Папа ответил вопросом на вопрос:
— А что ты ему на это сказала, душа моя?
— Конечно «нет», — резко отчеканила Белла.
— Ну, разумеется, — задумчиво ответил ее отец.
— И я высказала ему, почему я считаю этот поступок нарушением доверия с его стороны и оскорблением себе лично, — продолжала Белла.
— Да, разумеется. Действительно, я и сам удивился. Как это он сунулся в воду, не спросясь броду, — разузнал бы сначала, что ли. Хотя, как подумаешь, он, кажется, всегда тобой восхищался.
— Восхищаться мной может любой извозчик, — заметила Белла с надменностью, отчасти напомнившей ее матушку.
— Очень возможно, душа моя. Ну, а номер второй?
— Номер второй, папа, почти то же, что первый, хотя это и не так возмутительно. Мистер Лайтвуд сделал бы мне предложение, если б я ему позволила.
— Надо так понимать, милая, что ты и не собираешься ему позволять?
Белла опять повторила не менее выразительно:
— Что ты, конечно нет! — И отец счел своим долгом отозваться:
— Конечно нет.
— Мне он не нравится, — сказала Белла.
— Этого уже достаточно, — прервал ее отец.
— Нет, папа, этого не достаточно, — возразила Белла, встряхнув его руку еще два раза. — Ведь я тебе говорила, какая я стала корыстная и дрянная девчонка? Только потому и считается достаточно, что у него нет ни денег, ни клиентов и ничего в будущем, ровно ничего, кроме долгов.
— Гм! — ответил херувим, несколько приуныв. — А номер третий, милая?
— Номер третий, папа, гораздо лучше. Это великодушно, благородно, просто прелестно. Миссис Боффин сама сказала мне по секрету, да, сама, — а никого правдивей и добрей ее я не видела в жизни, — она сказала, что они с мужем хотят, чтоб я сделала приличную партию, и, если я выйду замуж с их согласия, они дадут мне хорошее приданое.
И тут признательная Белла расплакалась от избытка чувств.
— Не плачь, милочка, — сказал ей отец, утирая глаза, — это мне простительно расчувствоваться немножко, когда я вижу, что моя любимая дочь, после всех ее разочарований, окружена таким вниманием и со временем, наверно, будет блистать в свете, но ты сама не плачь, ради бога, не плачь. Я очень им обоим благодарен. Поздравляю тебя от всего сердца, душа моя.
Тут добродушный и мягкосердечный херувим вытер слезы, а Белла обняла его за шею и нежно поцеловала посреди дороги, взволнованно тараторя, что он самый лучший отец и самый лучший друг и что в день своей свадьбы она станет перед ним на колени и попросит прощения за то, что дразнила его, словно не знала цены его терпеливому, сострадательному, доброму и вечно юному сердцу.
При каждом новом эпитете она снова принималась целовать отца, так что у него, наконец, слетела с головы шляпа, и сама Белла расхохоталась без удержу, когда ветер покатил шляпу по мостовой, а отец бросился ловить ее.
Как только мистер Уилфер поймал шляпу и немножко отдышался, они опять двинулись дальше, и отец спросил Беллу:
— А четвертый номер, душа моя? Смеющееся лицо Беллы сразу омрачилось.
— Может быть, сейчас еще не стоит говорить про номер четвертый, папа. Пока что буду надеяться, что еще не все потеряно, что на самом деле этого, может, и нет, что я ошиблась.
Перемена в Белле вызвала у херувима повышенный интерес к номеру четвертому, и он негромко спросил:
— Может быть, этого и нет, душа моя? Может быть, чего нет, душа моя?
Белла задумчиво посмотрела на него и покачала головой.
— Нет, все-таки я знаю, что так оно и есть, папа. Слишком даже хорошо знаю.
— Милая, ты меня совсем расстроила, — отвечал ей отец. — Может быть, ты еще кому-нибудь отказала, душа моя?
— Нет, папа.
— Ну, кому-нибудь дала согласие? — предположил он, высоко подняв брови.
— Нет, папа.
— Может, есть еще кто-нибудь, кто хочет попытать счастья, если ты ему позволишь?
— Насколько мне известно, нет, папа.
— Но, может быть, есть такой, который не решается сделать предложение, а тебе этого хотелось бы? — спросил херувим, прибегая к последнему ресурсу.
— Что ты, папа, конечно нет, — сказала Белла, опять встряхивая его руку.
— Да, конечно нет, — согласился отец, — Белла, милая, я не усну сегодня ночью, если ты мне не расскажешь про номер четвертый.
— Ах, папа, ничего хорошего нет в номере четвертом! Мне так жаль, так не хочется этому верить, я так старалась ничего этого не видеть, что очень трудно будет сказать даже тебе. Дело в том, что мистера Боффина портит богатство: он меняется с каждым днем.
— Дорогая моя Белла, надеюсь, что этого нет, уверен, что нет.
— Я тоже надеялась и верила, что нет; но с каждым днем он все больше и больше меняется к худшему. Не ко мне — со мной он всегда один и тот же, — но к другим. У меня на глазах он становится подозрительным, капризный, вздорным, деспотичным, несправедливым. Если богатство когда-нибудь портило хорошего человека, то оно испортило моего благодетеля. И все-таки, подумай, как страшна притягательная сила денег! Я это вижу, я боюсь этого и не знаю, как на меня подействуют деньги, может быть тоже изменят к худшему. И все-таки я всегда думаю о деньгах, хочу денег; и в той жизни, какую я вижу перед собой, все деньги, деньги и деньги, и еще то, как деньги могут изменить жизнь!
Глава V
Золотой Мусорщик попадает в дурное общество
Ошибался ли живой и ясный ум маленькой Беллы или Золотой Мусорщик в самом деле, пройдя через горнило испытаний, оказался шлаком? Худая слава бежит: скоро все мы это узнаем. В самый вечер ее возвращения с семейного торжества произошло нечто такое, за чем Белла следила во все глаза, насторожив уши. В доме Боффинов была одна боковая комната, которая называлась комнатой мистера Боффина, Далеко не такая пышная, как прочие апартаменты, она была много уютнее и дышала той семейственной простотой, которую деспотизм обойщиков упорно изгонял отовсюду, не сдаваясь на усиленные просьбы мистера Боффина пощадить ту или другую комнату. Итак, хотя эта комната занимала в доме весьма скромное место, выходя окнами на бывший угол Сайласа Вегга, и отнюдь не претендовала на бархат, атлас и позолоту, ее можно было бы сравнить с удобным халатом или теплыми домашними туфлями, и, когда старичкам хотелось провести вечер особенно приятно, сидя перед камином, они проводили его в комнате мистера Боффина.
Как только Белла вернулась, ей доложили, что мистер и миссис Боффин сидят в этой комнате. Войдя в нее, она застала там и секретаря: должно быть, он пришел по делу, потому что стоял с какими-то бумагами в руке возле стола, на котором горели затененные колпачками свечи, а мистер Боффин сидел за этим столом, откинувшись на спинку кресла.
— Вы заняты, сэр, — сказала Белла, нерешительно останавливаясь в дверях.
— Нисколько, милая, нисколько. Вы же свой человек. Мы вас не считаем за гостью. Входите же, входите. Вот и старушка сидит в своем уголку.
Миссис Боффин подтвердила его слова приветливым кивком и улыбкой, и Белла, взяв книжку, села в углу у камина, рядом с рабочим столиком миссис Боффин. Место мистера Боффина было по другую сторону камина.
— Ну, Роксмит, — сказал Золотой Мусоищик и так резко стукнул по столу, чтобы привлечь его внимание, что Белла вздрогнула, перевертывая страницу, — на чем же мы остановились?
— Вы говорили, сэр, — неохотно ответил секретарь, бросив взгляд на остальных присутствующих, — что пора уже назначить мне вознаграждение.
— Вас не убудет, если вы скажете «жалованье», любезный, — сердито заметил мистер Боффин. — Какого черта! Когда я служил, то не разговаривал про вознаграждение.
— Жалованье, — сказал секретарь, поправляясь.
— Роксмит, вы не гордец, надеюсь? — сказал мистер Боффин, глядя на него искоса.
— Надеюсь, что нет, сэр.
— Вот я так не гордился, когда был беден, — продолжал мистер Боффин. — Гордость с бедностью плохие товарищи. Не забывайте этого. Да и как это можно? Само собой разумеется, если человек беден, так ему нечем гордиться. Вздор и пустяки.
Слегка наклонив голову и глядя несколько удивленно, секретарь, казалось, соглашался с ним: губы его шевелились, произнося слово «вздор».
— Ну так вот, насчет этого самого жалованья, — сказал мистер Боффин. — Сядьте!
Секретарь сел.
— Почему же вы раньше не сели? — подозрительно спросил мистер Боффин. — Надеюсь, не из гордости? Да, так насчет жалованья. Я обдумал это дело и назначаю вам две сотни в год. Как по-вашему? Довольно этого или нет?
— Благодарю вас. Прекрасное предложение.
— Я ничего не говорю, знаете ли, — объяснил мистер Боффин, — может, это и больше чем нужно. И я вам скажу почему. Человек состоятельный, вроде меня, обязан считаться с рыночной ценой. Сначала я в этом не так хорошо разбирался, а потом, когда познакомился с другими состоятельными людьми, так узнал, какие обязанности налагает богатство. Нельзя же мне вздувать рыночные цены потому только, что у меня самого денег куры не клюют. Овца на рынке стоит столько-то, и я должен платить столько-то, но не больше. Секретарь на рынке стоит столько-то, и я должен платить столько-то, но не больше. А впрочем, что ж, для вас я могу сделать исключение.
— Вы очень добры, мистер Боффин, — сказал секретарь с видимым усилием.
— Значит, мы установили цифру, — сказал мистер Боффин, — две сотни в год. Значит, с цифрой у нас покончено. Теперь, чтоб у нас не было недоразумений насчет того, что мне нужно за две сотни в год. Если я плачу за овцу, я покупаю ее целиком. Точно так же, если я плачу за секретаря, я покупаю его целиком.
— Другими словами, вы приобретаете все мое время?
— Конечно. Послушайте, — сказал мистер Боффин, — не то чтоб мне нужно было все ваше время: можете взять и книжку на минуту-другую, когда вам нечего будет делать; хотя, я думаю, для вас всегда найдется какое-нибудь полезное занятие. Но мне нужно, чтоб вы постоянно были на месте. Для меня удобнее, чтоб вы во всякое время были тут, под рукой. Надеюсь поэтому, что от завтрака до ужина вы не будете уходить из дому.
Секретарь поклонился.
— В прежние времена, когда я сам был на службе, — продолжал мистер Боффин, — разве я мог разгуливать по своей воле, где мне нравится? Значит, и вы тоже не можете разгуливать, где вам нравится. За последнее время у вас завелась такая привычка; но, может, это оттого, что мы раньше не договорились как следует. А теперь давайте договоримся, и пусть это будет вот как: если вам нужно уйти, вы спросите разрешения.
Секретарь опять поклонился. Видно было, что ему неловко, что он удивлен и чувствует себя оскорбленным.
— Я велю провести колокольчик из этой комнаты в вашу, — сказал мистер Боффин, — и буду звонить, когда вы мне понадобитесь. А сейчас больше не припомню, что еще я хотел вам сказать.
Секретарь встал, собрал бумаги и вышел. Глаза Беллы, проводив его до дверей, остановились на мистере Боффине, который самодовольно откинулся на спинку кресла, и снова обратились к книге.
— Я позволил распуститься этому голубчику, моему молодому человеку, — сказал мистер Боффин, вставая и прохаживаясь по комнате. — Так нельзя. Надо его поставить на место. Человек состоятельный имеет обязанности по отношению к другим состоятельным людям и за своими подчиненными должен смотреть в оба.
Белла чувствовала, что миссис Боффин расстроена и что глаза этого доброго создания стараются прочесть на ее лице, насколько внимательно она прислушивалась к разговору и какое он произвел на нее впечатление. Поэтому глаза Беллы еще внимательнее устремились на книгу, и она перевернула страницу с видом глубокой заинтересованности.
Миссис Боффин долго сидела задумавшись над своей работой.
— Нодди, — наконец сказала она.
— Да, милая, — отозвался Золотой Мусорщик, прерывая свою прогулку по комнате.
— Извини, что я вмешиваюсь, Нодди, но право же! Не был ли ты сегодня слишком строг с мистером Роксмитом? Не был ли ты немножко, самую малость, не такой как раньше?
— Еще бы, старушка, надеюсь, что не такой, — ответил ей мистер Боффин весело, даже хвастливо.
— Надеешься, голубчик?
— Нам нельзя оставаться все такими же, как раньше, старушка. Как же ты этого еще не поняла? Не годится нам больше вести себя по-старому, иначе все нас будут только обворовывать да обманывать. Раньше мы не были богачами, а теперь мы богачи: это большая разница.
— Ох, да, большая разница! — сказала миссис Боффин с тихим, протяжным вздохом, снова опуская работу и глядя на огонь.
— И нам надо считаться с этой разницей, — продолжал ее муж, — так, чтобы не ударить в грязь лицом, — вот мы какими должны быть. Нам теперь приходится остерегаться всех и каждого, потому что каждый норовит запустить лапу тебе в карман; и никак нельзя забывать, что денежки счет любят; деньги к деньгам, а без них ничего не будет.
— Если уж все помнить, — сказав миссис Боффин, бросив работу и глядя на огонь, — так помнишь ли ты, Нодди, что ты говорил мистеру Роксмиту, когда он впервые пришел к тебе в «Приют» наниматься? Ты говорил, что если б богу было угодно сохранить жизнь Джону Гармону, то мы были бы довольны одной насыпью, которая нам завещана, и даже не мечтали бы обо всем остальном.
— Как же, помню, старушка. Только мы тогда еще не знали, что значит владеть всем остальным. Получили новую одежку, только еще не надевали ее. А теперь мы ее носим; носим, значит, но ней и надо протягивать ножки.
Миссис Боффин снова взялась за рукоделье и молча работала иглой.
— Что касается этого Роксмита, моего молодого человека, — сказал мистер Боффин, понизив голос и оглянувшись на дверь из боязни, чтоб его кто-нибудь не подслушал, — так с ним надо обращаться так же, как и с лакеями. Я теперь знаю, что их надо прижимать, а не то они тебя прижмут. Если ими не командовать, так они, наслушавшись всякого вранья о твоем прошлом, будут думать, что ты ничуть не лучше их, если не хуже. Только и можно взять строгостью, не то совсем пропадешь, поверь мне, старушка.
Белла украдкой метнула на него быстрый взгляд из-под ресниц и увидела темную тучу подозрений, скупости, чванства, омрачавшую когда-то ясное, открытое лицо.
— Однако это неинтересно для мисс Беллы, — сказал он. — Верно, Белла?
Обманщица Белла взглянула на него с задумчиво-рассеянным выражением, словно мысли ее были заняты книгой и она не слыхала ни единого слова!
— Ага! Нашла себе занятие получше, чем нас слушать, — сказал мистер Боффин. — Правильно, правильно! Тем более что вас нечего учить, милая, вы себе цену знаете!
Слегка покраснев от этого комплимента, Белла возразила:
— Надеюсь, сэр, вы не считаете меня тщеславной?
— Нисколько, милая, — ответил мистер Боффин. — Напротив, я считаю очень похвальным, что вы в вашем возрасте идете в ногу с веком и знаете, чего хотите. Вы правы. Ищите денег. Деньги — это главное. С вашей красотой у вас будут и деньги. Прибавьте к ним те деньги, которые мы с радостью дадим вам, и вы будете жить и умрете в богатстве! Только так и стоит жить и умирать! — умиленно воскликнул мистер Боффин. — В богатстве!
Лицо миссис Боффин приняло горестное выражение, и, внимательно посмотрев на мужа, она обратилась к приемной дочери:
— Не слушайте его, Белла, милочка.
— Как? — воскликнул мистер Боффин. — Что такое? Почему не слушать?
— Я не то хочу сказать, — с грустным взглядом ответила миссис Боффин, — я хочу сказать, верьте только тому, что он добр и великодушен, Белла, ведь он лучше всех на свете. Нет, Нодди, дай мне сказать хоть слово. Ты все-таки лучше всех на свете.
Она говорила так, как будто мистер Боффин возражал против этого: на самом деле он ни единым словом не выразил своего несогласия.
— А к вам, милая моя Белла, — сказала миссис Боффин все с тем же печальным выражением, — к вам он очень привязан, что бы ни говорил; поверьте, родной ваш отец не может принимать в вас больше участия и больше вас любить.
— Вот еще! — воскликнул мистер Боффин. — Что бы он ни говорил! Да я прямо так и говорю! Поцелуйте меня, деточка, пожелайте нам спокойной ночи и позвольте мне подтвердить то, что сказала моя старушка. Я очень вас люблю, милая, и совершенно с вами согласен: мы с вами уж позаботимся о том, чтобы вы были богаты. Эта ваша красота (которой вы имеете право гордиться, хотя в вас этого нет) стоит денег, и деньги у вас будут. Эти деньги тоже будут стоить денег, вы и на них наживетесь. У ваших ног золото. Спокойной ночи, милая.
Однако Белла осталась вовсе не так довольна его заверениями и картиной будущего богатства, как следовало ожидать. Целуя миссис Боффин и желая ей спокойной ночи, она чувствовала, что ей почему-то совестно глядеть на все еще печальное лицо этой доброй женщины и видеть ее явные старания оправдать мужа. «Какая нужда его оправдывать? — думала Белла, сидя у себя в комнате. — Все, что он говорил, конечно, очень разумно и, конечно, очень верно. Это как раз то, что и я нередко себе говорю. Но почему мне это не нравится? Да, не нравится, и хотя он мой благодетель, я его осуждаю за это. Так скажи, пожалуйста, что это значит, ты, ветреная маленькая дрянь?
1 2 3 4 5 6 7 8