Сэмюэль ДИЛАНИ
ВРЕМЯ, ТОЧНО НИЗКА САМОЦВЕТОВ


Возьмите столетие, наложите оси: абсциссу и ординату. Теперь выделите
квадрант. По возможности, третий. Поскольку родился я в пятидесятом. А
нынче - уже семьдесят пятый.
В шестнадцать меня выпроводили из сиротского приюта. Протащив через
холмы Восточного Вермонта, имя, которое мне там прицепили (Харольд Клэнси
Эверет - мне, простому, ничем не примечательному парню; немало имен я
сменил с тех пор, но не беспокойтесь: мой почерк всегда узнаваем) я принял
решение:
Папаша Майклс меня настолько невзлюбил, что при виде выданного в
приюте, _о_ф_и_ц_и_а_л_ь_н_о_г_о_ на вид, _д_о_к_у_м_е_н_т_а_ тут же
определил в работники. Так вот и получилось, что мы с ним вдвоем
управлялись с его молочной фермой, а точнее с тринадцатью тысячами
тремястами шестидесятью двумя пегими коровами гернзейской породы, которые
только и делали, что беспробудно спали в своих нержавеющих гробах.
Питательный раствор с наркотиками в виде розовой жидкости (липкая дрянь,
руки потом не отмыть) они принимали через прозрачные пластиковые провода,
моцион получали с помощью электровибраторов, от которых мускулы тряслись
мелкой дрожью, но просыпаться и не думали. А молочко-то знай текло себе в
нержавеющие цистерны. Ну да ладно. И как-то днем (когда я, как Крестьянин
с Мотыгой, стоял средь полей и лугов, обессилевший от трех часов
каторжного труда, и сквозь пелену усталости созерцал организацию
вселенной) во мне созрело Решение. А рассуждал я так: раз на Земле, на
Марсе и спутниках все забито народом и всем прочим, то наверняка там
найдется что-нибудь получше этих вот, окружающих меня красот. Почему бы не
отхватить себе немного.
Короче, прихватил я пару Папашиных кредитных карточек, один из его
вертолетов и бутылку белого джина, собственноручно изготовленного этим
старым хрычом, и отправился в путь. Пытался ли кто-нибудь из вас посадить
угнанный вертолет на крышу здания "Пан Американ", в пьяном-то виде?
Тюряга, смуряга и немалое количество увесистых тумаков научили меня жить.
Но запомните, любезнейшие: почти десять лет назад я честно отрабатывал
свои три часа на молочной ферме. Но с тех пор уже никто не называл меня
Харольдом Клэнси Эверетом.

Хэнк Кьюлафрой Эклз (рыжеволосый, чуть рассеянный, ростом в шесть
футов два дюйма) спокойно вышел из камеры хранения космопорта с кучей
вещей, ему не принадлежащих, держа в руке небольшой портфельчик, в котором
они все и уместились.
Шедший рядом с ним Коммерсант, вещал:
- Обидно мне смотреть на вас, молодых. Возвращайтесь-ка в Беллону,
мой вам совет. Все ваши неудачи с блондиночкой, о которой вы мне
рассказывали, не стоят того, чтобы скакать с планеты на планету и быть
таким мрачным. А уж бросать работу - и подавно!
Хэнк останавливается и нерешительно улыбается:
- Ну...
- Безусловно, я понимаю, что у вас могут быть нужды и желания,
которых нам, старикам, не понять, но вы должны сознавать свою
ответственность перед... - Тут он замечает, что Хэнк остановился у двери с
надписью "Мужчины". - О. Ну. Э-э. - Он широко улыбается. - Рад был
познакомиться, Хэнк. Это замечательно, встретить человека, с которым можно
приятно поболтать во время таких чертовски долгих перелетов. Всего
хорошего!
Та же дверь открывается через десять минут, и выходит Хармони
К.Эвентайд, ростом ровно в шесть футов (один из фальшивых каблуков
треснул, вот и пришлось сунуть оба под кучу бумажных полотенец), шатен
(даже мой парикмахер точно не знает, какого цвета мои настоящие волосы),
ах, какой щеголеватый да как в ногу со временем, разодетый до такой
степени безвкусно, что... ах какой тонкий вкус, - одним словом, такой
человек, с которым не заговорил бы ни один Коммерсант. Сел в рейсовый
вертолет, курсирующий от порта до здания "Пан Американ" (Ага. На самом
деле. Пьяный), вышел из Центрального вокзала и потопал по Сорок второй в
сторону Восьмой авеню, сжимая в руке маленький портфельчик, разбухший от
обилия вещей, мне не принадлежащих.
Высеченный из света вечер.
Пересек пластиплексовую мостовую Великого Белого Пути, то есть
Бродвея, - как мне кажется, от всех этих ламп дневного света люди выглядят
неестественно, - миновал толпы людей, доставленных подъемниками из
подземки, под-подземки и под-под-под (в восемнадцать лет, в первую неделю
после тюрьмы, я здесь постоянно ошивался, промышляя содержимым чужих
карманов - но виртуозно, изысканно, изящно, так, что никто и не
заподозрил, что у него что-то потянули), пробился сквозь толпу хихикающих,
жующих сладкие липучки школьниц с яркими фонариками в волосах - все они
чувствовали себя крайне неловко в прозрачных синтетических блузках, носить
которые было только недавно вновь дозволено законом (я слышал, что,
попытки объявить грудь пристойной - в противовес непристойной -
предпринимались, начиная с семнадцатого века), поэтому я принялся их
оценивающе разглядывать; и девчушки захихикали еще громче. Боже мой, в их
возрасте я торчал на чертовой молочной ферме и ни о чем другом и не
помышлял.
Узкая неоновая полоса с новостями, окаймляющая трехгранное здание
Информационной корпорации, сообщала на базовом английском о том, что
сенатор Регина Аболафия готова начать борьбу с организованной
преступностью в городе. Не хватает слов, чтобы передать, как я иногда
счастлив, что полностью дезорганизован.
Неподалеку от Девятой авеню я внес свой портфельчик в большой,
переполненный людьми бар. Последний раз я был в Нью-Йорке два года назад,
но тогда в этом баре частенько околачивался человек, обладавший
незаурядным талантом быстро, выгодно и без риска сплавлять вещи, мне не
принадлежавшие. И сейчас, даже не рассчитывая на то, что у меня есть шанс
его найти, я решил потолкаться среди толпы парней, пьющих пиво. С трудом
протиснувшись к стойке, я попытался обратить на себя внимание одного из
коротышек в белых пиджаках.
За моей спиной повисла какая-то нездоровая тишина и я резко
обернулся...
Длинная прозрачная накидка, вуаль, на шее и запястьях заколотая
огромными медными булавками (ах, какой тонкий вкус, прямо таки на грани
безвкусицы); левая рука оголена, правая прикрыта шифоном цвета красного
вина. Она действовала гораздо откровеннее, чем я. Но такая нарочитая
демонстрация собственной причастности к деликатным материям в подобном
заведении была слишком груба. Все окружающие с преувеличенным усердием
делали вид, что ничего не замечают.
Она протянула ко мне руку с медным браслетом на запястье и ногтем
цвета крови дотронулась до желто-оранжевого камушка на этом браслете.
- Вы в курсе, что это такое, мистер Элдрич? - спросила она; при этом
я на миг увидел ее лицо; и в ее глазах был лед; а брови - черные.
Три мысли: (Первая) Она светская модница; по дороге с Беллоны я
прочел в "Дельте" о "выцветающих тканях", оттенками и прозрачностью
которых можно управлять с помощью милых драгоценностей на запястьях.
(Вторая) В свой последний приезд сюда, когда я был помоложе и звался Харри
Каламайном Элдричем, я не совершал ничего _с_л_и_ш_к_о_м_ противозаконного
(хотя, такое обычно легко забывается); и я все еще верил, что под старым
именем меня можно упечь в каталажку не больше, чем на тридцать дней.
(Третья) Камень, который она показала...
- ...Яшма? - спросил я.
Она ожидала, что я скажу больше; я же выжидал, что она даст мне повод
сделать вид, что я знаю, чего она от меня ждет (в тюрьме моим любимым
писателем был Генри Джеймс. Без дураков!).
- Яшма, - подтвердила она.
- Яшма... - Я вновь постарался придать этому слову двусмысленность,
которой она так упорно пыталась избежать.
- ...Яшма... - Но она уже сомневалась, подозревая, что я подозреваю,
что ее уверенность лишена оснований.
- Да-да. Яшма. - Но по выражению ее лица я понял, что на моем лице
она узрела выражение, открывшее ей, наконец, что я знаю, что она знает,
что я знаю.
- Вы меня с кем-то путаете, мадам.
Яшма, в этом месяце - это Слово.
"Яшма" - это пароль/код/сигнал, который Певцы больших городов (в
прошлом месяце, наделенные божественными ранами, они пели "Опал"; а на
Марсе, услышав Слово, я трижды хитро воспользовался им, чтобы завладеть
тем, что мне по праву не принадлежало; и даже там я размышлял о Певцах и
их ранах) передают из уст в уста для всей той распутной и плутовской
братии, в которой я варюсь (под разнообразнейшими видами) уже без малого
девять лет. В каждый тридцатый день месяца Слово меняется; и через
несколько часов его уже знает каждый мой собрат во всех шести мирах и
мирках. Вы можете услышать Слово от какого-нибудь бормочущего пьянчужки,
вывалившегося вам на руки из темного дверного проема; его могут шепнуть
вам на ухо в безлюдном переулке; или - вот оно нацарапано на клочке
бумаги, который сует вам в руку замызганный бродяга, тут же поспешно
скрывшийся в толпе. В этом месяце - Слово: "Яшма".
Есть множество значений Слова. Например:
Помогите!
или
Мне нужна помощь!
или
Я могу вам помочь!
или
За вами следят!
или
Сейчас никто не следит, _д_е_й_с_т_в_у_й_т_е_!
Точность синтаксиса: Если Слово употреблено правильно, вы ни на
секунду не задумаетесь о том, что же оно означает в данном случае. Нюансы
употребления: ни за что не доверяйте тому, кто употребил Слово
неправильно.
Вот я и ждал, когда она закончит ждать.
Она раскрыла бумажник и протянула его мне.
- Начальник Особого отдела Модлин Хинкл, - это она прочла, не глядя
на надпись под серебряным значком.
- Великолепная память, Мод, - сказал я и тут же нахмурился. - Хинкл?
- Я.
- Видите ли Мод, я просто уверен, что вы не поверите. Вы похожи на
человека, который не переносит собственных ошибок. Но меня зовут Эвентайд.
Не Элридж. Хармони К.Эвентайд. Правда, нам всем повезло, что сегодня
вечером меняется Слово?
Слово, передаваемое таким способом, - не такой уж секрет для копов.
Но мне доводилось встречать полицейских, для которых и через неделю после
дня замены оно оставалось тайной.
- Ну ладно: Хармони. Я хочу с вами поговорить.
Я удивленно приподнял бровь.
В ответ она нахмурилась и сказала:
- Послушайте, называйте себя хоть Хенриеттой, я не против. Но
выслушайте меня.
- А о чем вы хотите поговорить?
- О преступности, мистер...
- Эвентайд. Я собираюсь обращаться к вам по имени Мод, так что вы
можете смело называть меня Хармони. Это мое настоящее имя.
Мод улыбнулась. Молодой ее было назвать трудно. Кажется, она была
даже постарше Коммерсанта. Но косметикой эта женщина пользовалась куда
лучше, чем он.
- Конечно, о преступности я, может, знаю больше, чем вы, - сказала
она. - Я даже не удивлюсь, если вы вообще ничего не слышали об отделе
полицейского управления, в котором я работаю. Вам что-то говорит название
"Особый отдел"?
- Да, вы правы. Я о нем никогда не слышал.
- Последние семь лет у вас почти всегда получалось ускользать от
преследований Регулярной службы.
- Ах, Мод, ну в самом деле...
- Наш отдел занимается людьми, чей индекс вредности неожиданно резко
повышается... достаточно резко, чтобы замигали наши индикаторы.
- Смею заверить вас, я не сделал ничего такого ужасного, что...
- Мы не следим за тем, что вы делаете. Вместо нас этим занимается
компьютер. Мы просто регулярно проверяем первую производную уже
изображенной кривой, помеченной вашим номером. И ваша кривая резко пошла
вверх.
- Невзирая на то, что вы явно ошиблись именем...
- Мы - самый эффективный отдел в структуре полиции. Хотите, считайте
это хвастовством. А хотите, просто примите как информацию.
- Ладно, ладно, ладно - замялся я. Хотите выпить?
Коротышка в белом пиджаке поставил перед нами два бокала, в
замешательстве осмотрел супер наряд Мод и удалился по своим делам.
- Спасибо, - она лихо ополовинила бокал, что было весьма неожиданно
для дамы с такими тонкими запястьями. - Преследовать многих преступников
совсем не выгодно. Возьмем к примеру ваших преуспевающих
вымогателей-рэкетиров - Фарнзуорта, Ястреба, Блаватского. И всех мелких
карманников, торговцев наркотиками, взломщиков или вице-импресарио. И те,
и другие, как на высшей ступени, так и на низшей имеют относительно
стабильные доходы. И социального равновесия не нарушают. И теми, и другими
занимается Регулярная служба, которая считает себя непревзойденной. И мы
их в этом не собираемся разуверять. Но, скажем, вот мелкий делец начинает
превращаться в преуспевающего торговца; средненький вице-импресарио
выходит на уровень законченного аферистом. Отсюда и берут свое начало
проблемы с неприятными в социальном смысле последствиями. Тут-то и
вмешивается Особый отдел. Мы разработали и используем несколько
эффективнейших технических приемов.
- Неужели вы мне о них расскажете?
- Безусловно, от этого они только выиграют, станут еще эффективней, -
ответила Мод. - Ну, представьте, что у нас есть банк голографической
информации. Что по-вашему произойдет, если разрезать пластину с
голограммой пополам?
- Объемное изображение... будет разрезано пополам?
Она отрицательно покачала головой.
- Изображение останется прежним, но только уже не таким резким, как
бы несколько не в фокусе.
- Даже не подозревал.
- Разрежем пластину еще раз - изображение опять таки только
потускнеет. Если от первоначальной голограммы останется хотя бы один
квадратный сантиметр, в вашем распоряжении - все еще полное, цельное
изображение - неузнаваемое, но законченное.
Мне только оставалось что-то одобрительно промычать.
- В отличии от фотографических снимков, мельчайшая частица
фотоэмульсии на голографической пластине содержит полную информацию обо
всей снятой на голограмму картине. Проведем аналогию: накопление
голографической информации попросту означает, что каждая единица
информации, имеющаяся в нашей базе данных - предположим, о вас, - имеет
отношение ко всей вашей карьере, общему состоянию ваших дел, полному
набору неувязок, возникающих у вас с окружающими. Конкретные факты,
касающиеся конкретных мелких или тяжких преступлений, мы передаем в руки
Регулярной службы. Но поскольку мы располагаем достаточным количеством
собственных данных, наш метод наблюдения за вами и вашими возможными
намерениями, более того прогнозирования ваших дальнейших действий,
наиболее продуктивен.
- Замечательно! - сказал я. - Это один из самых поразительных
параноидальных синдромов, с какими мне когда-либо приходилось
сталкиваться. Намекаю на то, что вы вот-так вот заводите подобные
разговоры с первым встречным в питейном заведении. Конечно, в больнице я
наблюдал и более странные...
- В вашем прошлом, - сухо перебила она меня, - я вижу коров и
вертолеты. А в вашем не таком уж далеком будущем вас ждут вертолеты и
ястребы.
- Так скажите же мне, о добрая волшебница Запада, как это...
И тут я просто опешил. До меня дошло, что о службе у Папаши Майклса
никто, кроме нас с вами, не знает и знать не может. Даже копы, вытащившие
меня, почти спятившего, из летающей юлы, несущейся к краю крыши "Пан
Американ", и те от меня ничего не добились. Кредитные карточки Папаши я
сжевал, когда уразумел, что они меня там поджидают, тепленького, а со
всего, что могло иметь серийный номер, эти самые серийные номера были уже
давным-давно спилены человеком, куда более сведущим в этих вопросах, чем
я: добрейший мистер Майклс в мою первую ночь на ферме, тоскливую и пьяную,
хвастался тем, как он лихо угнал эту вещугу из Нью-Хэмпшира.
- Но зачем, - диву даешься, какие банальные фразы мы выдаем под
воздействием страха, - вы мне все это рассказываете?
Мод улыбнулась, и ее улыбка растаяла под вуалью.
- Информация только тогда действенна, когда ее кому-нибудь передают.
Иначе в ней нет смысла, - спокойно ответила она.
- Э... послушайте, я...
- Может так случиться, что вскоре у вас появятся немалые деньги. И
если я не ошиблась в расчетах, как только денежки попадут в ваши
ненасытные ручонки, я вышлю за вами вертолет с умелыми
ребятами-полицейскими.
1 2 3 4 5 6