Моэмон снял с эфеса своего меча, который он постоянно носил при себе, железную гарду в виде свившегося в клубок дракона, с медными украшениями, сделанную мастером Сэки Идзуми-но Ками.Оставив эти предметы, которые всякий сразу признал бы за принадлежавшие им, оба скинули верхнее платье, не забыв снять и обувь: О-Сан — соломенные сандалии, а Моэмон — сандалии на кожаной подошве, и бросили все это под прибрежной ивой.Затем они тайно призвали двух местных рыбаков, искусных ныряльщиков; их называют ивато-би — «прыгающие со скал» — и, дав им денег, посвятили в свой замысел.Те сразу же согласились все исполнить и остались ждать глубокой ночи.Собравшись в дорогу, О-Сан и Моэмон приоткрыли бамбуковые ставни в доме, где они остановились, и растормошили сопровождавших их людей.— Пришел наш последний час!… — сказали они и выбежали из дома.С сурового утеса еле слышно донеслись голоса, произносившие молитву, а затем раздался всплеск — точно бросились в воду два человека.Поднялось смятение, послышался плач, а Моэ-мон подхватил О-Сан на плечи и, миновав подножие горы, скрылся в густых зарослях криптомерии.Тем временем пловцы нырнули под воду и выбрались на песок в таком месте, где их никто не мог видеть.Люди, бывшие с О-Сан и Моэмоном, в отчаянии лишь всплескивали руками. Обратились к жителям побережья, стали повсюду искать мертвые тела обоих, но безрезультатно. Уже на рассвете, со слезами собрав в узлы вещи, оставшиеся от погибших, возвратились в Киото и там рассказали о случившемся.Все это держали в секрете от посторонних, опасаясь людских пересудов, но у людей ведь всегда уши настороже — таков наш мир! Молва об этом деле все ширилась, и на новый год оно дало пищу разговорам — толкам не было конца.Вот так и бывает всегда с беспутными людьми! Чайная, где не видывали золотого Перевалив через хребты, они очутились в провинции Тамба. Пробираясь сквозь заросли травы, где не было даже тропинки, Моэмон поднимался все выше в гору, ведя за руку О-Сан.Содеянное страшило их — при жизни оказаться в мертвых! Пусть это было делом их рук, и все же такая судьба казалась им ужасной.Вскоре исчезли даже следы людей, собирающих хворост. Вот беда: сбились с дороги! О-Сан выбилась из сил, она была так измучена, что, казалось, вот-вот упадет замертво. Моэмон собирал на листок капли родниковой воды, пробивавшейся из скалы, и пытался подкрепить ее, но надежды оставалось все меньше. Пульс у нее замирал — наступала смерть.И нечем было помочь ей. Она готовилась к концу.Тогда Моэмон приблизил губы к уху О-Сан и с грустью сказал:— Если пройти еще немного, будет деревня, где у меня есть знакомые люди. Стоит нам добраться туда, как мы забудем наши печали и вдоволь наговоримся с тобой, соединив наши изголовья.Как только эти слова дошли до слуха О-Сан, она воспрянула духом.— Вот радость! — воскликнула она. — Значит, мы спасены!Любовь придала ей силы, а Моэмон, жалея О-Сан, у которой не было другой опоры, кроме него, снова поднял ее на спину и продолжал путь. Вскоре они вышли к небольшой деревушке.Им сказали, что тут неподалеку проходит Кио-тоский тракт. Была и крутая горная дорога — двум лошадям не разминуться. К соломенной кровле одного из домов были прикреплены ветки криптомерии — в знак того, что здесь продают сакэ высшего сорта. Продавались и рисовые лепешки, неизвестно когда приготовленные, покрытые пылью и утратившие белизну.В другом отделении лавочки они увидели чайные приборы, глиняные куклы, кабуритайко — детские погремушки, наполненные горошинами. Все это было привычно и немного напоминало Киото.Радуясь, что здесь можно набраться сил и отдохнуть, Моэмон и О-Сан дали старику хозяину золотой, но тот скорчил недовольную мину: это, мол, мне — что кошке зонтик! — и заявил:— Платите за чай настоящие деньги.Да, деревня эта находилась всего в пятнадцати ри от столицы, но здесь никогда не видели золотой монеты. Казалось смешным, что есть еще такие глухие углы.После чайной они отправились в поселок Касивабара и там зашли к тетке Моэмона, о которой он давно уже ничего не слышал, не знал даже, жива ли она.Вспомнили прошлое. Так как Моэмон все же был ей не чужой, тетка обошлась с ним по-родственному. Она даже прослезилась, когда разговор зашел об отце Моэмона — Москэ.Проговорили ночь напролет. А когда рассвело, тетка увидела красоту О-Сан и поразилась.— Кем изволит быть эта особа? — спросила она. Моэмон растерялся: к такому вопросу он не былготов. И он сказал первое, что пришло ему на ум:— Это моя младшая сестра. Она долго служила во дворце, но затосковала, столичная жизнь с ее трудностями стала ей не по душе. Хотелось бы найти для нее подходящую партию, в каком-нибудь уединенном домике в горах… Она посвятила бы себя деревенской жизни и домашнему хозяйству. С этим намерением я взял ее сюда. И деньги у нее при себе: двести рё сбережений.Куда ни пойди — всюду люди алчны. Тетке запала в голову мысль об этих деньгах.— Какой счастливый случай! Моему единственному сыну никого еще не подыскали в жены. А так как ты нам родня, вот и отдал бы ее ему!Вот уж подлинно — из огня да в полымя! О-Сан украдкой лила слезы, тревожась о том, что ее ожидает. Тем временем наступила ночь и вернулся сын, о котором говорила тетка.Вид его был ужасен. Роста огромного, всклокоченные волосы в мелких завитках, как у китайского льва на рисунке, борода словно по ошибке попала к нему от медведя, в сверкающих глазах красные жилки, руки и ноги — что сосновые стволы. На теле рубаха из рогожи, подпоясанная веревкой, скрученной из плетей глицинии. В руках ружье с фитилем, в сумке зайцы и барсуки. Видно было, что он промышляет охотой.Спросили его имя. Оказалось, что его зовут «Рыскающий по горам Дзэнтаро» и что всем в деревне он известен как негодяй.Услышав от матери, что за него сговорили столичную особу, этот страшный детина обрадовался.— С хорошим делом нечего мешкать. Сегодня же вечером… — и, вытащив складное зеркальце, он принялся рассматривать свою физиономию, что ему совсем не пристало.Надо было готовиться к свадебной церемонии. Мать собрала на стол: подала соленого тунца, бутылочки для сакэ с отбитыми горлышками. Затем отгородила соломенной ширмой угол в две циновки шириной [87] В японском доме величина комнат измеряется количеством застилающих пол циновок стандартного размера (1 м 80 см на 1 м).
, разместила там два деревянных изголовья, два плоских мата и полосатый тюфяк и разожгла в хибати сосновые щепки.Хлопотала она изо всех сил.Каково же было горе О-Сан и смятение Моэмона!«Вот ведь, сорвалось слово с языка, а это, видно, возмездие нам обоим, — думал Моэмон. — Мы старались продлить нашу жизнь, что должна была окончиться в водах озера Бива, и вот новая опасность! Нет, небесной кары нельзя избежать!»Моэмон взял свой меч и хотел было выйти, но О-Сан остановила его и стала успокаивать:— Ты слишком нетерпелив. А у меня есть один план. Как только рассветет, мы должны бежать отсюда. Положись во всем на меня.Вечером О-Сан спокойно обменялась с Дзэнтаро свадебными чарками, затем сказала ему:— Люди меня ненавидят. Дело в том, что я родилась в год Огня и Лошади [88] Год Огня и Лошади — одно из обозначений по старому китайскому календарю, принятому в Японии до 1873 г. Считалось, что женщина, родившаяся в этом году, должна будет убить своего мужа.
.— Да хоть бы ты родилась в год Огня и Кошки, в год Огня и Волка — меня это не тревожит, — отвечал ей Дзэнтаро. — Я ем зеленых ящериц, и даже это меня не берет. Дожил до двадцати восьми лет, а у меня и глисты ни разу не заводились. И вы, господин Моэмон, следуйте моему примеру. Моя супруга столичного воспитания, неженка. Мне это не по нраву, но раз уж я получил ее из рук родственника…Сказав это, он удобно расположился головой на коленях О-Сан.Как ни грустно было обоим, они едва удерживались от смеха.Но наконец он крепко уснул, и они вновь бежали и скрылись в самой глуши провинции Тамба.Через несколько дней Моэмон и О-Сан вышли на дороги провинции Танго. Проводя ночь в молитвах в храме святого Мондзю [89] Считается, что святой Мондзю дарует людям разум.
, они вздремнули, и вот около полуночи во сне им было видение.«Вы совершили неслыханный поступок, — раздался голос, — и куда бы вы ни скрылись, возмездие настигнет вас. Теперь содеянного уже не исправить. Вам надлежит уйти из этого суетного мира, снять волосы, как вам ни жаль их, и дать монашеский обет.Живя порознь, вы отрешитесь от греховных помыслов и вступите на Путь Просветления. Только тогда люди смогут оставить вам жизнь».«Ну, что бы там ни было в будущем, не беспокойся об этом! Мы, по собственной воле рискуя жизнью, решились на эту измену. Ты, пресветлый Мондзю, изволишь, наверное, знать лишь любовь между мужчинами, и любовь женщины тебе неведома…» — только Моэмон хотел сказать это, как сон его прервался.«Все в этом мире — как песок под ветром, что свистит меж сосен косы Хакодатэ…» — отдаваясь таким мыслям, они все дальше уходили от раскаяния. Подслушивание о самом себе Плохое всякий держит про себя: игрок, проигравшись, помалкивает об этом; сластолюбец, не имея средств купить девушку для радости, делает вид, что ему не позволяет этого нравственность. Скандалист не расскажет о том, как его осадили, а купец, закупивший товары впрок, не сознается в убытке.Как говорит пословица: «В потемках и собачий помет не пачкает!»Самое ужасное для мужчины — это иметь беспутную жену. И толки людские, столь неприятные для мужа О-Сан, были замяты лишь известием о ее смерти. Правда, при воспоминании о прежних днях, проведенных вместе, на сердце у мужа становилось горько, но все же он пригласил монаха и справил панихиду по ушедшей.Какая печаль! Из любимого платья О-Сан сделали надгробный балдахин. Ветер — он тоже непостоянен! [90] По буддийским представлениям, ветер — символ изменчивости, бренности жизни. Здесь также намек на неверность О-Сан.
— колышет его и навевает новую скорбь.
Но нет в мире существа более дерзкого, чем человек!Вначале Моэмон даже к воротам не выходил, но постепенно стал забывать о своем положении и затосковал по столице.Однажды он оделся простолюдином, низко надвинул плетеную шляпу и, поручив О-Сан жителям деревни, отправился в Киото, хотя никакого дела у него там не было.Он шел, осторожно оглядываясь, как человек, которого подстерегают враги. Вскоре со стороны пруда Хиросава подкрались сумерки. Лик луны и другой, неразлучный с ним, в водах пруда, — это он и О-Сан. И рукав Моэмона стал влажным от неразумных слез.Остался позади водопад Нарутаки, без счета рассыпающий по скалам белые жемчуга. Омуро, Кита-но — это были хорошо знакомые места, и он пошел быстрее. Вот он углубился в городские улицы, и тут его охватил страх. Его собственная черная тень в свете поздней луны заставляла замирать его сердце. Достигнув улицы, где жил его хозяин, у которого он так долго служил, Моэмон стал потихоньку подслушивать разговоры. Оказалось, что запоздали деньги хозяину из Эдо, наводят справки. Молодежь собралась и обсуждает фасоны причесок, покрой платьев из бумажной материи. И все для того, чтобы понравиться женщине?
Толковали о всякой всячине, и наконец зашла речь о нем.— А ведь этому прохвосту Моэмону досталась красотка, равной которой нет! Пусть даже он поплатился жизнью, аа такое счастье не жалко, — сказал один.Кто— то добавил:— Во всяком случае, есть что вспомнить! Но по словам другого, видимо рассудительного, — этого Моэмона и человеком считать не следовало. Соблазнить жену хозяина! Нет, что ни говори, невиданный негодяй!Так он осудил Моэмона с сознанием своей правоты.Моэмон слушал все это, сжав зубы, но — что будешь делать?«Ведь это говорил мерзавец Даймондзия Кискэ, который всегда радуется несчастью других. Как он смеет так говорить обо мне? Да ведь он мне должен по векселю восемьдесят мэ [91] Мэ — то же, что моммэ: около 4 г.
серебром! Придушить бы его за такие слова!» Но, вынужденный прятаться от всех, Моэмон терпел, как ему ни было досадно.В это время заговорил еще один:— Да Моэмон живехонек! Он, говорят, поселился вместе с госпожой О-Сан где-то возле Исэ. Ловкую устроил штуку!Едва Моэмон услыхал эти слова, как весь затрясся — озноб пробрал его — и пустился бежать, не чуя ног под собой.Остановившись на ночлег в гостинице Хатагоя в районе Сандзё, он, даже не побывав в бане, улегся спать, но как раз в это время проходили мимо собирающие для храма — те, что ходят в ночь семнадцатой луны [92] Верующие, добровольно заменяющие монахов при сборе подаяний на буддийский храм, выполняют этот обряд в ночь на семнадцатое число (по лунному календарю) в одежде из белой бумажной материи, с колокольчиком и ящиком для пожертвований на груди.
, и он подал им на двенадцать светильников [93] Двенадцать свечей зажигаются в храме для исполнения желаний молящегося.
, молясь о том, чтобы его преступление до конца его дней осталось нераскрытым.Но мог ли помочь ему, при его заблуждениях, даже сам бог Атаго-сама! [94] Бог грома, защитник от огня.
На другое утро, тоскуя по знакомым местам в столице, он отправился к Хигаси-яма, а затем, всячески скрываясь, и Сидзёгавару.В это время возвестили: «Сейчас начнется пьеса в трех действиях, с участием Фудзиты Кохэйдзи!» [95] известный актер времен Сайкаку, выступавший в театре Кабуки.
«Что это за пьеса? — подумал Моэмон. — Посмотрю, пожалуй, а потом расскажу О-Сан!»Получив циновку для сидения [96] В старом японском театре зрители сидели на полу на циновках или на подушках.
, он занял место позади и с беспокойством оглядывался, нет ли здесь кого-нибудь из знакомых.По пьесе один из героев тоже похищал девушку, и это было неприятно Моэмону, а когда он присмотрелся к тем, кто сидел впереди, то узнал супруга госпожи О-Сан!Дух замер у Моэмона! Вот когда он поистине занес ногу для прыжка в ад!Утирая крупные, как горох, капли пота, он выскользнул наружу и вернулся к себе в Танго. И уж после этого боялся Киото как огня.Приближался праздник хризантем. В доме составителя календарей остановился торговец каштанами, который каждый год приходил из Танго. Рассказывая обо всем, что делается на белом свете, он, между прочим, спросил:— А что приключилось с вашей хозяюшкой? Всем стало неловко, и ответа не последовало. Наконец хозяин сказал с кислым выражением лица:— Сгинула…Но торговец каштанами продолжал:— Бывают же люди похожи! В Танго, возле Киридо, я видел женщину — как две капли воды схожа с вашей супругой, да и молодец этот с ней…Молвив это, торговец ушел.Муж не забыл этих слов. Он послал человека в Танго, и так как это действительно оказались О-Сан с Моэмоном, он собрал надежных людей и отправил их поймать обоих.Так пришло возмездие.Расследовав все обстоятельства, привлекли по этому делу и помогавшую им женщину по имени Тама.И вот, вчера живые люди, сегодня они — всего лишь роса на месте казни в Авадагути [97] место казни в Киото.
… Всего лишь сон, что приснился на рассвете двадцать второго дня девятого месяца…Они ничем не омрачили последних своих минут, и все это осталось в предании. И сейчас жива память о них, словно все еще перед глазами у людей то желтое платье, что носила О-Сан. ПОВЕСТЬ О ЗЕЛЕНЩИКЕ, СГУБИВШЕМ РОСТКИ ЛЮБВИ Вкусна зелень в Эдо.
Конец года приносит смятение чувств Стильный ветер дует с северо-востока, по небу быстро бегут облака.И в городе все спешат — готовятся встречать весну [98] 1 января в Японии — начало весны.
.Здесь пекут рисовые лепешки, там метелками из бамбуковых листьев обметают копоть со стен. Звенит серебро и золото на чашках весов: перед концом года каждый торопится с обменом.— Кон-кон! Подайте грошик слепому… — назойливо тянут слепцы, стоя рядами у выставленных наружу прилавков.Среди уличного шума раздается:— Меняю молитвенные таблички!… [99] Домашние молитвенные таблички — «фуда». Раз в год старые таблички обменивают на новые, за небольшую плату.
— Дрова продаю!…— Кая!… [100] дерево, ветками которого вместе с ветками сосны украшают под Новый год ворота домов.
— Очищенные каштаны!…— Раки камакурские!…Продавцы игрушечных луков вынесли на улицу свой товар. Снуют, сбиваются с ног прохожие в новых таби и сандалиях на кожаной подошве. Как не вспомнить слова Кэнко-хоси!… [101] В произведении Кэнко-хоси «Цурэдзурэгуса» есть слова: «В ночь на первое января, когда уже совсем темно, жгут сосновые щепки, далеко за полночь бродят по улицам, стучат к людям в ворота, из-за чего-то бранятся, сбиваются с ног»
Да, и в старину так было, и теперь: если человек обзавелся хозяйством, то конец года для него — хлопотливое время!Вот наступили последние дни года.Глубокой ночью двадцать восьмого декабря загорелся дом. Поднялась суматоха, бегают люди, волокут сундуки на скрипучих колесиках, тащат на плечах корзины, несут тушечницы с принадлежностями для письма… срывают крышку с подполья, бросают туда самое ценное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
, разместила там два деревянных изголовья, два плоских мата и полосатый тюфяк и разожгла в хибати сосновые щепки.Хлопотала она изо всех сил.Каково же было горе О-Сан и смятение Моэмона!«Вот ведь, сорвалось слово с языка, а это, видно, возмездие нам обоим, — думал Моэмон. — Мы старались продлить нашу жизнь, что должна была окончиться в водах озера Бива, и вот новая опасность! Нет, небесной кары нельзя избежать!»Моэмон взял свой меч и хотел было выйти, но О-Сан остановила его и стала успокаивать:— Ты слишком нетерпелив. А у меня есть один план. Как только рассветет, мы должны бежать отсюда. Положись во всем на меня.Вечером О-Сан спокойно обменялась с Дзэнтаро свадебными чарками, затем сказала ему:— Люди меня ненавидят. Дело в том, что я родилась в год Огня и Лошади [88] Год Огня и Лошади — одно из обозначений по старому китайскому календарю, принятому в Японии до 1873 г. Считалось, что женщина, родившаяся в этом году, должна будет убить своего мужа.
.— Да хоть бы ты родилась в год Огня и Кошки, в год Огня и Волка — меня это не тревожит, — отвечал ей Дзэнтаро. — Я ем зеленых ящериц, и даже это меня не берет. Дожил до двадцати восьми лет, а у меня и глисты ни разу не заводились. И вы, господин Моэмон, следуйте моему примеру. Моя супруга столичного воспитания, неженка. Мне это не по нраву, но раз уж я получил ее из рук родственника…Сказав это, он удобно расположился головой на коленях О-Сан.Как ни грустно было обоим, они едва удерживались от смеха.Но наконец он крепко уснул, и они вновь бежали и скрылись в самой глуши провинции Тамба.Через несколько дней Моэмон и О-Сан вышли на дороги провинции Танго. Проводя ночь в молитвах в храме святого Мондзю [89] Считается, что святой Мондзю дарует людям разум.
, они вздремнули, и вот около полуночи во сне им было видение.«Вы совершили неслыханный поступок, — раздался голос, — и куда бы вы ни скрылись, возмездие настигнет вас. Теперь содеянного уже не исправить. Вам надлежит уйти из этого суетного мира, снять волосы, как вам ни жаль их, и дать монашеский обет.Живя порознь, вы отрешитесь от греховных помыслов и вступите на Путь Просветления. Только тогда люди смогут оставить вам жизнь».«Ну, что бы там ни было в будущем, не беспокойся об этом! Мы, по собственной воле рискуя жизнью, решились на эту измену. Ты, пресветлый Мондзю, изволишь, наверное, знать лишь любовь между мужчинами, и любовь женщины тебе неведома…» — только Моэмон хотел сказать это, как сон его прервался.«Все в этом мире — как песок под ветром, что свистит меж сосен косы Хакодатэ…» — отдаваясь таким мыслям, они все дальше уходили от раскаяния. Подслушивание о самом себе Плохое всякий держит про себя: игрок, проигравшись, помалкивает об этом; сластолюбец, не имея средств купить девушку для радости, делает вид, что ему не позволяет этого нравственность. Скандалист не расскажет о том, как его осадили, а купец, закупивший товары впрок, не сознается в убытке.Как говорит пословица: «В потемках и собачий помет не пачкает!»Самое ужасное для мужчины — это иметь беспутную жену. И толки людские, столь неприятные для мужа О-Сан, были замяты лишь известием о ее смерти. Правда, при воспоминании о прежних днях, проведенных вместе, на сердце у мужа становилось горько, но все же он пригласил монаха и справил панихиду по ушедшей.Какая печаль! Из любимого платья О-Сан сделали надгробный балдахин. Ветер — он тоже непостоянен! [90] По буддийским представлениям, ветер — символ изменчивости, бренности жизни. Здесь также намек на неверность О-Сан.
— колышет его и навевает новую скорбь.
Но нет в мире существа более дерзкого, чем человек!Вначале Моэмон даже к воротам не выходил, но постепенно стал забывать о своем положении и затосковал по столице.Однажды он оделся простолюдином, низко надвинул плетеную шляпу и, поручив О-Сан жителям деревни, отправился в Киото, хотя никакого дела у него там не было.Он шел, осторожно оглядываясь, как человек, которого подстерегают враги. Вскоре со стороны пруда Хиросава подкрались сумерки. Лик луны и другой, неразлучный с ним, в водах пруда, — это он и О-Сан. И рукав Моэмона стал влажным от неразумных слез.Остался позади водопад Нарутаки, без счета рассыпающий по скалам белые жемчуга. Омуро, Кита-но — это были хорошо знакомые места, и он пошел быстрее. Вот он углубился в городские улицы, и тут его охватил страх. Его собственная черная тень в свете поздней луны заставляла замирать его сердце. Достигнув улицы, где жил его хозяин, у которого он так долго служил, Моэмон стал потихоньку подслушивать разговоры. Оказалось, что запоздали деньги хозяину из Эдо, наводят справки. Молодежь собралась и обсуждает фасоны причесок, покрой платьев из бумажной материи. И все для того, чтобы понравиться женщине?
Толковали о всякой всячине, и наконец зашла речь о нем.— А ведь этому прохвосту Моэмону досталась красотка, равной которой нет! Пусть даже он поплатился жизнью, аа такое счастье не жалко, — сказал один.Кто— то добавил:— Во всяком случае, есть что вспомнить! Но по словам другого, видимо рассудительного, — этого Моэмона и человеком считать не следовало. Соблазнить жену хозяина! Нет, что ни говори, невиданный негодяй!Так он осудил Моэмона с сознанием своей правоты.Моэмон слушал все это, сжав зубы, но — что будешь делать?«Ведь это говорил мерзавец Даймондзия Кискэ, который всегда радуется несчастью других. Как он смеет так говорить обо мне? Да ведь он мне должен по векселю восемьдесят мэ [91] Мэ — то же, что моммэ: около 4 г.
серебром! Придушить бы его за такие слова!» Но, вынужденный прятаться от всех, Моэмон терпел, как ему ни было досадно.В это время заговорил еще один:— Да Моэмон живехонек! Он, говорят, поселился вместе с госпожой О-Сан где-то возле Исэ. Ловкую устроил штуку!Едва Моэмон услыхал эти слова, как весь затрясся — озноб пробрал его — и пустился бежать, не чуя ног под собой.Остановившись на ночлег в гостинице Хатагоя в районе Сандзё, он, даже не побывав в бане, улегся спать, но как раз в это время проходили мимо собирающие для храма — те, что ходят в ночь семнадцатой луны [92] Верующие, добровольно заменяющие монахов при сборе подаяний на буддийский храм, выполняют этот обряд в ночь на семнадцатое число (по лунному календарю) в одежде из белой бумажной материи, с колокольчиком и ящиком для пожертвований на груди.
, и он подал им на двенадцать светильников [93] Двенадцать свечей зажигаются в храме для исполнения желаний молящегося.
, молясь о том, чтобы его преступление до конца его дней осталось нераскрытым.Но мог ли помочь ему, при его заблуждениях, даже сам бог Атаго-сама! [94] Бог грома, защитник от огня.
На другое утро, тоскуя по знакомым местам в столице, он отправился к Хигаси-яма, а затем, всячески скрываясь, и Сидзёгавару.В это время возвестили: «Сейчас начнется пьеса в трех действиях, с участием Фудзиты Кохэйдзи!» [95] известный актер времен Сайкаку, выступавший в театре Кабуки.
«Что это за пьеса? — подумал Моэмон. — Посмотрю, пожалуй, а потом расскажу О-Сан!»Получив циновку для сидения [96] В старом японском театре зрители сидели на полу на циновках или на подушках.
, он занял место позади и с беспокойством оглядывался, нет ли здесь кого-нибудь из знакомых.По пьесе один из героев тоже похищал девушку, и это было неприятно Моэмону, а когда он присмотрелся к тем, кто сидел впереди, то узнал супруга госпожи О-Сан!Дух замер у Моэмона! Вот когда он поистине занес ногу для прыжка в ад!Утирая крупные, как горох, капли пота, он выскользнул наружу и вернулся к себе в Танго. И уж после этого боялся Киото как огня.Приближался праздник хризантем. В доме составителя календарей остановился торговец каштанами, который каждый год приходил из Танго. Рассказывая обо всем, что делается на белом свете, он, между прочим, спросил:— А что приключилось с вашей хозяюшкой? Всем стало неловко, и ответа не последовало. Наконец хозяин сказал с кислым выражением лица:— Сгинула…Но торговец каштанами продолжал:— Бывают же люди похожи! В Танго, возле Киридо, я видел женщину — как две капли воды схожа с вашей супругой, да и молодец этот с ней…Молвив это, торговец ушел.Муж не забыл этих слов. Он послал человека в Танго, и так как это действительно оказались О-Сан с Моэмоном, он собрал надежных людей и отправил их поймать обоих.Так пришло возмездие.Расследовав все обстоятельства, привлекли по этому делу и помогавшую им женщину по имени Тама.И вот, вчера живые люди, сегодня они — всего лишь роса на месте казни в Авадагути [97] место казни в Киото.
… Всего лишь сон, что приснился на рассвете двадцать второго дня девятого месяца…Они ничем не омрачили последних своих минут, и все это осталось в предании. И сейчас жива память о них, словно все еще перед глазами у людей то желтое платье, что носила О-Сан. ПОВЕСТЬ О ЗЕЛЕНЩИКЕ, СГУБИВШЕМ РОСТКИ ЛЮБВИ Вкусна зелень в Эдо.
Конец года приносит смятение чувств Стильный ветер дует с северо-востока, по небу быстро бегут облака.И в городе все спешат — готовятся встречать весну [98] 1 января в Японии — начало весны.
.Здесь пекут рисовые лепешки, там метелками из бамбуковых листьев обметают копоть со стен. Звенит серебро и золото на чашках весов: перед концом года каждый торопится с обменом.— Кон-кон! Подайте грошик слепому… — назойливо тянут слепцы, стоя рядами у выставленных наружу прилавков.Среди уличного шума раздается:— Меняю молитвенные таблички!… [99] Домашние молитвенные таблички — «фуда». Раз в год старые таблички обменивают на новые, за небольшую плату.
— Дрова продаю!…— Кая!… [100] дерево, ветками которого вместе с ветками сосны украшают под Новый год ворота домов.
— Очищенные каштаны!…— Раки камакурские!…Продавцы игрушечных луков вынесли на улицу свой товар. Снуют, сбиваются с ног прохожие в новых таби и сандалиях на кожаной подошве. Как не вспомнить слова Кэнко-хоси!… [101] В произведении Кэнко-хоси «Цурэдзурэгуса» есть слова: «В ночь на первое января, когда уже совсем темно, жгут сосновые щепки, далеко за полночь бродят по улицам, стучат к людям в ворота, из-за чего-то бранятся, сбиваются с ног»
Да, и в старину так было, и теперь: если человек обзавелся хозяйством, то конец года для него — хлопотливое время!Вот наступили последние дни года.Глубокой ночью двадцать восьмого декабря загорелся дом. Поднялась суматоха, бегают люди, волокут сундуки на скрипучих колесиках, тащат на плечах корзины, несут тушечницы с принадлежностями для письма… срывают крышку с подполья, бросают туда самое ценное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10