Поскольку женщина с обручиками тоже собиралась выходить, Володя решил пойти вместе подышать свежим воздухом. По дороге он заглянул в свое купе, чтобы взять фуражку.
- Купи что-нибудь Людочке, - попросила его Зина.
Пока поезд стоял, она через окно показывала Людочке, какие большие яблоки были у теток, которые сновали туда-сюда по перрону, какие желтые груши. А когда залязгали буфера и тетки с корзинами как-то по-особенному засуетились, Зина с дочерью начали глядеть в конец коридора, где вот-вот должен был появиться папа. Но прошли уже многие, вернулись и сразу же заперлись в своем купе соседи с собакой, а Володи все не было. Пришел Ермолов, ласково улыбнулся Людочке.
- Вы Володю не видели? - обратилась к нему Зина.
- Нет, не встречал, - ответил Ермолов. - Да вы не беспокойтесь, он, наверно, в другой вагон сел.
Но как тут не беспокоиться? Прошла минута, другая, поезд уже набрал большую скорость, а человека все нет и нет.
Ермолов видел, что Зина побледнела, она то и дело пересаживала девочку с одной руки на другую, не могла ни сидеть, ни стоять на месте. И девочке, видно, как-то передалась тревога матери: она оглядывалась по сторонам, возбужденно махала ручонками.
Прошла по коридору проводница с ведром и щеткой в руках. Зина остановила ее: "Что делать, муж остался на станции?" Проводница долго молча глядела в ведро, будто там хотела найти какой-то ответ, а потом равнодушно спросила:
- Военный ваш муж?
- Военный.
- Не пропадет. Он там где-нибудь, - и показала щеткой в конец коридора.
Это, по-видимому, означало, что человек где-то в хвосте состава. Зина так и поняла, но успокоиться не смогла. С отчаянием и молчаливой просьбой она посмотрела на Ермолова. Тот решительно встал, надел фуражку, но как раз в это время в коридоре послышался безладный переливистый свист. Зина, обрадовавшись, бросилась туда и спустя минуту вернулась в купе вместе с Володей.
- Напугал ты нас, - прильнув к груди мужа и с бесконечной преданностью глядя ему в глаза, говорила женщина. - Что б мы тут делали без тебя? Сядь, Володенька, отдохни. Ты, наверное, догонял поезд?
Ермолову как-то не по себе стало, когда он увидел, как искренне любит Зина своего мужа. Внутри появилось что-то похожее не то на зависть, не то на досаду, - он сам толком не мог разобраться.
- Я в буфет забежал, - начал рассказывать свои приключения Володя, все время посматривая на Ермолова. - Забежал, а там - очередь. Постоял немного, гляжу - поезд наш поплыл за окном. Я сказал буфетчице пару горяченьких и бегом. Еле-еле последний вагон догнал.
- Купил что-нибудь Людочке? - несмело, моргая длинными густыми ресницами, спросила Зина.
- Ну и умница! - грубо ответил Володя. - Еще спрашивает. Я же говорю, что перед самым звонком в буфет забежал. А до этого не мог. - Лейтенант засмеялся и шагнул к Ермолову. - Понимаете, этот самый Тюльпан, из соседнего купе, вдруг как подпрыгнет на перроне, да как рванет поводок! И вырвался. Я за ним, а он - ходу. Черт его знает, что ему в голову пришло. Минут десять угробил, пока поймал лешего.
- А хозяин что? - хмуро спросил Ермолов.
- Куда ему! - насмешливо махнул рукой Володя. - С его-то прытью собака была бы уже, наверно, в Минске. Не хочет Тюльпан ехать на курорт. Давай будем обедать! - обратился лейтенант к жене. - Есть хочется!
Зина торопливо принялась одной рукой развязывать узлы.
- На подержи немножко Людочку, - неуверенно произнесла она, а синевато-серые покорные глаза просили, чтоб он хоть на этот раз не унижал ее перед чужим человеком, чтоб хоть для приличия взял на руки девочку. Ермолову просто больно было видеть эти глаза.
- Посади ее! - сухо, тоном приказа сказал Володя.
Пока Зина собирала нехитрый дорожный обед, Людочка собственными усилиями отыскала на полке свой лысый каштан и начала обеими руками поднимать его выше носа и опускать вниз. Время от времени каштан оказывался возле самого рта девочки и скоро со всех сторон стал мокрым.
Ермолов достал из кармана погремушку, протянул девочке.
- Возьми, Людочка. Смотри, какая красивая!
- У нее дома есть такая, - заметил Володя.
А Зина почему-то растерялась в эту минуту, не знала, что сказать. И только когда Людочка уже прочно завладела новой игрушкой и, размахивая ручками, начала заливаться счастливым смехом, мать села ближе к девочке, смущенно посмотрела на Ермолова и сказала:
- Зачем вы беспокоились? Право, не нужно было.
Тогда Ермолов достал из другого кармана бутылку сливок.
- Мне кажется, это можно было бы дать девочке, - тихо сказал он.
Зина испуганно взглянула на мужа: "Что вы, что вы!.. Не нужно!.."
Володя тем временем придирчиво осматривал приготовленную закуску и тоже вынимал из кармана бутылку, только не со сливками. Зина покраснела и опустила глаза.
- Спасибо вам, - глубоко вздохнув, сказала она Ермолову.
- Я думаю, - говорил в это время Володя, - я думаю, что мы с коллегой... - Он оглянулся и увидел в руках у Зины сливки. - Где взяла? Ага. Вы купили? - Он криво улыбнулся соседу. - Ну ладно. Так я думаю, что мы с вами примем перед обедом по служебной. А? Едва успел схватить в буфете. Достань, Зина, стаканы.
- Я не пью, - сказал Ермолов, поглядывая на столик, - разве уж только за компанию. - Он невольно повернулся к хозяйке.
- Садитесь с нами! - пригласила Зина, и Ермолов услышал в ее голосе благодарность и будто бы надежду на что-то хорошее. Он подумал, что Зина боится оставлять своего мужа одного с бутылкой, поэтому, поблагодарив хозяйку, полез доставать с верхней полки свой чемодан.
После первой стопки Володя стал очень уж разговорчивым и оживленным. Каждое слово, каждый жест, удачны они были или нет, рождались у него с удивительной легкостью. Видно было, что выпивка для этого человека - дело привычное и что тут он умеет показать себя.
- Жена моя не пьет, - уже в который раз повторял он Ермолову. - Совсем не пьет. Так что вы ее и не просите. Артистка - и не пьет. Странно? Правда, она только была артисткой. Ну и слава богу. Я сказал так: или жена или артистка! Правильно я сказал, товарищ Ермолов, адмирал?
"Адмирал" добродушно улыбнулся и хотел что-то сказать Володе, но Зина так посмотрела на него, что он не решился вступать в разговор. Зина и сама все время молчала, да почти и не слушала, о чем говорит муж. Она усердно кормила свежими сливками Людочку. Скажи Володе одно слово, он тебе двадцать. Скажи ему ласково, он ответит грубо и резко. Это, видно, хорошо понимала Зина, потому и сама молчала, и просила Ермолова, чтобы он не возражал. Если не раззадоривать этого человека, не подливать масла в огонь, то он поговорит, потом посвистит немного да и завалится спать. А возьмись с ним спорить - всю ночь проговорит.
Прикончив водку и назвав Ермолова еще раз десять то адмиралом, то генералом, Володя и правда вскоре полез в сапогах на верхнюю полку и, как только голова его коснулась подушки, сразу захрапел. Зина принялась убирать со стола, а Ермолов вышел, чтобы не мешать ей. Вернувшись, он заметил, что Володя лежал уже разутым - огромные ступни с широкими пятками свисали пальцами вниз с полки. Это, конечно, она разула его. Ермолов представил себе, как для этого она, должно быть, подставляла лестничку, как торопилась, чтобы успеть до его прихода. И ему стало жалко женщину. Наверно, не первый раз она разувала своего мужа...
Людочка сидела на полке одна и забавлялась новой игрушкой. Погремушка гремела у нее в руках и немного заглушала храп Володи. Зина сначала как будто не решалась взглянуть на Ермолова: она что-то очень долго шарила в узлах, потом взялась вытирать мокрой бумагой стол, собирать крошки хлеба на том месте, где сидел Володя. И только когда рядом с ней упала, будто разорвалась, погремушка, женщина с улыбкой глянула сначала на девочку, а потом на Ермолова.
- Понравилась ей игрушка, - негромко сказала она. - Старую свою уже забросила куда-то.
Мать погремела игрушкой, села возле девочки и, когда та снова увлеклась своим делом, продолжала:
- Бывало, у нас в хоре... Часто, очень часто я вспоминаю наш хор. Голос женщины звучал глухо, с перерывами, глаза то начинали искриться веселой радостью, то потухали и прикрывались чуть-чуть влажными ресницами. Была у нас там замужняя одна, тоже солистка. Подруга моя. Девочка у нее была. Вот как моя Людочка. Бывало, соберемся в воскресенье у этой моей подружки... Человек десять... И каждая принесет какую-нибудь игрушку девочке. Как сложим все вместе - целая гора игрушек. Девочка радуется, к каждой из нас на руки идет, а мать еще больше радуется. Потом муж ее берет аккордеон... Рабочий он был, простой человек, а как любил музыку! Аккомпанирует нам, а мы поем, разучиваем что-нибудь новое. Девочка всегда слушает, глазом не моргнет...
- И Людочка, я думаю, любит слушать, как мама поет, - тихо заметил Ермолов. - Дети вообще любят песни.
- Я теперь не пою, - печально сказала женщина.
- А мы с Людочкой попросим, чтобы вы спели нам что-нибудь. Мы тоже очень любим песни. Правда, Людочка?
Девочка зашуршала игрушкой.
- У меня уже, наверно, и голоса нет, - сказала Зина. - Мне только часто во сне снится, что я пою...
Выспавшись, Володя снова пошел играть в карты, а Ермолов долго стоял в коридоре, слушал хриплое радио, разговоры и песни тех пассажиров, что не очень любили путешествовать в трезвом виде, невольно поглядывал в темное окно и видел там свой лоб, конечно, более бледный, чем в зеркале, почти совсем гладкий. Проводил рукой по лбу - и чувствовал на нем морщинки, не глубокие еще, но частые. И все лицо в окне выглядело слишком моложавым. Становилось грустно. На минуту Ермолову показалось, что он может позавидовать Володе. Тот не грустит в дороге, да он, пожалуй, и нигде не грустит. И сейчас из купе доносились его веселые возгласы и неприятный свист.
Ермолов забрался на верхнюю полку, лег и закрыл глаза. Он пробовал заснуть, но сон почему-то не приходил. В открытую дверь купе время от времени прилетал далекий от какой-либо мелодичности свист. И каждый раз при этом Зина приподнимала голову, нервно озиралась и накрывала Людочку. Девочка спала плохо, все время ворочалась, стаскивала с себя простыню. А мать, видно, и вовсе не могла уснуть. Это невольно беспокоило Ермолова. Женщина уже вторую ночь не спит. Собиралась в дорогу, тоже не спала. Сам Володя говорил. Да разве только эти ночи были у нее бессонными? Представилось, что каждую ночь Зина спит вот так, как сейчас.
На рассвете проводница тихо постучала в дверь. Ермолов услышал стук сразу, потому что спал он некрепко, как будто только дремал. С тревогой заметил он, что и Зина услышала этот стук: она едва заметно пошевелила рукой, которой обнимала Людочку. Ребенок, видно, только недавно уснул. Ночью Людочка плакала. Может быть, от духоты, а может, и животик у малышки болел. Ермолов долго слышал этот плач, ему было больно от этого, а потом сон все же сморил его - на какое-то время все отошло в сторону. Потом снова проснулся, потому что пришел Володя и включил свет.
- Пятьдесят дураков им дал! - сказал он Зине, когда та приподнялась на постели. Сказал и полез на верхнюю полку.
Ермолову нужно было скоро сходить, потому проводница и подала ему сигнал. Он начал тихо и осторожно собираться, чтобы кого-нибудь не разбудить. Обулся, достал чемодан. Но только взялся за ручку двери, как Зина неожиданно вскочила.
- Вы уже сходите? - поправляя волосы, прошептала она.
- Я разбудил вас? - обеспокоился Ермолов. - Извините, Зина. Мне и хотелось попрощаться с вами, и боялся перебить вам сон.
- А я почти не спала, - доверчиво заговорила женщина. - Что-то Людочке нездоровится. Только еще больше устала за ночь, и бок стал болеть. Отлежала. Все на одном боку лежу.
- А моя уже станция вот тут, близко, - как будто с сожалением сказал Ермолов. - Надо сходить. Будьте здоровеньки! А жалко, что мы с вами уже, наверно, никогда не увидимся... Но вы, Зиночка, должны петь. Пойте, обязательно пойте!
- Счастливо вам вернуться в Минск, - с трогательной теплотой прошептала Зина и подала Ермолову руку. - Очень прошу вас, если увидите там Макара Ивановича, передайте ему привет от меня. Моя девичья фамилия Вишневская.
- Хорошо, - пообещал Ермолов, - обязательно передам. Будьте здоровы!
На перроне он отошел немного в сторону, поставил чемодан и стал ждать отхода поезда. Узнал свое окно, хоть оно ничем не было приметно. Темноватое, неясное, как и все остальные. Приглядевшись, уже можно было различить белые занавески, но только приглядевшись. Вот бы хорошо было, если б эти занавески хоть чуть-чуть, хоть на один миг раздвинулись!.. Но что поделаешь? Не шевельнулись занавески. Вскоре послышался короткий гудок и один за другим залязгали буфера. Проплыло окно перед глазами Ермолова, близкое, незабываемое окно, как в родной хате. Вслед проплыла белая надпись на сине-голубом, как это утреннее небо, фоне: "жесткий", потом номер двенадцать. Перед глазами стояла Зина в минуту прощания: ласковая, простая, немножко грустная. Про нее хотелось думать...
"Будет она еще петь или нет?" Этот вопрос не давал Ермолову покоя и тогда, когда он вышел из маленького стандартного вокзальчика и направился в военный городок.
1956

1 2