Вывели его из задумчивости шаги и голоса неподалеку. Под дубом стояло несколько темных фигур. К удивлению Михала, они разговаривали по-белорусски.— Вот и конец.— От позора умер человек. Ой, роме.Яновскому показалось, что первый голос принадлежит тому цыгану, которому король дал тогда на крыльце пощечину, а второй — тому несчастному, у которого гайдуки Знамеровского сбили ободья на дороге.— Хватит, — прозвучал густой бас. — Плачем делу не поможешь. Но завтра он нам ответит, этот голый бич.— За другими таборами послали?— Послали. Матис Августинович отправил четверых.— Хорошо. Только держитесь, братья. Так держитесь, как только можно.Заговорили по-цыгански, и Михал начал удаляться от тайного собрания. Лишь по дороге домой он понял, что против Якуба готовят что-то недоброе, и, хотя мотив цыганского плача стоял еще в его ушах, хотя дом Знамеровского и вечные кутежи ему опротивели, решил предупредить короля. Просто в знак благодарности.Но во дворце снова пели, снова из окон доносились крики, бренчание струн, звон разбитого стекла.Из-под стола торчали ноги митрополита. Король Якуб сидел на своем месте, охватив руками свою нечесаную голову. Карие глаза были вперены во что-то, что он видел один. Михал тронул его за плечо.— Ты кто такой? — тяжело, как волк, повернулся к нему Знамеровский.— Это я, ваше величество, Яновский.— А-а, Ян-новский. А почему же это ты такой хреновский? Ты кто такой?— Я посол.— А-а, посол. Посол зарубежного королевства. Так зачем ты лезешь сюда, когда король отдыхает от гос-с-сударственных дел? Знай этикет. Потом приму, через три дня. И не раньше… Знай мою доброту. Пшел вон!Яновский едва сдержался, махнул рукой и на предупреждения, и на разговор. Дьявол его возьми, раз так. Он совсем было собрался оставить залу, когда вдруг голоса гостей заревели что-то единое:— Девок! Девок!Этот внезапный психоз охватил всех. Даже митрополит выкатился с места своего отдыха и начал кричать:— Очами намизающих, тонколодыжных, багрянодесных, пылко лобзающих!!!Якуб, как заметил Яновский, был почти равнодушен к женщинам. Поэтому он безучастно позвал гайдука:— Найди этим бабздырям… Только честных не бери, эти свиньи все равно ничего не понимают. Сколько их тут? Двадцать трезвых? Вот столько гулящих и найди по всей округе.И опять сел. Гульба продолжалась, а Знамеровский все ниже опускал голову. Яновский давно заметил, что хмель находил на него волнами.— Девок! Девок! — снова закричали гости.И вдруг Якуб встал. Яновский ужаснулся, глядя на его лицо: налитое кровью, с остекленевшими глазами, страшное. Огромной, как ушат, лапой грохнул по столу:— Молчать, падаль!Мертвая тишина воцарилась в зале. Лишь было слышно мычание какого-то пьяного, которому на плешь капал воск с накренившейся свечи.На лице Якуба выступили капельки пота.— Вы — мерзавцы, вы — щенки, пьянчуги, наглецы. Девок им, вина! Где слава, где мощь, где свобода, где величие?! Сны все!!! Сны!!! Сны об утраченном! С вами, что ли, покорять царства? Может, вы воины, может, вы люди? Пугала вы, евнухи, червяки! Кто вам больше даст — тому вы невесту, мать, землю свою… под хвост!Он заскреб пятерней по скатерти. Глаза стали дикими и достойными жалости.— Мертвецы вы! Только людей распинаете! И я распинаю, и я бью. Дерьмо — люди! Руку, которая бьет, лижут! Хотя бы кто-нибудь мне по морде дал в ответ. Навоз заставлю вас есть — будете жрать. Харкну в лицо — зад поцелуете. Шляхта! Соль земли!Он медленно стал сползать набок, извергая самую черную ругань, упал на пол, забился в судорогах, рыдал:— Мне бы… мне бы хоть в зубы, тогда… может, чело веком был бы… Человеком.Ему прижали ноги, держали за голову. Потом унесли в спальню. Воцарилось такое тяжелое молчание, что казалось, ударь молния — станет легче.И вдруг «коронный судья» осклабился, и из горла его вырвалось:— Ги-ги-ги-ги!И сразу загикали, ощерились все. Несмелый поначалу смех усилился, покатился волнами. Смеялись долго, со смаком.— Девок привел! — объявил гайдук, появившись в дверях. — Только недобрал гулящих, поэтому из деревни одну прихватил.И действительно, в дверях стояли нарумяненные девки Почти каждая — копна копной. Глаза подведены, брови нарисованы, зубы нагло оскалены.Все забурлило. Те, кто держался на ногах, бросились на пеструю толпу. Визг, притворные вскрики, смех. Одни начинали плясать, другие исчезали из зала. Какая-то толстуха бросилась к Яновскому:— Приласкай меня, красавчик!Он с досадой отмахнулся, вышел в коридор и пошел к выходу. Слабый крик прозвучал за поворотом коридора. Яновский увидел фигуру «коронного судьи», который поспешно тащил куда-то за руку девушку в белой одежде. Тоненькая, синеглазая, она напомнила Михалу ту, которую спрятал у себя медикус. Та? Нет, не та. Но похожа. Она слабо цеплялась за стенку, он с силой отрывал ее; тащил дальше. Испуганная налетом гайдуков и видом оргии, она только повторяла прерывистым, диким голосом:— Пан! Пан! Пожалейте меня. Я боюсь.«Сейчас попросит куклу взять с собой», — грустно подумал Яновский.Месяц назад он прошел бы мимо. Родители его не поощряли распутство, но ведь это были крепостные, быдло, созданное для лучших людей земли. Да еще и чужое быдло.— Пан! Пожалейте! Помогите!И тут Яновский вспомнил фигуру той девушки, вспомнил медикуса, набрасывающего на нее мантию, припомнил его пьяные слова над тарелкой с огурцами, разгром Яновщины, страшный звериный крик Якуба сегодня в зале, его тело, что билось на полу.Одним прыжком он догнал одноухого, который уже втаскивал девушку в комнату, и рванул его за плечо:— Пусти. Слышишь, пусти ее.— А-а, щенок… Отвяжись! Моя! — И судья потянулся за саблей.Вместо того, чтобы выхватить свою, Яновский сказал пренебрежительно:— Эх ты, соль земли…И рассчитанно, страшно ударил его между глаз. Враг был пьян. Только это и помогло Михалу, когда они покатились по полу, дубася друг друга кулаками. Михал скоро высвободился и, схватив его за голову, ударил о стену, а потом еще долго бил, бил исступленно, глотая слезы от ненависти к себе, к тому, что на них почти одинаковая одежда.В коридоре послышались крики, топот ног. Тогда Яновский быстро вытащил ошеломленную девушку из угла, втолкнул в комнату и замкнул за собой двери. В двери поначалу ломились, потом ушли куда-то, и стало тихо.Девушка не плакала, она просто смотрела на него из темноты блестящими глазами. Яновский отсморкал кровь и, чтоб не было стыдно за внезапный порыв, почти сухо спросил:— Как тебя зовут?— Аглая, — прошептала она.— Какой черт тебя сюда понес? — сказал Михал грубо.— Привели, пан, — вздохнула она. — Одну меня взяли из деревни. Я знаю вас. Вы сестру мою защитили тогда, когда ее хотели карать… Она сестра моя.— Чепуха, — буркнул Яновский.И потому, что с этой девушкой нельзя было беседовать о чем-то возвышенном, сказал:— Ложись. Спи. Уйдешь перед рассветом, когда все уснут. Сейчас опасно. Могут поймать за дверью. Спи.— А вы, господин?— Спи. Спи.— Вы добрый, вы очень хороший человек. Как будто совсем не пан. Как старший брат. Бог вам заплатит за это, вы будете с нами в раю. — И прибавила с глубокой грустью: — Я только иногда думаю, есть ли он, бог, — так мы страдаем.— Но! — по привычке прикрикнул на нее Яновский и испугался, потому что она вдруг горько взахлеб заплакала:— Боже, как страшно! Как страшно!«Раскапустилась Хведора», — нарочито грубо подумал Михал и вдруг увидел ее мокрое от слез маленькое личико, глаза, в которых стоял неподдельный ужас.Тогда он, сам не зная, что его заставляет так обходиться с этой мужичкой, сел рядом с нею и поцеловал ее в лоб.— Ну что ты, что ты? Зачем плакать? Все минуло. Успокойся! У-у, плакса. Ну, тихо, тихо. Все будет хорошо. Пойдешь отсюда перед рассветом. Все обошлось, будешь себе жить. Мужа тебе найдем хорошего, будешь жить, растить деток.Он видел, что она успокаивается, но видел и то, что идиллия, нарисованная им, не доходит до нее. И вдруг она сказала горько, но почти спокойно:— Нет, пан. Не обойдется. В другой раз не обойдется… Все этим кончают, кто раньше, кто позже. Нет выхода.И потому, что он все еще гладил ее по голове, отшатнулась от него и, прижавшись к стене, сказала:— Я хотела бы только, чтобы в следующий раз, когда это будет… мне хотелось бы, чтобы это были вы. Потому что если какой-то старый хрыч или просто пан… я утоплюсь тогда.Яновского охватил жгучий стыд. Пьянка, набег, суд — и эти слова, первые слова, в которых было что-то человеческое. За все дни.Он сидел неизвестно сколько, сжав виски, а потом увидел, что она спит, утомленная пережитым.Тогда он тихо, как вор, краснея от стыда, положил ее на подушку, неслышно укрыл одеялом, а сам долго еще смотрел ей в лицо.Потом вздохнул, снял с себя чугу и, расстелив ее у дверей, растянулся на ней.В этом был и позор, и мстительное наслаждение, и какое-то светлое, чистое, немного грустное и совсем новое чувство. 6 — Пане, вставайте. Ой, пане, вставайте!— Что, что такое?— Ой, пане, что-то недоброе творится за оградой.Яновский вскочил на ноги. Перед ним стоял один из гайдуков короля, перепуганный насмерть. Михал, поначалу удивленный, почему он спит на полу, наконец все вспомнил и спросил:— А девушка где?— Какая девушка? А, эта, что здесь? — И гайдук осклабился. — Мы их утром не держим. Пошла домой.— Ну и хорошо.С дневным светом к Яновскому возвратились (хотя и сильно приглушенные) предрассудки и правила морали прежних дней. Ему стало мучительно стыдно за события этой ночи. Да, эта Аглая — чудесная девушка, да, судья не человек, а грязная свинья, и он не жалеет, что отлупил его. Но утешать эту девушку, как будто рядом с тобой несчастная княгиня, но спать у дверей, как будто ты в спальне королевы… Какая нелепость!Он быстро оделся, прицепил саблю и побежал из комнаты. В зале было пусто. На крыльце Михал увидел толпу гайдуков, которые хлопотали возле пушки, наводя ее на запертые ворота. Они суетились, кричали. Кто-то сыпал в жерло порох из картузов.Яновский растолкал людей, выбежал во двор.— Что случилось?— Погляди сам, — мрачно сказал какой-то шляхтич, желтый с перепоя.Глазам Михала открылась ужасная картина: выгон перед частоколом был черным от цыган. Поднятые загорелые лица, разверстые пасти. Сплошной рев. В воздухе колья, топоры, кнуты. Кожухи распахнуты на груди. В глазах ярость.Медикус остановился рядом с Михалом. Его глаза сияли непонятным восторгом.— Сегодня мы, кажется, погибнем.Михал метнул на него злобный взгляд:— Погибнут они. Забыли, на кого подняли меч. Мы пьянчуги, но мы умеем воевать.И снял шапку:— Благодарю тебя, господи. Ты дашь мне перед смертью еще раз увидеть, как вместо вина льется голубая кровь.Медикус с иронией смотрел на него:— Боже, какие герои!— Где король? Где гости? — вместо ответа спросил Михал.— Дрыхнут.— Ну что же, тем лучше.И он спустился вниз. Ему удалось собрать отряд из двадцати трезвых шляхтичей. Он поставил их поодаль от пушки, слева от ворот, чтобы ударить, когда начнут пробираться во двор.«Коронный судья» выбежал из дверей, увидел, что шляхту возглавляет Михал, и стал выкрикивать, воодушевляя гайдуков:— Смелее, ребята. Все королевство смотрит на нас! Кто умрет, того бог к себе возьмет. За родину, за короля!— На штурм! На штурм! — ревели осаждающие. — Смерть владыкам!В ворота начали бить чем-то тяжелым. Полетели гнилые щепки. И тут Яновский увидел короля. Одетый как на бал, он размахивал в воздухе саблей, стоя среди хмельных гостей.— Небо! Родина! Король! Круши их, братки! Топором их! Дубиной!Сердце Яновского пылало небесным яростным восторгом. Нет, жива была отвага сотен поколений, жива была слава! Вот она, эта отвага, — проснувшись у винной бочки, увидела опасность, расправила крылья и летит над головами людей.Створки ворот распахнулись. Во двор ввалилась толпа инсургентов повстанцев

.— Святой Юрий и Белая Русь! Умрем! — диким голосом закричал Яновский и бросился с саблей навстречу наступавшим.Одновременно он услышал крик Якуба и увидел его поднятую саблю. Не помня себя, в диком упоении боем, Михал врезался в толпу, скрестил с кем-то саблю, ожидая, что тотчас рядом встанут еще и еще шляхтичи, Горации, герои Плутарха.Что-то насторожило его. Он оглянулся. На площадке, кроме Якуба и него, никого не было. Куда подевались остальные, сказать было трудно. Михалу показалось только, что у крыльца, в лебеде, шевелились чьи-то ноги. Однако он бился.— Сейчас ухнет пушка. Вот тогда вы запляшете!Страшный гром прозвучал над сечей. Когда дым рассеялся, Михал увидел ствол пушки, почти весь разорванный на загнутые полосы, похожий на желтую лилию. Рядом с пушкой лежал, задрав вверх зад, «коронный судья».В тот же миг безумная толпа закружила Михала и короля и понесла к крыльцу. Их схватили, обезоружили, связали руки, поставили поодаль друг от друга.Цыган, который получил в то утро оплеуху, взобрался на крыльцо.— Роме! Мы скинули ярмо, что давило нас. Цыганская республика, живи! Прочь деспотов!Толпа ответила громкими криками. Шапки взлетали над головами людей.— Мы будем судить короля. А всех, кто зверствовал, защищая его, отдаю в твои руки, народ цыганский. Окончились поборы, окончилось угнетение.— Ура, Ян! Живи! На счастье цыганам!Короля увели во дворец. На крыльце он крикнул:— Король в кандалах — все равно король!Яновский скрипел зубами от позора. И это были люди, это были герои! Лучше было умереть… Одни бежали на пушку — и это было стадо быдла с кнутами. Другие — вооруженные, сильные, могущественные — попрятались кто куда! Боже, боже! Осталась смерть. Только смерть.Ян подошел к Михалу:— Этот вел против нас шляхту. Он один кинулся на нас. Войско его исчезло. Правда это, бывший пан?Яновский вскинул голову:— Правда. И я презираю вас. Убейте меня.Толпа заревела, замелькали в воздухе дубины.— Смерть ему, смерть!Яновский глянул на небо, которое было свидетелем его смертельного позора.— Убивайте! Я хочу смерти. Мне нельзя жить.Он возвысил голос:— Если здесь не было сегодня шляхты, если здесь были одни свиньи, то пусть хотя бы один умрет за всех. — И добавил хрипло: — Честь, живи!Ругаясь, толпу растолкал кто-то лохматый и огромный. Поднял самодельное копье. Ударили по голове. Еще! Еще!И вдруг что-то произошло. Яновский, стоя с закрытыми глазами, почувствовал, как что-то теплое прильнуло к нему.— Не отдам его! Слышите, не отдам! Убивайте нас вместе!Он взглянул. Прижавшись к нему спиной, раскинув руки, стояла и смотрела прямо в глаза толпе Аглая. Смотрела белыми от ярости глазами.— Вы что, сдурели? Тех, что мучили вас, тех, что издевались, не трогать только потому, что сегодня они удрали? А этого, который никого не обидел, который сестру и меня защитил, убить только за то, что смелый, что не испугался один на всех кинуться? Вы трусы, вы, вы, вы…— Отойди, девчина, — грозно сказал лохматый. — Этот — наш…И тут Аглая смазала ему по щеке.— Твой! Кто это твой? Может, он? Твои только блохи в кожухе да краденые кони. Ах ты, холера, козолуп черный, страшный, рыбак по чужим конюшням. Твой он? Нет! Мой он, мой! Я тут каждому из вас за него… за него…Цыган с опаской отступал.— Он и не пан вовсе. Пан не защищает от кнута крепостную, пан не будет биться с другим паном за девичью честь, не оборонит ее от всех, не ляжет у порога, чтобы защитить покой крепостной.— И все же я шляхтич, — с достоинством сказал Яновский. — Спасибо тебе, хорошая, но сегодня мне хочется смерти.— Сегодня ему хочется… Может, завтра тебе ее совсем не захочется, но будет поздно. Цыгане, родные вы мои, не трогайте вы его, этого дурня! Это не он, это гонор его дурной говорит.И вдруг она, расплакавшись, села у его ног, обхватила их руками.— Не дам… Вместе со мной…Яновский почувствовал, как веревки соскользнули с его рук.— Да, — рассудительно сказал кто-то, — чуть-чуть маленькой ошибки не сделали. Гляди ты, как ее разбирает.— Да бери ты его хоть к дьяволу, — буркнул второй.И вдруг толпа цыган и мужиков взорвалась таким здоровым звонким смехом, что стало ясно: никого после этого нельзя убивать. Хохотали до слез, хохотали, взявшись за бока, хохотали до боли в груди.И Аглая, боясь, как бы не передумали, тащила ослабевшего Михала сквозь толпу, улыбалась, вытирала слезы.— Спасибо вам, спасибо вам, родные.Под хохот она отвела Михала к воротам и усадила на траву.Только теперь, видимо, кто-то заметил возле пушки тело судьи.— А этот мертвый или живой? — спросил какой-то мужик.Старый цыган подошел близко, наклонился:— Даже протухнуть успел.Ян остановился над неподвижным телом, подморгнул людям:— Мертвый он или живой, черт его знает. Стащите, хлопцы, с него жупан. Не может этого быть, чтобы шляхтич, если он живой и трезвый, лежал голый. Если живой — будем судить, если мертвый — выкинем на берег речки, пусть лежит.Игру подхватили.— Ну, конечно же, не может. Где там! — слышались голоса.Ян поглядел на голого судью:— Наверное, мертвый таки. А ну, хлопцы, принесите из леса чего-нибудь.Принесли несколько пучков высокой старой крапивы.
1 2 3 4 5 6 7