Подошел к окну.День, замирая, тянулся к вечеру. Сумерки прятались в каменных нишах. Тени каштанов упали на мостовую.Красноперов надел чистую сорочку и повязал галстук. Затем спустился в холл. Его внимание привлек газетный киоск. Среди пестрых журнальных обложек филолог заметил книги на русском языке.Мелькнула знакомая фамилия – Живаго.Он двинулся к прилавку. Кто-то сразу же взял его за руку.Красноперов, соскучившись, обернулся – цилиндр, галифе, парусиновые тапки. Цинковые строгие глаза. Кожа цвета воды на столе президиума.– Не покупай, – внятно шепнул человек, – категорически.– Но почему? – спросил Красноперов.– По известным причинам.– А-а…– Что угодно, только не это. Вот, например, порнографические журналы. Бери хоть целую дюжину. Эвон на обложке: птеродактиль живет с канарейкой. Покупай на здоровье. А этого «Доктора» – ни в коем случае.– Но кто вы?– Твоя совесть, Красноперов!– Вы что, следите за мной?– Без сна и покоя.– Но почему, зачем?– Работа, – с внезапной грустью произнес человек.– И одеты вы как-то странно.– Странно одет?– Вы только не обижайтесь. Но галифе, цилиндр, тапки…– Это еще что! Ты бы знал, как я питаюсь!– А как вы питаетесь?– Собака не будет есть того, чем я питаюсь. Платят сущие гроши. Денег почти нет.– А у меня почти есть, – горделиво сказал Красноперов, – бросайте вы это занятие.– Я и то думаю, – вздохнул человек, – может, политического убежища спросить? Только кому я нужен без диплома?!– Я вам искренне сочувствую.– Ладно, – сказал человек, – можешь идти. А книгу не покупай. Ничего особенного. От умного человека слышал. На допросе.– Мне обидно за вас, – сказал Красноперов.– Ерунда. Я заочно на сторожа учусь. Специальность освою и брошу это дело к чертовой матери!.. 12. И ДЫМА НЕ ОСТАЛОСЬ Человек в галифе, распахнув тяжелые двери, удалился.Вечернее солнце припадало к окнам и бортам автомобилей. Вспыхивали и гасли разноцветные огни реклам. Часы на фронтоне королевской библиотеки пробили семь.Человек в галифе остановился и сунул руку за пазуху. Там, в духоте, нащупал он стофранковую купюру, приколотую английской булавкой. Подержав купюру на ладони, он задумался. Потом решительно шагнул к сияющим витринам универсального магазина «Балансиага». Через десять минут он вышел оттуда, взволнованный и порозовевший. В руках у него была коробка, перевязанная голубою лентой. Оставалось еще двадцать франков и порыв. Мужчина перешел через дорогу и купил у рыбного лотка баночку сардин в томате. Сунув ее в карман галифе, мужчина зашагал домой. Он чувствовал бедром холодную тяжесть консервов. Ощущал сквозь картон прохладу нейлоновой рубашки.Дома он швырнул цилиндр в угол. Разорвал зубами голубую ленту. Стащил через голову полинявшую бобочку. Затем, содрогаясь, облачился в нейлон.Холодная ткань прикасалась на сгибах к бесталанной душе его.Рубаха излучала приятный мерцающий свет. Ее великолепие казалось дерзостью на фоне убогих стен и закопченного потолка.Встревоженно тикал будильник. На обоях шелестели сальные пятна.Человек в нейлоновой рубахе подошел к столу. Вынул из кармана баночку сардин. Достал консервный нож. Затем решительным движением вспорол податливую жесть. После этого он вскрикнул, уронил руки и несколько минут сидел без движения. На груди его медл^но расплывалось пятно томатного сока.Он не заметил, как прошел час. Встал, принес из кухни эмалированный тазик. Налил туда бензина изканистры, принадлежащей соседу, водителю школьного автобуса. Затем осторожно снял рубаху и начал полоскать ее в тазу.Сначала исчезло пятно. Вслед за этим начисто растворилась сорочка. И только пуговицы отвратительной белой горкой лежали на дне.Полуодетый человек шел вдоль коридора. Вся жизнь, полная разочарований, мерзости и кошмара, толпилась, хохоча, у него за спиной.Человек опрокинул бензин в унитаз. Пуговицы звякнули о кафель.Он на мгновение задумался. Потом ослабил ремень и спустил галифе. Гладкой прохладой стульчак напоминал об утрате.Человек достал папиросу, закурил и, чуть отстранившись вбок, уронил спичку.Раздался взрыв. Пламя, как недорезанный гусь, вырвалось из унитаза. Полуодетый человек, стреноженный диагоналевыми галифе, рванулся и упал.Через минуту все было кончено. Лишь в унитазе чернела горсточка пепла. 13. РАЗГОВОРЫ В баре отеля Красноперова поджидал собкор Дебоширин. Рядом сидел мужчина в полотняном костюме. Завидев советского филолога, оба встали.– Где вы пропадаете? – сказал Дебоширин. – Мы ждем. Разрешите представить вам мсье Трюмо. Он любезно согласился вас консультировать.Бармен протянул Красноперову фужер с зеленоватым напитком и два ореха.В баре становилось тесно. Над головами шумел вентилятор.– Как вы устроились? – спросил Дебоширин, – Надеюсь, прилично?– Вполне, – ответил Красноперов, – благодарю. Вы рекомендовали мне присмотреться к хозяйке. В чем дело?– Ха, у нее же люэс! – вскричал Дебоширин.– Не понимаю.– Ну, люэс, бытовичок, сифон… «Господи! – подумал филолог, – Как хорошо, что я оробел! Какое счастье, что я противен женщинам!» 14. ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ Краснопёрой всегда их боялся. То есть он понимал, что когда-нибудь женится. Женитьба на базе обоюдной спокойной приязни. Вырастит сына. Приобретет в кредит телевизор. Изменит привычки. Но все-таки он их боялся.Он рассуждал:– Как же так?! Твоя единственная жизнь, столь ясная, понятная, родная, – будет принадлежать другому человеку? А непонятная, загадочная и, мало этого, подозрительная жизнь другого человека вдруг отчасти станет твоей? И уже трудно этого человека обидеть, не обидев заодно – себя. И даже подарок нельзя ему сделать беспечно. То есть вручил и, как говорится, – с плеч долой. Э, нет! Купишь что-то, вручишь и себя же неестественным образом порадуешь… Загадка…Однажды Красноперов ужинал в знакомой профессорской семье. Старик-профессор расшалился, лаял, кукарекал. Его жена гостям подкладывала торт. Дочка меняла пластинки.Засиделись, взглянули на часы – половина третьего. Автобусы не ходят. Такси не поймаешь – суббота.Квартира большая – постелили филологу между роялем и стереоустановкой. Наутро поднялся Красноперов, выпил чаю, хотел уходить. И вдруг замечает – как-то странно дочурка поглядывает… Папаша косится… Мать, наоборот, опускает глаза… Короче, все не просто… И дочка в байковом халате, этак по-семейному… Как будто ждут чего-то… Может быть, совместных действий…В общем, удрал Красноперов. И больше в этом доме не появлялся. 15. РАЗГОВОРЫ (Продолжение) – Во Франции очень распространены инфекционные болезни, – многозначительно подмигнул Дебоширин.– – В колчане Амура попадаются отравленные стрелы, – добавил Трюмо. Затем спросил:– – А как с этим делом в России?– – Венерические болезни изжиты, – отчеканил Красноперов, – нравственность повышается ежегодно.– – Нашел чем хвастать, – проворчал Трюмо.– – Здравоохранение в нашей стране достигло…– – Пропаганда? – насторожился француз.– – Господа, – вмешался Дебоширин, – не будем касаться политики. Вернемся к литературе.– – Вы читали мои произведения? – спросил Трюмо.– – Читал ли я ваши произведения? – замешкался Красноперов.– – Напрасно, – вымолвил эссеист, – смею думать, они гениальны. В последние годы я занимаюсь фольклором… Фольклор, фольклор, как бы это перевести?– – Фольклор так и будет – фольклор, – сказал Дебоширин.– – В центре моей диссертации, – продолжил Трюмо, – лежит окулистический разбор сказки «Красная шапочка».– – Чуть подробнее? – заинтересовался наш герой.– – Не выпить ли? – сказал Дебоширин.– – Я выдвинул, – продолжал мсье Трюмо, – оригинальную идею. Я сумел доказать, что у внучки не могло быть красной шапочки. Известно, что красный цвет отпугивает волков. Недаром охотники пользуются заграждениями, увешанными красными флажками. Волк не решился бы съесть обладательницу красной шапочки. Отсюда – вывод. Либо там фигурирует не волк, а бык. Но это противоречит фабуле Перро. Либо волк был дальтоником}– – Меня чрезвычайно заинтересовало ваше открытие, – произнес Красноперов.– – В дальнейшем я намерен подвергнуть окулистическому разбору «Красное и черное» Стендаля. А потом и «Зеленые цепочки» Матвеева.– – За ваш успех! – произнес Красноперов.– Дебоширин позвал официанта и заказал три бифштекса.– Бармен, выдвинув антенну транзисторного приемника, слушал джаз. Парни в замшевых куртках столпились у телевизора. На экране сборная Дижона проигрывала тайм. Наиболее темпераментные болельщики кричали и жестикулировали.– Официант принес металлические тарелки с бифштексами. Дебоширин ковырнул мясо вилкой и сказал:– – Из-за такой говядины вспыхнул мятеж на броненосце «Потемкин».– – Пропаганда? – насторожился эссеист.– – А мне нравится, – произнес Краснопёрое. – Вы давно из Союза?– – Пятнадцать лет на чужбине, – ответил Дебоширин.– – Тогда все ясно, – улыбнулся наш герой. Сборная Дижона уверенно проиграла. Парни в замшевых куртках окружили электрический бильярд «Цин-цин».– Разговор между Красноперовым и Трюмо принял строго научный характер,– – Кафка! – восклицал Трюмо.– – Федин, – с улыбкой парировал Красноперов.– – Феллини! – не унимался эссеист.– – Эльдар Рязанов, – звучало в ответ.– – Сальвадор Дали!– – Налбандян!– – Иегуди Менухин!– – Пожлаков!– – Бунин! – выкрикнули они хором.– – Ах, да, – произнес Красноперов, – Бунин! Конечно же Бунин! Ведь меня, собственно, интересуют архивы Бунина. 16. РЕЧЬ О БУНИНЕ – Бунин? – переспросил Трюмо. – Знавал я этого Бунина в Грассе. Все писал чего-то.– – Он самый.– – Бывало, пишет, пишет… И чего, думаю, пишет? Раз не удержался, заглянул через плечо, а там – «Жизнь Арсеньева».– – Если можно, чуть подробнее, – сказал Красноперов.– – Этот Бунин все на родину стремился. Зимою глянет из окна, вздохнет и скажет: «А на Орловщине сейчас, поди, июнь. Малиновки поют, цветы благоухают…»– Красноперов прослезился. Дебоширин всхлипнул.– – Однажды, – продолжал Трюмо, – Ивану Алексеевичу было сновидение. Как будто Успенский собор покрасили целиком зеленой гуашью. Проснулся Бунин, ногами затопал, едва успокоили.– Красноперов записал все это. Потом сказал:– – Меня, собственно, интересуют архивы Бунина. Переписка с Муромцевой, черновики «Темных аллей», фотоснимки.– – Что может быть проще?! – сказал Трюмо. – Архивы находятся в Грассе. Там письма, черновики, фотографии, личные вещи, обувь… Завтра садимся в машину и едем.– – Чудесно, – сказал Красноперов, – замечательно. В своей диссертации я использую термин «духовная репатриация Бунина». Я хочу доказать, что нотки архаизма в творчестве Бунина заведомо обусловили судьбу эмигранта. Но, хотя физически Бунин скончался в Грассе, морально он принадлежит России.– – Пропаганда? – встрепенулся Трюмо. – Отказываюсь ехать!– – То есть?– – Не покажу дороги.– – Господа, – вмешался Дебоширин, – что я слышу? Опять политика? Давайте лучше выпьем и рванем к «Максиму». Там новое ревю.– – Я не поеду, – испуганно сказал Красноперов, – у меня дела.– – Какие?– – Баня, стирка.– – Вы не романтик, – сказал Дебоширин, – это грустно. Быть в Париже и не заглянуть к «Максиму»!, . Это все равно что посетить Союз и не увидеть мавзолея… 17. ПОЙДУ К «МАКСИМУ» Я… Был ли Красноперов романтиком? Не был. Когда-то студенты-филологи праздновали Новый год в общежитии. Спать легли под утро. Красноперов разделся, снял носки. Затем аккуратно повесил их на елку. Днем возмущенные сокурсники чуть его не побили…– Едем, – твердил Дебоширин, – реализуем гарантированное конституцией право на отдых!– Не могу, – отвечал Красноперов.– Француз подумает, что мы не умеем культурно отдыхать. Только вкалываем целыми днями, голосуем и сдаем бутылки.– Виноват, – сказал Красноперов, – не могу. Совесть не позволяет. У меня жесткий график. Вы должны понять. Приношу свои извинения, господа.«Однако, – задумался филолог, – уеду я из Парижа навсегда. И едва ли когда-нибудь вернусь. Вдруг что-то самое главное проносится мимо: автомашины, женщины, иллюзии? Может быть, реальная жизнь именно там? В джазовом омуте? В сверкающей путанице неоновых огней? В элегантной сутолоке фраков и обнаженных плеч? Может быть, там настоящая жизнь? А все остальное – миф и химера?..Ну, хорошо, съем я еще две тысячи голубцов. Выпью две тысячи бутылок кефира. Изношу пятнадцать темно-серых костюмов. А счастья так и не увижу… Сон, телевизор, работа, цветные фотографии в «Огоньке»… Казалось бы, во Францию случайно занесло. А что я видел? Да ничего хорошего. Может, поехать? Нет! Ни в коем случае! Нельзя! И не о чем тут говорить! Все, не еду! А может быть, рискнуть?» 18. ЧРЕВО ПАРИЖА Стройный паренек в мундире отворил дверцу фисташкового «Рено». Красноперов и его спутники, подхваченные джазовым вихрем, шагнули на тротуар.– Бонжур, месье, – приветливо сказал швейцар у входа.– Здравствуй, товарищ, – ответил филолог.И тут же подарил швейцару золотые часы с монограммой.Француз улыбнулся и не без колебаний преподнес в ответ зеленый талончик метрополитена.Красноперов прослезился.Окунувшись в холодную пучину зеркал, друзья направились к широкой мраморной лестнице. Ковровая дорожка вывела их под своды центрального зала.В полумраке белели столы. Тени прятались в изгибах лепных карнизов. Плечи женщин, манжеты кавалеров, глаза негритянских джазистов сверкали в темноте, утвердив ее и опровергнув. Кларнетист Ред Барни напряженно сверлил тишину. У контрабаса вибрировал Оден Рафф. Над барабанами парил Джо Морелло. Сам Чик Ланкастер падал на клавиши рояля. Инструмент был чем-то похож на хозяина.Лакеи скользили по залу, огибая танцующих.Друзья заняли столик под вечнозеленым растением из хлорвинила. Сразу же, как тайный помысел, возник гарсон.Друзья заказали филе Россини, сыр Шарье и потроха а-ля Канн.– Сейчас бы молока парного и харьковских галушек, – неуверенно выговорил Дебоширин.Оркестр исполнял «Сентябрь в Париже». Песенку о любви, разлуке и умытых дождем тротуарах. О том, как двое полюбили. Только не знают – кого…Друзья подняли фужеры. Коктейль-сюрприз напоминал об идеалах. Сенсационной вестью озарял глубины. Окрашивал действительность в локальные и нежные тона.– Кого только не встретишь у «Максима», – сказал Дебоширин, – любую знаменитость. Весь цвет Парижа. Как-то раз повстречал Владимира Максимова. Сидит, выпивает… 19. БОЛЬШИЕ ЛЮДИ Красноперов избегал знаменитостей. Когда-то, еще будучи аспирантом филфака, он напечатал статью. Это была рецензия на книгу молодого талантливого писателя. Рецензия получилась восторженная. И вот раздается телефонный звонок.– Да, – говорит Красноперов, – слушаю.– Извините, вас автор беспокоит. Хочу поблагодарить от всей души. Тонко вы о моей последней книге написали. А я, признаться, и фамилии вашей раньше не слыхал. Рад познакомиться.– И мне чрезвычайно приятно.– Не согласитесь ли вместе поужинать? Запросто, без церемоний. Да бросьте, Красноперов, я ведь от чистого сердца. Конечно! Ну вот и прекрасно!Потом они сидели в «Метрополе». Писатель разливал коньяк. Благодарил. Знакомил Красноперова с друзьями. Даже поцеловал украдкой. Но ближе к закрытию вдруг опьянел. Стал мрачнеть. Сунул очки в боковой карман. Взглянул на филолога побелевшими глазами и тихим шепотом молвил:– Ты зачем это, сволочь, донос написал?– Вы перепутали, – сказал Красноперов, – я наоборот…– Убью! – замахиваясь, крикнул писатель. Красноперов охнул. Ноги его царапнули скатерть. Огромная люстра косо рванулась вбок. Дюралевый стульчик выпорхнул, как гусь из-под телеги.Через секунду появился милиционер. Филолог прижимал к губам салфетку. Писатель размахивал удостоверением члена союза. Посетители испуганно молчали.Красноперов положил салфетку и вышел. Она разворачивалась, шурша и вздрагивая. 20. БОГИНЯ СЛЕВА – Взгляните налево, – сказал Дебоширин. Красноперов рассеянно огляделся. Рядом, почти напротив, буквально в десяти шагах… (И как это сразу он мог не заметить!..) Над скатертью и над хрустальным блеском… Над шорохом танцующих, над их дыханием, над последним, высоким, мучительным звуком рояля… Даже выше мечты и надежды – увидал Красноперов артистку Лорен!– Поблекли феи на сводах зала. Потускнели алебастровые кущи. Все посетители неожиданно оказались статистами. Китайские фаянсовые вазы по углам держались скромнее мусорных баков. Изысканная роспись стен превратилась в аляповатый фон. Отхлынуло великолепие салона, уступив место единственной и главной красоте.– «Что есть жизнь? – подумал Красноперов. – Что есть жизнь без любви?! Что стоят все мои обиды? Все былые муки и нечаянные радости? Все горькие прозрения, улыбки женщин, мятые трамвайные билеты? Все ливни и снега, которые тащил я на плечах? Вся эта жизнь – ничто! Есть лишь тропинка, вьющаяся между запыленных кустов и хижин. Есть лишь тропинка, устремленная в гору.
1 2 3