигнула ему.Дидерих метнул испепеляющий взор.— Так вот оно что! — холодно сказал он. — Теперь мне все понятно.И он повернулся к ним спиной. Значит, они сами измышляют мерзости, да еще о бургомистре! Дидерих вправе высоко держать голову. Он примкнул к компании Кюнхена, которая шествовала в буфет, распространяя вокруг себя волны благородного негодования. Теща бургомистра, вся пунцовая, клялась, что отныне на пушечный выстрел не подпустит к себе «эту братию», и несколько дам присоединились к ней; владелец универсального магазина Кон убеждал не торопиться с выводами, — все это пока очень и очень сомнительно: совершенно исключено, чтобы столь заслуженный либерал, как господин Бук, способен был на подобное отступление от нравственных норм. Учитель Кюнхен считал, что, напротив, чрезмерный радикализм разрушает нравственные устои. Даже доктор Гейтейфель, устраивавший воскресные собрания для свободных людей, обронил замечание, будто старик Бук всегда отличался избытком родственных чувств, иными словами — непотизмом. И если он намерен переженить своих внебрачных детей с рожденными в законном браке, лишь бы деньги остались в семье, то для него, Гейтейфеля, диагноз ясен: это старческое перерождение природной склонности, которую до сих пор эти люди умели сдерживать в нормальных пределах.При этих словах дамы сделали испуганные лица, а пасторша срочно отослала Кетхен в гардеробную за носовым платком.По дороге Кетхен встретила Густу Даймхен, но не раскланялась с ней, а потупила взор. Густа смешалась. В буфете наблюдали эту сцену и высказали осуждение, подслащенное жалостью. Густе поделом, пусть знает, что значит грешить против общественной нравственности. Возможно, что она жертва обмана, что на нее оказывали плохое влияние, но фрау обер-инспекторша Даймхен? Она-то ведь знает, да к тому же ее и предупреждали! Теща бургомистра рассказывала о своем визите к матери Густы и о напрасных стараниях разбудить совесть и вырвать откровенное признание у этой очерствевшей старухи, для которой законная связь с домом Буков является, несомненно, осуществлением мечты ее молодости…— Ну, а адвокат Бук! — фальцетом кричал Кюнхен. — Кого этот господин надеется уверить, будто он знать не знает и ведать не ведает о новом позоре, покрывшем его семью? И разве ему неизвестно, какое преступление творится в доме Лауэров? А все же у него хватает совести публично копаться в грязном белье сестры и зятя, только бы заставить говорить о себе!Доктор Гейтейфель, который из кожи лез, стараясь загладить, хотя бы задним числом, свое поведение на процессе, объявил:— Какой из него защитник, — комедиант, да и только!А когда Дидерих заметил, что у Бука есть пусть спорные, но все же честные взгляды на политику и мораль, ему заявили:— Господин доктор, вы его друг, и ваше желание взять его под защиту делает вам честь, но вам не удастся втереть нам очки, — после чего Дидерих с удрученным видом отступил, не преминув, однако, бросить взгляд в сторону редактора Нотгрошена, который скромно жевал бутерброд с ветчиной и все слышал.Внезапно наступила тишина: в зале, недалеко от сцены, все увидели старика Бука, окруженного роем молодых девушек. Он, по-видимому, рассказывал им о былой жизни, отраженной в выцветшей, но сохранившей свой жизнерадостный колорит росписи стен, задававшей тон всему залу: о канувших в вечность лугах и садах, что опоясывали город, о людях, которые некогда шумели в этом праздничном зале, а ныне изгнаны в иллюзорные дали поколением, что теперь шумит здесь… На какое-то мгновенье всем даже почудилось, что девушки и старик точно сошли со стенной росписи. Они стояли как раз под аркой городских ворот, откуда выходил господин в парике, с цепью бургомистра на шее, тот самый, чей мраморный барельеф венчал парадную лестницу. Из цветущей очаровательной рощи, — теперь там дымит бумажная фабрика Гаузенфельд, — навстречу ему, приплясывая, бегут радостные дети, вот они накидывают на него венок и хотят всего его увить гирляндами… Отблеск розовых облачков падает на его счастливое лицо. Такая же счастливая улыбка играла в этот миг и на лице старого Бука; он сдался в плен девушкам, а они окружили его, как живой венок, и теребили со всех сторон. Все отказывались понять его беспечность. Неужели он до такой степени утратил человеческий облик, что собирается свою внебрачную дочь…— Наши дочери не какие-нибудь незаконнорожденные, — молвила супруга Кона. — А моя Сидония под руку с Густой Даймхен!..Бук и девушки не заметили, что позади них образовалось пустое пространство. У входа в зал стеной выстроилась враждебно настроенная публика; глаза метали молнии, храбрость росла.— Эта семейка хочет царить здесь до скончания века! Номер первый уже попал в тюрьму, скоро к нему присоединится номер второй…— Типичный совратитель! — слышалось глухое ворчание.— Смотреть тошно! — сказал кто-то.Две дамы стряхнули с себя оцепенение, набрались смелости и пересекли пустое пространство. Супруга советника Гарниша катилась шариком, волоча за собой красный бархатный шлейф; секунда в секунду подошла она к финишу вместе с одетой в желтое фрау Кон; одним и тем же движением схватили они одна свою Сидонию, другая свою Мету и с каким триумфом вернулись!— Я думала, в обморок упаду, — сказала пасторша, когда — слава богу! — Кетхен также оказалась у нее под боком.Хорошее настроение восстановилось, острили над старым греховодником и сравнивали его с графом из пьесы фрау фон Вулков. Конечно, Густа не тайная графиня; в пьесе, в угоду президентше, таким обстоятельствам можно и посочувствовать. Впрочем, там-то все еще более или менее терпимо, ведь графиня собирается замуж всего лишь за своего кузена, тогда как Густа…Старик Бук, обнаружив, что все, кроме будущей невестки и одной из племянниц, его оставили, удивленно вскинул брови; больше того, видно было, что под перекрестным огнем устремленных на него взглядов он почувствовал себя неловко. В публике обратили на это внимание, и Дидериха даже взяло сомнение: а может быть, скандальная небылица, рассказанная матерью, и вправду самая настоящая быль? Видя, что призрак, которого он же пустил гулять по свету, обретает плоть и кровь и вырастает в нешуточную силу, Дидерих содрогнулся. На сей раз удар нанесен не какому-нибудь Лауэру, а старому господину Буку, наиболее почтенной фигуре времен дидериховского детства, отцу города, олицетворявшему его гражданский дух, человеку, приговоренному к смертной казни в сорок восьмом! В душе у Дидериха что-то восставало против им же самим затеянного похода. Да и абсурд это, конечно: такой удар далеко не сломит старика. Если откроется, кто зачинщик, тогда надо быть готовым, что все от него, Дидериха, отвернутся. Но все же удар нанесен и попал в цель. Теперь уже речь шла не только о семье, которая разваливалась, но все еще тяжким грузом висела на старом Буке: брат — без пяти минут банкрот, зять — в тюрьме, дочь — уехала с любовником, а из сыновей — один мужик мужиком, второй неблагонадежен и по убеждениям, и по образу жизни; а теперь впервые заколебалась почва под ногами у самого старика. Пусть же он падет, дорогу Дидериху Геслингу! И все же Дидериха обуял такой страх, что он выскочил в коридор на поиски туалета…Дидерих бежал. Уже прозвенел звонок ко второму акту. И вдруг он столкнулся с тещей бургомистра, которая тоже спешила, хотя и по другой причине. Она поспела вовремя: зять по наущению жены направлялся к Буку с намерением поддержать старика своим авторитетом.— Авторитетом бургомистра прикрыть такой срам! — Теща была вне себя, она даже охрипла. Супруга же тоненьким, пронзительным голоском упорно доказывала, что Буки как были, так и остаются самыми благородными людьми в городе, только вчера Милли Бук дала ей прелестнейшую выкройку. Обе теребили его, исподтишка награждали пинками и тянули каждая в свою сторону; он попеременно соглашался то с одной, то с другой, его бесцветные бачки взлетали то вправо, то влево, а глаза были совсем как у зайца. Проходившие мимо люди подталкивали друг друга и как очередную сенсацию шепотом передавали из уст в уста то, что Дидерих уже слышал от Вольфганга Бука. Ввиду столь важных событий Дидерих забыл о коликах, остановился и, вызывающе щелкнув каблуками, отвесил поклон бургомистру. Тот приосанился, оставил своих дам и протянул Дидериху руку.— Милейший доктор Геслинг, очень рад! Прекрасный бал, не правда ли?Но Дидерих, видимо, не склонен был поддаваться на эту пустопорожнюю приветливость, столь свойственную бургомистру. Он выпрямился — грозный, как рок… Испепеляющее око…— Господин бургомистр, чувствую себя не вправе скрывать от вас некоторые факты, которые…— Которые? — повторил, бледнея, доктор Шеффельвейс.— Которые имеют место, — жестко отчеканил Дидерих.Бургомистр молил о снисхождении.— Мне уже все известно… Вы имеете в виду эту злополучную историю с нашим всеми уважаемым… Я хотел сказать — грязные делишки старика Бука? — шепнул он на ухо Дидериху.Тот не шелохнулся.— Вам не следует обманывать себя, господин бургомистр. Я подразумеваю вас лично.— Молодой человек, я все же просил бы вас…— К вашим услугам, господин бургомистр!Доктор Шеффельвейс ошибался, если думал, что эту горькую чашу легче отвратить протестом, чем мольбой! Он был в руках у Дидериха. Зеркальная галерея опустела. Обе дамы бургомистра затерялись в сутолоке у входа в зал.— Бук и компания стараются нанести контрудар, — сухо произнес Дидерих. — Они разоблачены и мстят.— Мне? — Бургомистр подскочил.— Поклеп. Повторяю: на вас возведен гнусный поклеп. Ни один человек этим измышлениям не поверит, но в наше время — время политических схваток…Он не договорил, лишь пожал плечами. Доктор Шеффельвейс ссутулился. Он хотел посмотреть Дидериху в лицо, но взгляд его скользнул мимо. Дидерих заговорил голосом самого правосудия:— Господин бургомистр! Вы, надеюсь, помните наш разговор у вас дома в присутствии асессора Ядассона. Уже тогда я предупреждал вас, что в нашем городе возьмет верх дух нового времени. Демократическое слюнтяйство отжило свой век! Нынче требуется непримиримый национализм. Я вас предупреждал!— Мысленно я всегда был на вашей стороне, дорогой друг, — оправдывался доктор Шеффельвейс, — тем более что я пламеннейший приверженец его величества. Наш несравненный молодой кайзер столь оригинальный мыслитель… весь порыв и действие… и…— Личность исключительная, — строго закончил Дидерих.— Исключительная… — повторил бургомистр. — Но мое положение обязывает меня считаться и с одной стороной, и с другой стороной, поэтому я и сейчас могу вам лишь повторить: создайте новые факты.— А мой процесс? Я сразил врагов его величества.— Я вам препятствий не чинил. И даже поздравил вас.— Мне ничего об этом не известно.— По крайней мере — в душе.— Нынче, господин бургомистр, необходимо открыто становиться на ту или на другую сторону. Его величество изволил сам сказать: кто не за меня, тот против меня! Пора нам наконец очнуться от спячки и самим разгромить бунтарские элементы…Шеффельвейс потупился. Зато Дидерих принял позу повелителя.— А что делает бургомистр? — воскликнул он, и вопрос этот так долго звенел в грозной тишине, что доктор Шеффельвейс решился наконец взглянуть на Дидериха, Ответить он так и не смог. Весь вид Дидериха: глаза, мечущие молнии, всклокоченные белобрысые волосы, одутловатое лицо — так подействовал на бургомистра, что у него язык отнялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52