Англичане, норвежцы, датчане и шведы, торговцы из Ревеля, Данцинга, Штральзунда, из Грефсвальда, Висмара, Любека, Киля, из Гамбурга, Бремена, Магдебурга, Брауншвейга и Дортмунда, Зоста, Кёльна, Бреславля, купцы из Голландии и Фландрии — все имели на Сконе свои витты — места промысла. Витты делились на участки — харды, строго разграниченные рвами и ручьями. Каждый витт подчинялся своему фогту, а все вместе подчинялись фогту Сконе — Вульвекену Вульфламу — сыну могущественного патриция и бургомистра Штральзунда Бертрама Вульфлама.
Условия работы рыбаков и оплата были установлены для всех единые, также, как и размеры и виды сетей, время лова и обработки рыбы и даже величина бочек, чтобы не было никаких обид. Никто, кроме купцов, фогтов и их слуг, не имел права носить оружие. Датскому королю, у которого ганзейцы в результате успешной войны отняли богатое рыбой и важное для господства на Балтике побережье Сконе, было позволено лишь раз в месяц присылать своих подданных, чтобы снабжать двор рыбой.
В начале июля 1373 года в лагерь виттенов на Сконе направлялась набранная в Висмаре и Штральзунде команда для лова сельди. Это были и не ремесленники, и не настоящие рыбаки, а просто нанятые для сезонного лова люди — пёстрая, случайно подобравшаяся компания: согнанные с земли крестьяне, бродяги, странствующие актёры, которые хотели заработать на кусок хлеба, чтобы прожить суровые зимние месяцы, слуги рыцарей, потерпевших крах, неунывающие искатели приключений — подмастерья, были тут и воры, и опасные преступники, надеявшиеся таким манером избавиться от рук палача. Купцы, совершавшие вместе с ними поездку на когге, в своих латах, кольчугах и кольчужных наголовьях напоминали заправских воинов и держались обособленно от этого сброда.
Клаус, находясь среди этих завербованных рыбаков, общался больше со старыми моряками, которые любили рассказывать о своих приключениях. К этим простым, прямодушным, большею частью немногословным, но не упускающим случая похвастаться людям он очень привязался. Крепко стояли они на ногах, смело и решительно выражали свои взгляды; ссоры порой решали в кулачном бою. Пожалуй, у каждого из них можно было заметить шрамы, и лишь у немногих не было увечий. У одного не хватало пальцев, у другого — глаза, у третьего — уха, а то и половины скальпа. Это было то, чем наградило их море, штормы и пираты.
Главным во всех их рассказах было пиратство, которым занимались владельцы замков на побережьях Балтики, Северного моря, по берегам рек. Они подкупали лоцманов и корабельщиков, чтобы те вели торговые суда опасными путями, где команде трудно было защищаться. Они раскладывали на берегах дезориентирующие огни, давали фальшивые световые сигналы, — ведь, если корабль выбрасывало на берег в их владениях, все, находящееся на нем, по береговому праву принадлежало им. И этих пиратов моряки отнюдь не считали бесчестными разбойниками, — тогдашние понятия допускали такие действия. Торговля на море была борьбой на море. Настоящим врагом торговцев было благородное сословие. Ютландские и голштинские графы, также как и герцоги Мекленбургский и Померанский, занимались пиратством. Сам датский король нет-нет да и отхватывал у моря прежирные куски. Сильный всегда прав, слабый всегда виноват. Побеждал смелый, и победитель снимал голову с побеждённого.
Клаус поселился вместе с двадцатью восемью рыбаками в небольшой деревянной хижине. Здесь не было ничего, кроме длинных дощатых нар и стола: за ним, в лучшем случае, могли разместиться восемь человек, но пользовались им все. Запах пота, рыбы и водки, которым пропитались деревянные стены за многие годы, смешивался с новыми запахами и с едкой вонью рыбьего жира от горящего над дверью светильника. Клаус не был избалован жизнью и довольно быстро свыкся с обычаями этой компании, стал таким же грубым и выпивал по нескольку бутылок данцигского или прозрачного кислого кёльнского пива, хотя это ещё и не доставляло ему удовольствия.
И все же даже такому крепкому парню, как он, в первые дни казалось, что его раздавит эта напряжённая работа. Лов сельди был неимоверно тяжёлым занятием. Забрасывать огромные сети и снова вытаскивать их уже с грузом пойманной рыбы — все это должны были делать человеческие руки. Шнуры сетей обдирали пальцы. Солёная вода разъедала кожу. Так и работали беспрерывно весь сезон лова. Возвращаться — это означало выгружать рыбу, доставлять её в коптильни и на солку. И когда, наконец, наступал час отдыха, обессиленные, неумытые, они падали в мокрой одежде на нары и спали как убитые.
Тяжела была работа, сурова была жизнь в лагере виттенов. Фогты придерживались любекского права с его варварскими обычаями. Малейшее нарушение жестоко каралось. И наказанием служило не тюремное заключение — люди расплачивались здоровьем и имуществом. Приезжая на Сконе полными надежд, люди часто покидали побережье калеками.
Очень скоро, в один из первых дней после прибытия, Клаусу представилась возможность познакомиться с фогтом Вульвекеном Вульфламом, которого все боялись из-за его необыкновенной жестокости. Свободные от лова рыбаки были собраны на суд витта. Мелле Ибрехт, девятнадцатилетний парень из Штаде, города на Эльбе, болезненный и вспыльчивый, во время ссоры в своей компании запустил пивной бутылкой в голову гамбургскому плотнику так, что тот провалялся в постели шесть дней. Фогт Вульвекен Вульфлам самолично выносил приговор. Как на особо отягчающее обстоятельство он указывал на шесть потерянных рабочих дней: Мелле Ибрехт должен был оплатить их из своего жалованья взносом в кассу витта.
Во время судебного разбирательства, которое происходило на обычном месте под липой, рядом с Клаусом стоял молодой, высоченного роста рыбак; маленькое остроносенькое лицо его было сплошь усыпано веснушками. Полный сочувствия к обвиняемому, он пробормотал:
— Раз уж сам Вульфлам вершит суд, хорошего тут не жди.
За драку Мелле Ибрехт был приговорён к лишению руки, которой бросил бутылку, и приговор предстояло немедленно привести в исполнение. Притащили деревянную колоду, и Мелле Ибрехт положил на неё руку. Палач фогта без лишних разговоров ударом топора отсек кисть. Осуждённый не издал ни звука, лишь побледнел, как полотно; его перевязали, и тут же пояснили, что он может работать в коптильне за треть положенного заработка.
Клаус с трудом преодолел чувство поднимающейся тошноты. Он обернулся к длинному веснушчатому парню, который не спускал испуганного взгляда с осуждённого.
— Ты знаешь фогта? — спросил Клаус.
— Кто его не знает? — ответил тот, не глядя на Клауса. — У нас дома, а я из Штральзунда, некоторые дрожат, едва услышав его имя. — Молодой штральзундец посмотрел Клаусу в лицо и продолжал глухим голосом: — Ужасное семейство. И богаты, неисчислимо богаты. Они владеют восемью коггами, весь Штральзунд у них под пятой. Старый Вульфлам — свой человек у герцогов Померании и Рюгена. Да и у самого короля Дании.
Приговор был произнесён и приведён в исполнение; люди медленно расходились. Клаус и веснушчатый не спеша спускались к морю.
— Такова воля провидения, — пробурчал штральзундец.
— В чем воля провидения? — переспросил Клаус и усмехнулся, невольно связывая эти слова с только что свершившимся приговором.
— В том, что его зовут Вульфламом.
— Как, как? Что ты хочешь этим сказать? — И Клаус взглянул на своего спутника, который, погруженный в думы, шагал рядом с ним.
У него были совершенно белые, выгоревшие на солнце волосы, маленькие, очень светлые голубые глаза. Он был необыкновенно высок, и голова его казалась небольшой, длинные руки болтались, словно грабли. Как это часто бывает с высокими людьми, он сутулился и казался неуклюжим. Парень не ответил на вопрос Клауса, и тот сказал:
— Послушай, а что, если я — друг фогта или, чтобы заслужить его благосклонность, передам ему твои слова?
Долговязый парень остановился, словно громом пораженный, побледнел и в самом деле задрожал. Широко раскрытыми глазами он уставился на Клауса и долго не мог произнести ни слова.
Клаус, увидев, как подействовали его слова, даже пожалел парня. Он принялся успокаивать товарища: он никому ничего не скажет, конечно нет, он же не доносчик.
— Нн-о… бог мой… я… я же ничего… ничего плохого не сказал.
Клаус дружески положил ему на плечо руку и ответил:
— Я советую тебе быть поосторожнее в будущем, раз уж этот фогт такой волк!
Клаус и Герд Виндмакер, как звали долговязого парня, вместе пошли домой. Они стали неразлучными друзьями.
Над морем свирепствовал норд-ост. Неслись тёмные, причудливо изорванные облака. Все огни на побережье были потушены. Вокруг царила кромешная тьма. Рыбаки, которые из-за непогоды не могли выйти в море, теснились в пивной, и обрывки их монотонного пения доносились оттуда. Обнюхивая землю, между хижинами рыскали голодные собаки. Иногда доносились глухие звуки рога: это сторожевые побережья предупреждали моряков, находящихся в море.
Клаус в одиночестве сидел на камне на берегу, у его ног с глухими ударами разбивались высокие волны. Герд был в море. В такое ненастье не было никакой возможности пристать к берегу. Может быть, их унесло далеко-далеко. Может быть, они стали уже добычей шторма. Когда у друзей выдавалось несколько свободных часов, они вдвоём сидели на этом месте. Клаус и Герд были хорошими пловцами и часто в спокойную погоду уплывали далеко в море. Это было для них лучшим отдыхом.
Клаус смотрел на бушующее море, прислушивался к штормовому ветру. Герд был там, и ему надо было бороться с могущественной стихией. Несмотря на все опасности, он чувствовал бы себя гораздо лучше вместе со своим другом на корабле, чем здесь на берегу, в одиночестве, полный тревоги, бессильный помочь ему, ожидающий, надеющийся.
И тут он заметил у ближайшей хижины, где жили восемь олдерменов, какие-то тёмные фигуры. Сначала он подумал, что это кто-нибудь из олдерменов пытается добраться до своих нар. Потом по чётким контурам силуэтов он догадался, что это люди в доспехах. Ага, значит, соглядатаи или слуги фогта. Что нужно им в такой поздний час и в такую непогоду в хижинах? Случилось какое-нибудь несчастье? Кого-нибудь хотят арестовать? Клаус неподвижно сидел на своём камне и наблюдал. Пригнувшись, крадучись двигались эти люди, тревожно озирались по сторонам. Их было трое. Один исчез в хижине. Клаус хотел было направиться туда и посмотреть, что бы это значило, но остался. Какое его дело, что там происходит? И тем не менее поведение этих трех облачённых в доспехи людей вызывало подозрение. Что, если они замышляют какую-нибудь подлость?.. Клаус забеспокоился. Потом снова сказал себе: «Слуги фогта лучше всех знают, что тут нечем поживиться. Главная выплата будет после окончания лова…» Прежде чем Клаус окончательно решил, идти ему туда или не идти, тень выскользнула из хижины, и все трое вдруг исчезли так же неожиданно, как и появились.
Клаус направился к хижине и вошёл. Мигал жировой светильник. Внутри никого не было. Никаких следов грабежа. Медленно вернулся он и побрёл по берегу с мыслями о Герде, о свирепом бушующем море.
Ночью фогт Вульфлам нагрянул с вооружёнными слугами в хижину рыбаков, согнал спящих с нар и приказал обыскать помещение и каждого человека. На вопрос, что они ищут, ответа не последовало. Поиски оказались безрезультатными, и они перешли к следующей хижине. Проклиная нарушителей покоя, рыбаки снова улеглись. Но Клаус ещё долго не мог заснуть: он размышлял о подозрениях, возникших у него на берегу, и чувствовал, что они связаны с этим ночным обыском.
На следующее утро стало известно, что похищена касса витта — почти шесть тысяч марок. Несмотря на тщательные поиски, её не нашли. Фогт Вульфлам собрал всех обитателей лагеря, он обещал простить вора, если тот сознаётся и вернёт украденное, он грозился жестоко покарать виновников, если они сейчас же не признаются в преступлении.
Несколько дней это событие было главной темой разговоров рыбаков, восхищавшихся тем, как ловко была совершена кража и как искусно запрятана добыча. Но постепенно это дело забылось, тем более что моряки из Любека прибыли с известием, что германский император оказал городу честь своим посещением. Это было знаменательное событие, потому что император до сих пор редко удостаивал внимания север своей страны, его чаще привлекал богатый, солнечный юг — Италия, Сицилия. И, в пивной, и на кораблях, и в хижинах — повсюду оживлённо обсуждался визит императора. Под золотым балдахином прошествовал Карл IV по Любеку, впереди шёл ратсгер с ключом города, позади — трое: герцог Саксонский с имперским мечом, маркграф Отто со скипетром, архиепископ кёльнский с державой. Люди, которые рассказывали о великолепии этого десятидневного торжества, не находили слов, чтобы описать ликование горожан, необыкновенную иллюминацию празднично украшенного города.
Поступали новые, все более волнующие новости. Говорили, что кайзер, обращаясь к ратсгерам города, назвал их «господа», и этим несомненно выразил своё уважение к торговой деятельности. Перечисляя большие города своего государства, он назвал Нюрнберг своим богатейшим, Кёльн — веселейшим, а Любек — прекраснейшим городом. И каждый ганзеец гордился честью и славой могущественных союзных городов. Отзвуки этого ликования достигли даже побережья Сконе.
Уже начали грузить корабли и разбирать хижины; через несколько дней все рыбаки должны были завершить лов, и предстояло возвращение в родные места. И именно в это время неожиданное событие взволновало весь лагерь. В хижине олдерменов, под порогом, слуги фогта обнаружили зарытую кассу. Тотчас же восьмерых олдерменов взяли под стражу. Фогт Вульфлам был вне себя и угрожал применить обещанное наказание. Рыбаки качали головами, искренне жалели воров и досадовали, что проклятое дело было раскрыто перед самым отъездом. Клаус подумал, что дело это нечисто. Он рассказал Герду о своих наблюдениях на берегу и спросил, что бы это за таинственные парни могли быть там?
Герд с полуоткрытым от удивления ртом выслушал его и сказал:
— Твари Вульфлама!
— Зачем ему это нужно? — спросил Клаус. — Самое большее — получит деньги назад. Или у фогта среди олдерменов есть враги?
— Подожди, — ответил Герд. — Подожди!
За день до отъезда из Сконе был назначен суд над восемью олдерменами. Рыбаки и работники тесной толпой стояли среди хижин у липы, под которой восседал суд: фогт Вульвекен Вульфлам и ещё пять фогтов. В тяжёлых цепях, бледные и подавленные, обвиняемые были приведены слугами фогта. Когда Вульфлам объявил, что они воры, те, поражённые чудовищным обвинением, уверяли, что невиновны. Фогт объяснил, что хотя они, вероятно, все соучастники, но если кто-нибудь из них раскается в содеянном и признается, он обещает быть милостивым. И опять все восемь уверяли, что невиновны и что понятия не имеют, каким образом шкатулка с деньгами попала в их хижину.
Олдермены всегда были старшими над виттенами, помощниками фогтов; они следили за порядком в лагере, улаживали случайные ссоры, распределяли работы, выплачивали жалованье. Им не надо было выходить на лов рыбы, и получали они больше, чем рыбаки, потому что на них была возложена большая ответственность.
Герд, бледный и взволнованный не менее чем Клаус, зашептал другу:
— Они поплатятся головой.
— Это просто невероятно, — отозвался Клаус.
— Но, может быть, их только ослепят, — сказал Герд, — это ведь любимое наказание Вульфлама. Вульфламы говорят: — Не опасен только убитый или ослеплённый враг.
— Но разве олдермены враги фогта?
— Этого я тоже не знаю, — сказал Герд, — но выходит так. А ты замечаешь, что никто не спрашивает, как слуги фогта напали на след украденного добра?
Пока фогты совещались, Клаус, не обратив внимания на тревожный возглас Герда, прорвался сквозь плотно стоящих людей и предстал перед фогтом Вульвекеном Вульфламом. Это был рослый и стройный мужчина с широким, изборождённым глубокими морщинами лицом, с усами, свисающими над уголками рта до подбородка, одетый в кованную из стальных колечек кольчугу с гербом города Штральзунда — три рога и корона — знаком его фогтского достоинства. Он заметил, что Клаус намеревается обратиться к нему.
— Чего он хочет? — прорычал фогт.
— Я видел, как трое в доспехах тайно подобрались к хижине олдерменов, а один из них проник внутрь. Это было как раз в ту ночь, когда пропала касса.
В глазах фогта блеснул звериный зелёный огонёк. Складки в уголках его рта дрогнули. Он посмотрел вокруг, словно проверяя, не слышал ли ещё кто-нибудь этих слов, затем положил руку на меч и заорал:
— Это что, попытка повлиять на исход дела? Ещё слово, и ты будешь закован в цепи!
И он отвернулся, не удостаивая Клауса больше внимания, а тот взглянул ещё раз на его спину и медленно пошёл назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18