Кулаковский Алексей
Белый Сокол
Алексей Николаевич Кулаковский
Белый Сокол
Повесть
Перевод с белорусского Татьяны Горбачевой.
Легкий стук по краю полка... Не полки, а полка - таким был этот пассажирский вагон. Две широкие верхние полки опускались с обеих сторон купе, и получался сплошной прочный полок. На нем и ложились пассажиры, кто успевал залезть наверх. А кто промедлил или не проявил сообразительности садился с краю, а ноги спускал вниз, и о них терлись головами и плечами те, кто протискивался коридором дальше.
Стук по краю полка неясно донесся до Виктора. Он проснулся и подумал, что это ему приснилось. Когда же снова задремал, послышался уже и голос кондуктора: "Билет, билет!.. Ваш билет!" Но доносилось все это издалека, будто из соседнего вагона.
"Пусть спрашивает у кого надо, пусть проверяет! А пока можно поспать. Военных он не должен трогать".
Рядом спали другие люди. На минуту открыв глаза, Виктор при тусклом свете ночника разглядел, что чуть ли не нос к носу с ним лежит женщина. Голова ее повязана платком, который туго затянут под подбородком, но подбородок молодой, округлый. Густые темные брови заметно выделяются над закрытыми глазами. Это она и улеглась тут недавно, втиснувшись между ним и пассажиром-соседом. И улеглась было на его плечо и еще на кого-то сбоку. Тотчас послышался возмущенный голос мужчины, а Виктор промолчал: он так хотел спать, что даже и большие помехи не могли бы его потревожить.
Закрыл глаза: только на миг мелькнула мысль, что стоило бы получше разглядеть, какой у женщины нос, что так тихо и ровно посапывает, вдыхая густой кисловатый запах людской одежды и обуви, какие у нее губы, что так хорошо, едва заметно вздрагивают при выдохе. И сам не заметил, как снова окунулся в дремоту, в душе испытывая благодарность к незнакомой и случайной соседке, - не храпит, не несет от нее застоявшимся запахом лука или чеснока, как это нередко случается, если рядом окажется мужчина.
Стук приближался и уже чуть ли не грохотал в ушах.
- Билеты, билеты! - требовательно выкрикивал кондуктор.
Но слушать его не хотелось, все время казалось, что происходит все это во сне, а не в действительности. Затихнет стук по полку, перейдут в следующий вагон проводник, кондуктор или кто-то там еще, и установится тишина - до своей станции можно будет поспать.
Вскоре, однако, почувствовал - кто-то сильно уперся рукой в его плечо. Сон прервался: соседка выбиралась из своей щели, чтобы показать билет. Потом она снова втиснулась между спящими, будто нечаянно навалилась на него грудью и зашептала в самое ухо:
- Подвинься, товарищ военный... Я вздремну еще часок.
Он отодвинулся насколько смог и получил толчок в спину от соседа. Сквозь сон подумал, что могла бы женщина полежать и на его плече, чтоб не беспокоить никого другого.
Совсем проснуться пришлось оттого, что кто-то начал стучать по каблукам его сапог. Виктор поднялся, отвел от себя руку соседки. Возле полка стоял высокий с желтоватым при тусклом свете лицом проводник с двумя свернутыми в трубочку флажками в руке, тоже желтыми, и одутловатый пожилой мужчина в аккуратной форме железнодорожника, с фонариком на груди. Наверно, контролер.
- Ох, военный?! - будто извиняясь, проговорил пожилой. - По каблукам не узнать. Попрошу ваши проездные!
Виктор подал воинское предписание и неловким движением отбросил со лба светлые пряди волос, оглядываясь на то место, где только что лежала его голова, - искал пилотку.
- Высаживать мы вас не будем, товарищ гвардии лейтенант, - сказал контролер, внимательно рассмотрев при свете фонарика документы, - хотя едете вы не по маршруту: надо под Москву, а попали под Воронеж. - И, приглушив голос, спросил: - Это ошибка?
- Нет... Не ошибка! - виновато, но с уверенностью, что его поймут, сказал Виктор. - Время мое дозволяет навестить семью. Они живут тут неподалеку, в эвакуации. Сын у меня, понимаете?.. Еще ни разу его не видел.
- До какой станции следуете?
- До Анны.
- Через час приедем. Женщина с вами? Она тоже до этой станции?
Виктор покачал головой.
- Мы вас разбудим, отдыхайте! - успокоил проводник. И, глянув на полные ноги Викторовой соседки, со смешком и скрытой завистью прошептал на ухо контролеру: - Смелая баба: втиснулась между мужиков - и хоть бы что!
Виктор только теперь заметил, что рядом с его запыленными сапогами белеют женские ноги, ничем не прикрытые, босые. Смутился на миг, подумал, может, стоит нарушить это случайное и слишком открытое для всех соседство. Попробовал свесить ноги и сразу уперся в чьи-то плечи или голову.
- Куда тебя несет? - послышался сонный, злой голос.
Тогда, больше не раздумывая, он решил досыпать тут, на своем, уже обжитом месте. Оглянулся, а свободного места у него за спиной как не бывало: его заняла соседка, повернувшись на спину и раскинув оголенные до локтей полные руки. Черный, а может, и синий или даже пестрый - в полумраке не разберешь - платок она сняла с головы и накинула себе на грудь. Когда Виктор наклонился, чтоб все же как-нибудь прилечь, то увидел, что под платком равномерно вздымалась и опускалась от спокойного дыхания высокая грудь. Возле шеи белела узкая, нежная полоска тела, и эта полоска показалась какой-то воздушной, стоило нечаянно тронуть платок или даже дохнуть на него - и, наверно, полоска исчезла бы.
Женщина лежала затылком на Викторовом рюкзаке, голова у нее небольшая, круглая, в мочках ушей блестели сережки. Длинные пряди волос рассыпались чуть ли не по всему рюкзаку. "Некуда лечь, разве только на женские волосы. А что она подумает? И как осмелиться сделать это?.."
Он дотронулся пальцами до волос, рассыпанных по рюкзаку с его стороны. Женщина крутнула головой, шевельнула плечами, немного отодвинулась, но на бок не повернулась и места не освободила.
"Забрать у нее рюкзак? - подумал Виктор. - Свой, поди, узелок есть".
Но стало жаль будить женщину: может, намаялась в дороге? Возможно, этот короткий дорожный сон - единственный ее отдых?
На станции Анна сошли только два пассажира: Виктор и его дорожная соседка. Поезд постоял минуту, будто выжидал, пока эта случайная пара ступит на узкий дощатый перрончик, затем со скрежетом и лязгом двинулся дальше, оставляя за собою длинные густые клубы мутно-белого дыма.
Три года назад Виктор был на этой станции - когда провожал в эвакуацию жену. Ему казалось, что все тут должно было сильно измениться с того времени: фронт подходил совсем близко, могли быть разрушения, следы бомбежек, изменены дороги, построены новые военные сооружения. Нет, вроде ничего такого. Он остановился возле тускло светившего в ночном мраке фонаря и стал напряженно оглядываться окрест, стараясь определить, в какую сторону лучше направиться, чтоб выйти на нужную дорогу.
- Куда вам, товарищ командир? - вдруг услышал он у себя за спиной. - Я здешняя, может, смогу помочь?
- В Хреновое, - с нажимом проговорил Виктор, надеясь, что если женщина соврала насчет того, что она из этих мест, то смутится от такого названия и отойдет.
Но женщина не смутилась и нисколько не удивилась, - видимо, все привыкли тут к такому названию. Удивилась и насторожилась она, когда поняла, что Виктор собирается идти в Хреновое пешком, и сейчас же, ночью.
- Это же добрых сорок километров, - стала она отговаривать. - Как вы доберетесь? Ни машины, ни подводы ночью не найдете. Туда вообще мало кто ездит: там теперь почти ничего не осталось. Еще в начале войны немцы разбомбили тамошний конный завод, а когда фронт стоял поблизости, то... Лучше переночуйте в Анне. А завтра утром... Вам в военкомате помогут... Или в райкоме...
- Нет, не могу, - чувствуя доброжелательность в голосе женщины, сказал Виктор. - У меня очень мало времени: завтра я должен выбыть в свою часть.
- Я помогу достать машину, - убеждала женщина. - А до утра отдохнете: тут и в гостинице переночевать можно, и так у кого-либо... У меня, например... Я живу одна, место в квартире найдется. Вы и в вагоне не отдохнули: военный, а такой деликатный... - Она слегка улыбнулась, показав белую, будто посеребренную, полоску ровных зубов. - Лежит бочком, а потеснить боится! Можно подумать, я бы укусила...
Грудной, немного игривый голос женщины заставил Виктора внимательнее присмотреться к ней: не столько из любопытства и взаимной симпатии, сколько от стремления определить, что за человек перед ним и почему проявляет такую заботу. Прежде всего заметил, что он в туфлях-лодочках с ремешком на подъеме. Где она прятала эти лодочки, когда лежала между мужчинами на полке? Ноги в туфлях не казались такими толстыми, как при первом взгляде на них в вагоне. Они, пожалуй, были даже стройными, насколько позволяло видеть измятое от лежания на полке расклешенное платье. Волосы ее теперь были собраны на затылке в пучок. Клином на спине, а уголками на высокой груди лежал платок, но не черный или синий, как показалось Виктору в вагонном полумраке, а клетчатый - белый с красным. Интересно, куда она девала темный платок?
И только подумал это, как увидел, что в левой руке женщина держит и как бы прячет за спиною довольно большой узел: в нем могли уместиться и запасной платок, и туфли, и другие необходимые вещи.
Почему она не подложила этот узел себе под голову, а легла на его рюкзак?
Такое недоумение возникло невольно. Оно конечно же незначительное, случайное, как и эта неожиданная встреча, но почему-то задержалось в сознании, и Виктор молча смотрел на нее, будто что-то обдумывая. И женщина ласково поглядывала на Виктора и тоже молчала. Может, и она ждала, надеялась что-то услышать от своего попутчика. Наконец заговорила, не сводя с него глаз и стараясь поймать его взгляд:
- Вы, наверно, не доверяете мне, считаете навязчивой. А я только добра вам желаю... И вашей жене, и сыну... Я слышала, что вы сказали проводникам в вагоне... Слышала и то, что один из них сказал про меня. Дурак желторотый! Я ведь часто езжу в Воронеж по службе. Так разве станешь выбирать, где сесть, где лечь? Вагоны всегда переполненные, люди стоя спят. На рюкзак ваш улеглась... Так хотелось хоть дохнуть тем духом с войны! С год назад, как раз в эту пору, муж мой наведывался... Тоже с военным рюкзаком... Побыл ночь и уехал. И вот с того времени...
Женщина прижала к лицу уголок платка и, видимо, только большим напряжением воли удержала слезы.
- Если б я имел хоть немного больше времени... - огорченно промолвил Виктор.
- Пойдете все-таки пешком? - не то спросила, не то посочувствовала женщина.
- Пойду! - сказал Виктор. - Мне не привыкать!
- Так вы же, наверно, из госпиталя?
- Ничего! Ноги-то у меня целые. А почему вы решили, что из госпиталя?
- Рюкзачок ваш йодом попахивает...
Женщина показала, как лучше выйти на нужную дорогу, и Виктор двинулся по ней ускоренным, маршевым шагом. Была пора самой густой ночной темноты, но в чистом поле еще можно было кое-как различить дорогу - помогали редкие и чуть видные в подоблачном тумане звезды. Однако вскоре начался лес, далекий свет звезд потонул в темных густых кронах высоких деревьев и почти совсем не пробивался на дорогу. Идти стало трудно, почти вслепую приходилось угадывать, куда ступить, и потому уже невозможно было сохранять нужную скорость. На первых же шагах Виктор несколько раз споткнулся, и один раз так неосторожно, что даже отдалось в раненом плече.
- Если часто станет так колоть, - вслух подумал Виктор, - то и за сутки не доберешься.
Когда-то он ходил этой дорогой, но так давно, что, пожалуй, и днем вряд ли смог бы отыскать более или менее надежные приметы. Невольно вспоминал совет женщины: видимо, верно она говорила, - может, завтра удалось бы найти какой-нибудь транспорт. Но как надеяться на это? Там семья... Им, наверно, труднее ждать его, чем ему шагать по темной, почти позабытой дороге. Писал им, что постарается завернуть хоть на часок, а точного времени сообщить не мог.
От таких мыслей пустяком казалось покалывание в правом плече - ноги как бы сами прибавляли шагу. И все же, когда он возвращался к неумолимой действительности, сердце сжималось при мысли, что если и хватит у него сил на сорок километров, то до рассвета их не одолеть. А вдруг еще и с дороги собьется?
Виктор припоминал: на пути должна быть небольшая деревенька. Если ничего тут не случилось за годы войны, то она должна вскоре показаться. Однако вот уже сколько прошел, а вокруг лес и лес, вдоль дороги - кустистые заросли. Было немного звезд на небе, так и те скрылись за тучами, а может, спрятались за густые кроны деревьев. Вокруг еще больше потемнело, и еще трудней стало идти.
Угнетали, тревожили противоречивые чувства. Казалось, что если он теперь не повидает жену, хоть на минуту не возьмет на руки сына, то жизнь его превратится в сплошной мрак, он простить себе не сможет, что не использовал этот, возможно, единственный шанс. С другой стороны - если опоздает в часть и таким образом нарушит дисциплину, то кроме всяческих укоров и, пожалуй, взыскания - загрызет совесть: как можно в военное время допускать такие вольности? Учтут, что причина была исключительная? А может, и не учтут...
Сапоги все набрякли от ночной сырости, и Виктор почувствовал, что ноги его тяжелеют. Это немного испугало его, хотя он твердо надеялся на свою выносливость: не такие переходы приходилось делать, не такие трудности преодолевать! Неужели госпиталь отнял столько сил? Да не очень и долго лечился; лишь хорошо отоспался, отмыл походную пыль - и уже выписали.
До слуха вдруг долетел отдаленный, неясный звук. Виктор насторожился. Промелькнула догадка: наверное, из той самой деревни. Но мог и в лесу кто-нибудь подать голос: сонная птица, зверек, даже волк. За войну их много тут развелось. Вспомнилось письмо жены, в котором она рассказывала, как прошлой зимой где-то на этой дороге волки погнались за их санями. Хорошо, что в санях было немного соломы, стали жечь жгуты и отбились от стаи.
Звук повторился, и теперь Виктор ясно расслышал лай собаки. Значит, деревня тут! Казалось, за всю его жизнь никакой другой звук не был таким желанным и нужным.
"Собака лает - ветер носит!" А вот и не так! Надежду и радость принес этот лай. Тяжесть в ногах сразу уменьшилась, гнетущее чувство в душе улеглось. Поймут добрые люди там, в части, что человек не мог не завернуть к семье, если оказался почти рядом. Наверняка поймут, что поддержать семью в трудное время - это тоже долг воина.
Тонкий и незлой лай собаки доносился все отчетливее, и Виктор уже почти не глядел под ноги, а шагал споро и уверенно, приняв за ориентир бодрый голос, может, единственной в деревне дворняги. И скорее почувствовал, чем увидел, что лесная чаща впереди начала понемногу редеть, выплыла навстречу серая полоса горизонта и на нем несмело засверкала звезда. Лес кончился. Надолго или нет, Виктор не помнил и почему-то не думал об этом. С радостным чувством глядел на далекую звезду и представлял, что она светит как раз над тем местом, до которого ему надо дойти. И сияние ее усиливается, она будто приближается, плывет навстречу...
Перед глазами открылась большая прогалина, и не просека лесная, не просто полянка, а, видимо, обжитое место. С правой стороны ее и доносится лай собаки: кажется, там деревня. Засверлили в голове мысли-догадки и разные соображения о том, как лучше и удобнее попросить помощи у людей: может, кто и подвез бы хоть несколько километров...
В собачьем лае появились тревожные нотки, однако доносился он все время из одного места, видимо, собака была на привязи. Взглядываясь в ту сторону в надежде увидеть где-нибудь приветливый огонек в окошке, Виктор неожиданно для себя заметил на прогалине у самой земли нечто похожее на сугроб снега. Чутье бывшего кавалериста подсказало - это отдыхает, насытившись росистой травой, белый конь. Сам когда-то бывал в ночном, а потом и в армии не раз дежурил на конюшне, знал, что кони, когда хорошо наедятся, ложатся отдыхать. У него у самого был в эскадроне белый конь, Сокол. Любил тот Сокол полежать. И как ляжет, так даже в полумраке конюшни виден. Кони другой масти вороные, серые, буланые, - бывало, когда лягут, то почти сливаются с подстилкой, а Сокол выделялся, будто белой простыней был накрыт.
Виктор свернул с дороги, сделал несколько шагов к белому сугробу. Собака сразу же захлебнулась надсадным лаем. Понял, что она сорвалась с цепи и ринулась ему навстречу. В руках у Виктора ничего не было, на всякий случай он снял с плеча рюкзак и опустил его ниже колен.
Когда верный страж подбежал, подкатился совсем близко, то стало видно, что всерьез обороняться было не от кого: возле ног закрутился маленький темный комочек, у которого не только ног и хвоста, а даже глаз не было видно. Однако злости и верности своей службе у него хватало: с таким отчаянием и угрозой кидался он под ноги и так упрямо норовил хватануть Виктора за голенище сапога, что все же пришлось несколько раз махнуть рюкзаком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10