Сергей Довлатов. Дальше
1960й год. Новый творческий подьем. Рассказы, пошле до крайности.
Тема -- одиночество. Неизменный антураж -- вечеринка. Вот примерный
образчик фактуры:
" -- А ты славный малый!
-- Правда?
-- Да, ты славный малый!
-- Я разный.
-- Нет, ты славный малый. Просто замечательный.
-- Ты меня любишь?
-- Нет.."
Выпирающие ребра подтекста.
Я был одержим героическими лагерными воспоминаниями. Я произносил
тосты в честь умерщвленных надзирателей и конвоиров. Я рассказывал
о таких ужасах, которе в своей чрезмерности были лишены
правдоподобия. Я всем надоел.
Мне стало ясно, за что высмеивал Тургенев недавнего каторжанина
Достоевского.
Когда я творю для газеты, у меня изменяется почерк.
-- Прочел с удовольствием. Рассказы замечательне. Плохие, но
замечательне. Вы становитесь прогрессивным молодым автором.
-- [...] Пишу ночами. И достигаю таких вершин, о которых не
мечтал!..
Повторяю, я хотел бы этому верить. Но в сумеречне озарения
поверить трудно. Ночь -- опасное время. Во мраке так легко потерять
ориентиры.
Гранин сказал:
-- Вы преувеличиваете. Литератор должен публиковаться. Разумеется,
не в ущерб своему таланту. Есть такая щель между совестью
и подлостью. В эту щель необходимо проникнуть.
С резкой критикой выступил лишь один человек -- писатель Борис
Иванов. Через несколько месяцев его выгнали из партии. Я тут ни
при чем. Видно, он критиковал не только меня...
...Может, у тебя есть что-нибудь про завод? Про завод, говорю...
А вот материться не обязательно! Я же по-товарищески спросил...
[помощь Риду Грачеву -- Л.Д.]
Звоню богачу Н. Предлагаю ему такой же вариант. Еду на
Петроградскую. Незнакомая дама выносит три рубля. Зайти не предлагает.
Мы стояли в прихожей. Я сильно покраснел. Взгляд ее говорил,
казалось:
-- Смотри, не пропей!
А мой, казалось, отвечал:
-- Не извольте сумлеваться, ваше благородие...
Я дал в "Неву" замечательный исповедальный роман "Одержимость",
а Лерман мне пишет, что это "гипертрофированная служебная
характеристика".
Официальный неуспэ компенсировался болезненным тщеславием.
Строжайшая установка на гениальность мешала овладению ремеслом,
выбивала из будничной жизненной колеи.
Эткинд: Большие художники не имели возможности печатать
оригинальне стихи. Чтобы заработать на хлеб, они становились
переводчиками. Уровень перевода возрос за счет качества литературы
в целом.
Сценарием они были вполне довольны. Попыткуи "Ленфильма" навязать
им соавтора восприняли мужественно. Это взятка, решили они,
которую необходимо дать студии.
Эстонскую культуру называют внешцней. [...] А ругают внешнюю
культуру, я думаю, именно потому, что ее так заметно не хватает
гостям эстонской столицы.
Среди эстонских писателей есть очень талантливе. Например, --
Ветемаа, Унт, Каплинский, Ардер.
Мне даже как-то неловко стало. Чего это мы все разговариваем?
Так ведь и обидеть женщину недолго...:
Я начал понимать их стратегию. Каждый раз выходит новый
человек. Каждый раз я обьясняю, в чем дело. То есть отношения
не развиваются. И дальше приемной мне хода не будет.
Г.Туронок:
-- Мне кажется, Довлатов ненавидит простых людей!..
И это он -- мне! Тысячу раз отмечалось, что я единственный
говорю "спасибо" машинисткам. Единственный убираю за собой...
Я хотел выявить конкретное лицо, распорядившееся моей
судьбой. Обнаружить реальный первоисточник моей неудачи.
-- А вам приходилось каяться?
-- Еще бы. Сколько угодно. Это мое обычное состояние.
На первой же стадии внушал молодому автору:
-- Старик, это безнадежно! Не пойдет...
-- Но ведь печатаете же бог знает что!..
Да, мы печатали бог знает что! Не мог же я увольняться из-за
каждого бездарного рассказа, появлявшегося в "Костре"!..
Потом им дают на рецензию современного автора. Да еще и не
вполне официального. И тогда наши критики закатывают рукава.
Мобилизуют весь свой талант, весь ум, всю обьективность. И с этой
вершины голодными ястребами кидаются на добычу.
Им скомандовали -- можно!
Им разрешили показать весь свой ум, весь талант, всю меру
безопасной обьекривности.
[ЛД: цф.Разин]
Урбан написал справедливую рецензию. Написал ее так, будто моя
книга уже вышла. И лежит на прилавке. И вокруг лежат еще более
замечательне сочинения, на которе я должен равняться.
То есть Урбан написал рецензию как страстный борец за вечне
истины.
[...]
Урбан страшно оживился:
-- Знаете, интересная рукопись побуждает к высоким требованиям.
А бездарная -- наоборот...
Ясно, думаю. Бездарная рукопись побуждает к низким требованиям.
В силу этих требований ее надо одобрить, издать. Интересная --
побуждае к высоким требованиям. С высоты этих требований ее
надлежит уничтожить.
На досуге я пытался уяснить, кто же имеет реальне шансы
опубликоваться. Выявил семь категорий:
1. Знаменитый автор, видный литературный чиновник, само имя которого
является пропуском. (Шансы -- сто процентов).
2. Рядовой официальный профессионал, личный друг Сахарнова.
(Шансы -- семь из десяти).
3. Чиновник параллельного ведомства, с которым необходимо жить
дружно. (Пять из десяти).
4. Неизвесный автор, чудом создавший произведение, одновременно
талантливое и конььюнктурное. (Четыре из десяти).
5. Неизвестный автор, создавший бездарное конььюнктурное
произведение (Три из десяти).
6. Прост талантливый автор. (Шансы близки к нулю). Случай почти
уникальный. Чреват обкомовскими санкциями.)
7. Бездарный автор, при этом еще и далекий от конььюнктуры.
(Этот вариант я не рассматриваю. Шансы здесь измеряются
отрицательными величинами.)
Вот и закончена книга, плохая, хорошая... Дерево не может
быть плохим или хорошим. Расти, моя корявая сосенка!
II
Собрали около тысячи фактов загадочного поведения властей.
Заложили данне в кибернетическую машину. Попросили ее дать
оценку случившемуся. Машина вывела заключение: намеренный
алогизм.
Коренных жителей мы называем иностранцами.
Лишь немногие действовали разумно, то есть -- постигали
английский, учились водить машину.
Излюбленным нашим занятием было -- ругать американцев.
Американцы наивне, черстве, бессердечне. Дружить с
американцами невозможно. Водку пьют мицроскопическими дозами.
Потом с еще большим трагизмом редактор добавил:
-- И все же, не падайте духом! Религиозное возрождение ширится!
Волна протестов нарастает! Советская идеология мертва! Тоталитаризм
обречен!..
Казалось бы, редактор говорил нормальне вещи. Однако слушать
его почему-то не хотелось...
Редактору было за восемьдесят. Маленький, толстый, подвижный,
он напоминал безмерно истаскавшегося гимназиста.
Пережив знаменитых сверстников, Боголюбов автоматически
возвысился. Около четырэсот некрологов было подписано его
фамилией. Он стал чуть ли не единственным живым бытописателем
довоенной эпохи.
В его мемуарах снисходительно упоминались -- Набоков, Бунин,
Рахманинов, Шагал. Они представали заурядными, симпатичными,
чуточку назойливыми людьми. Например, Боголюбов писал:
"...Глубокой ночью мне позвонил Иван Бунин..."
Или:
"... В эту бильярдную меня затащил Набоков..."
Или:
"...Боясь обидеть Рахманинова, я все-таки зашел на его
концерт..."
Выходило, что знаменитости настойчиво преследовали Боголюбова.
Кхотя почему-то в своих мемуарах его не упомянули.
Дома все было очень просто. Там был обком, который все знал.
Недаром он первый стал курить сигары. А главное, раньше других
перестал носить одежду из кожезаменителя...
Наша организация левых маоистов значительно дальше от центра.
Наша эмиграция условно делится на три потока. Даже на четыре:
политический, экономический, художественный и авантюрный.
Если дать творческую свободу петуху, он все равно будет
кукарекать.
А футбол и хоккей заменяют советским людям религию и культуру.
По части эмоционального воздействия у хоккея единственный
соперник -- алкоголь.
-- Еврейская газета на русском языке для беженцев из Союза.
Цель такой газеты -- приблизить читателей к еврейскому Богу
и сионисцким традициям.
Я попытался возразить:
-- Нельзя ли использовать более общую формулировку?
Например, "газета третьей эмиграции"?
[...] Советские евреи не очень религиозны. Большая часть
еврейской интеллигенции воспитана на русской литературе.
-- Вы просто идиоты! Человек готов вам помочь. Он хочет, чтобы
газета была еврейской. Вам жалко? [...] В конце концов,
большинство из нас действительно евреи... А главное, иначе денег
не получим...
Выяснилось, что легенды о нас распускает "Слово и дело".
Боголюбов в разговоре с посетителями делал таинственне намеки.
Шестьдесят лет "Слово и дело" властвовало над умами читателей.
Шестьдесят лет прославляло монархию. Шестьдесят лет пользовалось
языком Ломоносова, Державина и Марлинского. Шестьдесят лет
ожидало мифического религиозного возрождения.
Эти люди не знали главного. Они не знали, что старая Россия
давно погибла. Что коммунизм есть результат длительного
биологического отбора. Что советская власть -- не форма правления,
а образ жизни многомиллионного государства. Что религиозное
возрождение затронуло пятьсот интеллигентов Москвы, Ленинграда
и Киева.
Деньги, скажем, у меня быстро кончаются, одиночество --
никогда...
А девушка все молчала. Пока я о чем-то не спросил. Пока не
сказал чего-то лишнего... Бывает, знаете, сидишь на перилах,
тихонько раскачиваясь. Лишний миллиметр, и центр тяжести уже
где-то позади. Еще секунда, и окунешься в пустоту. Тут важно
немедленно остановиться. И я остановился.
Не так обидно, когда блондинка ищезает с хорошим человеком.
Но сейчас-то мы в Америке. Кругом свобода, а мы за решеткой.
За решеткой своей отвратительной нетерпимости...
И Боголюбов не выдержал. Он написал большую редакционную
статью "Доколе?"
Есть свойство, по которому можно раз и навсегда отличить
благородного человека. Благородный человек воспринимает любое
нещастье как расплату за собственне грэи. Он винит лишь себя,
какое бы горе его не постигло.
Если изменила любимая, благородный человек говорит:
-- Я был невнимателен и груб. Подавлял ее индивидуальность.
Не замечал ее проблем. Оскорблял ее чувства. Я сам толкнул ее
на этот шаг.
Если друг оказался предателем, благородный человек говорит:
-- Я раздражал его своим мнимым превосходством. Затевал его амбиции.
Я сам его вынудил к предательству...
Нас смешат инфантильне проекты реорганизации тоталитарного
общества. Потешают иллюзии религиозного возрождения.
Заказы мы надеялись получать у русских издателеы. Например,
у Карла Проффера в "Ардисе".
Первый русский издатель на Западе вам скажет:
-- Ты не обладаешь достаточной известностью. Ты не Солженицын и не
Бродский. Твоя книга не сулит мне барышей. Кхочешь, я издам ее за
твои собственне деньги.
Американский юноша стреляет в президента, чтобы обратить на
себя внимание малознакомой женщины.
[ЛД: Герострат]
---------------------------------------------------------------------------
Last-modified: Thu, 27-Jun-96 07:49:23 GMT

1