Второго тоже вытащили из канавы. Да тот, боюсь, не выживет.
— Боитесь? Повесить надо негодяя!
— Хо-хо! Это мой невольник!
— Тогда делайте с ним что хотите. А Юмурджака приведите и дайте ему коня.
Пока витязи потягивали вино из кубков, привели Юмурджака.
— Скажи, Юмурджак, — спросил Добо, — нужно было тебе это?
— Нынче мне, завтра тебе, — угрюмо ответил Юмурджак.
Но увидев своего жеребца и сидящего на нем Герге, он от удивления даже рот раскрыл.
Добо подозвал к себе мальчика и выехал из ворот. Скакавшие позади витязи окружили турка.
— Герге, ты знаешь, куда мы поедем? — спросил Добо.
— Не знаю, — ответил мальчик.
— Мы поедем саблю раздобывать.
— У турок?
— Да.
— Для меня?
— Для тебя. А ты не боишься?
— Нет.
— Самое главное, чтоб парень не боялся! А остальное приложится.
Дальше ехали молча. На мечекской дороге кони поднимали белые облака пыли; когда же въехали на каменистый склон горы, конские копыта звонко зацокали.
В ушах Герге, точно отзвук колокольного звона, отдавались слова Добо: «Главное, чтоб парень не боялся!»
10
Невольников нашли в лесу. Их сторожили шесть асабов.
Когда между деревьями появились венгерские витязи, невольники повскакали с мест и с криками радости начали разбивать и срывать с себя оковы.
— Эх, собаки, негодяи! — завопил цыган, и все шестеро асабов бросились врассыпную.
Венгерские витязи не стали гнаться за ними. Они были заняты другим делом: освобождали невольников от цепей.
Добо прежде всего протянул руку священнику и назвал себя:
— Иштван Добо.
— А меня зовут Габор Шомоди, — ответил священник со слезами на глазах. — Благослови тебя господь, Иштван Добо!
Невольники плакали от радости. Женщины целовали освободителю руки, ноги, одежду. А цыган тут же пошел колесом, издавая радостные вопли.
— Не меня благодарите, — проговорил Добо. — Вот ваш спаситель! — И он указал на Герге.
Мальчика на радостях чуть не задушили в объятиях, целовали, благословляли его. Увы, долго придется ему ждать от людей ласки!
В добычу венграм досталось пятнадцать груженых телег и уйма всякого оружия.
Прежде чем приступить к дележу, Добо спросил невольников, кто из них первый попал в рабство.
Выступил вперед молодой парень, крепостной крестьянин, и, сняв шапку, сказал:
— Я, сударь мой.
— Как тебя зовут?
— Гашпар Кочиш, ваш покорный слуга.
— Откуда ты родом?
— Из Эгера, сударь.
— А где ты попал в рабство?
— Под Фейерваром, сударь. Мы занимались извозом.
— Знаешь ты, чьи вещи на телегах?
— Останься мы там, где их турки награбили, вспомнил бы. Да ведь эти разбойники грабили повсюду.
Добо обернулся к турку.
— Говори, Юмурджак.
— Мы брали везде, где нам аллах позволил. Все добро неверных принадлежит нам. Где находим, там и берем.
— Что ж, тогда разложите все, и я поделю меж вами.
В одной телеге оказалось много оружия. Оно было тоже взято в разных местах, но большая часть — в замке Морэ.
Вдруг из общей кучи словно вынырнула маленькая, легкая сабля в бархатных ножнах вишневого цвета. Должно быть, она принадлежала сыну какого-нибудь вельможи.
Добо поднял ее.
— Гергей Борнемисса, подойди сюда. Возьми эту саблю, она твоя. Будь верным витязем, защищай отчизну, служи ревностно богу! Да осенят твое оружие счастье и благодать!
Он привязал саблю к поясу Герге и поцеловал маленького витязя в лоб.
Мальчик взволнованно принял оказанную ему честь, даже побледнел немного. Быть может, в его душу пахнуло на миг ветром грядущих времен, и ребенок почувствовал, что отныне быть ему неразлучным с саблей.
Все, что не пригодилось солдатам, Добо поделил между невольниками. Каждый из них получил телегу, лошадь и оружие. Витязи не очень-то зарились на запряженных в телеги тощих крестьянских кляч.
Цыган с громкими криками скакал вокруг доставшейся ему лошади и телеги. Но вскоре он поспешил к куче оружия и напялил на себя всякую негодную ржавую дрянь, которой пренебрегли солдаты. Он по-турецки подпоясался платком и так утыкал себя разными ножами да кинжалами, что стал похож на колючего ежа.
Тут же валялся и сплетенный из морского тростника старый турецкий щит. Цыган нацепил его себе на руку. К босым пяткам прикрепил две большущие ржавые шпоры, а на голову нахлобучил шлем. Однако у него хватило ума оставить под шлемом и шляпу. Затем он схватил с земли длинную пику и, ступая осторожно, будто по сырым яйцам, торжественным шагом подошел к Юмурджаку.
— Ну, Умрижаба, — обратился он к турку, размахивая у него под носом пикой, — как живется тебе, бибас турок?
Все покатились со смеху, но Добо прикрикнул на цыгана:
— Эй, ты! Перестань нос задирать! Ты из каких краев?
Цыган вдруг заискивающе поклонился.
— Целую ваши руки-ноги, я отовсюду, где только музыка слышна.
— А ружья чинить умеешь?
— Как же, ваша милость благородный витязь. Самое скверное ружье починю так, что лучше нового станет.
— Так вот что: загляни на днях в Сигетвар, в усадьбу Балинта Терека. Там ты заживешь на славу.
Худенькая цыганка пристала к Добо, чтобы он разрешил ей погадать.
— Жена моя нагадает так, что ни в одном слове не ошибется, — сказал цыган. — Она и нынче утром предсказала, что нас освободят.
Женщины подтвердили, что правда — цыганка это предсказала.
— Предсказала, — согласился и Гашпар, — да только не поверили ей.
— В том-то и беда, что ей никогда не верят. — Цыган размахивал руками. — Вот видишь, бибас, теперь-то ты поверил!
Цыганка подсела к костру, сгребла весь жар и бросила в него крохотные черные зерна.
— Datura Stramonium, — сказал поп с презрением.
С тлеющих углей поднялся синий столб дыма. Цыганка присела на камень и подставила лицо клубам дыма.
Витязи и бывшие невольники с любопытством обступили ее.
— Руку… — сказала вдруг цыганка.
Добо протянул ей руку.
— Что ж, поглядим, как ты гадаешь.
Цыганка подняла голову и, обратив к небу закатившиеся глаза, заговорила дрожащими устами:
— Вижу красных и черных птиц… Летят птицы друг за дружкой… Десять… пятнадцать… семнадцать… восемнадцать…
— Это мои годы, — улыбнулся Добо.
— Да! — обрадованно подтвердил цыган.
— С восемнадцатой птицей дева-ангел летит. Спустится к тебе. Останется с тобой. Дева-ангел кладет тебе платок на лоб. Зовут ее Шара.
— Стало быть, мою будущую жену зовут Шарой. Куда это годится! Я старым холостяком буду, когда найду эту деву Шару.
— Это, может, и раньше сбудется, ваша милость благородный витязь, — утешал цыган.
Гадалка продолжала:
— Девятнадцатая птица — красная. Несет она с собой темную тучу грозовую. На земле венгерской рухнут три могучих столпа.
— Буда? Темешвар? Фейервар? — задумчиво спросил Добо.
— Да, да, ваша милость благородный…
— Уже зашатался и четвертый столп, но ты поддержишь его, хотя тебе и на руки и на голову ливнем льется пламя.
— Солнок? Эгер?
— Эгер, Эгер, ваша милость благородный господин витязь.
— Двадцатая птица — золотая, вся сияет солнечными лучами. На голове у ней корона. Один алмаз из короны падает тебе на колени.
— Это к добру.
— Очень и очень даже к добру, ваша милость благородный…
— И снова летят друг за дружкой черные и красные птицы. А потом тьма… Я ничего больше не вижу. Слышу звон цепей… Твой вздох…
Она затрепетала и выпустила руку Добо.
— Стало быть, я помру в тюрьме? — спросил Добо, содрогнувшись.
— Что за глупости ты гадаешь! — накинулся на нее цыган. — Ни единому слову ее не верьте, ваша милость благородный господин витязь.
— Чепуха! — махнул рукой и священник.
Цыганка схватила руку Герге. Снова подставила лицо клубам дыма, помолчала, затем устремила глаза в небо.
— Всю свою жизнь ты пройдешь с голубкой — белой голубкой с розовыми крыльями. Но пламя, пламя окружает тебя. Из рук твоих катятся огненные колеса. А голубка потом остается одна и ищет тебя до самой смерти.
На мгновение цыганка замолкла. Лицо ее перекосилось от ужаса. Она отпустила руку мальчика и, поднимая руки к небесам, пробормотала:
— Две звезды взлетают в небо: одна из темницы, другая с берега моря… Сиянье их вечно…
И в страхе она закрыла глаза руками.
— Ерунда! — махнул рукой Добо. — Облейте водой эту женщину.
— Облить водой безумную! — завопил цыган. — Такие глупости предрекаешь своим благодетелям!
Он сам схватил ведро и окатил водой гадалку.
Все вокруг засмеялись. Добо взял Герге за руку и поклонился невольникам.
— Ваша милость благородный господин витязь! Что ж нам делать с этим грабителем, разбойником, убийцей? — крикнул цыган вслед Добо, указав на турка.
— Повесьте его! — небрежно ответил Добо.
И, посадив Герге в седло, он вскочил на коня.
11
— Ну, собака турок, — гаркнул Гашпар Кочиш, — теперь твой черед!
— Веревку! — закричал возница Андраш. — Вон они, путы, лежат.
— Сдохнешь! — завыл цыган, неистово вращая глазами.
— Ты мне ноги калечил железом! — гневно крикнул Гашпар.
— Ты убил моего отца! — завопила одна женщина.
— Ты корову нашу угнал, дом разорил!..
И вокруг турка забушевал вихрь, замелькали яростные лица и сжатые кулаки. Невольники в гневе метались и толкали янычара под старый бук.
Большеголовый крестьянин, побывавший уже в рабстве, преградил им дорогу саблей.
— Да вы что? Хотите сразу его прикончить? Нет! Сперва подгребем ему под ноги раскаленные угли.
— Жару ему под ноги! — закричали все. — Заживо сожжем проклятого!
Женщины тут же бросились ломать сухие ветки и разжигать под деревом костер.
— Люди! — заговорил священник. — Если вы займетесь сейчас повешением, могут снова нагрянуть какие-нибудь бродячие турки, и всех нас опять уведут в рабство.
Ярость сразу остыла, невольники тревожно озирались по сторонам.
Священник оперся на турецкое копье с костяной рукоятью и продолжал:
— Вы знаете, как он пытал меня. Так у кого же из вас больше прав, чем у меня, расправиться с этим диким зверем?
Никто не ответил. Почти все они видели, как привязывали священника к лавке и, поливая его кипятком, выпытывали, куда он спрятал сокровища своей церкви.
— Поезжайте вместе с витязями, — продолжал священник. — Пока можно будет, оставайтесь под их защитой, а потом разъезжайтесь в разные стороны, выбирайте безлюдные дороги. Сохрани вас господь и приведи всех до дому! — И он простер руки для благословения.
Люди бросились разжигать костер, затем вскочили друг за дружкой на доставшиеся им телеги.
— Но!.. С богом!
Цыган тоже прыгнул на свою телегу и, обернувшись к цыганке, сказал:
— Бешке, за мной!
Гашпар связал свою телегу с телегой Маргит. Они уселись рядышком.
— А вы уж хорошенько помучайте его! — крикнул Гашпар священнику.
— Огня не пожалейте! — подхватил кто-то из женщин.
И одна за другой телеги тронулись.
Последним уехал тот невольник, которого турки произвели в повара.
— Ах ты, магомет вареный, телячья башка, я все равно не уеду, пока не отплачу тебе за пощечину! — сказал он.
И тут же претворил свои слова в дело.
Священник остался с турком наедине.
12
Герге казалось, будто ему снится сон. Он ехал рысью рядом с Добо на своей быстрой турецкой лошадке и размышлял о том, как далась ему такая нежданная слава.
Мальчик смотрел то на коня, то на красивую саблю. Коня нет-нет да и погладит, саблю нет-нет да и вытащит из ножен. Повстречайся им сейчас турки и скажи ему Добо: «Герге, руби!» — уж он ринулся бы на целую рать.
Отряд свернул на мечекскую дорогу, держа путь на север.
День был на исходе. Небо заволоклось рябью мелких облачков, и, когда заходящее солнце позолотило их, казалось, будто весь небосвод отчеканен из золотой чешуи.
Только они пустились на рысях по отлогому спуску, как конь Добо встал точно вкопанный. Поднял голову, навострил уши, фыркнул и начал рыть копытом землю.
Добо обернулся, покачал головой.
— Турка чует. Остановимся.
Перед тем как тронуться в путь, он послал вперед двух солдат. Стали ждать их возвращения. Через несколько минут оба прискакали обратно.
— В долине по большаку идет турецкий отряд, — доложил один из разведчиков.
— Походным строем идут, — добавил второй.
— А далеко они?
— Далеко. Не раньше, чем через два часа, сюда доберутся.
— Сколько их?
— Человек двести.
— По большаку идут?
— По большаку.
— Тоже с невольниками?
— С невольниками, и множество телег гонят.
— Эх, собаки! Должно быть, это тыловые отряды Касона. Была не была, нападем на них!
Большак поднимался к Мечеку широким извилистым полотном. Добо высмотрел для своего отряда такое место, где выступ скалы заслонил изгиб дороги. Здесь можно было устроить засаду и внезапно напасть на турок.
— А не мало нас? — спросил веснушчатый молодой солдат с русыми волосами. Видно было с первого взгляда, что он неженка.
— Не мало, Дюрка, — насмешливо ответил ему Добо. — Мы как ударим — некогда им, окаянным, будет считать, сколько нас. К тому же и стемнеет. А если и не перебьем их всех, и то не беда. Хватит того, что разгоним. В деревнях расправятся с каждым поодиночке.
Вдали на повороте дороги показался длинный обоз освобожденных невольников.
Добо взглянул на Герге.
— Видно, зря толковал я, чтобы они не ездили по большаку.
Он отрядил навстречу обозу солдата: велел передать, чтобы поворачивали обратно к Печу, а оттуда ехала бы на восток или на запад, но только не на север и не на юг.
Видно было, как солдат подъехал к путникам, как обоз остановился и как одна, другая телега, а за ними и весь обоз повернул обратно.
Добо опять посмотрел на Герге.
— Черт побери, — проворчал он с досадой, — куда же мне девать мальчонку?
13
Священник остался с турком наедине.
Турок стоял под дубом и, потупив глаза, смотрел на траву. Священник остановился шагах в десяти от него, опершись на копье. Некоторое время слышалось громыханье телег, потом настала тишина.
Турок поднял голову.
— Подожди убивать меня, — забормотал он, побледнев, — послушай, что я тебе скажу перед смертью. Пояс на мне набит золотом. За такую богатую добычу ты хоть похорони меня.
Священник не отвечал, равнодушно глядя на турка.
— Когда повесишь меня, — продолжал Юмурджак, — выкопай яму под этим деревом и похорони так, чтоб я сидел в могиле. Поверни меня лицом к Мекке. Туда, к востоку. Сделай это за мои деньги.
Больше он не проронил ни слова. Молча ждал, когда накинут ему петлю на шею.
— Юмурджак, — заговорил священник, — я слышал вчера, как ты сказал, что мать твоя была венгеркой…
— Да, — ответил турок, и взгляд его оживился.
— Стало быть, ты наполовину венгр?
— Да.
— Тебя в детстве похитили турки?
— Ты угадал, господин.
— А где?
Турок вздернул плечами, уставился в пространство.
— Я уже забыл.
— Сколько тебе лет было тогда?
— Я был совсем маленьким.
— Отца своего не помнишь?
— Нет.
— И не помнишь, как тебя звали?
— Не помню.
— И никаких имен с детских лет не припомнишь?
— Нет.
— Странно, что ты не забыл венгерский язык.
— В янычарском училище было много венгерских мальчиков.
— А ты не знал мальчика по имени Имре? Имре Шомоди. Из селения Лак.
— Что-то не припомню…
— Круглолицый, черноглазый, пухленький мальчик. Ему еще пяти лет не исполнилось, когда его похитили. На левой груди у него родинка в виде трилистника — такая же, как у меня.
Священник раскрыл рубаху на груди: пониже левого плеча показались три родинки, слитые наподобие трилистника.
— Я знаю этого мальчика, — сказал турок, — и родинку эту видел у него не раз, когда мы умывались. Только теперь его зовут иначе, по-турецки — не то Ахмедом, не то Кубатом.
— А вы не вместе бываете с ним в походах?
— Когда вместе, а когда и нет. Сейчас он в Персии воюет.
Священник пристально поглядел на турка.
— Врешь!
Он внимательно смотрел на зашнурованные кожаным шнурком красные башмаки янычара, словно размышлял, почему именно порвался башмак на левой ноге и как раз на носке.
— Гад! — бросил священник с презрением. — Ты в самом деле достоин того, чтоб я тебя убил!
Турок пал на колени.
— О господин, пощади, помилуй! Возьми все, что есть у меня, сделай своим рабом! Буду служить тебе покорно, верно, как преданный пес.
— Вопрос только в том — человек ты или дикий зверь? Освобожу тебя, а кто поручится, что ты не будешь снова грабить и убивать моих несчастных соотечественников?
— Пусть аллах обратит на меня все бичи своего гнева, если я еще хоть раз в жизни возьму оружие в руки!
Священник покачал головой.
Турок продолжал:
— Клянусь тебе самой страшной клятвой, какую только может принести турок!
Священник скрестил руки на груди и посмотрел в глаза своему пленнику.
— Юмурджак, ты говоришь со мной, стоя на коленях у порога смерти, и меня же почитаешь глупцом? Думаешь, я не знаю, что гласит Коран о клятве, данной гяуру?
На лбу у турка выступил пот.
— Так потребуй что-нибудь от меня, господин! Скажи, что ты хочешь, — я все выполню.
Священник раздумывал, подперев рукой подбородок, и наконец промолвил:
— У каждого турка есть амулет, который защищает его в боях и приносит счастье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
— Боитесь? Повесить надо негодяя!
— Хо-хо! Это мой невольник!
— Тогда делайте с ним что хотите. А Юмурджака приведите и дайте ему коня.
Пока витязи потягивали вино из кубков, привели Юмурджака.
— Скажи, Юмурджак, — спросил Добо, — нужно было тебе это?
— Нынче мне, завтра тебе, — угрюмо ответил Юмурджак.
Но увидев своего жеребца и сидящего на нем Герге, он от удивления даже рот раскрыл.
Добо подозвал к себе мальчика и выехал из ворот. Скакавшие позади витязи окружили турка.
— Герге, ты знаешь, куда мы поедем? — спросил Добо.
— Не знаю, — ответил мальчик.
— Мы поедем саблю раздобывать.
— У турок?
— Да.
— Для меня?
— Для тебя. А ты не боишься?
— Нет.
— Самое главное, чтоб парень не боялся! А остальное приложится.
Дальше ехали молча. На мечекской дороге кони поднимали белые облака пыли; когда же въехали на каменистый склон горы, конские копыта звонко зацокали.
В ушах Герге, точно отзвук колокольного звона, отдавались слова Добо: «Главное, чтоб парень не боялся!»
10
Невольников нашли в лесу. Их сторожили шесть асабов.
Когда между деревьями появились венгерские витязи, невольники повскакали с мест и с криками радости начали разбивать и срывать с себя оковы.
— Эх, собаки, негодяи! — завопил цыган, и все шестеро асабов бросились врассыпную.
Венгерские витязи не стали гнаться за ними. Они были заняты другим делом: освобождали невольников от цепей.
Добо прежде всего протянул руку священнику и назвал себя:
— Иштван Добо.
— А меня зовут Габор Шомоди, — ответил священник со слезами на глазах. — Благослови тебя господь, Иштван Добо!
Невольники плакали от радости. Женщины целовали освободителю руки, ноги, одежду. А цыган тут же пошел колесом, издавая радостные вопли.
— Не меня благодарите, — проговорил Добо. — Вот ваш спаситель! — И он указал на Герге.
Мальчика на радостях чуть не задушили в объятиях, целовали, благословляли его. Увы, долго придется ему ждать от людей ласки!
В добычу венграм досталось пятнадцать груженых телег и уйма всякого оружия.
Прежде чем приступить к дележу, Добо спросил невольников, кто из них первый попал в рабство.
Выступил вперед молодой парень, крепостной крестьянин, и, сняв шапку, сказал:
— Я, сударь мой.
— Как тебя зовут?
— Гашпар Кочиш, ваш покорный слуга.
— Откуда ты родом?
— Из Эгера, сударь.
— А где ты попал в рабство?
— Под Фейерваром, сударь. Мы занимались извозом.
— Знаешь ты, чьи вещи на телегах?
— Останься мы там, где их турки награбили, вспомнил бы. Да ведь эти разбойники грабили повсюду.
Добо обернулся к турку.
— Говори, Юмурджак.
— Мы брали везде, где нам аллах позволил. Все добро неверных принадлежит нам. Где находим, там и берем.
— Что ж, тогда разложите все, и я поделю меж вами.
В одной телеге оказалось много оружия. Оно было тоже взято в разных местах, но большая часть — в замке Морэ.
Вдруг из общей кучи словно вынырнула маленькая, легкая сабля в бархатных ножнах вишневого цвета. Должно быть, она принадлежала сыну какого-нибудь вельможи.
Добо поднял ее.
— Гергей Борнемисса, подойди сюда. Возьми эту саблю, она твоя. Будь верным витязем, защищай отчизну, служи ревностно богу! Да осенят твое оружие счастье и благодать!
Он привязал саблю к поясу Герге и поцеловал маленького витязя в лоб.
Мальчик взволнованно принял оказанную ему честь, даже побледнел немного. Быть может, в его душу пахнуло на миг ветром грядущих времен, и ребенок почувствовал, что отныне быть ему неразлучным с саблей.
Все, что не пригодилось солдатам, Добо поделил между невольниками. Каждый из них получил телегу, лошадь и оружие. Витязи не очень-то зарились на запряженных в телеги тощих крестьянских кляч.
Цыган с громкими криками скакал вокруг доставшейся ему лошади и телеги. Но вскоре он поспешил к куче оружия и напялил на себя всякую негодную ржавую дрянь, которой пренебрегли солдаты. Он по-турецки подпоясался платком и так утыкал себя разными ножами да кинжалами, что стал похож на колючего ежа.
Тут же валялся и сплетенный из морского тростника старый турецкий щит. Цыган нацепил его себе на руку. К босым пяткам прикрепил две большущие ржавые шпоры, а на голову нахлобучил шлем. Однако у него хватило ума оставить под шлемом и шляпу. Затем он схватил с земли длинную пику и, ступая осторожно, будто по сырым яйцам, торжественным шагом подошел к Юмурджаку.
— Ну, Умрижаба, — обратился он к турку, размахивая у него под носом пикой, — как живется тебе, бибас турок?
Все покатились со смеху, но Добо прикрикнул на цыгана:
— Эй, ты! Перестань нос задирать! Ты из каких краев?
Цыган вдруг заискивающе поклонился.
— Целую ваши руки-ноги, я отовсюду, где только музыка слышна.
— А ружья чинить умеешь?
— Как же, ваша милость благородный витязь. Самое скверное ружье починю так, что лучше нового станет.
— Так вот что: загляни на днях в Сигетвар, в усадьбу Балинта Терека. Там ты заживешь на славу.
Худенькая цыганка пристала к Добо, чтобы он разрешил ей погадать.
— Жена моя нагадает так, что ни в одном слове не ошибется, — сказал цыган. — Она и нынче утром предсказала, что нас освободят.
Женщины подтвердили, что правда — цыганка это предсказала.
— Предсказала, — согласился и Гашпар, — да только не поверили ей.
— В том-то и беда, что ей никогда не верят. — Цыган размахивал руками. — Вот видишь, бибас, теперь-то ты поверил!
Цыганка подсела к костру, сгребла весь жар и бросила в него крохотные черные зерна.
— Datura Stramonium, — сказал поп с презрением.
С тлеющих углей поднялся синий столб дыма. Цыганка присела на камень и подставила лицо клубам дыма.
Витязи и бывшие невольники с любопытством обступили ее.
— Руку… — сказала вдруг цыганка.
Добо протянул ей руку.
— Что ж, поглядим, как ты гадаешь.
Цыганка подняла голову и, обратив к небу закатившиеся глаза, заговорила дрожащими устами:
— Вижу красных и черных птиц… Летят птицы друг за дружкой… Десять… пятнадцать… семнадцать… восемнадцать…
— Это мои годы, — улыбнулся Добо.
— Да! — обрадованно подтвердил цыган.
— С восемнадцатой птицей дева-ангел летит. Спустится к тебе. Останется с тобой. Дева-ангел кладет тебе платок на лоб. Зовут ее Шара.
— Стало быть, мою будущую жену зовут Шарой. Куда это годится! Я старым холостяком буду, когда найду эту деву Шару.
— Это, может, и раньше сбудется, ваша милость благородный витязь, — утешал цыган.
Гадалка продолжала:
— Девятнадцатая птица — красная. Несет она с собой темную тучу грозовую. На земле венгерской рухнут три могучих столпа.
— Буда? Темешвар? Фейервар? — задумчиво спросил Добо.
— Да, да, ваша милость благородный…
— Уже зашатался и четвертый столп, но ты поддержишь его, хотя тебе и на руки и на голову ливнем льется пламя.
— Солнок? Эгер?
— Эгер, Эгер, ваша милость благородный господин витязь.
— Двадцатая птица — золотая, вся сияет солнечными лучами. На голове у ней корона. Один алмаз из короны падает тебе на колени.
— Это к добру.
— Очень и очень даже к добру, ваша милость благородный…
— И снова летят друг за дружкой черные и красные птицы. А потом тьма… Я ничего больше не вижу. Слышу звон цепей… Твой вздох…
Она затрепетала и выпустила руку Добо.
— Стало быть, я помру в тюрьме? — спросил Добо, содрогнувшись.
— Что за глупости ты гадаешь! — накинулся на нее цыган. — Ни единому слову ее не верьте, ваша милость благородный господин витязь.
— Чепуха! — махнул рукой и священник.
Цыганка схватила руку Герге. Снова подставила лицо клубам дыма, помолчала, затем устремила глаза в небо.
— Всю свою жизнь ты пройдешь с голубкой — белой голубкой с розовыми крыльями. Но пламя, пламя окружает тебя. Из рук твоих катятся огненные колеса. А голубка потом остается одна и ищет тебя до самой смерти.
На мгновение цыганка замолкла. Лицо ее перекосилось от ужаса. Она отпустила руку мальчика и, поднимая руки к небесам, пробормотала:
— Две звезды взлетают в небо: одна из темницы, другая с берега моря… Сиянье их вечно…
И в страхе она закрыла глаза руками.
— Ерунда! — махнул рукой Добо. — Облейте водой эту женщину.
— Облить водой безумную! — завопил цыган. — Такие глупости предрекаешь своим благодетелям!
Он сам схватил ведро и окатил водой гадалку.
Все вокруг засмеялись. Добо взял Герге за руку и поклонился невольникам.
— Ваша милость благородный господин витязь! Что ж нам делать с этим грабителем, разбойником, убийцей? — крикнул цыган вслед Добо, указав на турка.
— Повесьте его! — небрежно ответил Добо.
И, посадив Герге в седло, он вскочил на коня.
11
— Ну, собака турок, — гаркнул Гашпар Кочиш, — теперь твой черед!
— Веревку! — закричал возница Андраш. — Вон они, путы, лежат.
— Сдохнешь! — завыл цыган, неистово вращая глазами.
— Ты мне ноги калечил железом! — гневно крикнул Гашпар.
— Ты убил моего отца! — завопила одна женщина.
— Ты корову нашу угнал, дом разорил!..
И вокруг турка забушевал вихрь, замелькали яростные лица и сжатые кулаки. Невольники в гневе метались и толкали янычара под старый бук.
Большеголовый крестьянин, побывавший уже в рабстве, преградил им дорогу саблей.
— Да вы что? Хотите сразу его прикончить? Нет! Сперва подгребем ему под ноги раскаленные угли.
— Жару ему под ноги! — закричали все. — Заживо сожжем проклятого!
Женщины тут же бросились ломать сухие ветки и разжигать под деревом костер.
— Люди! — заговорил священник. — Если вы займетесь сейчас повешением, могут снова нагрянуть какие-нибудь бродячие турки, и всех нас опять уведут в рабство.
Ярость сразу остыла, невольники тревожно озирались по сторонам.
Священник оперся на турецкое копье с костяной рукоятью и продолжал:
— Вы знаете, как он пытал меня. Так у кого же из вас больше прав, чем у меня, расправиться с этим диким зверем?
Никто не ответил. Почти все они видели, как привязывали священника к лавке и, поливая его кипятком, выпытывали, куда он спрятал сокровища своей церкви.
— Поезжайте вместе с витязями, — продолжал священник. — Пока можно будет, оставайтесь под их защитой, а потом разъезжайтесь в разные стороны, выбирайте безлюдные дороги. Сохрани вас господь и приведи всех до дому! — И он простер руки для благословения.
Люди бросились разжигать костер, затем вскочили друг за дружкой на доставшиеся им телеги.
— Но!.. С богом!
Цыган тоже прыгнул на свою телегу и, обернувшись к цыганке, сказал:
— Бешке, за мной!
Гашпар связал свою телегу с телегой Маргит. Они уселись рядышком.
— А вы уж хорошенько помучайте его! — крикнул Гашпар священнику.
— Огня не пожалейте! — подхватил кто-то из женщин.
И одна за другой телеги тронулись.
Последним уехал тот невольник, которого турки произвели в повара.
— Ах ты, магомет вареный, телячья башка, я все равно не уеду, пока не отплачу тебе за пощечину! — сказал он.
И тут же претворил свои слова в дело.
Священник остался с турком наедине.
12
Герге казалось, будто ему снится сон. Он ехал рысью рядом с Добо на своей быстрой турецкой лошадке и размышлял о том, как далась ему такая нежданная слава.
Мальчик смотрел то на коня, то на красивую саблю. Коня нет-нет да и погладит, саблю нет-нет да и вытащит из ножен. Повстречайся им сейчас турки и скажи ему Добо: «Герге, руби!» — уж он ринулся бы на целую рать.
Отряд свернул на мечекскую дорогу, держа путь на север.
День был на исходе. Небо заволоклось рябью мелких облачков, и, когда заходящее солнце позолотило их, казалось, будто весь небосвод отчеканен из золотой чешуи.
Только они пустились на рысях по отлогому спуску, как конь Добо встал точно вкопанный. Поднял голову, навострил уши, фыркнул и начал рыть копытом землю.
Добо обернулся, покачал головой.
— Турка чует. Остановимся.
Перед тем как тронуться в путь, он послал вперед двух солдат. Стали ждать их возвращения. Через несколько минут оба прискакали обратно.
— В долине по большаку идет турецкий отряд, — доложил один из разведчиков.
— Походным строем идут, — добавил второй.
— А далеко они?
— Далеко. Не раньше, чем через два часа, сюда доберутся.
— Сколько их?
— Человек двести.
— По большаку идут?
— По большаку.
— Тоже с невольниками?
— С невольниками, и множество телег гонят.
— Эх, собаки! Должно быть, это тыловые отряды Касона. Была не была, нападем на них!
Большак поднимался к Мечеку широким извилистым полотном. Добо высмотрел для своего отряда такое место, где выступ скалы заслонил изгиб дороги. Здесь можно было устроить засаду и внезапно напасть на турок.
— А не мало нас? — спросил веснушчатый молодой солдат с русыми волосами. Видно было с первого взгляда, что он неженка.
— Не мало, Дюрка, — насмешливо ответил ему Добо. — Мы как ударим — некогда им, окаянным, будет считать, сколько нас. К тому же и стемнеет. А если и не перебьем их всех, и то не беда. Хватит того, что разгоним. В деревнях расправятся с каждым поодиночке.
Вдали на повороте дороги показался длинный обоз освобожденных невольников.
Добо взглянул на Герге.
— Видно, зря толковал я, чтобы они не ездили по большаку.
Он отрядил навстречу обозу солдата: велел передать, чтобы поворачивали обратно к Печу, а оттуда ехала бы на восток или на запад, но только не на север и не на юг.
Видно было, как солдат подъехал к путникам, как обоз остановился и как одна, другая телега, а за ними и весь обоз повернул обратно.
Добо опять посмотрел на Герге.
— Черт побери, — проворчал он с досадой, — куда же мне девать мальчонку?
13
Священник остался с турком наедине.
Турок стоял под дубом и, потупив глаза, смотрел на траву. Священник остановился шагах в десяти от него, опершись на копье. Некоторое время слышалось громыханье телег, потом настала тишина.
Турок поднял голову.
— Подожди убивать меня, — забормотал он, побледнев, — послушай, что я тебе скажу перед смертью. Пояс на мне набит золотом. За такую богатую добычу ты хоть похорони меня.
Священник не отвечал, равнодушно глядя на турка.
— Когда повесишь меня, — продолжал Юмурджак, — выкопай яму под этим деревом и похорони так, чтоб я сидел в могиле. Поверни меня лицом к Мекке. Туда, к востоку. Сделай это за мои деньги.
Больше он не проронил ни слова. Молча ждал, когда накинут ему петлю на шею.
— Юмурджак, — заговорил священник, — я слышал вчера, как ты сказал, что мать твоя была венгеркой…
— Да, — ответил турок, и взгляд его оживился.
— Стало быть, ты наполовину венгр?
— Да.
— Тебя в детстве похитили турки?
— Ты угадал, господин.
— А где?
Турок вздернул плечами, уставился в пространство.
— Я уже забыл.
— Сколько тебе лет было тогда?
— Я был совсем маленьким.
— Отца своего не помнишь?
— Нет.
— И не помнишь, как тебя звали?
— Не помню.
— И никаких имен с детских лет не припомнишь?
— Нет.
— Странно, что ты не забыл венгерский язык.
— В янычарском училище было много венгерских мальчиков.
— А ты не знал мальчика по имени Имре? Имре Шомоди. Из селения Лак.
— Что-то не припомню…
— Круглолицый, черноглазый, пухленький мальчик. Ему еще пяти лет не исполнилось, когда его похитили. На левой груди у него родинка в виде трилистника — такая же, как у меня.
Священник раскрыл рубаху на груди: пониже левого плеча показались три родинки, слитые наподобие трилистника.
— Я знаю этого мальчика, — сказал турок, — и родинку эту видел у него не раз, когда мы умывались. Только теперь его зовут иначе, по-турецки — не то Ахмедом, не то Кубатом.
— А вы не вместе бываете с ним в походах?
— Когда вместе, а когда и нет. Сейчас он в Персии воюет.
Священник пристально поглядел на турка.
— Врешь!
Он внимательно смотрел на зашнурованные кожаным шнурком красные башмаки янычара, словно размышлял, почему именно порвался башмак на левой ноге и как раз на носке.
— Гад! — бросил священник с презрением. — Ты в самом деле достоин того, чтоб я тебя убил!
Турок пал на колени.
— О господин, пощади, помилуй! Возьми все, что есть у меня, сделай своим рабом! Буду служить тебе покорно, верно, как преданный пес.
— Вопрос только в том — человек ты или дикий зверь? Освобожу тебя, а кто поручится, что ты не будешь снова грабить и убивать моих несчастных соотечественников?
— Пусть аллах обратит на меня все бичи своего гнева, если я еще хоть раз в жизни возьму оружие в руки!
Священник покачал головой.
Турок продолжал:
— Клянусь тебе самой страшной клятвой, какую только может принести турок!
Священник скрестил руки на груди и посмотрел в глаза своему пленнику.
— Юмурджак, ты говоришь со мной, стоя на коленях у порога смерти, и меня же почитаешь глупцом? Думаешь, я не знаю, что гласит Коран о клятве, данной гяуру?
На лбу у турка выступил пот.
— Так потребуй что-нибудь от меня, господин! Скажи, что ты хочешь, — я все выполню.
Священник раздумывал, подперев рукой подбородок, и наконец промолвил:
— У каждого турка есть амулет, который защищает его в боях и приносит счастье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9