Он подумал, что там приторговывают стройматериалами, и уже собрался уходить, но тут пришел гражданин и спросил калитки, а ему дали пироги. Тогда Генка осмелел и тоже спросил калитки, а буфетчица ему и говорит: "Тебе с мясом или с белугой?" У него было с собой всего тридцать копеек, и потому он спросил что почем. "С мясом - десять копеек, а с белугой - пять",-- объяснила буфетчица. Он удивился, что с белугой даже дешевле, чем с мясом, и взял на все с белугой, пока не передумали. А когда он надкусил эту самую калитку, то там никакой рыбы не обнаружил, один рис. Он надкусывал один пирог за другим, и везде был рис. Тогда он разозлился и пошел к директору столовой жаловаться, что его надули. Директор посмеялся, дал ему три пирожка с мясом и сказал, что все правильно: у них, оказывается, рис называют белугой. Умора.
Хорошо рассказывал Геннадий, и притом ни разу не выругался матерно, как другие парни, и рукам воли не давал, хотя мог бы и поцеловать.
Она, в свою очередь, говорила ему разные умные вещи про свою работу, к месту вставляя такие слова, как процедура, документация, протокол, директива. Она видела, что Геннадий поглядывает на нее с уважением, и еще больше старалась. Дошло до того, что на прощание он пожал ей руку и пригласил на танцы в Калинники.
Этот новый Геннадий нравился ей не меньше прежнего. И она перед тем, как уснуть, окончательно решила выйти за него замуж.
А Генка катил в это время в Красновидово, где его ждала весовщица Галя, косенькая малость, но зато без претензий, и думал о том, как это он раньше не замечал Светлану. "Серьезная деваха, елки-моталки,- улыбался он про себя.- И откуда только взялась такая. От горшка два вершка, а уже секретарь. Бусы ей подарить, что ли, или такую штуку в виде лезвия, на котором по-иностранному написано. На шее носить. Надо будет мужикам сказать, чтобы привезли, когда в Москву поедут. Там такие штуковины в каждом табачном киоске продаются. И Гальке заодно. Во, удивится... Хотя нет, еще подумает, что намекаю. А Светке обязательно, она не как другие, такую, брат, на хромой козе не объедешь. Тут нужен деликатный подход. А если намекнуть, что женюсь... Эх, жалко мать дом загнала..."
Генка еще не догадывался, какую роль суждено сыграть Светлане в его судьбе, но уже начинал что-то чувствовать. И это новое чувство, а вернее, предчувствие было столь необычным, что никак не желало умещаться в прежнее его понятие о жизни. У него даже для себя не находилось слов, чтобы обозначить свое отношение к Светлане. Но какая-то почка в душе его лопнула и из нее неминуемо должен был появиться росток.
Столь же необычные чувства, но только другого рода, испытывал и Федор Христофорович. Первая неделя его пребывания в Синюхино стала испытанием не столько его духовных сил, как он ожидал, сколько физических. С тех пор, как он в восемнадцатилетнем возрасте ушел с завода, ему не приходилось таскать столько тяжестей. На первый взгляд, вроде ничего особенного: там - принеси, здесь - подержи, но за целый день он так выматывался, что насилу добредал до своего матраса.
Быть подручным у Пиккуса оказалось нелегким делом. Мастер старался его использовать на полную катушку, как говорится. Эйно Карлович, конечно, и сам не бездельничал, но, то ли из уважения к своему ремеслу, то ли из опасения избаловать подручного даровыми деньгами, он просто-таки загнал Федора Христофоровича. Правда, в этом были и свои плюсы: куда делись все его сомнения и дурные предчувствия, даже помечтать о близких сердцу сыне и внуке ему некогда было. Весь день на ногах, как заводной, а вечером едва хватало сил, чтобы сходить на речку умыться. После речки он приходил домой, буквально падал на свое ложе и тут же засыпал. И снились ему доски, гвозди, двуручная пила, ножовка и стамеска. Пиккус был доволен, когда Федор Христофорович рассказал ему о своих снах.
- Если так дело дальше пойдет, то я, может быть, подряжу вас поправлять и мой дом,- шутил эстонец.
Федору Христофоровичу нравилось наблюдать за тем, как тот всматривается в доску, прежде чем пустить ее в дело, как рассчитывает каждое свое движение, когда орудует рубанком или же топором. Пиккус представлялся ему, привыкшему ко всякого рода механизмам, то станочником, то станком, что в его глазах было одинаково почетно.
Федор Христофорович так погружался в созерцание самого процесса плотницкой работы, что ее результат становился для него неожиданностью. Пока он глядел, как Пиккус пилит и строгает, появлялось вдруг крыльцо с перильцами, пока удивлялся тому, как легко Эйно Карлович управляется с неуклюжим топором, дом засиял новой оконной рамой.
Охваченный каким-то детским восторгом, Федор Христофорович выбегал на середину улицы, чтобы поглядеть на обновку издали, качал головой и потирал руки.
- Ну, вы колдун, Эйно Карлович.
Так радуется ребенок, когда находит под елкой новогодний подарок, хотя он и знает, что подарок непременно там должен быть, потому что с вечера подглядел, как родители его туда клали.
Пиккус флегматично соглашался с Федором Христофоровичем и что-то вновь записывал в свою книжечку. А когда все рамы были заменены, он посмотрел в свои записи и сказал:
- Надо будет набавить по три рубля на каждую рама за качество.- Потом подумал и добавил:- Вы тоже хорошо работали и поэтому получите премия - по рублю за рама.
Федор Христофорович не стал спорить с мастером. За то время, пока они вместе работали, он успел привыкнуть к его причудам... В сущности, Пиккус брал по-божески, то есть минимум из того, что мог бы затребовать за свои услуги, но почему-то не хотел в этом признаваться, и строил из себя жлоба. Что ж, сколько людей - столько странностей. Федор Христофорович понимал это - возраст у него такой был, когда многое видится как бы издалека.
Зато старый дом, который, казалось, уже навсегда сделал "вольно", как будто подтянулся. Теперь он напоминал старого солдата на плацу. И это не оставалось незамеченным для синюхинцев. У каждого из них вдруг находились какие-то дела на том конце деревни, где стоял дом Варваричева. Мужчины шли мимо, останавливались напротив дома, здоровались с хозяином и с мастером, некоторое время смотрели молча, как они работают, разглядывали и ощупывали сделанное, чесали в затылках или плевали себе под ноги и шли дальше, чтобы при случае сказать кому-нибудь: "А дачник-то подновляет свои "хоромы". Были и такие, которые пытались влезть со своими советами. Но Пиккус умел их отшить. Он неопределенно махал рукой, что могло быть истолковано и как "ладно, учтем" и как "шли бы вы со своими советами...".
Женщины всем своим видом старались показать, что им нет дела до новосела и его дома, но любопытные взгляды, которыми они ощупывали каждую досочку, каждый гвоздь, выдавали их с головой.
Для неизбалованных событиями синюхинцев и сам новоявленный односельчанин, и все с ним связанное стало любимой темой разговора. Чем бы ни начинались теперь беседы, они неизменно сводились к "полковничьему дому".
И только Степанида старалась избегать этой темы. Она вроде бы ничего не слышала и не видела или не желала слышать и видеть. Бывшее домовладение, казалось, перестало для нее существовать, как только оно сделалось бывшим.
Но вот однажды Васятка прибежал с улицы красный от возбуждения и затараторил взахлеб с порога:
- Кроют... Перед уже наполовину и планками... А сзади завтра. И я лазил, бабань... Гадом буду, лазил. И еще полезу.
- Я те полезу,- пригрозила внуку полотенцем Степанида на всякий случай.- Уймись.
Она еще не понимала, по какой это причине Васятка так разволновался, но знала твердо, что всякое перевозбуждение до добра не доводит, и потому не преминула осадить внука. Но он как будто не слышал ее.
- Дядя Федор... Дядя Пиккус...- захлебывался он своими словами.- В общем, я пошел... Там гвозди... Помогать.
- Стой,- сказала Степанида и поймала внука за руку.- Никуда ты не пойдешь.
Но Васятка вырвал руку и юркнул за порог.
- Стой, лында чертов,- крикнула Степанида.
Но его уже и след простыл. Тогда она вышла на улицу, чтобы еще раз пригрозить внуку полотенцем, и увидела такую картину: все небо, насколько глаза хватало, заполонили неуклюжие серые тучи, они нехотя ворочались там, как коровы в стойле, и земля как будто смотрела на все это, раскрыв рот, не шевеля ни единым листиком, ни даже пылью придорожной, а вместе с землей смотрели в небо и два старика на крыше ее бывшего дома, и сам дом всеми своими новехонькими оконцами, казалось, посматривал наверх весело и молодо, как мальчишка, который ждет теплого дождика, чтобы побегать по лужам босиком.
"А дом-то родителев я зря продала,- невольно подумалось Степаниде.- Не следовало его продавать. Или уж тысячу просить". Подумалось и тут же забылось, но где-то в глубине ее души уже зародилось сомнение, маленькая царапинка, которая, если ее не бередить, сама собой проходит бесследно, но если все время ее трогать - может превратиться в незаживающую язву.
Так и случилось. Вечером того же дня она опять пожалела о проданном доме.
Клавдия получила в совхозе какую-то премию, поехала в область и вернулась оттуда с цветным телевизором к большой радости всех домашних. Особенно радовался Васятка. Он тут же достал откуда-то плюшевую тряпку и кинулся протирать полированный ящик.
- Вот,- сказала довольная Клавдия.- Пользуйтесь. Я не то что некоторые - для всех стараюсь.
С Николая как будто сдуло всю его усталость. Он подхватился и полез на крышу прилаживать временную антенну, провозился с ней весь вечер и закончил уже затемно. Телевизор работал, но ничего не показывал. Клавдия утверждала, что загвоздка в антенне, а Николай доказывал ей, что все сделал как положено, просто телевизор неисправен, и хотел снять крышку, чтобы посмотреть, в чем там дело. Но Клавдия не позволила этого сделать, в сердцах назвала мужа уродом и рохлей и понесла телевизор к соседям, чтобы проверить, как он будет работать с настоящей антенной. Но телевизор и там не желал ничего показывать. Клавдия вернулась домой злая и затолкала телевизор ногой под кровать.
- Легче на поворотах,- не выдержал Николай.- Ведь денег стоит.
- Не твое дело,- сорвалась Клавдия.- Не ты платил - не тебе мне выговаривать. Сам-то рубля в семью не дашь, все маманьке в сундук складываешь.
- Так, невестушка, так,- вступила в разговор Степанида.- Выходит, ты одна всех поишь и кормишь, а мы тут все вроде как приживальцы.
- Я этого не говорила,- пошла на попятную Клавдия.- По мне все ладно.
Она пожалела, что начала этот разговор, но остановить свекровь было уже невозможно.
- Тогда ответь, невестушка, зачем ты тут воду мутишь, зачем во грех нас вводишь, словно вражья сила: сына стравливаешь с матерью, брата с братом. Так и кортит тебя в свое гнездо нагадить. Ведь это ты, бесстыжая, напела мне родителев дом за полцены продать. Думала попользоваться, гадина, а как не вышло, ты и мутишь воду.
- Сами вы гадина,- огрызнулась Клавдия, но заводиться не стала, весь пыл прошел.
- Дом продавать вообще не следовало,- сказал Николай.- Хороший, крепкий дом. Дядья наши умели строить. По теперешним временам такому дому цены нет. Вон у Фроликовых красновидовских изба вроде баньки, а дачников пускают и берут по двести рублей за лето. И дом за собой сохраняют, и пользу имеют с него.
- А если уж продавать,- продолжал рассуждать Николай,- то просить свою цену. Дом-то почти новый.
- Пап,- сказал вдруг Васятка,- а давай его отымем.
Все засмеялись, даже Клавдия, чувствовавшая за собой некоторую вину, и сам Васятка засмеялся, решив про себя, что таким образом взрослые одобряют его предложение. И в общем-то был прав. Степанида, так та совсем всерьез приняла идею внука. Правду говорят - старый что малый.
"А если и впрямь затребовать дом назад? Пойти к председателю сельсовета, поплакаться, дескать, продали дом по дурости. Мужик свойский, синюхинский, с Минькой вместе на фронт уходил, чай, не обидит, войдет в положение..."
Это мысль не давала теперь покоя Степаниде. Но было одно сомнение: платить Варваричеву за ремонт дома или не платить. По справедливости, конечно, нужно было заплатить, потому что человек старался, нанимал рабочую силу, покупал материалы, а с другой стороны - кто ж его просил ремонтировать совсем еще крепкий дом. Вот из-за этой-то загвоздки она и решила, прежде чем идти в сельсовет, посоветоваться с Хренковым. Матвей Хренков слыл у синюхинцев большим знатоком законов, хотя если разобраться, то ни малейшего повода для этого не давал. Просто это был человек, который раз и навсегда определил для себя, что хорошо, а что плохо. В своих оценках он никаких компромиссов не признавал и гордился этим, считая себя человеком принципиальным. Все-все на свете он, подобно какому-нибудь сверхфакиру, запросто умещал в два ящичка, белый и черный.
- Про деньги и думать не моги,- сказал Хренков, когда она выложила ему суть своего дела:- Ты должна отдать полковнику все сполна. Я имею в виду стоимость дома уже после ремонта.
- Но ведь это какие деньги,- вздохнула Степанида.
- За ошибки, мать моя, платить надо,- рассудил Хренков.- Кто тебя в сельсовет тянул за руку дом-то родителев продавать. Небось сама бежала да еще думала, кабы покупатель не передумал.
- Правда твоя, Матвей,- опустила глаза Степанида.
Но тут ее как будто кто шпилькой кольнул в бок:
- Так, по-твоему, это справедливо, когда один растопырился на два дома, а другому жить негде?
- Я этого не говорил,- сказал Хренков.
- Так идти мне в сельсовет, требовать мне свой дом назад или нет? спросила Степанида, которая подозревала; что Хренков над ней подсмеивается.
Но Хренков вовсе не шутил. Он походил по комнате, глянул в окно. А потом сказал:
- Действуй. От тебя не убудет, если откажут, но, может, чего и выгорит. И мой тебе совет: начинай с района. Коли там, наверху, решат в твою пользу тутошнее начальство препятствий чинить не станет, а если там откажут, то здесь у тебя еще шанец останется.- Степанида оценила этот совет, но все же ушла от Хренкова немного обиженной.
"Вольно ему советы давать, старому черту,- думала она с раздражением, нет чтоб бумагу какую написать. Забурел, старый пес, совсем забурел".
На следующий день она договорилась с товаркой, что та подменит ее на ферме, сказала Клавдии, что ей нужно в Калинники принимать молодняк, и поехала в район. Там она нашла дом, где помещался райисполком, и спросила первого попавшегося человека с портфелем: "Кто тут насчет домов?"
- Вам к Кирьяновой,- сказал тот вежливо.- В конце коридора направо.
Кирьянова оказалась полной рыхлой блондинкой с лиловым лицом и сильно накрашенными губами.
Когда Степанида заглянула в комнату, та печатала на машинке.
- Вы по какому делу, гражданка? - спросила Кирьянова, не переставая стучать по клавишам.
- Я насчет денег,- почему-то вырвалось у Степаниды. "А что,- подумала она тут же,- и насчет денег тоже. Кто просил его ремонтировать почти новый дом".
- Вам в собес надо,- сказала Кирьянова.
- А сказали сюда,- возразила Степанида.
- Ладно, вот вам бумага, бабуля,- Кирьянова, не отрываясь от своей машинки, протянула Степаниде чистый листок.- Изложите свою просьбу. Не обязательно по форме. Как можете. Поставьте свою подпись и дату, то есть сегодняшнее число. И отдайте мне. Там, в коридоре, столик стоит, а на нем чернила с ручкой.
Степанида вышла в коридор, постояла, с листком в руках возле столика и уехала обратно в Синюхино, решив, что свое начальство все-таки надежнее.
Но свое начальство входить в ее положение не пожелало.
- Ты что, Чупрова, на старости лет в детство впала? - рассердился председатель сельсовета.- Это получается: возьми свои кубики - отдай мою куклу. Мы тут не частная лавочка, а советское учреждение. Покупка твоего бывшего домовладения оформлена в соответствии с процедурой, и хочешь ты этого теперь или нет, а назад оглобли поворотить нельзя. Вот если товарищ Варваричев надумает продать тебе свой дом и уплатить госпошлину, тогда другое дело...
"Продаст как миленький,- решила Степанида после долгих раздумий.-Даром, что полковник, а мужик, по всему видать, простой. Скажу, что житья нет от невестки, углом попрекает. Он должен войти в положение - сам пожилой".
Но пока она дожидалась удобного момента для разговора с Федором Христофоровичем, пока обдумывала, что ему скажет да как, случилось непредвиденное обстоятельство: к нему нагрянуло все его семейство, сын с женой и внук Женя, или по-домашнему Жека. Они нагрянули неожиданно даже для самого, Федора Христофоровича. Просто подкатили в один прекрасный день к его дому, даже не в выходной, а посреди недели, как раз в то время, когда Федор Христофорович во дворе, под новеньким навесом, кормил своим нехитрым обедом Пиккуса.
- Деда! - закричал Жека прямо из машины.- А мы к тебе в отпуск.
- Вот радость, вот сюрприз,- все повторял Федор Христофорович, помогая выгружать из багажника чемоданы и сумки с продуктами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29