Когда они пришли на колхозный двор, там уже были Анна Степановна, отпускник Топорков в пехотинской шинели да конюхи. Вскоре прибежала и Валентина Захаровна.
– Я так боялась опоздать! – задыхаясь, сообщила она. – Всю дорогу бегом…
…После полудня к школьному двору притянулся целый обоз с дровами. Правда, дрова не очень, валежник да сучья, но зато – береза, дуб, клен, лишь изредка ольха. Сбросили все это у дровяника – основательная груда получилась.
Любомир Петрович тоже ездил в лес. Грелся там у костра, цигарок прорву перевел. Теперь суетился вокруг груды дров, довольно пощипывал застывший подбородок и каждому встречному говорил:
– Хорошо, хорошо, ну прямо отлично! Правда?
Подошел и к Вере:
– Хорошо, правда, Вера Устиновна? И знаете что? Теперь и вы можете пользоваться дровами: у вас же школьная квартира.
– Мы себе привезем, – сухо ответила Вера. И заспешила: заиндевела вся, промерзшие валенки – как деревянные колодки.
Выбежала посмотреть и Людмила Титовна. Разглядев тонкий березник, умильно закивала головой:
– Все сухонькое, все легонькое!..
Заметила фронтовика с пилой в руках, удивилась:
– И вы ездили в лес?
– А как же! – весело ответил Топорков. – Вместе со всеми.
– На два дня домой, и уже в лес? Я на месте вашей жены ни за что не пустила бы!
– Мой сын мерзнет в школе, – уже иным тоном произнес фронтовик.
Вскоре из школьных труб повалил дым, как из сушилки.
Дома первую новость учительницы услышали от Антонины Глебовны. Владик собственным ходом, держась за лавку, самостоятельно добрался до умывальника и столкнул большую глиняную миску. Рассказывала об этом Глебовна как о самом что ни на есть героическом поступке.
– Он вам теперь всю посуду перебьет, – весело заметила Анна Степановна.
Она зашла к Владику с лесными подарками: принесла две красивые еловые шишки и несколько желудей, найденных на снегу под дубом. К шишкам малыш остерегался притрагиваться, однако вскоре осмелел, взял в руки и озорно смеясь, начал стучать ими друг о дружку. Попробовал на язык – не понравилось. И бросил их, как только увидел желуди. Эти игрушки и во рту не казались горькими.
Вечером, когда Владик уснул, Вера и Алина сели за планы уроков на завтра, проверять тетради с домашними работами. Часы за стеной пробили двенадцать, а чуть позже – десять.
– Не в ту сторону идут, – пошутила Алина.
– Удивляюсь, – прошептала Вера, – как это наш Кирилл Фомич, мастер на все руки, не может починить часы.
– Значит, не может!
– Попросил бы кого-нибудь.
Алина, поморщившись, перечеркнула решение какого-то алгебраического примера, удивленно покачала головой. Заговорила тихо, ровно, будто читая в тетрадке:
– Если хочешь знать, и в жизни подчас бывает так. Идет, идет все вперед, а потом – стоп! – и поползло назад. Вроде этих часов. Как все хорошо было, как люди жили, а теперь?.. Все вверх тормашками… Люди разбрелись по свету…
– Как бы там ни было, – спокойно возразила Вера, – а хода назад, как ты думаешь, не будет.
– А помнишь, – Алина вздохнула, словно собираясь с мыслями, – помнишь, когда мы еще маленькими были, играли дома во всякие игры? Аня в этих играх всегда хотела быть или королевой, или солидной мадонной, у которой куча детей, внуков, правнуков. Пойдем куда-нибудь – старается дальше всех уйти, начнем по деревьям лазить – забирается выше всех. Залезет, бывало, на самую верхушку высоченной сосны и кричит оттуда! «Девочки-и! Я месяц отсюда вижу, тот самый, что утречком зашел! Я все отсюда вижу-у: вон моя мама пойло корове понесла!..» Эх, если б не война…
– Война, конечно, не приносит счастья, – подхватила мысль сестры Вера. – Тем более такая, когда враг стремится проглотить все, всех нас. Судьбы многих людей дали трещину, и сколько еще будет тяжких испытаний, а все равно жизнь наша в конце концов пойдет так, как надо. Того, что сделано нами, не подмять никакой черной силе. И не стоим мы на месте, как тебе показалось. Прочти в газетах: то, что раньше заводы выпускали за месяц, теперь – за неделю. А ведь многие из них демонтировались, потом заново, по сути, строились, обустраивались в других районах страны.
– А в нашем колхозе половину коров под нож пустили. Проходят деревней саперы – корову, проходят связисты – корову…
– Ну, тут в самом деле что-то неладно. Кирилл Фомич обещал поставить этот вопрос перед партийной организацией: должен быть порядок в поставках продуктов для Красной Армии. Ну, а если шире взглянуть? Люди готовы жертвовать всем, чтоб хоть как-то помочь фронту. Уборку, здешние говорят, провели лучше и быстрей, чем в прошлом году. А в колхозе одни женщины! И как рвутся к работе! Даже вот этот наш сегодняшний субботник… Без трудодней он, без ничего, а видела – сколько женщин пришло на колхозный двор. Вдесятером на сани, и то не поместились бы все.
Завозился в колыбельке Владик, поморщился, заплакал. Вера подошла к нему, поправила подушку, убаюкала.
– Вот растет малыш, – сказала, вернувшись к столу, – и ничегошеньки-то не ведает о войне…
Тихо в комнате. Тишина покойная, будто застоявшаяся… Чуть слышно потрескивая, горит лампа на столе. Огонек – с ноготок: керосин приходится беречь. Где-то в запечке шуршит шашель, за стеной размеренно вышагивают часы: так-так, так-так, так-так…
Алина заговорила, когда Вера уже написала все планы и взялась за проверку тетрадей. Заговорила не ради спора, а просто так, порассуждать, поразмышлять с сестрой.
– Вера, знаешь что?
– Ну?
– Я вот подумала: сидим мы с тобой, в тетрадях копошимся. Потом приходим в школу, говорим что-то посиневшим от холода ученикам, а они не слушают… Кому нужна такая работа, когда все воюют, выматываются на заводах, дежурят на крышах домов, сбрасывая оттуда термитки, великие муки в блокаде переносят? Анатолий Ксенофонтович хоть стрелять ребят учит, а мы…
Алина не закончила, надеясь, что Вере и так все понятно.
– Что же ты предлагаешь? – отложив тетрадь, задумчиво спросила Вера. – Я тоже недовольна своей работой. И мне хотелось бы чего-нибудь потруднее да посложнее. Многие из тыла рвутся на фронт, на передовую. Даже наш Любомир Петрович и тот, говорят, грозится своей «старухе», что бросит все и уйдет на фронт. Но ведь всех-то на фронт не пошлешь! Кому-то и в тылу надобно оставаться… Думаю, вся соль в том, как работаешь. Если всю себя отдавать работе, всякой работе, лишь бы пользу Родине приносила, некогда будет и плакаться.
– Так разве я не стараюсь, Вера?
– Стараешься, но еще не прикипела всей душой к своей работе.
– Как это?
– А так, что у тебя иной раз урок только ради урока. Ты больше о детях думай. Присматривайся, привыкай к каждому ученику, следи, как он слушает тебя, как растет на твоих глазах. Думай о том, как светятся глаза родителей, когда ученик приносит домой хорошую отметку, выставленную твоей рукой.
Алина растерянно посмотрела на сестру, понурилась, словно почувствовав за собой какую-то непоправимую вину. Несколько минут молчала. И вдруг задала еще вопрос, но уже совсем о другом:
– Скажи, Вера, а ты смогла бы, если б довелось, сбрасывать бомбы с крыш?
Вере не понравилось, что сестра отошла от спора, даже не попыталась доказать свою правоту.
– Если б довелось, смогла бы!
– А я, наверное, нет. Места себе не нахожу, жду случая, чтобы совершить что-нибудь героическое: на фронт пойти, на самую передовую, или попроситься в тыл врага. А сердцем чувствую – не хватит у меня на это ни сил, ни стойкости. А тебе я верю: у тебя всего хватит…
– Бомбы я могла бы сбрасывать, – повторила Вера, – а насчет «всего» – не скажу… Ты ведь знаешь, не такая уж я храбрая. Ночью и теперь боюсь одна ходить.
– А я – помнишь? – овечки в огороде испугалась! – рассмеялась Алина.
– Ну, это мы уже совсем не о том.
– Почему не о том? – не согласилась Алина. – Мужественный человек ничего не боится. Вот Анатолий Ксенофонтович рассказывал, как еще подростком ходил ночью на кладбище, набрасывал на себя белую простынь и бегал среди памятников и могил… А на фронте его часто в разведку посылали, в тыл врага. Один ходил! Начнет рассказывать – сутки напролет будешь слушать.
– Мужество не только в храбрости, – заметила Вера.
Алина не возразила, и сестры молча продолжали работать.
Вера все листает, листает тетради, лицо ее то засветится, то захмурится… И не угадать уже, сколько времени теперь: своих часов нет, а соседские, за стенкой, все так же бессовестно врут.
Алина закончила работу раньше сестры, однако из-за стола не поднималась, что-то старательно выискивая в тетрадях. Верно, чтоб поддержать компанию… Наконец решительно собрала тетрадки в стопку, подошла к кровати. Оттуда вопросительно посмотрела на Веру: разбирать постель или еще рано? И, видно, решив, что рано еще, достала из-под подушки книгу.
Начала читать – все сомнения и тревоги растаяли, испарились. Сидела поодаль от стола, чтоб колыбельку покачать при надобности, свет лампы туда едва доставал. Вера заметила это, подвинула лампу на самый край стола; книга и голова Алины оказались в желтом полукружье света, но все равно, так читать – глазам слепнуть.
– Садись ближе, – предложила Вера, – там темпо.
– Что? – Алина не сразу оторвалась от книжки.
– Не видно тебе там, – повторила Вера.
– Ничего! Зато тепло около печки.
«Не стоило б мешать ей, если бы не позднее время, – подумала Вера. – Что-то неспокойно у нее на душе, коль так потянулась к этой книге».
Проверив все тетради, она тоже переставила стул к печке, прижалась к ней спиной. Алина захлопнула книгу.
– Хочешь спать? – спросила сестру.
– Нет, – ответила Вера. – Так просто, замерзла… Интересно читается?
– Очень! Забываешь обо всем на свете! И сон пропадает, и… Ты читала ее?
– Читала когда-то… Еще в институте.
Алина задумалась, уставившись в темное окно, закрытое с улицы ставнями. Книга лежала на коленях. Пожухлый от времени корешок почти сливался с коричневым переплетом, на котором белели Алинины руки.
– Вера! – тихо, не разбудить бы Владика, но как-то очень уж проникновенно обратилась Алина к сестре. – Когда ты первый раз увидела Андрея… – пальцы ее нервно дрогнули, – ты как… он как?.. Сразу понравился тебе?
– Нет, не сразу, – просто ответила Вера.
– А как? Расскажи мне.
– Сначала совсем не понравился. – Вера вздохнула, скрестила на груди руки. – Теперь-то кажется, что мы с самого детства знали друг друга. Но когда начинаешь ворошить в памяти все нами пережитое… А вспоминается часто… Более полугода я смотрела на Андрея просто как на старшего товарища. Если б кто-то сказал тогда, что он станет таким дорогим для меня, рассмеялась бы. А потом все пришло как-то само собой…
– Целых полгода!.. И каждый день виделись, каждый день разговаривали…
– Разговаривали очень редко, – уточнила Вера.
– Что за глупости я болтаю? – вдруг спохватилась Алина. – Не сегодня ведь родилась, встречалась и я… На нашем курсе много ребят было. Ходим, бывало, гуляем вместе, а как с глаз долой, так и из памяти вон. Но тут…
Вера не стала расспрашивать, что именно тут, понимая, что вопросы сейчас неуместны. Соберется сестренка с духом, расскажет сама, а не расскажет, и так все ясно. Нетрудно догадаться – любит сестрица, и, верно, давно уже любит. И страдает… Ведь далеко не всегда приносит радость это чувство, ведомое всем, у каждого разное.
– Долго я сама себе не верила, – повернувшись к сестре, продолжала Алина. – Чудилось, будто я давным-давно знаю его, виделись мы уже при каких-то необыкновенных, но очень красивых обстоятельствах… Едва дождалась в тот день конца занятий. Хотелось побыть одной, перебрать все в памяти. Чуть не дотемна ходила и ходила вдоль речки, вспоминала, да так ничего и не вспомнила. Додумалась только до того, что стала ждать его там же, у речки. Пусть бы, думала, свершилось чудо, пусть бы явился Анатоль. Хоть на минуту! Гляну на него разочек и решу окончательно, знала его прежде или нет?
И что ты думаешь, Верка?.. Начало смеркаться – вижу, идет берегом человек, и прямо ко мне. Всматриваюсь – он, Анатоль! Я бегом, удирать. Сама не знаю, чего испугалась. Бегу, не оглядываюсь, а сама жду, что вот сейчас он окликнет, как-то остановит меня. Уже горка, огород наш, а никто не окликает, не бежит за мной. Тогда я остановилась, глянула на берег: идет человек своей дорогой и даже не смотрит в мою сторону. Одна рука в кармане, в другой то ли трость, то ли прут… Идет и помахивает прутиком, речку разглядывает. И потянуло меня вниз, к реке. Сошла на берег, тут человек обернулся. Как пелена с глаз долой: вижу я, не Анатоль вовсе и ни капельки не похож на Анатоля. Сердце зашлось, до того стало обидно, такая злость меня взяла на этого человека, что я даже заплакала.
А потом, дома, все как-то встало на место. Начала играть с Владиком, вроде успокоилась. Только уж очень долго тянулся тот вечер, а еще – ночь бессонная. Утро назавтра выдалось хмурое-хмурое, знобкое. Помню, ты говорила, даже в школу не хочется идти, а я не могла дождаться минуты, когда выйду из дома. Ни дождя не замечала, ни холода. Как на крыльях неслась до школы, а влетела в коридор – опять какой-то страх обуял, хоть ты провались иль назад поворачивай.
Бегу по коридору, ученики только-только собираются, здороваются со мной, а я спешу, будто на урок опаздываю. Добежала до окна, постояла немного, и обратно… Не знаю, куда деться, как звонка дождаться. Заметила – двери в учительскую приоткрыты, а там он, стоит у стола и спокойно, обеими руками скручивает цигарку. Меня даже передернуло всю: вчера ведь управлялся одной рукой! В учительской больше никого не было. Заглянула я туда – он словно бы испугался чего-то, так поспешно сунул руку в карман, что рассыпал махорку. Сам на себя не похож – ссутулился, смотрит на махорку и чему-то печально улыбается…
В тот день я старалась больше не встречаться с ним. И уж совсем не казалось мне, что знала его прежде. Все в нем было чужим: и лицо, и фигура, и раненая рука… Я даже обрадовалась, что так быстро оборвались все мои муки. Не пошла на речку после занятий, не думала о нем весь вечер. И назавтра поутру вышла в школу вместе с тобой только с мыслью о работе. Но перед самой школой опять обуял меня какой-то страх. В тот момент, помню, ты спросила что-то об уроках, и я перемогла себя… А на уроках – писала на доске примеры – все мел крошился, но Вадя Топорков сидел тихо и слушал. Это в первый раз он сидел у меня тихо, не знаю, как у других…
После звонка не пошла я в учительскую. Нарочно не пошла, из-за него, Анатоля. Осталась в классе. А тут влетает Топорков и кричит, что физкультуры не будет, Анатолий Ксенофонтович не пришел. Тоскливо как-то стало мне. Так тоскливо, что все вокруг потемнело… Пришлось заменять физкультуру арифметикой. Стояла у доски, что-то объясняла, что-то писала, а сама все думала: почему, почему он не пришел? Злилась на себя, а думать не переставала. Топорков начал перешептываться с мальчишками и, когда у меня нечаянно выпал из рук мел, громко засмеялся. Я набросилась на него и чуть не выгнала из класса!
Так я боролась с собой несколько дней, а потом начала заходить в учительскую. Анатоль каждый раз приветливо здоровался со мной, старался чем-нибудь угодить: то стул подаст, то место на диване уступит. Потом достанет из кармашка гимнастерки папиросу, курить уходит. А я все дрожу, жду – вот сейчас зазвенит звонок…
Алина передохнула, смущенно покосилась на сестру. А увидела – нет на лице Веры ни тени иронии – глаза засветились надеждой на добрый совет, участие.
Но Вера долго молчала. За стеной, на улице, завывал, бесновался ветер. Налетела вьюга с севера, разбушевалась. Даже во дворе, в затишном месте, билась, скреблась об углы дома, трепала ставни, забивая сугробиками переплеты оконной рамы. Вера слушала завывание ветра и пыталась представить, что теперь делается в степи, в чистом поле, думала о том, как неуютно должны чувствовать себя люди, которым идти в эту ночь, стоять на посту, в снегу лежать, высматривая врага. Как держать в руках оружие, как дышать в такую завируху?..
Думалось о тысячах, о миллионах людей, а перед глазами стоял один Андрей – в такой вот шинели, какою укрыт сейчас Владик, в заснеженной шапке, в какой-то обувке, не понять – в какой, ведь ни разу не видела Андрея в зимней форме. Вот он вместе с этими тысячами и миллионами других воинов сегодня ночью, может, в еще большую вьюгу метр за метром ползет вперед по нашей земле. Ползет продрогший, заиндевелый, воспаленные глаза слипаются от усталости и колючего ветра. На снегу – следы локтей и колен, следы, окропленные кровью… Той кровью, которая не застынет ни при каком морозе. И эта пядь советской земли, мереная-перемереная локтями, коленями советского бойца, политая кровью его, уже никогда не будет сдана врагу. Назавтра весь мир услышит, прочтет сообщение Советского информбюро, что наши части, отбив яростные контратаки противника, снова пошли вперед на запад от родной Москвы, снова освободили несколько населенных пунктов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41